Октябрь. Отчаяние. Ада – Дима

Несколькими днями раньше

 

«А парню‑то совсем плохо, – констатировала Ада, заглянув в его открытые, но не видящие глаза. Дима не реагировал. Брезгливо оценила вонючую грязную бороду, сальные волосы, воспаленные, покрытые красной сеткой белки. – Но я еще не закончила. Так что будем восстанавливаться для следующих забав». На этот раз она даст ему и витаминов тоже, и сделает свежего бульона. Старый простоял два дня на плите и испортился. Ее чуть не стошнило от кучи волос в раковине гостевой ванной. Она обрадовалась разорванным листкам на полу в кабинете, отсутствию таблеток и всего остального. Убрала на место выкинутые с полки миски. Все косвенные признаки указывали на то, что Диме было очень плохо. Когда бульон был готов, она снова поднялась в спальню.

– Просыпайся, соня!

Он перевел ничего не выражающие глаза туда, откуда слышался ласковый голос.

– Это ты?

– А ты не рад? Что‑то ты совсем себя запустил. Ты чем вообще тут занимался?

– Лечился, как мог.

– Я тебе приготовила свежего бульона. Давай устраивайся на кроватке. Поедим, потом в душ и бриться. – Ада подставила ему под спину подушки.

– А ты где была? – Пот горячей волной накатывал на него изнутри, наружу выступая холодными каплями.

– Да снова работа навалилась. А у тебя мобильный сел. Я не могла предупредить. Но я не волновалась. Еды у тебя был полный холодильник, а курить и пить вредно.

– Ты, кстати, привезла зарядник?

– Черт, кажется, снова забыла.

– Ну и ладно. – Апатия и слабость овладели им, и сил хватило только на то, чтобы послушно съесть бульон, а потом подставить руку для укола. И он на подсознанке ждал, когда станет хорошо. Но обычной реакции не последовало.

– А что это?

– Вечно ты спрашиваешь! Лекарство.

– Другое, что ли?

– Слушай! Ты хочешь вылечиться или нет? Посмотри на себя. Принимай, что дают.

– А того нет?

– Есть, только попозже.

– А когда?

Он уже не мог спокойно сидеть. Мысль о том, что эти «жаропонижающие гребаные витамины» где‑то рядом, не давала ему покоя. Ада забрала поднос и вышла. Что ему оставалось делать? Сидеть и ждать, пока она сама захочет их дать ему. Или… Нет, сейчас он даже встать не мог. Показалось, что Ада не возвращается целую вечность. Он пытался несколько раз подняться, но не мог ни сходить в туалет, ни позвать ее. Когда терпеть стало совсем невмоготу, он сполз с кровати – голова кружилась, ноги дрожали, от усилий глаза наполнялись зелеными мушками. Сделал пару шагов и присел на кровать, но от постели до туалета еще оставалось несколько метров. Если так плохо после бульона и лекарства, то без них он бы что, умер? Если бы Ада не приехала еще дня два, что бы с ним стало? А может, так даже лучше? Кому он нужен, жалкое чмо, вонючий неудачник, весь в блевотине и поту. Неспособный полноценно добраться до толчка, не говоря уже о текстах и возможности справиться с этой ненормальной бабой. Ну когда же она уже принесет это долбаное лекарство? Он все‑таки добрался до туалета. И остался сидеть там на полу.

 

Ада удивилась, не застав его в кровати. Она подумала, что Дима спустился вниз, но все же заглянула за дверь в ванной. Дима сидел, опершись о стену, и его трясло. Она помогла ему подняться и снова устроиться среди подушек. Пристроилась рядом. Огляделась:

– А я, кстати, дозвонилась до художника. Он, как всегда, оказался занят. Правда, обещал кого‑то прислать своего. Уверял, что мне все понравится, а денег платить в три раза меньше! Представляешь?! Что‑то я не верю, что дешево будет так же хорошо, как и дорого. Ты как думаешь?

– Прости. Что? – «Она издевается, не иначе. Какое мне дело до ее гребаных стен?»

– Ты что, меня не слушаешь?

– Ада, ну прости. Мне очень плохо. Может быть, ты уже дашь мне хотя бы вина? Меня прям… – Он не смог подобрать на английском слово, идентичное по смыслу «колбасит», и передернул плечами и помотал головой, желая передать свой дискомфорт.

