Акафист Всемогущему Богу в нашествии печали

Пробравшись непосредственно к городку, мы остановились и залегли в кустах, пахнущих банным веником.

— Мы обходим поезд, ждем там, — сказал я. — Вы начинаете представление, мы начинаем проникновение.

Слово «проникновение» почему-то насмешило Аспирина; я подождал, пока он успокоится, и продолжил:

— Пятнадцати минут нам будет вполне достаточно. Сверим
часы.

Сверили. У всех шли по-разному, что для Зоны в общем-то не такая уж и редкость. Перевели.

- Але, — вспомнил вдруг Аспирин, — а мы главного-то и не
спросили. Профессор, чува-ак! Как бюреров различать-то? Ну,
где баба, а где наоборот?

Петраков-Доброголовин слегка покраснел.

- Вообще-то наружные половые органы бюреров ничем не
отличаются от человеческих. Потому, я полагаю, сложностей с
определением пола у вас не должно возникнуть. В крайнем слу­чае, если вы не слишком сведущи в вопросе, расстегните своиштаны и сравните.

Шутка была удачная, и мы все тихонько посмеялись, включая Аспирина, который хороший юмор всегда ценил.

— Круто, чува-ак! — кивнул он. — Тока как мы будем им штаны снимать в суматохе? Да и за пальцы укусит, гадина.

Профессор вздохнул — мол, ну что поделать, если работаешь с умственно отсталыми сталкерами?! — и коротко ответил:

- Сиськи!

Аспирин опять захихикал.

-...Два сосца твои — как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями... — пробормотал отец Дормидонт.

Все воззрились на него в крайнем недоумении, надеясь, что речь не о красотках из компании бюреров. Или он тут совсем одичал?

- Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими; шея твоя — как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча
щитов висит на нем — все щиты сильных... — в задумчивости продолжал священник.

- Ланиты, ишь... Не, я-то понял, что это за половинки, но чего они под кудрями, чува-ак? — уточнил деловитый Аспирин.

Священник словно очнулся, кашлянул и сказал совсем дру­гим тоном:

- Что вытаращились, аггелы?! Соломон, Песнь Песней. Да вам и не понять. Ланиты ему... Тьфу! Ладно, хватит разговоров, братие. Поехали!

И махнул рукой.

Оставив нашу цирковую труппу, мы с Аспирином, Паулем и волшебной кофеваркой двинулись в обход поезда. Особенных трудностей у нас это не вызвало, и на заданный рубеж мы выбра­лись даже быстрее, чем за пятнадцать минут. С тыла городок бю-реров выглядел еще хуже, чем с парадной части, — все запакоще­но, везде валяется мусор, но, слава богу, никого нет.

Стоп. Я сказал никого? Почти никого — на куче песка сидел карлик в лохмотьях и что-то жрал, запихивая в рот пригоршней. Хотя пасть была здоровенная, влезало плохо, и бюрер иногда по­могал другой рукой. Ладно, сиди, сволочь. Пойдешь в клетку, ес­ли не успеешь смыться смотреть поповское представление: ты ведь или мужик, или баба, третьего не дано, а нам в любом случае оба нужны.

- Ничё так живут, — сказал Пауль. Я у него в гостях ни разу не был, но, по слухам, особой аккуратностью в жилье товарищ не отличался, и я подозревал, что городок бюреров ему понравился неспроста. — Хорошо устроились.

- Жрет, мудила, — сказал Аспирин. — Помню, был я в Тама­ни, так зашли в одно место...

-...И вышли с во-от такими пузами, — закончил я за него. — Потом расскажешь. Бюрерам вон, если добудем. Они оценят.

Аспирин сердито зашевелил усами и засопел, завозился с ав­томатом.

Я прикинул по часам — осталось две минуты.

Лишь бы там не произошло ничего непредвиденного... Вы­скочит, скажем, химера. Или кровосос. Может, они сюда ходят свежего бюрера отведать. Хотя почему-то я не слишком замора-чивался — надеялся на попа, который, кажется, не боялся здесь никого и ничего.

Над головой тихо шумели деревья, было тепло и спокойно. Бюреры в своем поседении притихли — спали, может, или мо­литва у них как раз случилась...

- Телик небось смотрят, — предположил Пауль. Антенну увидел, наверное.

Я проверил автомат. Аспирин щелкнул кнопочкой на прибо­ре, включил-выключил.

- Работает, — сказал он. — Хотя, может, и не работает, а просто лампочка светится.

- Офигеть, — сказал Пауль.
Время!!!

И тут я, делая первые шаги в сторону поезда, услышал гро­могласный голос... нет, глас, иначе не скажешь... отца Дорми-донта:

- Возбранный воеводо и господи, радосте и веселие рабом твоим, идеже ты, тамо потребляется всякая печаль, идеже несть тебе, тамо всякая радость суетна. Призри на мя грешнаго, погибающаго в беде сей, и явлением спасения твоего посети мя, зовуща: господи мой, господи, радосте моя, даруй ми, да возрадуюся о милости твоей!!!

