Я украдкой глянул вниз по склону. Сколько там метров – пятнадцать или триста? Вскоре моя ложь раскроется, и я не знал, чем ободрить Сандру в следующий раз.

Тут я понял, что мы смещаемся в сторону той жуткой воронки, и весь желоб скошен в том же направлении, словно дает крен. Тогда я подставил под Сандру правое плечо, чтобы уравновесить силу, тянущую нас влево, внутрь воронки.

– Вот и хорошо, – сказал я.

Мы сползали вниз. Я маневрировал ступней, как рулем поворота: отталкиваясь ею от скоса, старался удержать нас на более мягкой и неровной поверхности. Я глянул вниз, чтобы сориентироваться, и тут же почувствовал, что Сандра отрывается от меня. Она сползала к воронке. Палка ее была выдернута из снега и только скребла по поверхности.

– Воткни палку в снег! – крикнул я. – Согни руку вниз!

Рука пошла сперва вверх, а затем вниз, но Сандра продолжала скользить. Я понял, что ее вот‑вот понесет поперек ската, и начал как можно быстрее спускаться, прижимаясь то к левой, то к правой стенке. В трех метрах от нас зияла воронка – порог, за который нам нельзя было ступить. Тело Сандры дернулось, как будто переключилось на другую передачу, я воспользовался моментом и ринулся вниз. Меня швыряло из стороны в сторону, как космонавта, и, наконец, я очутился ниже Сандры.

Она оперлась на мое плечо и голову – единственный вариант, при котором я мог выдерживать ее вес и при этом впиваться пальцами в лед. Я сделал упор на носки и вдавил их в поверхность. Вопреки всякой логике в этом месте снег оказался мягче, и постепенно мне удалось зацепиться за него. Мы остановились прямо у края воронки. Шансов больше не было.

– Сандра, нужно скользить вниз по прямой, понятно?

– Норман, у меня начинает уставать рука.

Голос у нее был слабенький, и мне стало стыдно.

– Еще немного, – сказал я. – Ты сможешь.

– Далеко?

– Нет, недалеко. Ты готова?

– Не надо нам было никуда идти, – сказала Сандра.

– Мы уже почти спустились. Готова?

– Господи, пожалуйста, спаси нас! – взмолилась она.

А я даже и не вспомнил про Бога… «Вот если спустимся, тогда точно поверю», – решил я.

Тут я почувствовал, что у меня совсем одеревенели ступни и пальцы рук, а значит, мне не удастся долго тащить на себе Сандру.

Я придвинул палку к бедру, изо всех сил воткнул ее в снежную корку. Согнув колени, отпустил ступни Сандры.

– Держись рядом со мной, – велел я.

Свободной рукой я коснулся земли. Пальцы судорожно цеплялись за лед. Я вытянул одну ногу, разрыхлил носком верхний слой, вклинился глубже и проверил устойчивость. Затем сделал то же самое другой ногой. Мы методично спускались вниз, и я чувствовал, что мои движения складываются в связную технику.

– Мы везунчики, – повторил я одну из любимых фраз отца. – Так держать!

Из‑за этих слов меня так и потянуло к отцу. Я увидел сверху молодое деревце, покоробившееся от моего давешнего падения, и понял, что мы прошли всего‑то метров десять. Такими темпами нам никогда не одолеть этот спуск. Ни‑ко‑гда. Но, увидев выше дерева смутный силуэт – тело отца, – я почувствовал, что надо задавить сомнения.

Я волен выбирать, как воспринимать эту бесконечную ледяную завесу, – совсем как в той истории с фруктовой водичкой.

– Давай‑ка прибавим скорости, – сказал я Сандре. – Мы должны поймать свой шанс.

Я пополз вниз, и поначалу она держалась рядом. Плечо у меня онемело, и я настолько сосредоточился на собственных движениях, что вскоре опередил ее метра на полтора.

– Ползи вниз, прямо на меня! – увещевал я Сандру. – No problemo!

Однако вместо этого она начала съезжать влево. Я уже не мог подняться по склону, чтобы ее остановить. Весь мой план рухнул: ее рука, плечо и бедро соскользнули в воронку.

 

Глава 20

Не успел я оглянуться…

 

…как пошел в шестой класс. Средняя школа находилась недалеко от моего нового жилища – дома в стиле «крафтсман»[45] постройки 40‑х годов, с двумя спальнями и ванными. Он стоял на обрыве, откуда открывался вид на залив Санта‑Моника. Отец купил его за бесценок, потому что несколько лет назад во время сильного ливня соседний домик смыло в каньон. Но папа счел, что наш дом вполне надежен, так как прошел испытание ураганом и устоял.

Новая жизнь в пригороде сразу же захватила меня. Мои ровесники постоянно обсуждали видеоигры, бейсбольные карточки и последние события из «Старски и Хитча» [46], а я был в этом полным профаном. Поэтому я поставил себе целью научиться играть в «Outer Space» и почаще смотреть сериалы.

