Глава первая. Эфхенор, сын Тимархида

 

Я предчувствовал, что случилось что-то недоброе в моем доме, – молвил Еврибиад, сидя в кресле с подлокотниками. Он посмотрел на жену, сидящую напротив в другом кресле. – Когда наш флот стоял у Саламина, ты приснилась мне. У тебя было печальное лицо, и на мой вопрос, что же стряслось, ты ничего не успела ответить. Меня разбудил Динон, поскольку пора было собирать военный совет. – Еврибиад тяжело вздохнул. – Вот я дома. Однако ничто меня здесь не радует после того, что я услышал из твоих уст, милая.

Алкибия молча покачала головой со скорбным выражением на лице. Весь ее вид говорил о том, что она до сих пор не может оправиться от жестокого удара судьбы, который обрушился на их семью.

Беда заключалась в том, что их дочь Диномаха была помолвлена с одним очень достойным гражданином, овдовевшим два года тому назад. Этого человека звали Аристодем, сын Агесарха. Хотя Аристодему было всего двадцать семь лет, он уже успел совершить немало военных подвигов. У спартанцев самые доблестные из граждан обычно состоят в отряде царских телохранителей, называвшихся «гиппеями», то есть «всадниками». Гиппеев было триста человек, и сражались они всегда в пешем строю. Этот привилегированный пеший отряд воинов назывался «всадниками», поскольку всякому вступившему в него государство дарило коня.

В те времена конницы в спартанском войске не было. Основой ударной мощи лакедемонян являлась пешая фаланга, состоявшая из нескольких тысяч гоплитов. Не было лошадей и в обозе спартанского войска, их заменяли мулы и ослы.

Лошадей спартанцы разводили исключительно для конных прогулок в мирное время, а также для состязаний на колесницах в Олимпии и на местных празднествах в честь богов.

Состав гиппеев обновлялся каждый год путем голосования всех полноправных граждан. Это происходило осенью, когда проходили перевыборы эфоров. Каждый спартанец, имеющий право голоса, писал на восковой табличке имена тех сограждан, которые, по его мнению, достойны быть царскими телохранителями. Все таблички с именами попадали в руки старейшин, которые и зачисляли в гиппеи тех граждан, чьи имена чаще упоминались в этих списках.

Аристодем состоял в отряде царских телохранителей шесть лет подряд, так как он славился своим мужеством. Когда началась война с персами и царь Леонид ушел к Фермопилам вместе со своими телохранителями, то среди них находился и Аристодем.

Поскольку эллинское войско, собравшееся у Фермопил, было невелико, поэтому Леонид разослал гонцов в разные области Эллады, прося скорее прислать помощь. Одним из этих гонцов оказался Аристодем. Побывав в Элиде и в Ахайе, Аристодем на обратном пути к Фермопилам узнал, что Леонид и все его телохранители погибли в неравной битве с персами, прикрывая отход греческого войска. Какой-то изменник показал варварам обходную тропу по горам, этим и воспользовался Ксеркс, двинув отборные персидские отряды в тыл эллинского войска.

Аристодему ничего не оставалось, как отправиться в Спарту. Вместе с Аристодемом в Лакедемон прибыл другой гонец Леонида по имени Леарх. Он тоже ездил за подмогой и таким образом избежал гибели во время трагической развязки у Фермопил. По законам Спарты, Аристодем и Леарх считались трусами, поскольку они не разделили героическую гибель отряда Леонида. Эфоры обвинили Аристодема и Леарха в том, что те якобы намеренно задержались в пути, желая уцелеть. Оба лишились гражданских прав и всенародно объявлялись «задрожавшими», это означало, что отныне никто из спартанцев не имеет права здороваться с ними на улице, впускать их к себе домой и вообще оказывать им какую-либо помощь. Всякий гражданин, нарушивший эти запреты, облагался штрафом.

Такой позор можно было смыть только кровью. Леарху его мать сама дала меч, чтобы он покончил с собой. После этого эфоры сняли обвинения с Леарха.

Аристодем не последовал примеру Леарха. Он считал, что спартанцу более пристало заканчивать свой жизненный путь в сражении с врагами. На упреки недоброжелателей Аристодем отвечал, что он никогда не спасался бегством от опасностей и невзгод, а самоубийство, по его разумению, и есть самое настоящее бегство от жизненных трудностей. «Не смертью, но своею жизнью я докажу эфорам, что они возвели на меня напраслину», – молвил Аристодем.

