Глава двадцать первая Перепеленка

Визжала мама Ирочки. Та самая блондинка, что чуть не вле­тела в «жгучий пух» возле самолета. С тех пор она вела себя при­лично, и я уже совсем забыл о том инциденте. Ни дети, ни роди­тели на последнем переходе не шумели, я подсознательно свыкся с мыслью, что они прекрасно понимают, что не в лесу на шаш­лыках. Бабочек ловить не побегут.

Я смотрел на нее, протирая слипшиеся глаза, а Соболь дер­жал маму за плечо, периодически встряхивая, и рычал:

- Ты слыщал, что эта сучка говорит, а?! Ты слышал?!

- Стоп. Что случилось?

- Ирочка! Ирочка моя... потерялась! — прорыдала мамашка.
Я хотел уточнить, когда и как, но блондинка забилась в истерике,
и Соболь поволок ее прочь, бросив мне:

- Погулять она ее отпустила, а сама краситься села! Тварь...убил бы!

Я резко сел, покрутил головой, так, что хрустнули шейные позвонки, и начал медленно наливаться злобой. Это про таких абсолютно точно было придумано: «Скажи отцу, чтоб впредь предохранялся». Чертова барби! Краситься ей вздумалось. В Зо­не! Для кого, интересно?!

- Я расскажу, — сухо сказала другая мама, мальчиков Бори и Сережи с разбитыми носами. Ну, та, что похожа на строгую жабу из мультфильма.

- Рассказывайте, — кивнул я, безуспешно пытаясь проморгаться со сна.

- Там особенно нечего рассказывать. Меня, кстати, зовут Вероника Сергеевна.

- Очень приятно, Константин.

- Я в курсе, — поджав губы, известила Вероника Сергеевна. — Так вот, Марина отпустила Ирочку погулять, сама... м-м... заня­лась внешностью. Ирочка играла с Борей и Сережей у меня на виду, я с Борей отошла, ему захотелось в туалет, а потом подошел Сережа. Он сказал, что Ирочка ушла.

- Куда ушла?

- Он не знает. Она звала Сережу и Борю с собой, но у меня воспитанные мальчики, они не решились без спросу. А когда Се­режа подошел спросить разрешения, Ирочки уже не было, — раз­вела руками жаба.

Я огляделся — Аспирин с Паулем еще не вернулись, да и, су­дя по солнцу, спал я минут пять. Десять от силы. Ребенок не мог уйти далеко, хотя...

- Серый, иди-ка сюда, — позвал я пацана. Тот послушно по­дошел. Я опустился на корточки и взял его за плечи.

- Слушай, Серый. Вспомни, что Ирочка говорила. Куда она хотела пойти?

- Она не сказала, — серьезно глядя на меня, сказал Сере­жа. — Она говорит, пойдем со мной. Я говорю — нельзя, мама сказала далеко не уходить без взрослых. Она дразниться начала -«забоялись!».

- «Трус-трус-белорус» говорила! — обиженно влез Боря. - А я не белорус, я украинец!

- Отстань! — оттолкнул его Сережа.

- Серый, постарайся вспомнить, — настаивал я. — Это очень важно. Что она еще говорила?

- Я слышал, я! — опять втиснулся Боря. — Дядя негр, она говорила, что к дедушке пойдет!

- К какому дедушке?! Почему ты не сказал сразу?! — вос­кликнули мы одновременно с мамой-жабой Вероникой Серге­евной.

- А меня не спрашивали... Вон Сережка влез и говорит, меня никто не спросил... — мстительно поведал Боря.

- Говори скорее, что за дедушка! — рявкнул я, отпуская Се­режу и хватая Борю. Боря не испугался.

- А автомат дадите подержать?

- Дам!

- Дедушка в пальто. Он из леса вышел, в деревню позвал. Говорит, там у него домик. Ирочка нас звала в домик, Сережка пошел у мамы разрешения спросить, а они без нас ушли. С де­душкой.

У меня опустились руки. За спиной присвистнул Соболь; я обернулся и увидел, что золотистоволосая Марина валяется у во­рот без чувств.

- Не сдохнет, очухается, — безжалостно сказал Соболь. — Угробила дочку, сука.

- Что происходит? — тут как тут появилась капитан Заяц.

- В самом деле, объясните. Может, еще не поздно... — Это был уже профессор. — Почему сразу «угробила»? Прошло совсем мало времени, и мы можем...

- Излом ее забрал, — с готовностью объяснил Соболь, пре­рвав Петракова-Доброголовина. — Так что искать уже никого не надо.

Вероника Сергеевна заплакала, даже не спросив, кто же та­кой этот Излом. Захлюпала и бойкая капитанша, чего я, при-;маться, не ожидал.

- Может быть, все-таки не поздно? — спросил печально лейтенант Воскобойников.

Я молча взглянул в направлении недостроенного здания. Ас­пирин и Пауль шустро поднимались по склону холма; Аспирин, иметив, что я смотрю, помахал рукой. Видимо, со зданием все в порядке.

- Автомат давай, — велел Боря, дергая меня за штанину.