Очень скоро мне стало до боли очевидно, что моя манера выражаться вызывает удивление, а рассказы про Мексику или Топанга‑Бич вовсе не помогают завоевать симпатии местных ребят. Они просто смотрели на меня как на сумасшедшего и не заговаривали со мной. А идиллическая фантазия о том, как мы с друзьями гурьбой бредем на занятия, была грубо разрушена новым законом о десегрегации школ[47]. Правда, я шел вместе с соседскими ребятишками по дорожке, как и мечтал, но потом мы садились в автобус и сорок минут ехали до Южного Централа[48].

Но кое‑что осталось неизменным: Ник сидел все в том же кресле‑качалке и смотрел те же самые передачи. Как всегда, они с мамой то и дело ссорились, а Санни по‑прежнему спала в моей комнате. Выходные я проводил на пляже в Топанге и катался на волнах вместе с легендарными серферами. Почти все они теперь жили выше по каньону или по другую сторону шоссе, в «Змеиной яме»[49]. Мы собирались у спасательной станции (перестроенной из домика наших соседей), хранили под навесом свои доски и прятали в уголках и щелках драгоценные восковые плитки. Пляж выглядел совсем непривычно – всего лишь полоска грязного песка да ведущие в никуда разрушенные ступеньки.

Той осенью Ник снимал на кинокамеру все мои футбольные матчи, которые проходили по утрам в субботу. На следующей неделе он приносил рулоны пленки «Супер 8» домой к тренеру. Порой там собиралась вся команда, и тренер разбирал нашу игру. В дни матчей Ник давал мне свои тяжелые грузила для рыбалки, и перед контрольным взвешиванием я засовывал их под набедренные щитки и в защитную чашечку для паха. Из всей лиги только я один пытался завысить свой вес. Половина игроков моей команды все утро просиживали в сауне, пытаясь скинуть килограмм‑другой, чтобы их допустили к игре.

Ник был моим преданным фанатом и кричал мне с трибуны, откуда снимал игру. Он рассказывал всем своим друзьям, что я не раз сталкивался лицом к лицу с самыми крупными мальчишками и никогда не уступал им. Я радовался, что мне удалось вызвать его восхищение, и мечтал, чтобы мы и дальше ладили так же хорошо. Впрочем, нельзя было предсказать, когда он снова сорвется, и поэтому я не слишком доверял этим идиллическим моментам.

Отец тоже приходил на все матчи, но никогда особенно не комментировал их. В старших классах он повредил колено, играя в футбол, и считал, что эта игра не стоит того, чтобы подвергать риску мое будущее в хоккее, лыжах и серфинге – трех видах спорта, в которых я действительно мог бы добиться успеха.

 

* * *

 

Зима в том году выдалась ранняя, и перед Днем благодарения я уже тренировался с лыжной командой Маунт‑Уотермана. Нас было четверо. Как‑то вечером, после долгой тренировки на уставленной воротами трассе, отец заставил меня ехать по голому льду до машины. Потом я еще дважды проделал этот путь – так он приучал меня ко льду.

В День благодарения я скатился по снежному карнизу Мамонтовой горы, который вызывал всеобщий страх: гребень высотой в три‑пять метров нависал прямо над склоном. Я рассекал снежный наддув, то предательски ухавший вниз, то взмывавший вверх. Отец решил, что для меня это очень полезно, и мы проездили там целый день.

По пути домой отца одолел приступ малярии, которую он подцепил еще в 50‑х, когда работал в Индии. Во время приступов на него часто нападала сонливость. Вот и сейчас он сказал, что вздремнет одним глазком. Как бывало уже не раз, я взялся за руль, а папа продолжал равномерно давить на педаль. Если впереди появлялась машина, я будил отца – хотя, по его словам, он всего лишь дремал одним глазком. Я не видел в этом никакой опасности. После короткого сна отец всегда чувствовал себя великолепно, и я гордился тем, что дал ему немного отдохнуть.

 

* * *

 

Я доделал уроки как раз перед началом сериала «Все в семье». Мама приготовила стейк и подала его с коричневым рисом и салатом из грецких орехов и авокадо. Потом пришел Ник и переключил канал, чтобы посмотреть специальный выпуск новостей. Он ел свой стейк обеими руками и загребал рис большой сервировочной ложкой.

Ближе к концу новостей Ник повернулся ко мне.

– Перестань чавкать! – сказал он.

Я начал жевать медленнее и старался не открывать рот, чтобы оттуда не слышалось никаких звуков. Во время рекламной паузы Ник пересказал прочитанную где‑то статью о хороших манерах – если не усвоить их с детства, то из тебя вырастет жуткий невежа.

– Больше никогда не ешь руками и чтобы никакого чавканья! – объявил он.