Карлик на песке оживился, бросил недоеденную жратву и резво нырнул под вагон. Только задница мелькнула между колес­ными буксами. Заинтересовался, падаль мелкая. Ладно, считай, ушел. Повезло. Фигня, других наловим.

В несколько прыжков мы оказались у вагона. Вскарабкав­шись по ступенькам, я подергал рукоять двери — закрыто.

Треснул прикладом в стекло, кубиками посыпавшееся вниз, и кулем полез через окно внутрь. Мне помог Аспирин, а через мгновение и сам свалился на загаженный пол тамбура рядом со мной.

- Ангелов творче и господи сил, спасения ради падшаго че­ловека не возгнушался еси девического чрева, последи же занлевания, поношения и поносную смерть претерпел еси, слове божий, благ бо еси и человеколюбец!!! — грозно рокотал свя­щенник. Судя по отсутствию выстрелов с той стороны, бюреры охренели и внимали. Насколько я помнил, они малость даже кумекали по-человечески, но вряд ли особенно понимали ста­рославянский, или на каком там языке сейчас глаголил старина Дормидонт.

Пока Пауль со своими габаритами и складной клеткой для добычи шумно влезал в тамбур, я осторожно выглянул из-за угла в коридор вагона. Это был купейный; кое-где даже сохранились грязные занавески, под потолком висели выцветшие искусствен­ные цветы. В рамочке — расписание остановок. На проводах бол­тается вырванная розетка для электробритвы.

Некогда красная ковровая дорожка была покрыта слоем бюреровского дерьма, и я подумал, что падать нельзя нив коем слу­чае. Потом глянул на пол тамбура, на котором сидел, и понял, что с этой здравой мыслью я опоздал.

Воняло все это так же гадостно, как и выглядело. Видимо, религиозные взгляды здешних бюреров никаких особенных идей о физической чистоте не содержали.

- Этот поезд в дерьме, и мне не на что больше жать... Это поезд в дерьме, и мне некуда больше бежать, — тихонько спел Аспирин у меня за плечом старую бардовскую песню.

- Бежать вон куда, — показал я. — Зырим в купе, хватаем, кого есть, и в клетку! Аспирин, ты включи-ка адскую машину за­ ранее. Пускай гасит, все польза.

Аспирин включил свою кофемолку, а Пауль сказал:

- Надо было ее к клетке изолентой примотать.

- Поздно придумал, — буркнул я.

- Да вот она, — возразил Пауль и шустро примотал.

- Видевый многий образы человеколюбия твоего, явленныя на бывших прежде мене грешницех, дерзнух и аз возвести к тебе очи мои, живущему на небеси: помилуй мя, господи, яко немо­щен есмь, избави мя горкия сея печали и сподоби радостию и ве­
селием пети тебе: аллилуйя!!! — вел священник, и по-прежнему никто не стрелял. Любопытство взяло свое — я приподнялся и выглянул через окно на противоположную сторону, рискуя быть замеченным.

Картина того стоила.

Отец Дормидонт стоял на глинистом холмике рядом с повер­женным столбом электролинии и вещал, подняв в руках над го­ловою большой крест. Интересно, где это он его взял? С собой из автобуса вроде бы не прихватывал...

 - Сильный во бранех, господи, прииди в помощь изнемо­гающей души моей и буди ми заступник от враг видимых и неви­димых, яко отец мой и мати моя остависта мя, друзи мои и ис­кренний мои далече от мене сташа. Но ты, отче сирых и судие вдовиц, буди ми безпомощному помощник, поющему тебе: алли­луйя!!!

Своих соратников я не видел — они укрывались в кустарни­ке и подлеске где-то позади священника. Зато бюреры были все как на ладони — стояли на гравии возле поезда, молчаливо внимая Дормидонту. Нет, не совсем молчаливо: кое-кто повиз­гивал — от восторга, что ли... Я из своего окошка видел штук двадцать тварей. Пригляделся — да, есть с «вторичными поло­выми признаками», если верить терминологии профессора. Ну и мерзкие же они...

- Чё там? Дай позырить, чува-ак! — запыхтел за плечом Ас­пирин.

- Нормально все, — сказал я. — Пока они отвлеклись, давай­те-ка по вагону прошаримся... Там с того конца должен быть вы­ход, кидаемся сзади, хватаем, пихаем в клетку — кстати, Пауль, собири-ка ее — и рвем вперед, пока нас прикрывают братаны со святым отцом.

Пауль резво собрал клетку, и мы осторожно двинулись по вагону, заглядывая в купе. Свинарник там был жуткий, и не сви­нарник даже — ни одна уважающая себя свинья не поселилась бы г. такой грязи. Однако в самом деле там и тут попадались изгвазданные иконы и всяческие предметы, явно принадлежащие к церковной утвари.

Ч-черт... В очередном купе, примотанный за руки к верхним полкам, перед окном висел человеческий скелет. Судя по связан­ным ногам и венку из пластиковых цветов на голом черепе, он подразумевал собой распятие. И сомневаюсь, что его тут подве­сили уже мертвым...