- Потом! — отмахнулся я.

Боря возмущенно засопел и с видом «я так и знал, что наду­ют» отошел в сторонку.

- Так, — сказал я. Помолчал, повторил: — Так. Офицер, ты за старшего — пока Аспирин не подойдет. Любого, кто не наш, если выйдет из лесу или с кладбища, — вали без предупреждения. Понял? Человек, не человек — одна малина.

- Так точно, — отозвался Воскобойников. Он, кажется, об­радовался, поняв, что мы все-таки собираемся отправиться на поиски Ирочки. — Может, я тоже с вами?

- Сидеть, — грубо одернул его я. — Сами разберемся. Если через... через сорок минут нас не будет, пусть Аспирин уводит вас. Соболь, давай-ка на всякий случай проверим эту дере­веньку.

- Пошли, — просто сказал Соболь.

Мы спускались по дороге. Я машинально поддел ногой ка­кой-то валявшийся в пыли сельскохозяйственный штырь, по­том так же машинально заметил справа от дороги небольшой и на редкость красивый «каменный цветок». Подбирать не стал — радиации и без него хватает, а защита от пуль и анома­лий меня в данный момент волновала в очень незначительной степени.

- Смысла идти, конечно, нету, — сказал Соболь как будто сам себе.

- Да я тоже сначала так подумал. Но Излом — тварь неожи­данная.

- Это ж ребенок...

- Кто его знает. Излома то есть. С ним можно договориться.

- Сталкеру. А это — ребенок, Упырь. Он ее жрет уже, сам ведь знаешь. Косточки обгладывает...

- Видишь ли, Соболь, а если он ее специально увел? Если ему от нас что-то нужно?

- Думаешь?

- Все может быть...

Я перешагнул неширокую глинистую промоину, в которой валялся еще один «каменный цветок». Эльдорадо, поди ж ты. А если тут вокруг пошарить?

Если бы он вышел прямо к нам, мы бы его опознали. И за­валили бы, понятное дело. Если бы он попытался докопаться до кого-то из пассажиров — те тоже не дураки, понимают, что кто попало по Зоне не ходит, нас бы позвали. Потому Излом посту­
пил хитро — подманил девочку.

- И увел в деревню?

- Пацан же сказал, что в деревню. Домик у него там, у мудака паршивого...

- Проверим. Хорошо, если так.

- Еще неизвестно, что ему нужно...

Деревенька тем временем приблизилась. Вернее, мы прибли­зились к деревеньке.

Самый крайний дом стоял отдельно — на хуторе. Аккуратный штакетник с блестящими шляпками гвоздей. Новенькие крынки висят на штакетнике, типа сушатся. Калитка приветливо распах­нута, за ней дорожка — присыпана чистым песочком, выложена по краям ровными булыжниками. Ведерко у колодезного сруба, блестящее цинковое. Наливные яблочки на ветвях в ухоженном садике. Веранда свежеокрашенная, на ней — кресло-качалка с пледом через подлокотник. Хорошо иметь домик в деревне! Травка на хуторе была ровненько подстрижена, и за штакетни­ком тоже — примерно на метр. Словно кто-то склеил модельку хутора из набора для железной дороги — бывают такие, для лю­бителей, и поставил сверху. Вокруг — сплошное сорняковое буйство, примерно как крапивная оккупация вокруг кладбища. Причем ощущение было, что все известные виды сорняков злобно рвались на территорию хутора, наседая друг на друга, переплетаясь корнями, побегами, плюясь спорами и что там у них еще бывает. Трехметровые стволы борщевика оплетали ка­кие-то красно-бурые лианы, репейник торчал вперемежку с ка­мышами.

Я помню примерно такую же историю, когда мы с Аспири­ном шарились по хуторам в поисках... не важно чего. У одного дома стены лежали на все четыре стороны. Натурально — каждая стена словно упала наружу. Крыша при этом непонятно куда де­лась. Только фундамент невысокий стоял, бетонный, досками покрытый. Доски причем свежие. И коврик на полу, такой само­тканый, деревенский. Как новенький, между прочим. Сбоку от коврика — дыра в погреб. Крышки от погреба тоже нигде не вид­но. А в погребе на полках — бутыли и банки. Соленья всякие, огурчики-помидорчики, грибочки. Аж слюнки потекли. И пере­сохли тут же — когда там зашевелилось, в погребе этом, заворо­чалось что-то. Поэтому Аспирин быстро бросил вниз гранату, и мы отнюдь не стали дожидаться, чтобы посмотреть, что из этого получится.

Конечно, и в этот красивенький дом мы с Соболем соваться не стали. А вот остальные дома в деревне были нормальные. Ну, в том смысле, что какими они должны были стать после стольких лет: покосившиеся развалюхи с гнилыми крышами, обваливши­мися кирпичами, заросшими напрочь бывшими огородами. Хотя все равно то там, то здесь попадались неожиданности — из осы­пающейся штукатурки торчала блестящая, словно новенькая ар­матура, жизнерадостным рядком стояли глиняные горшочки, чистенькие, словно их только что протерли влажной тряпочкой. Улица, которая шла между домами, тоже на удивление не заросла бурьяном. Даже колеи были видны, от телеги, правда. А сама те­лега стояла в конце улицы. Тоже с таким видом, словно ее вот только загрузили новыми крынками, чтоб на базар свезти. Гон­чары здесь жили, что ли? Ничего такие горшки, красивые. Сей­час таких уже не делают.

