Талбек, столица княжества Саран, третьего дня после праздника святой мученицы Сульпеции Фивской, лето Господне 5098 от сотворения мира.

 

Весь день у меня ныло сердце. Когда у меня ноет сердце, это может означать только две вещи: либо я повстречаю прекрасную донну, коия (что греха таить) в очередной раз вскружит мне голову, либо случится нечто более неприятное. Хотя, казалось, что может быть хуже внезапного порыва любви. Да, день был поистине странный.

Дон Федерико, начальник смены стражи и хранитель Главных врат, заступил на службу не с похмелья, не злой и даже без характерных для него ссадин и кровоподтеков на лице.

Я вежливо осведомился, не болен ли почтенный дон. На что дон, улыбаясь благостно, сообщил мне, что донна Анна, дражайшая его супружница, понесла от него плод. Это вдвойне озадачило меня, ибо лучшего повода для буйства почтенного дона из древнего рода и придумать нельзя.

Семь лет он молил Господа нашего и Сына Его, дважды совершал паломничество в Сан‑Пьетро‑де‑Компастелло, чтобы испросить благословения у доброго нашего Ключника Господня. Но лишь на седьмой год понесла она ребенка. А то уже стали косо смотреть на дона Федерико и говорить, мол, что не часто же он вспахивает поле и не засевает семян, а более всего любит бражничать с друзьями.

Дон Федерико быстро разрешил мои сомнения, ибо оказалось, что дал он обет Святой Деве, что, коли понесет жена плод, не будет пить до следующей Пасхи, а коли жена родит здорового младенца, то и до следующего Рождества Сына Божия пить не будет. Что ж, данное Святой Деве слово держать надобно.

Пройдя с пристальным досмотром крепостные стены, проверив командоров Верхних и Нижних Главных врат и, наконец, Священных – их еще называют у нас Королевскими или Золотыми – и убедившись, что писец записал все мои замечания, я отправился в арсенал, а затем на склады. В складах на самом видном месте я обнаружил дохлую крысу с перекушенной шеей и еще раз отметил проницательность дона Франческо, который третьего месяца приобрел у купцов скэлдингов четырех котов.

Коты выглядели прекрасно: с густой пушистой шерстью, окраса серо‑полосатого, нрава дикого. И вот они, результаты. Нет ни порчи зерна, ни овощей. Продиктовал писцу: «Коли будут в порту скэлдинги, то купить еще у них котов или заказать. Самого красивого отобрать мне в подарок младшей моей сестре, прекрасной донне Дульсии и отослать с оказией домой в Сарс». Экой нелепицей наследный герцог должен заниматься! А ведь если не проявлять к подобным мелочам пристального внимания, то попортят крысы запасы провизии. Чем тогда кормить гарнизон?

На море был штиль. Да и кораблей в порту находилось всего два: крутобокий адрианопольский корабль стоял у входа в бухту – ждал прилива – да спускалась шлюпка с небольшого торгового суденышка измаилитов или йехуди: я не особо силен различать их корабли. Да и обликом эти люди похожи: бороду – в отличие от нас, потомков вандов, гэлов и ромеев с преобладанием вандской крови – носят длинную, волосы на висках заплетают в косицу, а прочую растительность на голове сбривают.

Те и другие не чтят Отца и Сына Божия, но одни поклоняются двадцати пророкам, а другие почитают только Творца, называя его именем Ягаве. Экий дикий народ! Разве у Бога может быть имя? Он же Бог! Вот у Сына Божия – да.

Впрочем, наши соседи не лучше, считают, что Бог и Сын – суть одно, и грозят нам войною, ересиархами называя, а на самом деле жаждут они наших жен, виноградников, маслин, олив, наших портов и замков.

Да и сталь они куют плохонькую, там, за Великой рекой, не чета нашей. И все у них не по‑людски. И Пасху празднуют не как Сын Божий, что праздновал ее с йехуди в одно время и потом принял муки и смерть, а в другой день.