Опала, которой подвергся Аристодем, грозила лишением гражданских прав и его детям. По этой причине Алкибия расторгла помолвку своей дочери с Аристодемом, не дожидаясь возвращения мужа из морского похода. Аристодем отнесся с пониманием к такому поступку Алкибии. Однако Диномаха наперекор матери продолжала тайком встречаться с Аристодемом.

– Если Диномаха вдруг забеременеет от Аристодема, то тем самым она навлечет величайший позор на нашу семью, – жаловалась супругу Алкибия. – Мои уговоры не действуют на Диномаху. Она заявляет, что любит Аристодема и не собирается его бросать. Поговорил бы ты с нею, Еврибиад. Ты же умел находить общий язык с Диномахой.

– Непременно поговорю, дорогая, – сказал Еврибиад. – Мне ведь не безразлична ее судьба. Где она сейчас?

– Последние два дня я держу Диномаху взаперти, – ответила Алкибия, в голосе которой прозвучали нотки раздражения. – Эта дерзкая девчонка совершенно отбилась от рук! Она смеет дерзить мне, словно я ей чужая!

– Где ты ее заперла? – Еврибиад поднялся с кресла, собираясь немедленно встретиться с дочерью.

– В гостевой комнате, – сказала Алкибия и тоже встала. – Милый, может, сначала умоешься с дороги. Я велю рабыням накрыть на стол. Мы пообедаем вместе: ты, я и Диномаха. За обедом и потолкуем о наболевшем.

– Что ж, прекрасная мысль! – Еврибиад обнял супругу. – У нас в доме есть горячая вода? Хочу выкупаться и смыть с себя дорожную пыль.

Алкибия удалилась, чтобы отдать необходимые распоряжения служанкам, а заодно выпустить из домашнего заточения свою строптивую дочь. Пусть Диномаха порадуется возвращению отца из долгого, но победоносного похода!

Из Коринфа до Спарты Еврибиад добирался сухопутными дорогами. Он сопровождал афинских послов во главе с Фемистоклом, которые собирались в узком кругу обсудить со спартанскими эфорами продолжение войны с персами будущим летом. Кроме Еврибиада Фемистокла и его свиту оберегали в пути спартанский царь Леотихид и его слуги. Леотихид представлял Лакедемон на осенних заседаниях Синедриона.

Спартанские триеры возвращались домой под началом Филохара и симбулея Динона. Путь по морю в это время года был более опасным из-за штормов, поэтому Еврибиад и Леотихид убедили афинских послов добираться до Спарты по суше. Был конец ноября.

 

Диномаха очень походила на мать не только чертами лица, но и строением тела, все члены которого были красивы и соразмерны. Диномахе было семнадцать лет. Она была довольно высока ростом, в ее движениях проглядывались ловкость и грация, как у пантеры. Это стало результатом постоянных физических упражнений в палестре и на стадии, которые являются обязательным элементом воспитания всех спартанских девушек. По законам Ликурга женщинам Лакедемона было запрещено заниматься рукоделием и ведением домашнего хозяйства, спартанки были обязаны лишь следить за своим здоровьем и внешностью, дабы рожать крепких и красивых детей.

Напряженность, с некоторых пор возникшая между Диномахой и ее матерью, с появлением Еврибиада исчезла. Во всяком случае, сидя за обеденным столом вместе с Еврибиадом, мать и дочь смотрелись как лучшие подруги.

За трапезой говорил в основном Еврибиад, который сначала рассказал жене и дочери о главных событиях в морской войне с персами, о походе против греков-изменников и о последних решениях Синедриона. Затем Еврибиад поведал о Фемистокле, герое Саламинской победы, который прибыл в Лакедемон, дабы укрепить союз афинян и спартанцев, на чьих плечах лежит основная тяжесть борьбы с персидским нашествием.

– Где будет жить Фемистокл, находясь в Спарте? – поинтересовалась Алкибия. Она даже забыла про яства, увлеченная восхищенными отзывами супруга о Фемистокле.