– Посмотри на себя, Ник! – сказала мама.

– Речь идет о Нормане. Хватит выгораживать его!

– А где, по‑твоему, он набирается дурных манер?

– Ты права, – признал Ник. – Но пришло время взять ситуацию под контроль.

Он говорил так, как будто речь шла о серьезной опасности. Интересно, как бы он отреагировал, увидев, как я торчу вниз головой в той яме под деревом, или скатываюсь по ледяной кромке, или погружаюсь в трехметровые волны. Вот это действительно было опасно…

Мама дала мне вазочку мороженого с шоколадным сиропом. Мы смотрели ситком, и я ел десерт, а Ник выпил первую рюмку водки.

– Черт тебя дери, Норман! – рявкнул он через несколько минут.

Рука, держащая ложку, замерла на полпути. Рот у меня был открыт. Я опять чавкал.

– Извиняюсь, – сказал я.

– Иди в дальнюю комнату.

– Я больше не буду! Извиняюсь. Я хочу досмотреть до конца.

Ник схватил меня за руку и втащил в дальнюю комнату вместе с вазочкой.

– Если не можешь не чавкать, значит, будешь есть отдельно, – сказал он. – Пока не научишься.

Мороженого мне расхотелось, и я спустился в свою комнату. Я дрожал всем телом, включил обогреватель и с головой забрался под одеяло.

На следующий день по дороге к автобусу кто‑то из местной компании начал задирать одного парнишку из нашего класса. Это был Тимоти – робкий мальчик, который никогда не поднимал глаз, говорил себе под нос, сидел один, а на переменках читал комиксы. Он напоминал побитую собачку – примерно так я ощущал себя вчера вечером. Один из компашки крикнул ему через улицу:

– Эй, Тимоти‑Дерьмимоти!

Все засмеялись.

Тимоти и не взглянул на него, а просто остановился, дожидаясь, пока мы уйдем вперед. Я оглядывался на него завороженный. Он тоже всего боялся, как и я, только не пытался это скрыть. Может, у него тоже был жестокий отец или отчим? Мне захотелось перейти на ту сторону и пойти рядом с ним. Но я тут же отказался от этой идеи и первым прибавил шагу.

В конце недели Ник опять наказал меня за чавканье, и я ужинал один в дальней комнате. После еды Ник вручил мне какую‑то бумажку.

– Это договор, – сказал он.

Я равнодушно посмотрел на листок.

– Прочти.

«Настоящим обязуюсь контролировать себя и отвечать за свои действия. Обещаю не чавкать, не хлюпать и не жевать с открытым ртом. В противном случае я буду есть в одиночестве».

– Все ясно?

Я кивнул.

– Подпиши.

Я подписал.

Через несколько дней я увидел Тимоти на перемене. Он сидел на скамейке в углу двора и ковырял в носу. Кто‑то швырнул в него кикбольным[50] мячом, и когда он попытался увернуться, то запутался в своих же ногах. Мяч ударил его в лицо, и Тимоти убежал на другой конец двора. Интересно, не проделали бы они то же самое со мной, если бы я не так хорошо играл в кикбол? В тот день я выложился на площадке по полной.

 

Глава 21

Сандру затянуло в воронку…

 

…Спасти ее можно было лишь одним способом: самому скатиться туда по наклонному желобу, отполировав его до блеска. У меня не было никаких предметов с острыми краями, не было ни палок, ни перчаток – только пальцы да кеды. Я и глазом не успею моргнуть, как медленное падение Сандры перерастет в неуправляемый разгон до самого дна, где бы оно ни находилось. Мне надо перехватить ее раньше.

Я приподнял палку и ступню и протолкнул правую руку в воронку.

Сандра находилась надо мной и скользила все быстрее. Ее пятка задела меня по лбу. Я вонзил палку в поверхность, вдавливая носки кед и хватаясь за лед свободной рукой. Под сантиметровым слоем корки лежал плотный лед, и я был с ним хорошо знаком. Я мог проехать по нему на лыжах, как и любой местный ребенок. Но сейчас я ничего не мог поделать. Мы неслись вниз, точно в свободном падении.

Желоб проходил сквозь воронку под уклоном. Поэтому инерция движения пронесла нас через ее края, и мы не угодили в самое нутро. Нам опять повезло. Прямо под каменистым краем виднелся снежный вал. Снег в этом районе оказался помягче. Пока мы проносились над этим валом, я успел разглядеть обломки камней и кое‑где – редкие деревца.

Я опустил ногу в снег и наткнулся на что‑то твердое. Я оттолкнулся от этого предмета, и рука сжала камень. Наше стремительное падение замедлилось.