С йехуди, кстати, договориться можно, они деньги любят, а измаилитам еще наши предки, что с Великим королем‑вандом пришли, показали, что есть сила Господня и гнев его чад. Да и скэлдингов они побаиваются, потому что те дюже свирепы. И не подпустят к нашим берегам боевые корабли, только торговые, да и то с большой мздой. Горе, что язычники не спасутся, не войдут в рай. Тоже ведь люди храбрые и чтят до сих пор мир, что с Великом королем подписан был.

Что‑то я сегодня о чем ни думаю, а к Благословенным дням возвращаюсь, и тогда болит мое сердце еще пуще и бьется чаще. Жил ведь тогда Великий король и дон Рамиро, слуга его верный, и погнали они измаилитов подальше от наших земель, истребили иберов и разрушили их поганые капища, и стала везде от берега до берега земля христианская.

Собрал Великий король Ательред все земли в кулак и правил ими. Но умерли оба его сына от чумы, а править стали князья Саранские, от младшего брата Великого короля произошедшие.

Но, видно, такова была воля Божия, что и их род пресекся, и стали править наместники, коих выбирал Совет торговых гильдий. А там и пошло‑покатилось, и земли наши разделись и города многие волю получили и армию свою держать стали. Печально все это, почтенные доны, и сердце мое болит и плачет.

Почему Господь не сделал меня братом по оружию дона Рамиро, Рамиро Компэадора, почему я не удостоился чести служить Великому королю? Тоска, благородные доны. Да еще сосед наш силы копит, а наместник… Он, почтенные доны, торгаш, а не воин. Дойдет, попомните мое слово, дойдет, что еще йехуди в наместники станут избирать, а еще ужаснее, паче измаилитов и йехуди, женщины станут властвовать. Вот тогда точно предки в могильных склепах возопят.

Вот как двигались мысли мои. И штиль на море был мне в том порукой. Небо было безоблачным и чистым, чайки носились над морем и хватали на лету жирных, блестящих рыбин. Ох, скорее бы Пасха, ведь у нас она веселее всех на побережье празднуется.

Однако насладиться мыслями о Пасхе мне так и не удалось. Еще издалека я заприметил бегущего от ворот гвардейца. Жалкое то было зрелище. Шлем снят, коротко остриженные светлые волосы торчат точно перья у вороны, что едва избежала когтей кошки. Сам гвардеец едва дышит.

Я смотрю на него сурово, однако не ругаю за непотребный вид, даю отдышаться и жду, что скажет. Даром, что ли, бежал со всех ног под палящим солнцем?

– Там, там! – стражник показывает в сторону Золотых врат, и я тут же невольно вздрагиваю, и рука моя тут же хватается за эфес меча. – Там! Там! Там!

Больше гвардеец ничего самостоятельно сказать не может. Эко его разобрало‑то! Неужто враги?! Да нет, не похоже. Тогда бы уже троекратно протрубили сигнальные рога. Тогда, может, обрушилась старая кладка Золотых врат? Ведь говорил же им: к черту эти предрассудки, ворота хоть и Священные, но чинить их надобно все равно.

– Говори толком! – Я, кажется, сам уже начинаю нервничать. Даже забыл, что с утра покалывало сердце.

– Святотатство! – набрав полную грудь воздуха, выпаливает гвардеец.

– Что‑о?!! – Я чуть не подпрыгнул от удивления. Надо же, малый‑то не из благородных, где ж такое слово выучил, оболтус?

– Какое такое святотатство, ты толком объяснить можешь?!

– Через Золотые врата проехал всадник.

– О Боже! – Я крещусь. – Пресвятая Дева! Арий заступник! Защитите нас!.. – И, успокоившись, говорю: – Пьян этот всадник, небось!

В уме уже представляю, какого рода наказанию я подвергну его, если он благородного сословия… Нет, без разницы. Все равно голову с плеч. Чтобы знали. Неужели у нас ничего святого не осталось в этом городе?

– Он не пьян. – Видать, лицо у меня налилось краской, раз гвардеец на шаг отступил боязливо.

– А кто таков? Откуда? Из каких?

– Не могу знать, благородный дон!

– Ладно, идем, – я киваю своей небольшой свите, состоящей из кастеляна, писца и двух слуг.