И тут я услышал голос.

Унылый женский голос, который монотонно, совсем без вы­ражения и даже намека на ласку, пел:

Баю-бай, баю-бай, Ты, собачка, не дай, Ты, собачка, не лай, Нашу Машу не пугай. И в дудочек не гуди, До утра не разбуди. А прийди к нам ночевать — Нашу Машеньку качать. Баю-бай, баю-бай, Ты, собачка, не лай. Белолапа, не скули, Нашу Машу не буди. Ночка темная, не спится, Наша Машенька боится. Ты, собачка, не лай, Ты мне Машу не пугай!

Мне стало не по себе. Голос на мгновение прервался, после чего так же уныло и монотонно завел:

Наша перепелочка Старенькая стала, Ты ж моя, Ты ж моя Перепелочка...

Блин, — сказал Соболь. — Может, кто-то с самолета? Ушла баба с места аварии, с ребенком... Сюда забрела.

Маловероятно, но могло и такое случиться. Я прислушался — пели в ближайшем доме, некогда солидном, сложенном из сили­катного кирпича, но ныне полуразвалившемся. Я прокрался вдоль стены и осторожно заглянул через окно внутрь. При бли­жайшем рассмотрении это оказался уже и не дом, а просто четы­ре стены с выгоревшей крышей и сломанными внутренними пе­регородками. Посередине горел костер, над которым на рогуль­ках висел котел, сделанный из обрезанной металлической бочки, с ушками из стальной толстой проволоки. На стуле у огня кто-то сидел — видимо, это и была женщина, поющая колыбельную, по­тому что больше я не увидел никого.

Соболь сделал мне знак — «входить?». Я покачал головой и присмотрелся — нет, действительно в доме больше никого не было.

А у перепелочки Заболели лапки, Ты ж моя, Ты ж моя Перепелочка...

Я показал Соболю — «давай». Он вошел внутрь, заняв место в углу. Женщина не обратила на его появление никакого внима­ния, продолжая свою страшную колыбельную:

А у перепелочки Заболели детки, Ты ж моя, Ты ж моя Перепелочка...

Я вошел следом и аккуратно, стараясь не попадать на линию возможного огня Соболя, обошел стул. Так я и думал.

Осыпающиеся с желтого высохшего черепа остатки волос. Пустые глазницы, в которых копошилось что-то мерзкое. Безгу­бый рот, старательно выговаривавший слова песни:

Ты ж моя, Ты ж моя Перепелочка, Ты ж моя, Ты ж моя Невеличка...

Слава богу, вместо ребенка на руках зомби держала куклу, замотанную в яркие тряпки. Мерно покачиваясь, женщина про­должала петь. Я показал Соболю, чтобы держал ее на прицеле, и заглянул в котел. Там, в вонючей жиже на самом дне, плавала человеческая рука с остатками рукава клетчатой рубашки и ча­сами.

- Мочи ее, — сказал я. Соболь выстрелил из своего заслу­женного геринговского ружья, голова зомби разлетелась сухими осколками, и женщина лицом — а вернее, тем, что осталось от лица, — вниз повалилась в костер.

- Бля-а... — протянул Соболь. — Никак не привыкну. Мо­жет, не надо было ее валить, а?

- Может, и не надо, — пробормотал я. — Но лучше надо. И давай-ка мы отсюда сами потихоньку валить. Не верится мне, что эта нянька тут одна...

- А Излом?

- Здесь-то его нет. А где один зомби, там и другой. Кладби­ще все ж не так далеко, мнится мне, они оттуда сюда и ползают в поживушки свои играть...

Соболь подошел к котлу и тоже заглянул внутрь, отмахнув­шись от вонючего дыма — завяленная плоть зомби уже начинала гореть.

- «Вашерон Константин». Хорошие часы. Дорогие.

- Вылови, — предложил я.

- На хрена они мне... — Соболь ногой перевернул котел, ва­рево зашипело, заливая угли. Завоняло еще сильнее, я отвернул­ся и увидел Излома.

Он, наверное, давно уже наблюдал за нами. В традиционном клеенчатом плаще (где они их берут, интересно?!), сжимающий рукой девочку, стоящую рядом. Ирочка от шеи до колен умеща­лась в огромном кулаке, но Излом, похоже, не делал ей больно: просто держал. Глаза девочки были полны слез.

- Здравствуйте, — с достоинством сказал Излом. — Прежде всего прошу вас опустить оружие. Вы прекрасно понимаете, что мне достаточно сжать кулак, и ребенок погибнет. Конечно, вы можете выстрелить раньше. Вернее, можете подумать, что имеете шанс выстрелить раньше. Но, во-первых, я могу чисто рефлек-торно сжать кулак, будучи застреленным. А во-вторых, вы не знаете, сможете ли меня опередить. Все-таки у меня другая фи­зиология. Или нет. Но вы-то ничего не знаете наверняка.