– Фемистокл будет гостить в доме Леотихида, – ответил Еврибиад, отправив в рот очередной кусочек жареной баранины. – Ты же знаешь, дорогая, что дом Леотихида является самым роскошным в Спарте. Там частенько размещают на постой иноземных послов. К тому же Леотихид дружен с Фемистоклом. Они познакомились в прошлом году в Коринфе, когда только-только начались переговоры между Афинами и Спартой о создании Синедриона.

– Но ты же ближе знаком с Фемистоклом, Еврибиад, – промолвила Алкибия. – Ты делил с ним опасности войны, значит, Фемистокл для тебя есть больший друг, нежели для Леотихида, который не участвовал ни в одном сражении с варварами. По-моему, тебе следовало пригласить Фемистокла в свой дом.

– Действительно, отец, не многовато ли чести для Леотихида, этого пустобреха, принимать в своем доме знаменитого Фемистокла! – согласилась с матерью Диномаха.

– Не забывай, дочь, – со вздохом обронил Еврибиад, – Леотихид царского рода, поэтому его слово весомее моего. Пусть Леотихид не сражался с персами, зато он представлял Спарту в Синедрионе, а это тоже немаловажно.

– Кто-то треплет языком в Синедрионе и протирает сиденья на советах, а кто-то сражается с персами у Фермопил… – сквозь зубы процедила Диномаха и тут же опустила глаза под строгим взглядом матери.

Диномаха недолюбливала Леотихида за его распущенный нрав и полное отсутствие полководческих способностей. Спартанские цари являлись прежде всего полководцами, поскольку Лакедемон с момента своего образования вел постоянные войны. Однако не все спартанские цари отличались воинственностью, попадались среди них и такие, кто был совершенно непригоден для командования войском. В царском роду Эврипонтидов кроме Леотихида неумелым военачальником был также его прадед Гиппократид.

Неприязненная реплика Диномахи дала повод Еврибиаду заговорить о доблестной гибели царя Леонида и о печальной судьбе Аристодема, лишенного гражданских прав по решению эфоров.

– Будь стойкой и послушной закону, дочь моя, – молвил Еврибиад. – Согласен с тобой, что Аристодем не трус, но все обстоятельства против него, к сожалению. Твоя мать поступила правильно, расторгнув твою помолвку с Аристодемом. Ты не можешь быть невестой изгоя.

– А если я люблю Аристодема, отец! – с вызовом в голосе произнесла Диномаха.

– Чувствами придется поступиться, дочь моя, – непреклонно промолвил Еврибиад. – Прояви волю и характер, как ты это делаешь на состязаниях в борьбе и беге. Хвала богам, в Лакедемоне хватает отважных юношей и кроме Аристодема.

– Как легко ты отвернулся от Аристодема, отец, – с горечью сказала Диномаха. – Ведь ты же видел его в битвах. Выходит, ты веришь лживому навету эфоров, мигом позабыв о былых военных подвигах Аристодема. Всем в Спарте понятно, что эфоры взъелись на Аристодема за его смелые речи. Аристодем открыто обвиняет эфоров в преступной медлительности, которая и погубила царя Леонида. Так что законы Ликурга тут ни при чем!

Выскочив из-за стола, Диномаха выбежала из трапезной, едва не сбив с ног рабыню, которая несла на подносе яблоки, груши и айву.

– Я говорила тебе, что все обстоит очень серьезно, – негромко заметила Алкибия, обменявшись взглядом с мужем. – Надо что-то делать, Еврибиад. Не держать же нам Диномаху днем и ночью под замком.

– Я сегодня же поговорю с эфорами, – сказал Еврибиад. – Кстати, кто именно прошел в новую коллегию на этих выборах?

Алкибия перечислила поименно состав новой коллегии эфоров.

Выслушав ее, Еврибиад помрачнел. Среди вновь избранных эфоров не оказалось ни одного сторонника Агиадов, приверженцев наступательной войны с персами. В эфоры-эпонимы прошел и вовсе Эфхенор, сын Тимархида, давний недоброжелатель Еврибиада.

Скрепя сердце, Еврибиад отправился прямо домой к Эфхенору, узнав, что тот уже покинул здание эфорейона. Небесный свод на западе окрасился пурпуром скрывшегося за горами солнца. По узким улицам Спарты ветер гнал сухую опавшую листву. Дом Эфхенора находился через две улицы от дома Еврибиада.