Спешно, однако сохраняя достоинство, идем к Золотым вратам. Там уже столпилось немало народу. Зевак из простонародья гвардейцы оттесняют древками копий. Дон Федерико нервно покрикивает, требует разойтись, при этом многозначительно держит руку на эфесе меча. Подходим ближе.

Святотатец действительно не пьян. Бог мой! Да ведь это брат‑воин из мэнгерского ордена. Да еще через Золотые врата! Что ж, меня тоже ждет нелицеприятный разговор с наместником. До чего дожили‑то! Мэнгер средь бела дня устраивает провокацию. А народ смотрит на все это и ахает. А стража даже не скрутила его! Окружили да выкатили свое глупые бельма, точно бараны. А парень в орденском облачении стоит, улыбается да коняшку свою успокаивающе треплет по холке. Да и какая коняка? Так, бурая худая кляча! Стойте, стойте, благородные доны! Что‑то здесь не так. Понять бы только что!

Как там учил древний философ Аристогор? Собери все мельчайшие факты, что тебе известны, и из них выведи истину. Я махнул рукой дону Федерико: мол, все нормально, смутьян под стражей. Но надо подумать. Федерико изящным движением достал из рукава туники платок и начал им медленно, с достоинством утирать вспотевшее лицо.

Так. Всадник в облачении брата‑воина. Ясно как день, что приехал на кобыле, да еще шестилетке, не младше. Воин не старше сорока. Так, совпадает. Но это все знают, чуть ли не с младенчества. Потому и кричат о святотатстве. Эдак любой может вырядиться, сесть на бурую кобылу и проехать через Золотые врата.

Только пока никто не дерзнул такое учудить. Пока. В том‑то и дело. Но в пророчестве умирающего от ран короля‑ванда были и другие приметы. Кто стоял у постели монарха в то горькое и скорбное время? Конечно же, маршал его величества, почтенный предок мой, дон Рамиро де Лумаро, герцог Сарский. В честь него всех первенцев рода нашего и называют на первую букву священного имени предка да назначают хранителями Золотых врат.

Мало, очень мало людей в княжестве, кто знает истинную причину того, почему наследные герцоги Сарские являются хранителями Королевских врат. Оно, конечно, верно, что раз хранишь Королевские ворота, так и за всю столицу в ответе. Ан нет! Ведь только дон Рамиро слышал последние приметы, по которым можно узнать истинного короля.

Так! Главное не волноваться! Это ж до чего я додумался! Что мне, дону Риго, выпала честь лицезреть возвращение истинного владыки Сарана! Да быть этого не может! Сейчас задам я вопросы и отправлю самозванца в тайную канцелярию, аккурат под грозные очи хранителя Большой королевской печати, пресветлого нашего герцога, дона Лумо де Веньялло. Только надо спросить сначала. Я делаю знак страже разойтись.

Подхожу к незнакомцу. Еще, может, и не поймет меня. Если он из Саваньи или Барио, то их говор столько слов из ромейского заимствовал, что южан понимают с пятого на десятое. Обращаюсь к нему. Нет, говорит хоть и с характерным придыханием в «рэ» и «ди», но сносно. Глаза зеленые, зрачки прищуренные, через переносицу и левую щеку шрам проходит, старый уже. Видать, мечом али копьем в глаз целили, да шлемная полумаска спасла.

Дон Федерико аж чуть из туники и штанов своих с кисточками на икрах не выпрыгнул. Наедине! Со святотатцем! А потом смекнул. Дон Федерико тоже из старого рода, что родословную свою от древнего рода Наверро ведет. Может, и знает он кое‑что о последнем слове короля‑ванда. На гвардейцев прикрикнул: дескать, хочет дон Риго поговорить со смутьяном, а остальное не ваше собачье дело.

– Скажите мне, сударь, – обращаюсь я к нему, когда мы порядочного отошли от гвардейцев. – Знаете ли вы, чрез какие врата въехали в столицу нашего княжества?

В зеленых глазах отражается явное непонимание моего вопроса. Такое сыграть невозможно, даже опытному жонглеру невозможно. Или все‑таки нет?!