Чертов монстр был, вне всяких сомнений, прав. Я молчал, не опуская автомат. Соболь тоже молчал, слышалось только шипе­ние угасающих угольков и тихий скулеж Ирочки.

- Что тебе надо? — спросил я наконец, прикинув, что мол­чание чересчур затянулось. Почему-то Излом хотел, чтобы разго­вор продолжили мы — или не знал, что потребовать, или побол­тать ему хотелось, уроду... Кстати, выглядел он и в самом деле уродливо. Бог с ней, с гипертрофированной рукой: у Излома бы­ли выпученные глаза без ресниц, толстые синеватые губы и
клочковатая бородка, пучками торчащая из покрытой лишаями и
гнойниками челюсти.

- Я еще не придумал, — сказал Излом, копаясь в бороде сво­бодной рукой.

- Но скорее всего что-нибудь такое, что вам не очень понравится.

 

Глава двадцать вторая

«Нива» и псы

Лейтенант Альтобелли шел вперед, понимая, что совершает глупость. Колумбия бросил его. Сказал, что вернется к месту на­падения на группу и вызовет помощь, включив аварийный мая­чок. Альтобелли знал, что Колумбия ничего не включит, а пря­мым ходом направится к Периметру и уже там врубит маячок. Вот только не факт, что он ему поможет — сам по себе военный сигнализатор вещь не такая уж редкая, он доступен тем же стал­керам, бандитам, да вообще кому угодно. Конечно, их группу ждут обратно, но... ждут ли ее?

Препятствовать военному сталкеру лейтенант не стал. Зачем? У него были свои планы, у Колумбии — свои. Группа как таковая все равно накрылась, и справиться в одиночку Альтобелли имел шансов ничуть не более, чем вдвоем.

Лейтенант едва не споткнулся о крупную «медузу» и чертых­нулся. Мысли подобрать артефакт у него даже не возникло — лейтенант, хотя и часто имел дело с этими штуками, старался без нужды к ним не прикасаться. К тому же лишний груз был ему со­вершенно ни к чему.

Он посмотрел на карту. Так, вот искомый ориентир — три­ангуляционная вышка на холме. Значит, нужно взять немного северо-западнее... Лейтенант свернул с тропы и пошел по ста­рой пахоте, которую много лет назад развалил тракторный плуг, но никто ничего посеять в нее уже не успел. Несмотря на многолетние дожди, замывшие глубокие борозды, идти бы­ло тяжело, но Альтобелли решил не сворачивать с курса без особой нужды, выбрав точку направления — некое сельскохо­зяйственное орудие, стоявшее на дальнем краю поля, у лесо­полосы.

Лейтенант вспоминал, как в первый раз приехал сюда, под­писав долгосрочный контракт. Шесть лет назад? Нет, чуть мень­ше. Он сменил другого итальянца, Россано, который возвращался домой. Сидя в маленьком уютном баре комендатуры, Россано пил траппу и говорил:

- Парень, лучше бы ты отправился в Африку. Знаешь, с чер­ными значительно проще. У меня там служит брат, он говорит, что всего и делов-то: присмотреть, чтобы они не крали жратву со складов гуманитарной помощи, а когда эту помощь раздают — чтобы не убивали друг друга больше, чем разрешено инструк­циями. Хочешь, я замолвлю за тебя словечко? Будешь жрать ба­наны и хватать за задницы черномазых девчонок где-нибудь в Могадишо или Хараре.

Альтобелли хрустел новенькими ремнями портупеи и мял­ся, не зная, как объяснить, что он не хочет в Африку. Альто­белли хотел сюда, в Зону, и в армейской сумке, которую он привез с собой, были все переведенные на итальянский рома­ны о Зоне. Разумеется, лейтенант прочел и уйму научной лите­ратуры: чего-то не понял, в чем-то более-менее разобрался, но усвоил притом главное — ученые не знают о Зоне ровным сче­том ничего, пусть даже делают вид, что они на верном пути. Ученые всегда врут, что они на верном пути. Нужно ведь им чем-то заниматься.

Беллетристы тоже врали, но хотя бы не делали при этом вида, что кладут себя на алтарь человечества.

- Понимаешь, парень... Луиджи, да? Так вот, Луиджи, когда ты в первый раз перейдешь Периметр, ты сразу поймешь, что я тебе хотел сказать, — бубнил Россано, звеня горлышком бутылки с граппой о стакан. — Я подобное чувство испытывал только на приеме у проктолога, когда в училище поступал и медкомиссию проходил... Вижу, ты меня не слушаешь, — с горечью заметил Россано, отхлебнув глоток. — И правильно делаешь. Через это
надо самому пройти, а не слушать других. Но главное, парень, — лазай туда как можно реже. Используй любую возможность, что­бы не попасть за Периметр. А если попадешь — старайся как можно скорее оттуда свалить. Потому что я завтра уезжаю, но чувствую, что ОНА едет за мной...