Сандра была прямо надо мной. Я схватил ее за лодыжку, рубанул снег палкой и нашарил ногой еще один камень. Палка сломалась, и от нее больше не было особого толку. Я обтер ее ладонью, чтобы заострить кончик. Одной ступней нащупал очередной камень и переместил вес на этот бок. Носок то и дело натыкался на обломки породы, и с каждым разом скольжение замедлялось. Наконец, нога уперлась в большой округлый камень. Мы с Сандрой остановились. В этот момент мы походили на сплющенные пивные банки.

Сандра орала как резаная. Я поднял глаза – пальцы мои по‑прежнему сжимали ее лодыжку, но я этого не чувствовал. Кожа с верхних фаланг была содрана, и из пальцев сочилась красноватая жидкость.

Из гряды, в которую мы врезались, выступали большие камни. Как же забраться на них, перелезть через край желоба и выбраться из воронки? Допустим, мы поднимемся на вершину и начнем спуск по склону. От одного маленького уступа до другого – полутораметровые переходы по голому льду. Держаться не за что. Я представил, как мы срываемся и кубарем летим вниз, ударяясь о камни, и решительно оставил эту идею.

– Сандра, нам нужно остаться у этих камней. Ты видишь, как можно тормозить с их помощью? Видишь? Смотри, здесь и лед немного мягче. Поняла?

Сандра пробормотала что‑то о гневе Господнем. С чего это она вдруг стала такой религиозной?

– Ну, пошли, – объявил я.

Цепляясь за мягкий снег и россыпь камней вдоль вала, мы передвигались вниз, как единый организм. Сандра опиралась ногами о мое левое плечо, и головой я поддерживал ее левый бок. И – о чудо! – в здоровой руке она сумела удержать палку.

За следующие несколько минут мы поскользнулись всего один раз. Я сразу же уперся носком кеда в камень и остановил нас.

– Молодец, что опираешься на меня, – сказал я Сандре.

– Норман, зачем ты делаешь с нами все это?!

– Спроси у Бога, – отрезал я.

Я плотнее прижал к левому плечу подошвы ее сапог.

– Вот так!

Мы ползли на животах. Сверху опустился пепельно‑серый туман, и вокруг потемнело. Метров через пять вал стал круче, и нам пришлось упираться изо всех сил, чтобы не скатиться обратно в воронку.

Затем снежный вал перешел в вертикальную скальную стену. Я остановился и нащупал полоску мягкого снега вдоль основания стены, шириной сантиметров в восемь. Мои одеревенелые пальцы уцепились за эту податливую каемку. Я умолял снежную нить тянуться вниз и дальше, иначе нас опять затянет в воронку. Потом зажал лодыжку Сандры между головой и плечом, и мы возобновили спуск.

– Держи туловище прямо, – сказал я Сандре.

– Держи туловище прямо, – повторила она дважды, словно напоминая себе об этом.

Мы ползли вниз со скоростью улитки. Я надеялся, что спуск скоро кончится или нам попадется растущее из трещины в скале дерево – не очень высокое, чтобы мы смогли за него ухватиться. Мне нужно было передохнуть. Но ландшафт оставался прежним. Туман приковал нас к тоненькой ниточке снега, которая стала линией жизни. Мы проползли еще несколько метров – никаких признаков лесистого участка, только жуткая воронка сбоку. «Не торопись, – сказал я себе. – Двигайся маленькими шажочками. Стоит соскользнуть – и так просто уже не остановишься».

 

Глава 22

Наш маленький белый…

 

…«Порше» миновал поворот на Мамонтову гору и двинулся дальше на север по трассе 395. Я сидел на заднем сиденье и массировал отцу голову. Потом я пересел вперед, и мы поиграли в тумба‑юмба – общались друг с другом разными бредовыми словами и звуками, как пещерные люди или обезьяны. Позже включили его новенькую любительскую рацию и поболтали с дальнобойщиками – они рассказали нам о погоде и о том, где стоят дорожные полицейские. Затем начали играть в автомобильные номера. Как раз после того, как я увидел номер с самым маленьким числом, мы въехали в Бриджпорт, и отец свернул на проселочную дорогу.

– А куда мы едем? – спросил я.

– Сюрприз!

– Город‑призрак?

Отец кивнул.

– Клево!

Городок Боди раскинулся на пологом склоне. Повсюду буйно рос шалфей – бледно‑зеленые пятна на сухом зимнем ландшафте. Мы побродили по пустынным улицам. Единственный кирпичный фасад, казалось, раскачивался на ветру. Все остальные постройки представляли собой лачуги с остроконечными крышами. Отец сказал, что раньше здесь жило около 10 тысяч человек. Я задал свои дежурные вопросы – всякий раз, когда мы заезжали в городки‑призраки, меня интересовало одно и то же.

– Золото кончилось, Оллестад. Они уехали.

– Пап, а почему мы так часто ездим через города‑призраки?

Он пожал плечами.

– Здесь нет пробок, – ответил он.

 

* * *

 

Утром отец натер мои лыжи воском с помощью найденного в гостинице утюга.