– Знайте же, сударь, что вы въехали в славный город Талбек чрез Королевские врата. Что вы можете сказать в свое оправдание?

Какое‑то время в зеленых глазах тлело только прежнее непонимание. Лицо же еле заметно дрогнуло, и застарелый шрам четко проступил на щеке. Было ли в пророчестве что‑то о шраме? Точно не было. Тогда неясно, зачем Мэнгеру посылать человека с такой ясной приметой. Опять же, обратимся к науке логике, что великий Аристогор изобрел. Если в пророчестве ничего не говорится о шраме, значит человек со шрамом не тот, о ком говорит пророчество. Так или не так? Кажется, я начинаю путаться. И кончики пальцев будто немеют.

– Скажите мне, сударь, откуда вы прибыли?

– Я прибыл из Каррлдана, – отвечает брат‑воин.

– Хорошо, а к нашему славному соседу вы прибыли из каких краев?

– Из Мэнгера, – так же спокойно отвечает брат‑воин.

Перед моим мысленным взором расстилается карта нашего княжества. Совсем новая, ее рисовал картограф в прошлом году, ромей по происхождению, но уроженец Сарса, земляк, стало быть, мой. Из благородных, ясное дело, другому бы и не поручили дело государственной важности. Карта. Я мысленно представляю его путь, прикидываю стороны света. С севера. «Будет путь его с севера».

– Скажите, сударь, вы посвящены в духовный сан?

– Нет, – отчеканил он, как клинком рубанул.

– А отчего же вы надели облачение брата‑воина? Вам ведь известно, как относятся к братьям‑воинам у нас, на юге. Удивляюсь, как вас еще не вздернули простолюдины.

– Я хорошо платил в ваших корчмах, не задирал путников, не напивался допьяна и не задерживался на одном месте подолгу.

Да, отвечает как солдат.

– А зачем вам вообще понадобилось надеть сие облачение?

– Я думал, оно мне поможет беспрепятственно проехать через переправу на реке.

Ага, это он, видно, близ замка дона Роны переправлялся. Самое узкое место. У моста – всегда кордон из братьев‑воинов, а в двух полетах стрелы – застава.

– У вас были с собой какие‑то бумаги, подорожные?

– Нет.

– Так как же вы, сударь, думали проехать без подорожных, пересекая границу двух держав, коие… – Я замялся: тема была скользкая.

Ни мы, ни наши соседи, ни тем более Мэнгер не признавали взаимную враждебность. Все как всегда делали вид, что ничего не замечают. Ладно, но как же дон Рона пропустил его в монашеской тунике с крестом, что за полет стрелы виден. Тоже вопрос. Одни вопросы. Однако мы отклонились от основной канвы беседы.

– Если вы не брат‑воин, то кто же вы, сударь? Какого вы рода? Благородного али низкого? Если благородного, то были ли вы опоясаны и кто вручил вам меч?

Он молчит и пожимает плечами. Странно. Может быть, он просто не в своем уме? Тронулся на почве войны или переболел желтой сыпучкой, от нее тоже бывает – человек умом двигается.

– То есть, иными словами, вы не знаете, кто вы и зачем вам надо ехать на юг?

– Именно так, благородный дон, – отвечает лжебрат‑воин.

– Хорошо. Так как вам все‑таки удалось перебраться через Великую Донну[4]?

Он непонимающе смотрит на меня. Нет, определенно, если бы его даже папская канцелярия готовила, то не смог бы он сделать такую мину.

– Через Рур! – поясняю я.

Он опять непонимающе смотрит на меня. Святой Арий, святая Анна, святой Иероним, помогите мне, вразумите меня, или сам я тут умом тронусь!

– Я, благородный дон, перебил всю охрану моста и далее въехал на земли вашего соседа.

– Кто‑нибудь из благородного сословия видел вас и может поручиться за вас, что вы действительно таким образом пересекли границу Мэнгера и Каррлдана?