На следующий день Альтобелли помог Россано загрузить ве­щи в джип, следующий на вокзал, а вечером попросился в патру­лирование за Периметр. Что он мог сказать? Насчет проктолога Россано был стопроцентно прав...

В прошлом году Альтобелли был в отпуске у себя дома, в Триесте, и встретил еще одного сослуживца, который рассказал, что видел Россано. Тот, выйдя в отставку, открыл в Парме пе­карню и процветал. Странно — Альтобелли ожидал услышать, что с Россано случилось нечто куда менее приглядное. Видимо, Зона за ним так и не доехала.

До истечения контрактного срока лейтенанту оставалось че­тыре месяца и двенадцать дней. Он аккуратно зачеркивал даты в настенном календаре, каждое первое января вешая новый рядом с закончившимся. Наверное, он мог бы попросить Колхауна по­слать не его, а кого-то из новичков. Вполне возможно, капитан бы даже согласился...

В раздумьях и механическом движении вперед Альтобелли не замечал, что у него появились попутчики. Параллельно, метрах в ста справа, бежала небольшая стая слепых псов, не приближаясь к лейтенанту, но и не удаляясь. Псы не видели в человеке ни испуга, ни враждебности и потому были весьма озадачены.

Это была юная стая — вчерашние щенки, ведомые таким же молодым псом. Старики давно уже набросились бы на человека или ушли бы в поисках иной добычи. Но эти были глупы и го­лодны, а потому продолжали бежать через заброшенную пахоту. И если бы не стая ворон, копошившаяся в старых бороздах, на которую хрипло гавкнул один из псов...

Лейтенант мгновенно обернулся на лай и дал короткую оче­редь — просто так, на слух, потому что знал, что при соприкос­новении с псами размышлять не рекомендуется. Телепаты, обла­дающие зачатками разума, слепые псы зачастую предпочитали не связываться с огнестрельным оружием, благо в Зоне хватало ме­нее опасной добычи. Справиться с псевдоплотью или кабаном, набросившись всей стаей, значительно проще, чем потерять по­ловину ее еще на подходе.

Но это были молодые и глупые псы, и они так же мгновенно помчались к стрелявшему.

Альтобелли огляделся — до края поля было рукой подать, а выбранный им ориентир оказался накренившимся на спущенных баллонах зерноуборочным комбайном с еще заметной надписью «Нива» на бункере. Лейтенант побежал к нему, спотыкаясь и по­нимая, что главное сейчас — не упасть.

Собаки прыгали через борозды, но фору в сто метров отыгра­ли как раз в тот момент, когда лейтенант взбежал по ржавой ле­сенке и захлопнул за собой дверцу кабины. Спустя восемь-десять секунд вожак врезался мордой в стекло, с визгом отлетел назад и скатился по дырчатым ступенькам вниз, сбивая своих лезущих за добычей соплеменников.

Альтобелли закрылся изнутри, использовав автомат как за­сов. Теперь можно было отдышаться. Лейтенант уселся на ист­левший дерматин кресла и сделал пару глотков воды из фляги. Видно было, как внизу бегают туда-сюда псы, поднимая уродли­вые морды и слепо глядя на Альтобелли.

- Не дождетесь, — сказал лейтенант по-итальянски, закру­тил крышку фляги и обернулся, чтобы проверить, надежно ли закрыта дверь. Опираясь лапами о стекло, на площадке снаружи стоял вожак и скалил желтые кривые зубы. Можно было при­стрелить его в упор, но это означало разбить стекло, чего делать не стоило. Псы были слепы, и для них стекло было такой же пре­градой, как и железо.

Отстрелять их отсюда, сверху? Нет, лучше подождать. Па­троны тратить попусту смысла нет, может, покрутятся вокруг и уйдут.

Альтобелли понадежнее закрепил автомат и сверился с кар­той. С такой высокой точки, как кабина комбайнера, он видел далеко, но только вперед и влево. Впереди уходила вдаль ле­сополоса, посаженная по краю поля, слева было само поле, по которому лейтенант еще недавно шел, вспоминая свой разговор с Россано. Лейтенант представил, что было бы, заведи он комбайн. Как из трубы вырвутся выхлопы солярного дыма, как завибрирует под ним жесткое кресло на пружинном амортизаторе, как закрутятся валы, как завизжат собаки, не успевшие отскочить и перемалываемые металлическими зубьями шне­ков...

Неплохо бы проверить, подумал Альтобелли. Говорят, в Зоне иногда работают совсем уж древние механизмы, которые сожрала коррозия. Здесь бывают места, где есть электричество, которое никто не вырабатывает. Есть места с телефонной связью — вот только говорить по ней не с кем, а те, кто с кем-то все же говорил по неожиданно зазвонившим в пустых квартирах телефонам, иногда сходили с ума.

Сам лейтенант ни с чем подобным не сталкивался, относя к легендам, но сейчас он попытался сообразить, как может запус­каться вот такой зерноуборочный комбайн. Чем черт не шутит. Ключа зажигания у комбайна, понятное дело, нет — это не джип. Тогда... Тогда, возможно, вот этот рычажок?