- Вот пидоры, — буркнул Аспирин. — Секундочку, чува-ак.
Он прикрыл дверь и шустро принялся устанавливать прими­
тивную растяжку.

- Подарочек, — заключил он, поправляя привешенную ос­колочную гранату.

- Бурею многомятежнаго сего жития потопляем, к тебе руце мои простираю, слове божий: я ко же Петра утопающаго спасл еси, тако и мне простри крепкую руку твою и избави мя беды сея, да с радостию благодарным сердцем вопию тебе: аллилуйя! — ис­правно грохотал священник. Судя по визгливым воплям, карли­ки пытались ему подпевать, по крайней мере «Аллилуйя» прозву­чало довольно похоже и весьма многоголосо.

Я подумал, что при надлежащем подходе отец Дормидонт то­го и гляди мог бы бюреров и обратить в истинную веру... Впро­чем, такую идею я подавать ему не собирался, к тому же обещалразорить капище.

Выход из следующего вагонного тамбура был открыт. Через дверь я видел стоявших спинами к нам бюреров, некоторые в экстазе махали руками над головой.

- Боготочною кровию возлюбленнаго сына твоего Иисуса Христа примирихся тебе, отче небесный, но се паки якоже пес на свою блевотину ко греху возвратихся, сего ради праведно сею лютою бедою наказуеши мя. Но услыши мя, господи боже мой, в день печали сея, яви мне милость и спасение твое и даждь ми в наказании присно взывати тебе: аллилуйя!!!

- Пошли! — скомандовал я и стал осторожно спускаться по ступенькам, стараясь не касаться измазанного какой-то белесой дрянью поручня.

Странно, но на нас ровным счетом никто не обращал внима­ния. Аспирин выставил перед собою профессорский чудо-агрегат, а я осторожно протянул руку и взял за шиворот грязной хламиды ближайшего карлика с «вторичными признаками». Тот слабо подергивался в такт излияниям святого отца и, казалось, даже не замечал, что его схватили.

Пауль быстро подсунул клетку, и я уронил бюрершу в рас­крытую дверцу. Тут-то она и заверещала, заметалась.

- Господи мой, господи, утешение мое, утеши мя в печали сущаго; господи мой, господи, заступниче мой, заступи мя от возстающих на мя! — возвысил голос священник, который то­же услышал, надо полагать, пронзительный визг. Но было позд­но — сотни глаз обернувшихся бюреров уже вытаращились на нас, и мне не оставалось ничего другого, как схватить двух ближних и запихать в клетку к подружке. Рассматривать, кто они такие по половой принадлежности, времени у меня не име­лось, и я понадеялся на удачу. В конце концов, если все пой­манные — бабы, с горя попытаемся отловить мужика. Или толкнем баб оптом.

С той стороны заметили, что объект внимания обитателей городка на колесах сменился. Затарахтел автомат, дальние от нас богомольцы заполошно покатились под вагоны с истошным виз­гом. В воздух начали подниматься куски гравия; к чести профес­сора, в радиусе метров трех вокруг нас все было в порядке, зна­чит, прибор работал, и мы бросились к кустам.

Аспирин напоследок швырнул в тамбур пару гранат, то же сделал Пауль, удерживая одной рукой клетку. Капище мы, может, и не разрушили, но попортили изрядно, отец Дормидонт дол жен быть доволен.

Но плечам и спине тут же застучал гравий, но мы ломились так, что с ходу с хрустом проскочили кустарник и, не останавли­ваясь, по инерции пронеслись дальше. Я притормозил, крикнув:

- Давайте вперед, метров сто, и ждите!

Два вагона горели. Бюреры метались взад и вперед, не зная, гнааться за похитителями или спасать пожитки, которыми, навер­ное, весьма дорожили. В воздухе довольно сумбурно вился целый рой гравия, стрекоча по листве, словно пулеметные очереди, и тучно врезаясь в стволы деревьев.

- Отступаем! — закричал я, подбегая и тормоша за плечо Петракова-Доброголовина. Профессор увлеченно стрелял из своего «стечкина», и я дернул его посильнее.

- Ага, ага! — закивал Петраков-Доброголовин.

Соболь тоже заметил меня, в последний раз выстрелил из ру­жья — крупный бюрер в некоем подобии церковного одеяния чу­челом свалился с крыши нагона, куда успел забраться для руко­водства операцией. Видать, это и был поганый ихний «батюшка», личный враг Дормидонта.

- Господи мой, господи, агнче божий, вземляй грехи мира, возьми от мене бреме тяжкое грехов моих; господи мой, господи, я ко агнец безгласен, на заклание веденный, научи мя терпети на­ходящая мне злая без роптания. Господи мой, господи, Адамово рукописание раздравый, раздери рукописание безчисленных гре­хов моих; господи мой, господи, разбойниче покаяние приемый, приими и мое грешнаго покаяние. Господи мой, господи, мерт­вых воскресивый, воскреси душу мою, умерщвленную грехми! — вопил священник наподобие сирены. Зрелище было апокалипти­ческое: пылающие и дымящиеся вагоны, мечущиеся бюреры, ка­менный град... Твою мать!