Эфхенор встретил Еврибиада с радушной улыбкой. Впрочем, эта улыбка Эфхенора могла обмануть кого угодно, но только не Еврибиада. Лет пятнадцать тому назад в одном из сражений с аргосцами Эфхенор получил тяжелую рану в ногу. С той поры он заметно хромал. От военных походов Эфхенор был отстранен, и это сильно его уязвляло. Эфхенор, пользуясь своими связями в среде спартанской знати, внес на рассмотрение совета старейшин предложение, разрешающее спартанским военачальникам с незначительными увечьями выступать в поход верхом на коне. Обсуждение предложения Эфхенора вызвало бурные споры в герусии. Ведь различные увечья вследствие ранений имели многие спартанские граждане, отчисленные за это из войска.

В ту пору царем на троне Агиадов был Клеомен, старший брат Леонида. Клеомен имел сильное влияние на старейшин, которые под его давлением отвергли предложение Эфхенора о введении конницы в спартанском войске.

Эфхенор затаил злобу против Клеомена. И когда Клеомен попытался низвергнуть владычество эфоров, добиваясь для себя неограниченной власти, то Эфхенор оказался в числе заговорщиков, убивших Клеомена. Не ладил Эфхенор и с Леонидом, сменившим Клеомена на троне Агиадов. Леонид тоже выступал против создания даже небольшого конного отряда в армии лакедемонян. Леонид полагал, что это приведет к неизбежному расколу среди граждан Лакедемона, ибо конные воины станут более привилегированными по сравнению с пехотой.

Прекрасным примером этого могут служить те из греческих государств, в которых имеется конница. Прежде всего Фессалия и Беотия.

Спартанские граждане сами себя называли «гомеями», то есть «равными». Это равенство подразумевало не только одинаковый у всех имущественный ценз, но и равенство в боевом строю, где цари и военачальники стоят плечом к плечу с простыми воинами в пешей фаланге.

Разговор между Эфхенором и Еврибиадом состоялся в центральном помещении дома, где был расположен большой очаг, пышущий жаром. Дом Эфхенора был невелик и довольно неказист с виду, как и большинство жилищ в Спарте. Законы Ликурга запрещали спартанцам гоняться за роскошью в быту, поэтому всякий гражданин, построивший дом крупнее и наряднее соседних домов, подвергался всеобщему осуждению. Не приветствовались в Лакедемоне и роскошные одежды, и слишком изысканные яства, и стремление к длинным витиеватым речам…

Ведя беседу, Эфхенор и Еврибиад сидели на грубых стульях возле очага. У Эфхенора опять разболелась когда-то покалеченная нога, поэтому он уселся таким образом, чтобы жар от раскаленных углей прогревал его больное место.

Еврибиад заговорил об Аристодеме, желая выяснить, насколько сильно Эфхенор настроен против него. Все-таки эфор-эпоним имеет решающий голос в коллегии эфоров по любому вопросу. Даже если Еврибиаду удастся убедить прочих эфоров помиловать Аристодема, запрет со стороны Эфхенора перечеркнет все его усилия.

– Не понимаю твоей озабоченности, друг мой, – молвил Эфхенор, потирая свою больную ногу и поглядывая на Еврибиада не то с недоумением, не то с укором. – Насколько мне известно, твоя супруга расторгла помолвку вашей дочери с Аристодемом. Зачем тебе ворошить это дело?

– За тем, что я хорошо знаю Аристодема, – ответил Еврибиад. – Уверен, на него возвели напраслину за его смелый язык. Аристодема обрекла на изгойство предыдущая коллегия эфоров, дабы тем самым заткнуть рты всем недовольным гражданам, коих возмущало то, что Леонид и его телохранители так и не дождались помощи из Спарты.

– Говори сразу, что ты предлагаешь, – хмуро бросил Эфхенор. – Ты ведь за этим и пришел сюда, не так ли?

– В твоей власти, Эфхенор, вернуть Аристодему его честное имя, – продолжил Еврибиад. – Не только я и моя дочь, но и многие другие лакедемоняне будут признательны тебе за это.