– Какого тебе вина? Ты слабый, больной. Нельзя было надолго оставлять тебя. Не ел ничего, но при этом все выпил, грязный, обросший. Что ты натворил в гостевой ванной? А посуду зачем из шкафа выкинул? За тобой надо следить, как за ребенком, – кудахтала Ада без остановки.

«Боже, что несет эта женщина? Она ведь никогда не походила на курицу‑наседку. Кажется, она просто глумится надо мной».

– Ну а лекарство? Я не знаю. Ну, что‑нибудь, что может мне помочь.

– Ты уверен, что хочешь лекарство? – Она посмотрела ему прямо в глаза, и на кончиках ее губ притаилась злая издевательская ухмылка. Эта гримаса напугала его, сердце подскочило на секунду к горлу, и он понял, что был прав, когда строил догадки о том, что это за лекарство. Но он хотел его очень сильно. Потому ответил «да».

Ада вышла и вернулась с ампулой. Она ввела иглу в вену без разъяснений и дополнительных разговоров:

– А ведь ты и сам неплохо справился позавчера. Ну вот. Теперь отдыхай, я пойду вниз, приготовлю тебе сюрприз. И еще нам надо побриться. Помнишь?

Дима кивнул в знак согласия. По крайней мере, несколько часов он не будет ее бояться. Он просто лежал и улыбался.

Ада вышла, незаметно сунув в карман коробочку, которую спрятала тогда в угол тумбочки. На кухне растопила темный и молочный шоколад, смешала со сливками, сливочным маслом, какао. Добавила несколько ложечек привезенного с собой коньяка. Поставила в холодильник. Пока ждала, все‑таки сходила и, глубоко вдохнув, убрала волосы из раковины. «Вы могли бы пригодиться для каких‑нибудь магических ритуалов, но клиент уже готов, так что отправляйтесь в помойку». Когда масса немного застыла, она приготовила начинку. Выкладывала ее в серединку и лепила шарик. Потом, сложив все в синюю пластиковую коробочку, снова поставила в холодильник, чтобы конфеты не растаяли.

Отвела Диму побриться. По сравнению с тем, что с ним происходило часом раньше, парень был вполне себе бодр. Только руки немного дрожали, он резанул ножницами кожу, несильно, но выступили капельки крови. И она стала помогать ему, нужно было состричь торчащую щетину, а потом с усилием водила бритвой по впавшим щекам.

– Ну вот, теперь ты снова красивый, как был. Худоват немного, но это тебе даже идет. Может, пойдем приляжем? Я соскучилась по тебе такому.

И Дима тоже, сначала чувствуя ее сильные пальцы у себя на щеке, потом услышав ее хрипловатый голос, захотел ее, а может, не ее. Наверное, он захотел бы сейчас любую женщину, которая находилась бы рядом и брила бы его, и хрипло шептала в ухо, будь это хоть смерть с косой, пришедшая за ним с того света. Он готов был прямо здесь и сейчас.

– Нет, нет, дорогой, не здесь. Тут все в твоих волосах. Они будут липнуть везде, как тараканы. – Он замер.

В кровати они пробыли долго. Над садом царила тьма, и месяц висел над деревьями. «Всегда бы вот так накачивать его наркотиками, – потягиваясь, подумала удовлетворенная Ада, – но ведь денег не напасешься». Дима лежал с закрытыми глазами, и ее тоже клонило в сон, она задремала, посмотрев на портрет бабушки.

– Ада, Ада, – вдруг услышала она шепот сквозь кисею дремы, – не надо конфет, а то умрешь…

Она подскочила на кровати:

– Бабушка?! – повернулась к портрету. – Что ты сказала? Умрешь? Умрет? Неужели умрет? – Поймала себя на том, что говорит вслух, и обернулась на Диму, тот спал. Тревожное чувство поселилось внутри нее. Надо бы сесть, подумать, помедитировать, разложить карты, в конце концов. Она так давно не слушала себя, все только о других да о других. И ничего не сделала, спустилась на кухню и принесла оттуда конфеты, коньяк и две рюмки. Ее так завела эта чудовищная игра, и не терпелось посмотреть, что же будет дальше. Хотя все одно и то же: она делает ход, он проигрывает, делает второй, он проигрывает. Как предсказуемо! Этот слабак пойдет туда, куда она его поведет. По дорожке в ад, к этой глупой гадалке и ее дружку Антонио. Вот там и встретятся, жалкие убожества, перемоют тогда ей косточки. Но какое ей дело до того, что думают эти никчемные создания. Да… скоро определенно станет скучной и эта игра. Что тогда с ним делать? «Ладно, решу потом. А пока следующий ход».