Альтобелли пощелкал — безрезультатно. Улыбнулся сам себе: ишь, захотел уехать от слепых псов с комфортом, разве что кон­диционера и стереосистемы не хватает... Оглянулся через плечо — вожак все так же стоял, безмолвно прижав отвратную морду к стеклу, по которому стекали мутные струйки слюны. Лейтенант снова с трудом подавил желание пристрелить тварь. Еще раз щелкнул рычажком на облезшей приборной панели и сам не по­верил, когда в недрах огромной машины что-то с усилием про­вернулось.

 

Глава двадцать третья

Бернштейн и Эйзенштейн

Я, скосив глаза, посмотрел на часы — прошло всего около двадцати минут. В то, что Аспирин просто так уведет отряд по истечении отпущенного мной срока, я не верил. Скорее всего он максимум устроит людей в проверенном здании — если там все в порядке — и с кем-то придет нас искать. Если ему воспрепятствует профессор, Аспирин его может пристрелить. Или это сделает Пауль.

- Вы смотрите на часы, — сказал бдительный Излом. — Вас ждут товарищи, и вы надеетесь, что они придут к вам на помощь. Надеюсь, вы понимаете, насколько глупо на них надеяться в сложившейся ситуации.

С этими словами он чуть-чуть сжал кулак, Ирочка еле слыш­но вскрикнула. Я понадеялся, что у Соболя нервы выдержат.

- Что тебе надо?! — повторил я. — Не верю, что ты заранее не придумал.

- Разумеется. Разумеется, я придумал заранее. Я достаточно давно за вами наблюдаю.

Излом прикрыл один глаз. Говорил он с интонациями учено­го человека, мудрого старца, хоть и был похож на бомжа. Навер­ное, профессору Петракову-Доброголовину было бы весьма лю­бопытно с ним побеседовать.

- Но я не решил, что для меня интереснее. У меня, знаете ли, несколько вариантов. И я не знаю, какой предложить.

- А почему бы тебе просто не отпустить девочку и нас вместе с ней? — предложил Соболь. — Мы не будем стрелять. Просто разойдемся, и все. Мы не знали, что тут твоя территория.

- Это не моя территория, — покачал головой Излом. — Это вы, люди, привыкли все делить на кланы, на территории... Здесь все значительно проще.

- Тем более, — сказал я. Черт, он в самом деле рассуждает совершенно по-человечески... Бывший сталкер? Имеются и такие варианты насчет Изломов... — Ты... ты был членом клана? Какого?

Излом тихонько засмеялся.

- Так я вам и сказал, даже если бы и был...

Он снова легонько сжал кулак. Девочка застонала. Излом напоминал, кто здесь хозяин положения, и был прав. Мы тоже молодцы — на совесть давить начали, выспрашивать черт зна­ет что...

- Ладно, хватит философствовать, — сказал я решительно, глядя на две слезинки, стекающие по грязным щечкам Ирочки. — Быстро говори, что тебе надо.

Излом глубоко вздохнул. Если бы речь шла о человеке, я по­думал бы, что он волнуется или стесняется.

- Бабу бы.

Интонация была просительно-скромной, и я с трудом удер­жался, чтобы не потрясти головой — не ослышался ли. Сомнения развеял Соболь, с удивлением спросивший:

- На хрена тебе баба, угребите?!

- Во-первых, — не теряя достоинства, произнес Излом, — я уже говорил вам, сталкеры: у меня другая физиология. Или не другая. Но вы-то ничего не знаете наверняка. Во-вторых, баба в Зоне — хороший товар. Потому что бабы сюда не ходят. А у вас их много. Я прошу всего одну, только взрослую, потому что эта, — он встряхнул кулаком с Ирочкой, — мне без надоб­ности.

- Чего, и на этой Зоне тоже педофилов опускают по полной?

Соболь злил Излома, а это было неправильно. Но Излом не разозлился и не обиделся, хотя смысл сказанного, несомненно, понял. Видимо, он действительно был когда-то человеком, да и сейчас на сколько-то процентов им оставался.

- Я сказал, что мне нужно. Думаю, сделка разумная. Да, Упырь?

Черт. Эта тварь даже знала мое погоняло! Видимо, изумление отразилось на моем лице, потому что Излом добавил:

- Ты приметный. А я — внимательный. Ты правильно ска­чал, Упырь, — хватит философствовать. У меня — ребенок, у вас — баба. Один из вас остается тут, другой идет и приводит бабу. По­нимаю, что сразу не решите, кого именно отдавать, потому даю полчаса времени. Кто из вас остается?

- Иди, Упырь, — сказал сзади Соболь. — Ты там скорее раз­ берешься. А я с ним за жизнь перетру пока.

Соболь был прав. Я аккуратненько, чтобы не нервировать Излома, повесил на плечо автомат. Мутант не протестовал, лишь напомнил:

- Ты только не забывай, Упырь: устроишь штурм — ребенок умрет. Я не злой, я просто предупреждаю и беспокоюсь о себе. Как и люди.