– Все постоянно твердят о том парне, – сказал отец. – О Лансе МакКлауде. Говорят, он лучший. Каждый первый рассказывает мне о нем.

– А сколько ему лет?

– Не знаю. Он входит в команду юниоров‑4[51], как и ты. Но иногда тренируется с юниорами‑3[52], пробует свои силы на фоне ребят постарше.

– Я ведь тоже так делаю!

– Угу. Надо во что бы то ни стало подготовить тебя к чемпионату Южной Калифорнии.

– А когда он будет? – поинтересовался я.

– Меньше чем через два месяца. В длинные выходные на День Президентов[53].

– А этот отель все еще принадлежит дяде Джо? – спросил я.

– Да, конечно.

Отец провел утюгом вверх и вниз по основанию лыжи.

– Сегодня ты должен проехать быстро, – сказал он.

– Ага, так и будет.

«Какой смысл говорить о победе над первым из лучших, если я ни разу еще не одолел ни второго, ни третьего?» – подумал я, а вслух заметил:

– Я слишком мало вешу.

Утюг замер в его руках.

– Делай ставку на свою технику.

– Но на равнине она все равно не работает.

– Эй! Это не причина.

– Но я не могу ехать быстро, потому что мне не хватает веса!

– А на равнине группируйся. Делай все, что можешь.

– И так проезжать через слаломные ворота?

– Ладно, не думай о скорости.

– Но ты же только что сказал…

– Да, да, но об этом позаботится воск, Оллестад.

Он перенес утюг на вторую лыжу.

– Пап, а почему на слаломе я каждый раз писаю в штаны?

– Потому что ты сильно взбудоражен. Ничего страшного.

– Но ведь другие ребята не писают!

– Откуда ты знаешь?

Отец отложил утюг и приставил лыжи к стене.

– Ты ведь хочешь, чтобы я победил того парня, правда? – спросил я.

Он посмотрел на меня с открытым ртом.

– Нет. Не переживай из‑за него.

– А зачем ты о нем заговорил?

– Не знаю. Наверное, меня просто достало, что все о нем рассказывают.

– Тогда тем более, зачем о нем говорить?

– Ну… чтобы уже выкинуть это из головы, Норман.

Отец вытащил из сумки скребок и счистил с основания лыж верхний слой воска.

– Четвертое место, десятое, первое, – начал он. – Разве дело в этом?

– Но ведь все стараются победить, – заметил я.

– Знаю. Но мы – другое дело. Мы здесь только для того, чтобы выполнить несколько отличных поворотов и чтобы с каждым разом делать это чуточку лучше. Мы здесь просто так, для прикола.

Усы его непокорно топорщились во всех направлениях, глаза заволокло дымкой. Он пристально вглядывался в мое лицо, изучал меня. Я же смотрел сквозь него – туда, где объяснения отца уже не имели никакого смысла. Я не мог понять, что он имел в виду, говоря про прикол.

– То есть для тебя все это неважно?

– Мне важно одно – чтобы ты, Чудо‑Мальчик, не стоял на месте. Не зацикливайся на том, каким по счету ты финишировал в прошлый раз, как выполнил последний поворот. Переходи к следующему и выкладывайся по полной.

 

* * *

 

Мы зарегистрировались в секции слалома в Хэвенли‑Вэлли, и сотрудник оргкомитета поинтересовался, где находится Маунт‑Уотерман.

– Лос‑Анджелес, – ответил отец.

– Далековато от озера Тахо, – улыбнулся он и протянул мне фуфайку со стартовым номером. – Желаю удачи!

От моей команды больше никто не выступал, и мы с отцом вместе съехали по трассе. Он взял на себя роль тренера. Это был некрутой спуск с довольно узкими воротами и целинным снегом.

– На целине ты их точно сделаешь, – сказал отец.

Это сбивало меня с толку. Ясно, что он все‑таки мечтает о моей победе. Но действует исподтишка, поддразнивая, чтобы я захотел выиграть, но не нервничал. Я его раскусил.

– А может, снег перестанет идти, – подначил я его. – И – прощай, целина!

– Тогда будут большие канавы, – среагировал он. – Для тебя это не проблема. Сделаешь их в канавах!

Я ухмыльнулся:

– А может, и нет.

Он окинул меня долгим взглядом. Но я уже сказал все, что хотел, и решил держать рот на замке.

Когда мы преодолели четверть спуска, отец заставил меня вплотную приблизиться к ребятам из лыжной команды Хэвенли‑Вэлли, которые ехали впереди. Он пересказывал мне все, что говорил им тренер, и в конце концов тот не выдержал:

– Простите, сэр, из какой вы команды? – обратился он к отцу.

– Маунт‑Уотерман, – ответил он. – Наш тренер не смог приехать, и мы надеялись поднабраться кое‑каких советов.