Крупный кусок гравия влепился мне в скулу, отрезвив и за­ставив еще раз дернуть впавшего в боевой экстаз профессора.

- Товар взят! — крикнул я ему в ухо, смахивая струйку кро­ви, щекотно побежавшую по щеке и за воротник. — Уходим!!

Петраков-Доброголовин снова закивал. Соболь уже проди­рался сквозь густой крушинник, и мы последовали за ним.

- Господи, спаси мя погибающаго! — вопил священник, сно­ровисто перезаряжая гранатомет и стреляя в обитель бюреров. — Се, кораблец мой бедствует от искушения волн житейских и близ потопления есть! Но ты, яко бог милосердный и сострадательный немощем нашим, властию твоею всесильно запрети волнению бедствия, хотящих погрузити мя и низвести во глубину зол! И да будет тишина, — крикнув это, священник вскинул на плечо опус­
тевший гранатомет и достал пистолет, — яко ветры и море по­
слушают тебе! Аминь!

Это было последнее, что я видел, потому что мы скрылись в лесу и бросились бежать сквозь ельник, хлещущий по лицу свои­ми колючими жесткими лапами.

 

Глава тринадцатая

Дело — труба

Тяжелый болотный дух пропитал все вокруг. Даже привычное в лесу потрескивание веток превратилось в какое-то почавкива-ние, всхлипывание. И дождь, который лил сплошной стеной, те­перь как-то измельчился, перешел сначала в морось, а потом и вовсе в какую-то взвесь в воздухе. И непонятно — то ли идет, то ли испаряется. Наверное, в тропических джунглях такое в поряд­ке вещей, а здесь... Липкий он какой-то был, дождик, и прони­кал, кажется, аж в мозг. Тянуло поминутно протирать глаза, но это не помогало — туман словно был внутри, а не снаружи. Внут­ри черепной коробки.

Мы ковыляли по прогибающейся под ногами упругой поверх­ности, хватаясь за стволы деревьев. В укрытой чехлом клетке с примотанным прибором Петракова-Доброголовина, которую волок Пауль, злобно бормотали бюреры, но на них мне в данный момент было наплевать. Тем более что скоро видимость снизилась до того, что я начал ощущать себя примерно как семидесятилетняя подслеповатая старуха, которая где-то посеяла свои очки. Ни черта| не видать, в глазах словно мелкий песочек, вокруг — какие-то тени. И слух не обострился вопреки распространенному мифу, а как-то наоборот — словно в уши ваты натолкали. Мне эти фокусы совсем не нравились, напоминая давешнюю бетонку. Я скомандо­вал всем стоп и ложиться. Похоже, этому предложению обрадовался только Аспирин, который сразу же вспомнил о том, что не си шесть дней, аки тот Киса из старинной книжки (Киса — не сталкер, и книжка не про Зону, я и такие читаю иногда). Осталь­ные с опаской опускались на корточки. Но, оказалось, не зря: там обнаружился сюрприз: по низу, примерно до колен, никакого ту­мана не было вообще, он полз над головами какими-то неровны­ми сгустками, цеплялся за стволы деревьев, поглощая не только видимость, но и звуки. Внизу слух тут же восстановился. Я поду­мал, что, будь я сейчас в любой другой точке Земли, сроду бы меня не удивил этот туман - обычное природное явление. Эта мысль мне никак не давала успокоиться, потому что я не в любой точке Земли. А в этой, конкретной. И здесь, в этой точке, может быть нее что угодно — заснешь в таком тумане, а проснешься... ну, не знаю. Может, и вовсе на Сириусе проснешься. Однако все были спокойны, уставшие, раздраженные, но насчет тумана — спокой­ные. Я прислушался к своим ощущениям — нет... ничего. Да и ос­тальные, чай, не первый день в зоне. В общем, я тоже успокоился и на всякий случай поинтересовался мнением остальных. Хотя ничего такого в самом тумане не было, мы решили переждать. Не ползти же на четвереньках, в самом деле...

Как раз случился небольшой островок, песчаный и твердый, поросший редкой жесткой травой, напоминающей лезвия ножей. Мы развалились на нескольких квадратных метрах, и я с трудом удерживался от того, чтобы не задремать.

Бегство из городка бюреров вымотало из нас все, что со хранилось после довольно комфортного пути к нему. Отец Дормидонт прикрывал нас до последнего, я слышал на бегу не разборчивые куски его проповеди и расчетливые пистолетные выстрелы.

- Интересно, батюшка жив? — спросил Соболь, вытряхивая хвою из ружейных стволов.

- Что ему сделается! — оптимистично сказал Аспирин. - У меня такое подозрение есть, что поп этот — не совсем и поп.

- Как это? — заинтересовался профессор.

- Ну, как-как. Вот про Болотного Доктора слыхал, чува-ак?

- Разумеется.