- Не будет никакого штурма, — пообещал я, хотя даже не представлял, что буду делать дальше. Конечно, в идеале следова­ло отдать на потеху Излому маму Ирочки — черта с два меня бы кто из братвы осудил, но все упиралось в пассажиров. Двоих из которых я притом вооружил своими, так сказать, руками.

Я вышел из развалин и пошел к холму, на котором располага­лось кладбище. Солнце еще не село, но до сумерек оставалось совсем немного. Поэтому я побежал.

Каково же было мое удивление, когда на холме я никого не обнаружил. Видимо, они все-таки перебрались в недостроенное здание, чтобы не торчать тут у ворот на потеху, скажем, зомби... А что, разумно. Оценив командирские действия Аспирина, я раз­вернулся и поспешил вниз.

Миновав бульдозер и ветхий вагончик, я поднялся по желе­зобетонному крылечку и вошел внутрь, остановившись на поро­ге. Они в самом деле оказались там. Помещение, конечно, не ах-ти — обычная кирпичная коробка, в углу — ржавый сварочный аппарат, пара железных бочек, брошенный кем-то в незапамят­ные времена молоток, тряпье и строительный мусор, и на куче этого мусора — Аспирин и Пауль со связанными руками. Про­фессора связывать не стали по причине общей жирной безобидности, но кобура, где раньше помещался «стечкин», была рас­стегнута и пуста.

- Входите, Константин! — скомандовал знакомый голос. — Входите-входите, иначе я вынуждена буду применить насилие. Поднимите руки!

Проклиная себя за то, что сунулся вот так напролом, а не до­гадался хотя бы предварительно заглянуть, я сделал пару шагов и послушно поднял руки. Расклад сил был понятен с первого взгляда: против нас троих были вооруженные капитан Заяц, Бернштейн, тощий тип и снайпер Воскобойников. Остальные сгрудились в углу, представляя, видимо, нейтралов. Посередине в жестяном корытце, заляпанном окаменевшим цементом, горел небольшой костер, освещая помещение.

- Что там происходит? — участливым тоном спросила капи­тан Заяц, направив на меня аспириновский, кажется, автомат.

- Излом. Мы его нашли.

- И где же девочка? Почему вы ее не освободили?

В углу всхлипнула мама Ирочки, и я пожалел, что Излом не забрал ее сразу — обошлись бы без этих никчемных хлопот.

- В заложниках. Излом предлагает нам обмен.

- Какой именно?

- Он вернет ребенка, если мы приведем ему женщину. Лю­бую. Не желаете?

Капитаншу, кажется, это шокировало куда больше, нежели то, что Ирочка находится в заложниках у монстра-мутанта. Впрочем, слово «Излом» для нее ничего особенного и не означа­ло: не видела она ни разу в жизни, что там за дедушка...

- Вы, надеюсь, отказались?

- Нет, я не отказался. Я оставил там своего товарища, а сам вернулся сюда, чтобы решить, как поступить. А теперь объясните мне, что здесь происходит? Восстание на броненосце «Потем­кин»? Но там был Эйзенштейн, а не Бернштейн.

- Мы решили, что нам нужно домой, — сказал поименован­ный Бернштейн с видом оскорбленной невинности. — Мы прекрасно понимаем, что вы — обычные бандиты. И еще неизвестно при этом, кто сбил наш самолет!

Я посмотрел на покрасневшую стюардессу. Со всеми подели-мась, дура...

- Из чего мы его, интересно, сбили, чува-ак?! — спросил Ас­пирин.

- Из пусковой установки, — парировал Бернштейн. — Бывают такие переносные, я видел.

- Не было у них никакой установки! — крикнул испуган­ным голосом Петраков-Доброголовин. — Я видел! Я же был с ними!

- Вы с ними заодно, — сказала Заяц. — Мы не можем вам доверять, господин профессор, если вы на самом деле профессор, а не самозванец. Вы зачем-то наняли этих людей, они тащат в клетке двоих уродов... Мы разберемся со всеми, когда придем к военным властям.

Твою мать, а хабар-то наш где?! Я быстро оглянулся и успо­коился — клетка, по-прежнему укрытая брезентом, стояла рядом с Паулем. Прибор, видимо, по-прежнему работал.

- Не вертитесь, а еще лучше — аккуратно снимите с плеча автомат и положите на пол. И пистолет тоже, — велела капи­танш а.

- Я не понимаю, что вы вообще предлагаете, — сказал я, рассупониваясь и прикидывая, что получится, если хорошень­ко поддать ногой корыто с костром. Нет, оно тяжелое, там еще и остатки цемента на дне... Бессмысленно. У них четыре ство­ла, обязательно словим пулю. Если, конечно, у всех хватит духу выстрелить. Хотя у этой сучки в погонах определенно хватит, да и Бернштейн в достаточной степени козел, чтобы пальнуть.

- Мы хотим, чтобы нас провели к Периметру. Сейчас же, — озвучил общие ожидания тощий.