– Родители этих ребят платят большие деньги за тренировки. Мне кажется, это нечестно – то, что вы слушаете мои указания бесплатно.

Челюсть отца напряглась, но он тут же улыбнулся.

– Я заплачу, – предложил он.

– Об этом вам нужно договариваться с президентом команды, – ответил тренер.

– Но вы же тренер! У вас наверняка есть право решать, кто может тренироваться с командой, – возразил отец.

– Нет, сэр.

– Пошли отсюда, – сказал я.

Отец посмотрел на часы.

– Скоро начнется соревнование, – бросил он тренеру.

Тот поднял голову, как будто хотел разглядеть отца получше. А он уже налег на палки, принимая нужную стойку. Ребята из команды Хэвенли‑Вэлли остались позади нас. Тренер покачал головой, отвернулся и заговорил со своими подопечными.

Отец велел мне во все уши прислушиваться к инсайдерской информации тренера. Я ехал, низко наклонив голову, и только кивнул в ответ.

 

* * *

 

Вскоре поднялся ветер и начался сильный снегопад. Когда мы одолели спуск, видимость резко упала. Из громкоговорителей, закрепленных рядом с фонарями для ночного катания, раздался голос:

– В связи с ухудшением видимости соревнование откладывается. Ждите дальнейших объявлений.

– Вот сукин сын! – воскликнул отец.

Я понял, почему он так разозлился: надеялся, что при такой буре у меня будет преимущество.

– Что ж, прокатимся по целине, – решил отец.

 

* * *

 

Я повернулся навстречу ветру. Мы проехали на нескольких подъемниках, а потом отец повел меня к деревьям. Пока шли по снегу, он насвистывал и напевал одну тирольскую песенку – я помнил ее по нашим путешествиям на Сан‑Антон. Мы покатили по длинному хребту. Снег здесь был вязкий, тяжелый – его называли «цементом Сьерры», потому что снежная морось, выпадавшая над горами, была слишком влажной. Через каждые несколько поворотов отец издавал радостный клич и начинал петь, словно бы мы ехали по невесомой целине Альты.

Вслед за ним я съехал по долине, и снег был просто отвратительный. Когда мы добрались до трассы, ведущей обратно, я уже совсем выбился из сил.

– Еще разок, – сказал отец, пока мы съезжали по трассе.

– Ни за что! – запротестовал я.

– Почему это?

– Другие ребята не шатаются не пойми где в поисках целины, – ответил я. – Мы можем пропустить соревнование.

– Оллестад, мы успеем и то и другое, – был ответ.

Он широко раскинул руки, словно предлагая мне и долину, и лес, а может быть, и весь мир.

 

* * *

 

Снег валил вовсю, и вечернее освещение наконец‑таки заработало на полную мощность, а разработчик трассы объявил, что в связи с погодными условиями ворота будут расширены. Отец застонал. Из всех тренеров и родителей он один не обрадовался такому решению. Мои шансы на победу улетучивались.

Подойдя к тенту, протянутому на месте старта, я услышал имя Ланса МакКлауда. Я проталкивался сквозь толпу, пока наконец не увидел его. Это был невысокий мальчик, вроде меня, в стильном костюмчике лыжной команды. Он что‑то говорил, а все участники команды внимательно слушали его. Тренер затачивал канты и натирал лыжи воском, а сам он, расслабленный и спокойный, разминался и шутил с друзьями. Отец опустился на колени рядом со мной, и мы вместе осмотрели ворота. Затем он тщательно оглядел мои лыжи, будто собирался их отрегулировать, но у нас собой не было ни воска, ни напильника.

Ланс стартовал вторым, и никто из участников даже не приблизился к его результату. Наконец объявили мой номер, и я нервно заковылял на палках к стартовым воротам. Стартер провел обратный отсчет: «Пять, четыре, три, два, один, старт!» Я оттолкнулся от стартовой площадки и пересек ворота. На первом повороте инстинктивно сделал упор на обе лыжи – в целинном стиле. В канаве было полно снега, и я почувствовал, как лыжи сами выносят меня в следующий поворот. Я скользил по мягкому дну канавы, словно по целинным сугробам. Я вовсе не планировал ничего такого, и теперь недоумевал, что же творю… Но кантики лыж ни за что не задевали, и я с легкостью вписывался в один поворот за другим.

Наконец, я пересек красную финишную черту и сразу же увидел перекошенное от зависти лицо Ланса МакКлауда. Я уже знал, что обошел его. Посмотрел на табло: я опередил его на полсекунды. Появился отец и помахал рукой.

– Чертовски круто, Оллестад! – похвалил он меня на глазах у всей толпы, и мы укатили прочь.