- Вот. Болотный Доктор — он же тоже вроде доктор, но не совсем доктор. Или Черный Сталкер — он вроде бы и сталкер, и в то же время не совсем сталкер. Полный офсайт, короче. То же и поп.

- Про него много всякого рассказывали, про попа нашего, — сказал я. — Но мне кажется, что он самый обыкновенный че­ловек. Свихнулся малость на православии, с кем не бывает... Но он обычный мужик. Скорее всего и не поп даже. В смысле,
семинарий не оканчивал, или где они там учатся на священ­ников.

- Потому и волнуюсь за него, — вздохнул Соболь. — Душев­ный человек. И молитвы знает. Не то что в нашем храме город­ском батюшка — пьяница и дебошир.

- Я запомнил, где он живет, — успокоил я Соболя. — Будет время — сходишь в гости. Можешь и бюреров заодно навестить, если к тому времени не переедут.

- Сходишь тут в гости, — мрачно сказал Пауль. — У меня но­ги не двигаются уже. Может, нормальный привал сделаем? Все равно туман кругом. Я вот твои щи не вижу ваще.

- Брат, ну что ты несешь? — сказал я. — Именно, что туман кругом. Ни хрена не видно, и кто там в тумане — тоже не видно. Сидим на этой залупе песчаной, а нас, может, окружают уже.

- Темные?! — предположил Аспирин, резво подхватив свойавтомат.

- Может, Темные. А может, мутанты. Давайте-ка еще на пять минут расслабимся, и вперед.

Расслабились, как тут не расслабиться. Ноги в самом деле гу­дели, Пауль не врал... Я потянулся, мышцы спины отдались ту­пой болью.

Внезапно почти рядом раздалось отчетливое «ку-ку». Не че­ловеческое «ку-ку», а настоящее, птичье. Высоко, где-то в кронах деревьев. Мы лежали не шевелясь. А кукушка, или кто бы то ни был, вдруг разошлась и давай куковать вовсю. Рядом профессор Петраков-Доброголовин шевелил губами, считая, сколько ему осталось. Сбоку ему прошипел Пауль:

- Заткнись, придурок! В Зоне год за десять идет, недосчита­ешься!

Придурок профессор в ужасе заткнулся и округлил от ужаса глаза — забыл, где находится...

Зловещее «ку-ку» раздавалось все ближе, но шороха крыльев или листьев не было. «Ку-ку» звучало все громче, словно резони­рующее эхо. Кукушки мы так и не увидали. Да и не было никакой кукушки. Слуховой мираж это был. Про него как-то рассказывал Патогеныч. Говорил, что обычное явление в Зоне, особенно ближе к северной границе. И утверждал, что это именно мираж — как в пустыне, только не зрительный, а слуховой. Мол, иногда было слышно не только дятлов и кукушек, но и как мужики из соседней деревни спорили — поллитру покупать или две. Говорит, он специ­ально с прибором ночного видения таскался в те места — никаких птиц и мужиков, понятно, там и в помине не было. Никто не верил, конечно, — Патогеныча с его синькой внутрь мало ли какие галлю­цинации могли накрыть, поди проверь, если он один, скажем, шел. Но нас-то было несколько, и у всех один и тот же звук в ушах.

- Кукушка же... — прошептал профессор недоуменно.

- Нет в Зоне кукушек, — шепнул я в ответ. — Вороны одни. Другие птицы здесь не живут. Слуховой мираж, говорят.

- Это опасно?

- Хрен его знает, профессор. В Зоне все опасно...
«Кукушка» продолжала куковать, и мне вспомнилось, как мы с мамой ходили в детстве в лес собирать грибы. Среди опавшей разноцветной листвы я находил пушистые волнушки, крупные белые грузди и неопрятные чернушки, а над головой вот так же отсчитывала чьи-то года кукушка, а по лесу — обычному, мирно му и безопасному — разносилось эхо. Внезапно «кукушка» замолчала.

- Все, что ли? — спросил Пауль.

- Вроде ничего особенного, а страшно... — поежился Аспи­рин. — Валим-ка мы отсюда, чуваки, тем более туман вроде рас­сеялся чуток.

- Не мороси, — неуверенно посоветовал Пауль.

И действительно, теперь я видел уже как старуха, нашедшая свои очки в пыли и паутине за комодом, но забывшая их хоро­шенько протереть. Бюреры коротко вякнули, когда Пауль вски­нул на плечо клетку.

- Тихо, суки! — наставительно буркнул он. Бюреры в самом деле притихли.

Болото не кончалось еще метров сто — сто пятьдесят, а потом неожиданно пружинящая почва стала полого уходить под воду. Лезть в воду в Зоне — дело крайне бесперспективное, о тех, кто в ней живет, известно куда меньше, чем о тех, кто живет на суше... А главное — их не видно.

- Обойдем? — спросил я у спутников, оглядывая их перепач­канные болотной зеленью морды.

- Давай тут попробуем, Упырь, — махнул рукой Соболь. — Сил уже нет. Может, мелко.