– Если я восстановлю Аристодема, не пролившего ни капли крови, в гражданских правах, то как мне после этого смотреть в глаза родственникам Леарха, покончившего с собой ради искупления той же самой вины, – промолвил Эфхенор, осторожно закинув ногу на ногу. – Смерть Леарха мешает мне совершить этот поступок милосердия, к которому ты меня подталкиваешь, Еврибиад. Вот если бы Леарх был жив, тогда другое дело. Теперь же Аристодему остается либо последовать примеру Леарха, либо жить в позоре. – Эфхенор пожал плечами, всем своим видом показывая своему гостю, что закон в данном случае сильнее его воли.

– Как скоро у нас забывают заслуги гражданина перед отечеством, – нахмурился Еврибиад. – Как часто наши власти жертвуют лучшими гражданами, прикрываясь словами о благе государства.

После этих слов Еврибиада Эфхенор набычился и помрачнел. Его широкое лицо с густой бородой и выпуклым упрямым лбом напряглось, с него мигом слетело выражение сдержанной учтивости.

– Тебя печалит гибель Леонида. – Эфхенор понимающе покивал головой, глядя на Еврибиада. – Но к чему эти упреки? Эфоры не скрывали от Леонида текст Дельфийского оракула, обещавшего спасение Лакедемону ценой гибели одного из спартанских царей. Леонид сам выбрал свой жребий.

Еврибиад встал со стула, собираясь уходить. Он задержал свой испытующий холодный взгляд на Эфхеноре, развалившемся на стуле, и спросил:

– А ты сам выбрал бы такой жребий, если бы был царем Спарты?

Эфхенор невольно стушевался и растерянно заморгал глазами, как напроказивший мальчишка. Вопрос Еврибиада явно застал Эфхенора врасплох. Затянувшаяся пауза стала красноречивым ответом эфора-эпонима Еврибиаду.

Презрительно усмехнувшись, Еврибиад произнес прощальные слова хозяину дома и направился к выходу с гордо поднятой головой.

Уязвленный Эфхенор раздраженно бросил вслед Еврибиаду:

– Почему ты не сбриваешь усы? Это нарушение закона! Если завтра увижу тебя с усами, оштрафую, так и знай!

В коридоре, освещенном масляными светильниками, Еврибиад увидел молодую рабыню, занятую починкой прохудившейся корзины. Рабыня была стройна и миловидна. Видавший виды серый химатион висел на ней рваными лохмотьями. Сквозь дыры на плечах и спине невольницы были видны кровавые рубцы от плети. При виде Еврибиада рабыня склонилась в поклоне, свесив чуть ли не до пола свои растрепанные косы.

Раб-привратник тоже поклонился Еврибиаду, отворяя тяжелую дверь на улицу. Под глазом у раба виднелся синяк, а его костлявые руки были исхлестаны розгами. Видимо, во время наказания невольник пытался закрываться от ударов руками. Привратник был закутан в старый рваный плащ неопределенного цвета.

Еврибиад знал, что Эфхенор и его жена очень жестоки в обращении со своими рабами. Их невольники постоянно голодны, всегда избиты и ходят в жалком рванье.

«Наверно, Эфхенор упивается своей властью, истязая рабов, – думал Еврибиад, шагая по продуваемой ветром улице в сторону своего дома. – Эфхенор и меня готов оштрафовать за любой пустяк с чувством мстительного превосходства в душе. Тщеславный осел! И как такие ничтожества пролезают в эфоры!»

 

 

Глава вторая. Царица Горго

 

Мысли Еврибиада перескочили на Аристодема. Где его искать? Как ему помочь? Имеет ли смысл обращаться за содействием к царю Леотихиду?

«У Леотихида сейчас гостит Фемистокл, – размышлял Еврибиад, свернув в переулок. – Леотихиду ныне не до Аристодема. Пожалуй, Леотихид в этом деле мне не помощник!»

Неожиданно Еврибиад столкнулся лицом к лицу с самим Аристодемом, которого он поначалу не узнал, поскольку тот был в широкополой пастушеской шапке, надвинутой на брови. На широкие плечи Аристодема был накинут темный шерстяной плащ. Если бы Аристодем первым не поприветствовал Еврибиада, то он прошел бы мимо него.