Мы ждали начала второго забега у стартового тента. Ребята из команды Ланса перешептывались, стоя к нам спиной. Меня поздравили несколько мальчишек из Скво‑Вэлли и Инклайн‑Вилладж, и я поблагодарил их. Отец не проронил ни слова. В следующем забеге первым выступал парень, который финишировал двадцатым. Я же пойду последним… Отец метнулся к стартовым воротам и вскоре вернулся, качая головой.

– Что такое? – спросил я.

– Там у них куча народу выгребает снег из канав.

– Зачем это?

– А сам как думаешь?

– Ну да, – воскликнул я, соображая, что это делается для Ланса. Видно, он не фанат целины.

Когда подошла очередь Ланса, под тентом стало совсем тихо. Я стоял прямо за ним и видел, как несколько человек выгребают из канав свежий снег, чтобы ускорить движение по трассе. Ланс стартовал и сразу же исчез в поднявшемся за ним облаке пара.

– На этот раз мы заставим их слегка понервничать, – сказал отец, поцеловал меня и пожелал как следует оторваться.

Подъехав к стартовым воротам, я заметил, что армия чистильщиков трассы исчезла. Канавы быстро заполнялись снегом, а значит, мое движение замедлится. А ведь по правилам все участники должны выступать в одинаковых снежных условиях и состязаться на равных. По расчищенным канавам лыжи едут быстрее, так что у Ланса было огромное преимущество. Внизу на расстоянии нескольких ворот я увидел отца. Он размахивал руками и что‑то кричал сотруднику оргкомитета. Тут подошло время старта.

Первая канава застала меня врасплох. Канты были недостаточно заточены, а угол – слишком крутой, и лыжи зарылись в снег. Я вытолкнул колени вперед и вверх и оказался в воздухе, упуская еще одну десятую секунды. К третьему повороту мне удалось восстановить прежний ритм, характерный для целины. Когда я выехал на плоский участок, снег стал глубже, и приходилось делать все возможное, чтобы скользить по поверхности, не погружаясь. Подъехав к финишной черте, я услышал рев толпы и понял, что продул.

Я остановился и поискал глазами Ланса. Но он затерялся среди всеобщей суматохи, и я взглянул на табло. Его общий результат оказался на две десятых секунды лучше моего, а это означало, что во втором заезде Ланс обошел меня аж на семь десятых секунды. Тут ко мне подъехал отец. Он насвистывал, а на лице играла улыбка с ямочками.

– Отличный результат, парень, – сказал он.

Когда меня вызвали на трибуну, я весь покрылся мурашками. Я встал справа от Ланса, и мне на шею повесили серебряную медаль. Затем какие‑то незнакомые люди жали нам руки, а отец разговорился с одним из тренеров Инклайн‑Вилладж, высоким шведом в деревянных башмаках.

– Он хочет взять тебя в свою команду, Оллестад.

– Правда?

– Точно говорю. А знаешь, с кем он дружит?

Я пожал плечами.

– С Ингмаром Стенмарком.

Я так и раздулся от гордости – Ингмар Стенмарк был величайшим лыжником всех времен.

– Завтра будешь тренироваться с ними, – сказал отец.

Я потерял дар речи.

– Совсем неплохо, Оллестад.

И тут нас прервал тренер команды Хэвенли‑Вэлли.

– Поздравляю со вторым местом, – сказал он мне.

Я кивнул, и отец кивнул тоже.

– Ты был очень близок к победе. Лансу во втором заезде пришлось хорошенько попотеть.

– Ну да, – хмыкнул отец.

Тренер явно ждал продолжения.

Я посмотрел на отца. Ну, давай же, скажи: «А почему никто не расчистил канавы для Нормана?»

– До встречи в следующем месяце, – только и сказал он.

Тренер похлопал его по плечу и отошел. Отец так и не заикнулся об их обмане, и на следующий день я тренировался на воротах с командой Инклайна. Тренер Ян уделял мне массу внимания и отрабатывал со мной перенос веса с опорой на бедро – прием, который сделал Ингмара сильнейшим из сильнейших. Другие ребята обращались со мной с небывалым уважением, а я старался не важничать и не строить из себя звезду.

В воскресенье днем мы с отцом выехали из Тахо. Теперь у меня был новенький лыжный костюм, свитер на подкладке и все такое прочее. Когда мы проезжали поворот на Хэвенли‑Вэлли, отец сказал:

– Вот теперь они знают, что такое Уотерман, Оллестад.

 

Глава 23

Я цеплялся за ниточку снега…

 

…бегущую вдоль основания скальной стены, и чувствовал на плечах вес Сандры. От изнеможения я дрожал всем телом. На наше счастье, из‑под стены торчала ветка, и я ухватился за нее. Сандра оперлась на другую мою ладонь – ее сапог едва на ней умещался. Я испытывал огромное облегчение от того, что не нужно было вжиматься в лед ногтями, подбородком, тазом и носками обуви. Мы не переговаривались, просто отдыхали.