И он оказался прав. Вода была очень холодной, будто в ней только что растаял снег или лед, но, видимо, перед нами оказа­лась какая-то размытая мелиорационная канава, потому что спустя несколько шагов по колено в воде мы выбрались на прак­тически сухой берег. Более того, он заметно поднимался, и болотную растительность сменял мелкий кустарник и вполне сухо­путные на мой неискушенный взгляд травки.

- Интересно, где мы сейчас, — ни к кому конкретно не об­ращаясь, пробормотал Соболь.

Я промолчал. Быстро привыкаешь к хорошему, что тут поде-нать. А ведь ходили же раньше люди без ПДА! Ходили, хабар но­сили, вся карта, что называется, в башке хранилась... А здесь — сначала рванули, потом чуток заплутали в тумане этом чертовом, и вот результат.

- А вы слышали что-нибудь про параллельные пространства на территории Зоны? — спросил профессор. Чертов ученый умел и неподходящий момент сказать неподходящую вещь.

- Слышали, — сказал я, потому что Петраков-Доброголовин ждал ответа, а в случае его отсутствия мог нагородить вообще хрен знает чего. — Только это все неправда.

- Почему же? — вскинулся профессор. — Есть весьма любо­пытные труды академика Волошина, который...

-...который в окружении полка военных сидел на базе в Аг-ропроме и даже ночью так боялся, что экзоскелета не снимал, — отрубил Соболь. — Видел я того Волошина, пришлось. Нахватал­ся страшных историй, и даже не от нормальных сталкеров, а от барахла разного. Есть такой тип людей: раз в Зону сходят, за пол­ километра кабана или пса увидят, больше туда ни-ни, а сами шьются по кабакам и разным шляпам вроде этого Волошина ужастики рассказывают.

- Но вы же не станете возражать, что... — начал было про­фессор, но тут перебил я.

-Слушайте, мистер Петраков-Доброголовин. В Зоне сказок хватает. Их хорошо рассказывать дома у камина, еще лучше — в «Штях» за бутылкой перцовки с бифштексами. Вернемся — уст­рою вам курс лекций, а там уж хотите — верьте, хотите — не очень, мне без разницы. Но в самой Зоне лишний раз лучше ни­чего не выдумывать. Если не успокоились, я вам кратенько отве­чу: про параллельные пространства ходят самые разные слухи, но я лично ничего такого не видел. И внушающих доверие людей, которые видели, тоже не знаю. Остановимся на том, что мы про­сто немножко заблудились, и когда выйдем к некоему ориентиру, все сразу станет ясно.

- Простите, — сказал профессор виновато. — Вы меня как-то одергивайте, если я нарушаю правила.

Вот ведь как заговорил, собака!

Кривая глинистая дорога пошла вниз, а потом — круто вверх. Раскисшая глина была что твой каток, вниз мы съезжали, словно сноубордисты, еле держа равновесие. Вверх же подняться полу­чилось только по краю дороги, цепляясь за редкие пучки скольз­кой травы. Наверху дорога внезапно заканчивалась. Перед нами был овраг, тянувшийся куда-то далеко вперед и в стороны. А чуть пониже дороги, из обрыва, выходили две толстые трубы, обтяну­тые серебристой теплоизоляцией, которые уходили куда-то дале­ко вперед. Овраг был глубокий — местами метров десять, поди, не меньше. Трубы нависали над ним, опираясь на железные сваи. Машина бы, конечно, по ним не прошла, а вот человек — запро­сто, даже два человека, каждая труба — с полметра в диаметре. Очень удобно. Поэтому и не хотелось по ним идти.

- На горе стоит пивная, да затейница какая, — пробормотал Пауль, вспомнив детский неприличный стишок. — Вместо свеч­ки хрен горит, алкоголиков манит...

Все мы предпочли бы сейчас увидеть перед собой пивную, да. И нерешительно топтались на месте. По-другому овраг не обой­ти — справа и слева слишком плотный частокол деревьев. Разве что спуститься вниз и по низу, потихонечку... Правда, там все заросло высоченным разлапистым борщевиком и густой крапи­вой, а среди зелени просматривался какой-то мусор. Чуть правее труб вроде было что-то, похожее на спуск.

- Давайте я попробую спуститься, — предложил наш храб­рый профессор. — Посмотрю, что там на дне.

Аспирин сомнительно захихикал, но я молча достал веревку, которой мы обвязали Петракова-Доброголовина, и начали поти­хоньку стравливать ее по мере того, как он спускался все ниже. Не успев добраться до дна оврага, профессор истерично задергал веревку, сигналя, чтоб мы тащили его обратно. Как только над обрывом появилось перекошенное лицо Петракова-Доброголо­вина, уже стало ясно, что вниз мы не полезем.

- Там кости, кости! — забормотал он, задыхаясь. — Много костей, очень много!

- Ну и чё, костей мы не видали, что ли, чува-ак? — недо­вольно оборвал его Аспирин. Профессор смерил его убийствен­ным взглядом и закончил:

- Это кости сталкеров. Там, на костях, остатки снаряжения. Оружие валяется. Ржавое.

- И много их?