– Ну, здравствуй, дружок! – воскликнул Еврибиад, встряхнув Аристодема за плечи. – Вот так встреча! Рад тебя видеть!..

В следующий миг Еврибиад опасливо огляделся по сторонам: ведь если кто-нибудь донесет эфорам, что он вступил в разговор с изгоем Аристодемом, то ему не избежать крупного штрафа. К счастью, переулок, подернутый голубыми сумерками, был пустынен.

– И я рад видеть тебя, наварх! – негромко обронил Аристодем. – Горго сказала мне, что ты уже вернулся в Спарту. Поздравляю тебя с победой над флотом Ксеркса!

– Что?… Ты встречаешься с Горго? – изумился Еврибиад. – Где ты с ней видишься?

– Я уже более десяти дней ночую у нее в доме, – так же тихо ответил Аристодем. – Летом я ночевал в шалаше из камыша за рекой Эврот. Горго знала об этом, ее рабыни подкармливали меня тайком. Теперь заметно похолодало, поэтому Горго настояла на том, чтобы я ночевал в ее доме. Я и сейчас направляюсь туда.

– Неужели Горго совсем не страшится гнева эфоров? – невольно вырвалось у Еврибиада.

– Горго никого не страшится, – произнес Аристодем с легким вызовом в голосе. – Она же вдова Леонида, павшего геройской смертью в Фермопилах. Что ей могут сделать эфоры? Эти жалкие тупицы, облеченные властью!

Со слов Алкибии Еврибиад знал, что доблестная гибель Леонида вознесла Горго на пьедестал невиданного уважения, почти преклонения. Спартанцы и периэки при встречах с Горго не только кланяются ей, но, наперебой предлагают свои услуги. Торговцы с рынка бесплатно доставляют в дом вдовы Леонида любые продукты. Продавцы дров везут на двор Горго сухой хворост и тоже не берут денег за это. Водоносы приносят Горго чистейшую воду из горных родников, наотрез отказываясь от любой оплаты. Всюду, где речь заходит о царе Леониде, тут же непременно упоминается и Горго, которая не может простить эфорам их бездействия и открыто изливает на них свою ненависть.

– Я пойду с тобой к царице Горго, – проговорил Еврибиад, похлопав Аристодема по плечу. – Полагаю, с ней-то я найду общий язык.

 

Этот небольшой дом из серого туфа, глубоко осевший от древности в землю, был хорошо известен любому спартанцу. В этом доме, окруженном дубами и платанами, некогда жил воинственный царь Клеомен, гроза аргосцев. Здесь же в свое время жили отец и дед Клеомена, цари Анаксандрид и Леонт. Отсюда же ушел в свой последний поход царь Леонид, брат Клеомена.

Аристодем привел Еврибиада не к главному входу, а к задней двери, которой пользовались слуги, ходившие на пруд за водой. Этот пруд назывался Царским, поскольку на его берегах издавна стояли дома спартанских царей. Аристодем постучал в дверь условным стуком. Рабыня, впустившая в дом Аристодема, испуганно ойкнула, увидев Еврибиада, проскользнувшего следом за ним.

– Не пугайся, голубушка! – успокоил рабыню Аристодем. – Это друг.

Царица Горго не выказала особого удивления, увидев перед собой Еврибиада в столь поздний час. После обмена приветствиями Горго заметила Еврибиаду, что она ждала его прихода.

– Ты же был другом Леонида, – с грустью добавила царица. – Я помню, что ты тоже рвался в поход к Фермопилам вместе с Леонидом. Но эфоры по настоянию моего мужа назначили тебя навархом.

– Я сожалею, царица, что мне не довелось испить смертную чашу вместе с Леонидом, – сказал Еврибиад извиняющимся голосом.

Горго протянула Еврибиаду свою изящную белую руку, выразив этим жестом свою душевную боль и желание обрести в нем опору перед лицом невзгод. Еврибиад мягко стиснул в своих сильных ладонях нежные пальцы Горго.

Перемена, случившаяся в Горго за прошедшие несколько месяцев, не укрылась от взгляда Еврибиада. На ее прелестном лице с округлым подбородком и прямым гордым носом застыло выражение неизбывной печали. Уголки ее красивых чувственных губ были скорбно опущены. Большие синие глаза Горго казались темными холодными омутами, укрытыми тенью от ее длинных ресниц.