– Едва я пересек мост, мне встретился благородный дон, облаченный в дорогие одежды. Он был на пегом жеребце в яблоках и…

– Сударь, мне все больше и больше кажется, что вы не в своем уме. – Потомственный коневод победил во мне потомственного хранителя Золотых врат. – Не нужно принадлежать к благородному сословию, чтобы не знать, что такой масти не бывает. Как может быть конь пегий да еще в яблоках? Вы бы еще сказали, что он был верхом на единороге или на мантикоре.

Я улыбаюсь, а внутри себя будто слышу, как звонит – нежно, но настойчиво – хрустальный колокольчик. У меня так бывает, когда я что‑то важное упускаю из виду. «И встретит его Смерть, и будет провожатым его до родных земель, и в награду заберет коня его». Ага, вот сейчас и проверим: Смерть это была или плод его выдумок. Похоже, парень или совсем заврался, или окончательно повредился рассудком.

– А скажите мне, сударь, а та… гм, – презрительно фыркаю, – кля… кобыла, – поправляюсь, – на коей вы въехали во врата, вы на ней ехали к нам из самого Мэнгера?

– Нет, благородный дон, эту кобылу мне продал купец по прозвищу Микка Кривой на постоялом дворе «Харчевня старого кабана».

Святой Боже и Сын Его! Я знаю этого торгаша‑проходимца! В прошлом году его били кнутом на ярмарке как мошенника. Кажется, по жалобе кого‑то из членов магистрата. Воин не врет. И постоялый двор я этот знаю – там действительно поблизости больше негде лошадь приличную раздобыть. Это совсем рядом с землями, что перешли с приданым моему отцу от рода моей матери. Как же мне не знать эту харчевню, если пять лет назад из‑за земли там была судебная тяжба с моей вотчиной. Господи! Так врать нельзя! И Микка, нечего искать, – он продал ему эту дохлятину. И ведь если поехать, Великий Боже, можно найти облепленный мухами труп его павшего коня, если кто ушлый уже не забрал да не продал на живодерню на жилы и кожу.

«И даст кобылу огненную, как время его, что настанет, едва въедет он в столицу путем короля. Будет он ни молод, ни стар, ни высок и ни низок. Не будет знать он ничего о своем роде и племени, вовсе не будет ничего знать, ибо путь его издалека и он и ему самому неведом». Все это я с детства помню. Это первое, что заставляют учить наследников Сарса после молитв.

– Так все‑таки, сударь, почему вы въехали через Королевские врата?

– Потому что прочие были закрыты по неведомой мне причине.

Мы стоим на ступенях, что ведут на средний крепостной уровень, отсюда хорошо видно, что Главные врата открыты и решетка поднята.

– Взгляните, сударь, – указываю ему на Главные врата. – Решетка поднята.

– Ворота и сейчас мне кажутся плотно затворенными, а изнутри крепости я вижу, что и решетка опущена.

– О Боже! – это я прямо вслух восклицаю, потому что в голове моей будто колокольный набат звучит последняя, самая главная строчка пророчества: «И въедет он в Золотые врата, ибо все другие дороги будут для него закрыты. Смерть – его провожатый, рок – его попечитель, я, король‑ванд, так говорю, умирая». После этих слов мой славный предок закрыл глаза Ательреду, последнему королю Сарана. «Последнему», – крутится у меня в голове.

Интересно, что подумали дон Федерико и гвардейцы, когда я опустился на колено и, молитвенно сложив ладони, протянул их «святотатцу». Что подумал этот счастливый от надежды на продолжение рода грозный смутьян, дон Федерико? Какими глазами гвардейцы смотрели на то, как «святотатец» берет мои руки в свои?.. Дальше все было так, как и положено издревле. Я подымаюсь с колена, вынимаю из ножен свой фамильный меч, протягиваю ему на вытянутых руках, он берет его лишь на мгновение и тут же возвращает со словами: «Благородный дон, служите только Господу Богу и мне». Что‑то горячее начинает течь по моим щекам. Святой Арий! Это же слезы!

«Государь!» – я не выдерживаю и опускаюсь на оба колена, хотя мои предки еще при Ательреде имели неоспоримое право даже перед королем и патриархом вставать только на одно колено. «Государь! Государь наш вернулся!» – словно бы со стороны слышу я свой громкий голос.