- Не знаю, может, пять, может, восемь... Может, даже боль­ше. Я не считал...

- Ни фига себе... Группировка какая-то, что ли? — предпо­ложил Соболь.

- Нет, они в разное время там — у некоторых поновее выгля­дит одежда. Они все там прямо на тропе погибли... Или не там, может, кто-то их сволок туда.

- Прямо под обрывом?

- Не, подальше... вам их просто из-за труб и кустарника не очень хорошо видно.

Теперь я понял, что мусор под крапивой и борщевиком был как раз останками незадачливых сталкеров, пошедших по дну ов­рага.

- Может, пошарить? — нерешительно предположил Аспи­рин. — Найдем чего...

Предложение осталось без ответа. Мародерничать в Зоне не грешно, мертвому не надо — живому пригодится, и никакой там этики-эстетики... Но лезть в эту братскую могилу никто не ре­шился бы, Аспирин так, для порядка, высказался.

Я смотрел на блестящие трубы, и мне совсем не хотелось по ним идти. Очень не хотелось. Или мне не хотелось идти внизу? Я сделал шаг к спуску, откуда недавно вытащили профессора. Еще один — и меня аж всего передернуло. Я отпрыгнул назад и спросил у Аспирина:

- Ничего не чувствуешь?

Аспирин все понял и тоже сделал шаг туда. Отскочил он еще быстрее меня и замотал башкой, как лошадь, которая мордой ткнулась в паутину.

- Не-не-не, — Аспирин ошалело смотрел в овраг, — не-не, туда никак нельзя, чува-ак!

- Не хочешь пошарить?

- Пошел ты... — буркнул Аспирин вяло.

Пауль достал из кармана пригоршню ржавых гаек.

- Ну что, пробуем? — спросил у меня. Я молча кивнул.

Первые две гайки легли без затей. Мы стали осторожно про­бираться по трубам. Продвинулись метров на пять вперед, Пауль снова бросил гайки, которые спокойно легли на трубы. И тут мы увидели мертвецов там, внизу.

Мы замерли, разглядывая картинку на дне оврага. Сталкер-ских трупов там было семь.

- Идиот! — прошипел профессор. Видимо, это он сказал се­бе, но вполне мог адресовать и мне. Причем заслуженно.

Мертвые сталкеры валялись в таких позах, что не оставалось сомнений — все они навернулись на дно оврага с высоты. С вы­соты труб, на которых мы сейчас стояли. Живыми они падали или же нет, не понять, ну да оно и не столь важно... Причем братва не просто навернулась, а попала при этом в хорошенькую переделку — одежда была практически целой, разве что степень обветшалости от лежания на свежем воздухе разная. А вот на кос­тях ничего не осталось. Такие чистенькие скелеты, наряженные в сталкерское обмундирование.

Мы стояли, замерев, и осознавали, какие мы идиоты, до тех пор, пока шедший последним Аспирин не выматерился, не нашел в кармане гайку и не бросил назад. И точно — обратная до­рога была нам заказана. Гайка отскочила от воздуха, словно от стеклянной стенки. Нас словно пропустили на трубы и закрыли порота.

Впереди была такая же фигня, в чем мы убедились, когда Пауль бросил еще одну гайку. И здесь закрылось. Гайки, кото­рые бросил Пауль раньше, остались по ту сторону «стены». Нам на все про все отпущен был отрезок труб длиной метровшесть.

Вариантов никаких не было. В принципе, даже если бы мы поперлись по дну оврага, не гарантировано, что эта дрянь не поймала бы нас там... Понятно же, что не все сталкеры такие ту­пые, чтоб как в том анекдоте: «Летит стая воробьев, впереди — скала. Бум, бум, бум, бум, бум...» Нет, наверняка кто-то пытался и по дну пролезть. И лежит там. А кто-то, может, просидел здесь черт знает сколько, да и сам сбросился, чтоб не подохнуть от го­лода и жажды между двумя страшными аномалиями... Хотя вряд ли. Сталкеры не из таких. Спрыгнул, может, чтобы попробовать пройти по дну — вдруг там не перекрыто?

А может, эта хрень ночью движется? Сойдутся на нас с двух сторон... Тьфу ты, жуть какая в башку лезет... И, похоже, не мне одному — лица были унылые, Соболь корябал что-то на листоч­ке, я заглянул через плечо — во дела, он сам с собой в крестики-нолики рубился. Профессор потянул меня за рукав.

- Оно... Оно может исчезнуть? — спросил он дрожащим го­лосом.

- Я не знаю, что это такое, — ответил я. — Пока нам остается только сидеть и ждать.

Мы и сидели. Сидели на трубах уже часа четыре, изредка ме­няя положение — задница болела, теплоизоляция — это все ж не поролон. Аспирин пару раз предлагал пожрать: раз уж мы все равно пропадаем, зачем и жратве пропадать? Но никто не захо­тел, да и сам Аспирин спрашивал скорее для проформы. А вот флягу с горючим мы передали по кругу несколько раз, пока она не опустела. Теперь я волновался, как бы кто не свалился, хотя не один ли хрен, каким именно образом сдохнуть. Пауль сидел спиной к нам, как шел первым, так и сел, и тупо кидал гайки в аномалию. Я даже говорить ничего не стал — на кой нам эти гай­ки теперь, недолго нам осталось. Даже тоже спиной к нему по­вернулся демонстративно — мол, дело твое, каждый развлекается как хочет...