– Просыпайся, дорогой. – Она легонько похлопала Диму, который сладко спал и видел сны, по щеке, и от этого жеста, и от Адиного лица, почти вплотную приблизившегося, его передернуло.

«Отпускает», – с грустью подумал он, и при мысли, что скоро снова начнется весь этот ужас в теле и мозгах, ему захотелось плакать. Просто выть от страха перед этой ужасной женщиной, с которой только пару часов назад, а может, даже и меньше, у него был фантастический секс. «Может быть, сразу попросить у нее еще, пока она добрая?» Ада немного отодвинулась, по крайней мере, ее волосы перестали противно щекотать его нос, и глаза, и губы, и игриво показала ему бутылку коньяка. Дима обрадовался – хоть так убиться. Он, казалось, смирился со своей судьбой и старался не думать о будущем. Короче, сдался. «Будь что будет, – решил он. – Слишком плохо. Вынести это сложно. Может быть, скоро я сделаю то, что сотворил с собой тот человек на снимках».

 

39

Октябрь. Италия. Дом

 

Пока Дима спал, Кира нашла сушилку, выставила ее на солнце, развесила белье и зарядила вторую очередь. Вдруг откуда‑то издалека ей почудилась фуга Баха в электронном исполнении. Она прислушалась и огляделась. Звук шел из‑за маленькой деревянной дверцы, расположенной за нагревательным котлом. Дверца оказалась совсем легкая, фанерная, и сразу же открылась, едва Кира надавила на нее. Вверх вела узкая лестница, поднявшись по которой она вышла на небольшую темную площадку. Ее едва освещал свет лампы хозяйственного помещения, и в этом полумраке Кира разглядела еще две дверцы. Открыв ту, из‑за которой раздавались звуки музыки, Кира попала в гараж. Поняла, что Бах звучит в машине. Она прошла через другую дверь в гостиную и взяла ключи, которые кинула в верхний ящик комода. На заднем сиденье лежала сумочка. Она заглянула внутрь, достала телефон, взяла его и побежала в спальню. Музыка закончилась. На дисплее отразились двадцать семь пропущенных звонков. Дима спал. Она поставила сумочку на тумбочку и, приоткрыв ее, увидела паспорт. Посмотрела, – похоже, хозяйкин.

– Дима. – Она осторожно потрясла его за плечо. – Сумка в машине чья?

Но парень спал и не реагировал. Тогда Кира оставила сумку около кровати и пошла в сад, дошла до качелей, придирчиво осмотрела старый дуб для своей будущей работы. Развороченная земля не давала ей сосредоточиться. Она взяла лопату и закидала остатки земли в яму. Немного ее разровняла, уселась на качели и унеслась мечтами в свои фантазии.

Дима проснулся. Напротив, на тумбочке, стояла сумка жабы, и ее телефон играл фугу Баха.

– Вернулась! Я так и знал, что это она. – И в висках застучало: «Вдруг там мои документы! И деньги, деньги нужны».

Он схватил сумку, стал в ней рыться и нашел, но совсем не то, что искал. На дне, в маленькой прозрачной коробочке, лежали три ампулы. И еще две пачки сигарет, тоже, видимо, для него. Шприцы девчонка отнесла вниз, в гостиную. Кстати, где она? Он на адреналине спустился вниз, схватил шприц и поднялся в кабинет, где собирался найти жгут, но не нашел и стал работать кулаком, чтобы вздулась вена. Едва она наметилась, Дима ввел в нее иглу дрожащими пальцами. Было больно, но уже через несколько секунд раствор разнесся кровью по телу, и наступила звенящая божественная тишина вокруг. Он откинулся к стене, напротив стоял портрет бабки, который Кира уже успела перетащить из спальни. Так он сидел, отдыхал и смотрел на портрет, ухмыляясь, когда внизу раздались шаги. Он спокойно положил шприц и коробочку в саквояж, задвинул его подальше за письменный стол и вышел из комнаты, готовый к встрече с ведьмой. Однако на лестнице столкнулся с Кирой.