Но пора было двигаться дальше. Я сказал Сандре, что мы почти дошли, хотя мне по‑прежнему казалось, будто спуску нет конца и края. Периодически снежная нить истончалась настолько, что каждый сантиметр, который удавалось преодолеть, не поскользнувшись, был крупной победой. Приходилось концентрироваться до предела, и это отвлекало от мыслей о том, что мы движемся слишком медленно, а через пару часов совсем стемнеет и что, потратив столько времени и сил, мы все еще находимся у вершины, и от равнины нас отделяют тысячи метров.

Я полностью погрузился в ритм движений и все время твердил себе: нужно быть благодарным за то, что мы все‑таки продвигаемся. Поэтому я не сразу заметил, что Сандрин сапог больше не касается моего онемевшего плеча. Я поискал глазами лодыжку Сандры. Ее не было. Тогда я глянул наверх.

Я оказался метра на полтора ниже Сандры. Она тянула руки вверх, как будто потягивалась перед сном, что было странно – ведь она и так находилась в почти вертикальном положении.

– Сандра, воткни палку в снег, – приказал я ей. – Оттолкнись влево.

Она подтянула колени к животу, словно хотела привстать.

– Нет! – закричал я. – Не поднимайся!

Стоя на коленях, Сандра потеряла равновесие, оторвалась от стены и полетела в воронку. Руки и ноги ее судорожно дергались в воздухе, как будто бы она пыталась карабкаться наверх.

Левой рукой я воткнул в снег свою сломанную палку, а правую вытянул как можно дальше, стараясь перехватить Сандру. Но я не рассчитал – пока я тянулся, траектория ее падения изменилась: теперь она летела прямо вниз. Она ухватилась за мой бицепс, ее тело проехалось по мне. Я тщетно попытался поймать ее ноги, и Сандра головой вперед влетела в воронку.

– Норман! – крикнула она.

Я тоже начал скользить и свободной рукой наощупь схватился за дерево, пробивавшееся из скалы.

Над сапогами Сандры вился пар. Туман поглотил ее голову, затем туловище и, наконец, ноги. Она снова выкрикнула мое имя, и звук эхом прокатился в тумане.

«Ты слишком далеко протянул руку. Как же ты мог? – выговаривал я себе жестким тоном Ника. – Ты не смог удержать ее, а она была прямо над тобой. Почему ты рванулся так далеко вперед?»

Уцепившись за ветку дерева, я весь сжался под градом упреков, бомбардировавших мой мозг. Моя вторая рука повисла над воронкой – хилая веточка, бесполезный прутик. Я застыл на месте. Неудача буквально придавила меня к земле.

Я должен искупить свою вину, быстро добраться до Сандры. Я сдвинулся с места и тут же поскользнулся, но успел ухватиться за дерево. Скольжение замедлилось.

Я пошел по следу крови, покрывавшему раструб воронки. Снежная нить, идущая вдоль скальной стены, наконец, исчезла, и меня затянуло в воронку. На левой стороне лед был на миллионную долю мягче, и я двигался даже быстрее, чем раньше.

Без Сандры наперевес спускаться было намного проще. У меня появился шанс успеть до темноты.

Я резко отогнал от себя видение: Сандра поскальзывается, я подставляю ей плечи, останавливая падение, и это повторяется бесконечно.

Ледяная стенка воронки отнимала у меня все силы. Я полностью сосредоточился на ежеминутных решениях, заглушая мысль о своей чудовищной ошибке и последовавшим за ней постыдным чувством облегчения. В какой‑то момент туман сгустился настолько, что я оказался в самом центре воронки. Лед там был чуточку тверже, и мне пришлось еще больше усилить концентрацию. Я решил, что пытаться выбраться из центра воронки слишком рискованно.

Довольно долго я пробирался по кровавому следу. Я уже понял, что без ледоруба (или, на худой конец, перчаток) рано или поздно потеряю сцепление со льдом, а здесь нет ни деревьев, ни камней, которые могли бы меня спасти. Да, я мог сорваться со скалы, или удариться о ствол при падении, или налететь на дерево у подножия спуска. Но пока что вот он я – на сотни метров ниже места катастрофы, и все еще жив, все еще в сознании. «Это же фруктовая водичка», – сказал я себе.

Постепенно воронка мелела, углубление шло на убыль, и я выбрался из нее на твердую снежную корку. Я оказался на той же стороне ската, по которой мы двигались все это время, до того как нас затащило в воронку. Хотелось пить, и я решил передохнуть несколько минут и поесть снега. Заметил, что костяшки пальцев на обеих руках содраны до костей. Боли не было. Я слишком замерз, чтобы ощущать боль. Глотал снег, пока не утолил жажду, а затем снова двинулся вниз.

Кровавый след оборвался у древесного ствола. Это было первое большое дерево, встретившееся мне с начала спуска. Я огляделся в поисках Санд<