Профессор выглядел совершенно убитым. Еще бы: драгоцен­ный приборчик сработал как надо, в клетке сидели вожделенные бюреры (они тоже утихли, видать, поняли, что дело плохо и нас лучше не злить), и на финишном, можно сказать, этапе угодить в такую задницу! Я его понимал, но не жалел. Зона есть Зона. Влез — отвечай за такую смелость.

Передо мной вовсе не проносилась вся моя жизнь, как о том пишут в книгах. Я почему-то вспоминал, кто мне сколько должен и кому сколько должен я, горевал, что маме так и не написал, хо­тя собирался... И тут Пауль вдруг радостно завопил:

- Есть! Ура, есть! Мы в шоколаде, парни!

Мы повернули к Паулю все те же унылые лица. Вяло поинте­ресовались: - Чё?

- Она пропадает!

- В смысле?!

- Она пропадает на несколько секунд через равные проме­жутки времени!

Мы недоверчиво уставились на Пауля, который пытался нам втолковать, что количество трупов внизу не обязательно увели­чится за наш счет...

- Гайки еще остались? — спросил я.

- Есть чуток.

- Так. Кидай, раз ты уже прикинул малость промежутки, а я буду фиксировать время.

Пауль снова принялся кидать, я засекал по часам. Получа­лось, что через каждые одиннадцать минут с мелочью преграда пропадала на семь-восемь секунд. На определение размеров окна ушли почти все наличные болты и гайки, но в итоге вышло, что но трубе можно пройти свободно. Не хотелось думать, что слу­чится, если окно закроется в тот момент, когда кто-то будет через него проходить.

- Кто первый? — поинтересовался Соболь, когда мы окон­чательно все рассчитали и пошла очередная одиннадцатимин утка.

- Кинем жребий? — предложил я.

- Хрен с ним, пусть идет вон прохвессор, — сказал Аспирин.
Петраков-Доброголовин встрепенулся.

- Вы... Вы проверить на мне хотите, да?!

 

- Ты чё, чува-ак?! — обиделся Аспирин. — Какой, на хрен, проверить?! Вот же гад, а. Я его, значит, вперед пропускаю...

- А не надо меня пропускать! Не надо! — взвился профес­сор. — Сами идите! Гайка — это гайка, а человек — это человек! Эти вон, — он ткнул пальцем в овраг, — они что, дураки? Они тоже, наверно, тут сидели и кидали!

- Я не понял, ты чё, не идешь, короче? — спросил Аспирин. — Ну ладно. Вы не против, чуваки?

- Давай, брат, — сказал Соболь.

Аспирин поправил амуницию и бодро пошел к преграде. Он остановился в полуметре от места, где она начиналась, и крик­нул, не оборачиваясь:

- Командуйте, когда идти!

Я смотрел на часы. Черт, а если я ошибся? А если все-таки не через равные промежутки? И в самом деле, неужели это одни мы такие умные, а перед нами никто не догадался простучать стенку?

- Марш! — заорал я, когда стрелка подбежала к нужной ци­ферке. Аспирин качнулся вперед и... спокойно прошел дальше. Он сделал несколько шагов, поскользнулся на трубе, едва не на­вернулся вниз, но удержался и радостно завопил:

— Ура! Сработало!

- Давай на тот край и сиди там тихо! — крикнул я в ответ.

Пошла вторая одиннадцатиминутка. Проскакивать по двое мы не решились, стало быть, сидеть тут на трубах — особенно последнему — придется еще довольно долго. Аспирин тем вре­менем уже освоился на той стороне оврага, выбрал место по­суше и что-то жрал из пакетика, иногда делая нам подбадри­вающие знаки.

Вторым пошел Соболь. Он прошел через открывшуюся дыру спокойно, так же спокойно прошел до конца, сел рядом с Аспи­рином и закурил.

- Давай-ка теперь ты с грузом, — сказал я Паулю, когда ста­ла приближаться очередная менопауза. Тот поднял клетку с по­хрюкивающими бюрерами, подошел поближе.

- Нормал?! — спросил он.

- Еще чуток давай, сантиметров двадцать.
Пауль мелкими шажками продвинулся.

- О'кей. Та-ак... Марш!!!

И тут случилось непредвиденное. Развязавшийся шнурок с Паулева ботинка зацепился за кусок проволоки, торчавший из утеплителя, и Пауль застрял. Он дрыгал ногой, не понимая, ви­димо, что его держит, а с обеих сторон на него орали вразнобой:

- Назад! Назад! Дергай сильней! Клетку брось!

Пауль клетку не бросал, дергался, потом рванулся изо всех сил и, оборвав шнурок, проскочил вперед. На моих