– Я смотрю, тебе уже лучше. – Девушка улыбалась и была необыкновенно хороша в золотисто‑малиновых лучах заходящего солнца, проникающего сквозь пыльные большие окна.

– Да, совсем хорошо. – Он обнял ее.

– Ты видел, там хозяйка, кажется, сумку забыла. И документы свои, и телефон.

– Ага. Да у нее еще один есть, а документы… Она и без паспорта может спокойно обойтись. – Он усмехнулся и погладил Киру по волосам. Та задержала дыхание. – Может, по стаканчику красненького?

– Давай.

В гостиной на полу валялся разломанный телефон. Дима нагнулся, чтобы собрать детали.

– Починим на кухне.

Пока Кира наливала вино и пыталась порезать полузасохший пармезан, стоя к нему спиной, Дима взял лежащую рядом вилку и поддел на выбор пару контактов на плате. Затем ловко собрал аппарат и включил его. Телефон не реагировал. Чтобы выглядеть совсем честным, он попросил у Киры зарядник. И та принесла. Но это, конечно, не помогло.

– Кажется, накрылся, – с деланым прискорбием сообщил он и отпил из стакана.

Кира разглядывала бесполезный кусок пластмассы.

– У нас же есть теперь другой телефон! – И тут же воодушевление ее прошло. – Но я, правда, не помню наизусть папиного номера, да и сядет трубка, наверное, скоро. Двадцать семь пропущенных вызовов, а зарядки нет. Хотя, может, в машине…

Дима напрягся. Но пока совсем чуть‑чуть. В любом случае отцу она позвонить не сможет, а до полиции еще не дозрела.

– Слушай, – продолжала Кира, – я нашла какую‑то странную дверь между комнатой со стиралкой и гаражом. Может, это подвал. Давай посмотрим и уберем картину туда. А никто не будет ругаться, когда приедет?

– Не будет. Она сама хотела ее убрать, чтобы ты спокойно рисовала.

– Ну, пока пусть постоит в соседней комнате.

– Делай как хочешь, дорогая.

«Дорогая» ей понравилось гораздо больше, чем «святая женщина» и «сестра‑сиделка». Она улыбнулась.

– А что на чердаке?

– О! Там очень интересно. Мы сходим с тобой туда. Но предварительно тебе надо покурить. Сильнее проймет. Будешь?

Он ей очень нравился в таком настроении, и оно передавалось ей:

– А почему бы и нет? Надо же хоть раз в жизни попробовать. – И про себя подумала: «Только бы хозяйка не приезжала как можно дольше».

Остатки травки из коробка перекочевали в ладонь. Он смешал ее с табаком. Кира затянулась и поперхнулась. Запила вином. Затянулась вновь. Они стали смеяться, а потом он предложил перебраться в спальню, подумать о стене.

– Вообще‑то эскиз у меня уже есть, краски‑то под него заказаны. Я представляла эту спальню немного по‑другому. Но этот лес, и старый дуб, и ты… Они все изменили. Теперь у меня совершенно другие образы, и придется все поменять, но как, я пока не знаю.

– Сейчас придумаем, – сказал Дима и легонько толкнул Киру на кровать.

Через час она лежала у спящего Димы на плече и видела над собой синее небо без конца и края. В этом небе летали яркие птицы и росли цветы, большие и не очень, отдаленно напоминающие розы или тюльпаны, порхали огромные бабочки, тоже не из этого мира. Все почти гротескное вблизи, у горизонта становилось все меньше и меньше, превращаясь в яркие пятнышки конфетти, у горизонта, которого не существовало. Это она точно могла сказать, потому что видела сама, стоя на потертой плитке старого балкона, увитого зеленым плющом, что горизонта нет, а есть только небо в бабочках, цветах и птицах да россыпь конфетти. Такой будет стена, именно такой. Она вскочила, завернулась в покрывало и поспешила вниз делать зарисовки, пока не прошло вдохновение.

 

40