- А мы не этим разве занимались? — Я брякнул на бетонный пол автомат, аккуратно положил рядом пистолет. Собственно, у меня был еще один, в потайном чехле над щиколоткой, но под­ходить и обыскивать меня бунтовщики не решились. — Или вы думаете, что Периметр — в ста метрах за забором? У вас какое-то дикое представление о Зоне, простите. Чего вы хотите? Чтобы мы прямо сейчас побежали бегом? Я откажусь, я не самоубийца. Да­вайте отдохнем, а утром спокойно двинемся в путь. Предлагаю выкурить трубку мира.

- Я вам не доверяю, — заявил тощий. — Эти люди — тоже. А сейчас вы вдобавок затеяли какую-то авантюру с якобы похи­щенной девочкой.

- Якобы?! — охренел я. — Идите и посмотрите, что там про­исходит! Тут близко, рукой подать! Если не обоссытесь, когда увидите, кто поймал девочку...

- Я никуда не собираюсь идти, — заявила капитанша. Бернштейн и тощий согласно закивали, едва ли не синхронно. — Где гарантия, что это не штучки ваших приятелей? Откуда я знаю, кто там засел, в этой деревне?

- То есть девочку мы бросим?

Мать Ирочки забилась в своем углу, ее, как я только теперь заметил, удерживали гомики. Многовато бунтовщиков. Впрочем, всерьез я расценивал только капитаншу, Бернштейна и... и, по­жалуй, тощего. Гомикам даже не доверили оружия, что на месте Заяц сделал бы и я, а лейтенант Воскобойников в меня стрелять не станет. В этом я был уверен. Закон, конечно, суров, и он — закон, но лейтенант уже должен был сообразить, что мы нахо­димся на территории, где все понятия расплывчаты и многознач­ны. Закон в том числе. А лейтенант — благородный молодой че­ловек. Одно дело — террористу башку разнести, чем он и занима­ется в своем спецназе. Террорист — это безусловное зло, а я — зло, как ни крути, условное, и он ко мне питает что-то вроде симпатии.

- Нет. Девочку мы постараемся освободить. Точнее, поста­раетесь освободить вы. Еще точнее — вы пойдете обратно и вер­нетесь с девочкой, — приказала капитанша.

Вот тварь тупая, а.

- Ты дура, капитан? — спросил я устало. — Я же сказал: Излом требует обмен. Я вам предлагал проявить мужество и геро­изм. Вот лейтенант потом напишет рапорт, куда надо, вас награ­дят. Посмертно.

- Я в вашу историю не верю, — заявила Заяц. Бернштейн опять закивал, тощий на сей раз не примкнул, он смотрел в сто­рону Пауля, который завозился на куче тряпья. Усаживался по­ удобнее, с его-то габаритами... — Поэтому вы идите и возвращайтесь с ребенком. А потом вы отведете нас к военным властям, где с вами разберутся по закону.

- Тут еще один их подельник бродит, — напомнил о Соболе бдительный тощий. — Не забудьте, капитан! А вообще лучше все­го прикончить их и оставить одного в качестве проводника. Заэто нас только похвалят.

- Я все помню, Анатолий. Не спешите.

Ага. Тощего зовут Анатолий. Толик — в жопе столик.

- Вы же не забываете, Константин, что здесь — трое ваших друзей? И если вы не вернетесь через двадцать минут, я подумаю, как их наказать.

Я прикинул, что у капитанши дома, наверное, полно кожано­го белья с заклепками и шипами, а также плеток, кляпов и цепей. А наручники она на работе тырит. Еще я подумал, что мне уже в третий раз назначен некий срок... Кстати, отпущенные мне Из­ломом полчаса тоже не резиновые.

Дурак ты, Упырь. Корыто, ногой... И как я раньше не сооб­разил?!

- Профессор, — нагло сказал я, глядя прямо в глаза капи­танши. Вернее, в черное отверстие автоматного ствола, направ­ленного мне в лицо. — Профессор, выключайте к чертовой мате­ри кофеварку.

- Какую кофеварку? — успела вскрикнуть забеспокоившая­ся Заяц.

Петраков-Доброголовин понял меня моментально, на это я и надеялся, все же доктор наук, а не капитан милиции...

Щелчка кнопки на приборе я не слышал, но в следующее мгновение все вокруг пришло в хаотичное движение. Бюреры, со­скучившиеся и проголодавшиеся в своем узилище, с радостью взялись за дело.

 

Глава двадцать четвертая

Дело — табак

Изъеденный коррозией комбайн медленно ехал в сумерках по краю поля, угрожающе кренясь на колдобинах и нещадно скре­жеща всеми своими сочленениями. Фары освещали бегущих по обеим его сторонам слепых псов, облаивающих агротехнического монстра. Картина могла быть вполне идиллической — хлебороб, собачки — если бы не вид этих самых собачек и дышащего на ла­дан комбайна.

Альтобелли смеялся, удерживая одной рукой огромный руль. Он не понимал, за счет чего двигается апокалиптический агрегат, в котором просто не могло остаться ни капли солярки, ни крохи электричества в аккумуляторах... И без того рассчи­танна