На Горго были длинные траурные одежды. По закону, скорбеть по умершим в Лакедемоне дозволялось десять дней. Горго в нарушение закона не снимала траур по Леониду вот уже четвертый месяц.

Еврибиад поинтересовался у Горго, как относятся эфоры к тому, что она бросает им вызов, продолжая носить темный траурный пеплос.

– Эфоры и рады бы наказать меня штрафом, но они знают, что это вызовет сильнейшее возмущение среди лакедемонян, – промолвила царица.

В мужском мегароне, где Горго вела беседу с Еврибиадом, все было так, как в день прощания с Леонидом. Эта обстановка была хорошо знакома Еврибиаду. Все вещи Леонида лежали на своих привычных местах, его оружие висело на одной из стен. Повседневная одежда Леонида была развешана на тонких рейках между двумя высокими стойками из ясеня, словно хозяин этого дома куда-то вышел и вскоре должен был вернуться.

Аристодем сразу удалился в поварню, где его ожидал сытный ужин, поэтому в разговоре между Горго и Еврибиадом он не участвовал. Тактичный Аристодем и не стремился к этому, понимая, что не все сказанное в этой беседе будет понятно и приятно для его слуха.

Первым делом Еврибиад завел речь о Плистархе, сыне Леонида. Ему стало известно, что эфоры объявили семилетнего Плистарха царем на троне Агиадов. Опекуном Плистарха до его совершеннолетия был назначен Клеомброт, брат Леонида.

– Поначалу старейшины ратовали за то, чтобы сделать царем Клеомброта, который умеет командовать войском, – молвила Горго, посвящая своего собеседника во все подробности государственных интриг. – Однако Клеомброт сам отказался от этой чести, предложив в цари Плистарха. Клеомброт заявил в совете старейшин, что так будет справедливо и честно по отношению к памяти Леонида, отдавшего свою жизнь за Элладу. Старейшины вынесли постановление в пользу Плистарха. Эфоры утвердили его своим решением, хотя тоже не без споров.

От Горго Еврибиад узнал, что эфоры собираются послать кого-нибудь из спартанцев к Фермопилам, дабы предать достойному погребению прах царя Леонида. Заодно под давлением Горго эфоры решили приступить к поискам изменника-грека, проведшего персов в тыл эллинского войска у Фермопил.

– Я отправлюсь к Фермопилам, – сказал Еврибиад. – Я прослежу, чтобы прах Леонида был погребен со всеми почестями. Также я попрошу Симонида Кеосского, который ныне живет в Коринфе, чтобы он сочинил звучную эпитафию на надгробие Леонида. Симонид ведь был дружен с Леонидом. И уж, конечно, я сделаю все, чтобы напасть на след предателя, продавшегося Ксерксу. Клянусь Зевсом, этого мерзавца я убью своей рукой, коль доберусь до него!

Горго обняла Еврибиада, растроганная его решительным порывом.

– Друг мой, – промолвила она, – ты сделаешь все наилучшим образом. Во мне нет ни малейшего сомнения в этом. Мой сын и я до конца своих дней будем признательны тебе за это. Леонид всегда ценил тебя и дорожил твоей дружбой, Еврибиад. Теперь я вижу, что Леонид не ошибался в тебе как в друге.

Напоследок Еврибиад поговорил с Горго об Аристодеме, соболезнуя его незавидной участи изгоя. Еврибиад посетовал на то, что у него, к сожалению, нет такого влияния на эфоров и геронтов, которое позволило бы ему избавить Аристодема от опалы.

– Не беспокойся, Аристодем сам вернет себе гражданские права, – уверенно проговорила Горго, глядя в глаза Еврибиаду. – Война с персами еще не окончена.

Спартанцам еще придется сразиться с варварами. Тогда-то Аристодем вновь обретет свое честное имя!

Еврибиад понимающе покивал головой. Так вот на что надеется Горго! Вот почему Аристодем не покончил с собой по примеру Леарха!

По закону никто не может запретить изгою вроде Аристодема принять участие в сражении с врагами в одном строю с согражданами. И если в этой битве изгой проявит невиданную храбрость, то ему будут возвращены его гражданские права, живому или мертвому.