Обязательное — значит грамматическое

 

У каждого языка есть грамматика. А это значит, как мы теперь понимаем, что в каждом языке есть такие особые правила, которые заставляют говорящих сообщать то, что в этом языке считается обязательным — то есть грамматическим. Причем от желания говорящих это совершенно не зависит: грамматика их об этом не спрашивает.

Допустим, мы решили рассказать о каком-то событии. Оказывается, помимо того, что мы сами хотим о нем рассказать, говоря на том или ином языке, мы обязаны (просто чтобы это было правильное предложение на данном языке!) сообщить что-то о времени события (в прошлом или в настоящем оно произошло, давно в прошлом или не очень давно, окончилось оно или всё еще продолжается), о числе его участников, о том, были это люди или не люди, мужчины или женщины; или о том, наблюдал ли это событие сам говорящий, или ему об этом кто-то рассказал, и т. д. и т. п. Что именно из этого списка мы обязаны сообщить — зависит от конкретного языка, на котором мы говорим. Даже на примере одного короткого русского и английского предложения мы видели, что различия между языками могут быть довольно большими.

Главное, чем языки отличаются друг от друга, — это то, что грамматика каждого языка заставляет нас делать. Языки отличаются друг от друга не тем, что на одном языке о чем-то можно говорить, а на другом нельзя: давно известно, что на любом языке в принципе можно выразить любую мысль. Дело обстоит иначе: языки отличаются друг от друга теми сведениями, которые, говоря на каждом из них, нельзя не сообщать — то есть, иными словами, тем, о чем на этих языках сообщать обязательно. В нашем столетии эта мысль была отчетливее всего сформулирована знаменитым русским лингвистом Романом Осиповичем Якобсоном.

Теперь самое время выяснить, какие же именно сведения заставляют нас обязательно сообщать грамматики разных языков (лингвисты обычно говорят в этой связи о грамматических значениях — ведь они входят в грамматику каждого языка).

Для существительных такими значениями чаще всего являются привычные нам число, падеж, род.

 

Грамматическое число

 

Число является обязательным и в русском, и в английском, и во многих других языках. В первую очередь оно обозначает количество, то есть сколько предметов — один или много — обозначает данное слово: письмо — письма, ребенок — дети, конфета — конфеты и т. д. В каких-то случаях нам, безусловно, хотелось бы не уточнять количество, ну, например, говоря: «Мама, я хочу конфету» — или: «Я хочу конфет» — ведь не всегда заранее знаешь, окажутся ли они вкусными. Но языки — и русский, и английский, и французский — здесь одинаково строги: по отношению к числу действуют правила обязательности, так что ничего не поделаешь — или один, или много. А что такое много? Много — это два или больше. В некоторых языках есть специальное двойственное число (кстати, о двойственном числе в древнерусском языке мы уже говорили в первой главе), совсем редко — тройственное; кроме того, в некоторых языках (например, в Дагестане или в Полинезии) специальной формой может обозначаться несколько предметов — кроме единственного и (обычного) множественного там есть еще, так сказать, «несколькное» число — множественное «небольшого количества».

Но, конечно, из редких значений числа самое известное и изученное — двойственное. Оно было во многих древних индоевропейских языках (санскрите, древнегреческом, старославянском), но со временем исчезло почти во всех их потомках; осталось оно в двух славянских языках — словенском (это южнославянский язык, на нем говорят в самостоятельном государстве Словения, образовавшемся недавно из самой северной республики бывшей Югославии) и лужицком (это западнославянский язык, на котором говорят в небольшой области на востоке Германии). Из других языков двойственное число сохранилось, например, в корякском, ненецком; есть двойственное число и в таком крупном мировом языке, как арабский.

И всё-таки почему же таким распространенным оказалось именно двойственное, а не тройственное или нигде почему-то не засвидетельствованное пятерное, шестерное, семерное? Дело в том, что в жизни человека очень многие предметы встречаются парами, — например, многие части его собственного тела: руки, ноги, глаза, уши, губы, ладони, пятки (да и это далеко не всё!). Кроме того, раз есть много парных частей тела, то и многие предметы и части одежды оказываются парными — рукава и рукавицы, всякая обувь или, например, коньки и лыжи, некоторые украшения (например, серьги). Своих соседей-животных человек тоже воспринимал, как себя самого, — те же два уха, два глаза, два крыла, две передние и две задние лапы. Да ведь и неодушевленные предметы оказывались похожи на людей! У них обычно две стороны, или два бока — правый и левый, есть верх и низ (опять два!), перед и зад. А те предметы, которые человек изобретал и изготавливал сам, он тем более старался приспособить к себе, чтобы их было удобнее использовать: так появлялись, например, две ручки у плуга, две створки дверей, ставен, ворот, два весла и прочее. И в древних представлениях о мире устанавливалась магическая парная симметрия: день и ночь, белое и черное, добро и зло, мужское и женское, солнце и луна, небо и земля (ведь мы с вами до сих пор говорим не только «Между двух огней», но и «Между небом и землей»), а в сказках злые колдуны «уравновешиваются» добрыми волшебниками и ведьмы — феями.

Конечно, парные предметы — вот что стало причиной того, что в человеческом языке появилась и стала такой значимой именно форма двойственного числа. Там, где двойственное число пропало, всё равно обязательно есть специальные слова, такие, как оба, пара, чета (а в английском, например, both, a pair of и др.). Но вот что интересно: в корякском языке — языке, как мы знаем, с двойственным числом — именно при обозначении парных предметов оно как раз и не используется! Так что, если мы говорим по-корякски:

По улице идут дети (вдвоем; это слово, конечно, добавляется

только в русском переводе), —

число будет двойственное — детей именно двое, а не просто много, а если добавим:

Один мальчик спрятал руки в карманы, —

то, хотя рук тоже две (и карманов — два), число будет — просто множественное: наверное, корякский язык решил, что рук, дескать, и так ясно, что две, — и «сэкономил».

Теперь поговорим о множественном числе. С ним тоже не так всё просто. Ведь в действительности не только не всё хочется считать, но и не всё возможно посчитать, а в языках с обязательным числом — всё равно приходится. Приходится ставить в единственное и множественное число имена действий и ситуаций (вздох — вздохи, сон — сны, работа — работы и т. д.), веществ (сок — соки), даже сами множества (толпа — то´лпы, заросль — заросли) да еще запоминать, что это значит, а это непросто, потому что здесь грамматика часто начинает капризничать и происходит полнейшая путаница: единственное употребляется вместо множественного, множественное вместо единственного, а в каких-то случаях одно из чисел не употребляется вовсе — помните, наверное, из уроков русского — ножницы, сани, грабли, листва, солома? Или из уроков английского — oats («овес», только множественное), wheat («пшеница», только единственное), advice («совет», только единственное)?

По-русски мы говорим:

Ну и студент нынче пошел! —

в единственном числе, а имеем в виду, конечно, много студентов. Или:

В дверь стучат;

У нас гости.

В дверь, конечно, при этом стучать может только один человек, да и гость тоже может быть только один, но мы привыкли к такому употреблению — с точки зрения русского языка оно совершенно правильно, тогда как, например, В дверь стучит — вообще по-русски нельзя сказать, по крайней мере про живое существо. Да и знаменитое Ходят тут всякие обычно тоже ведь адресовано кому-то одному, вполне определенному. А вот, например, в турецком языке, чтобы правильно сказать Я люблю цветы, лучше употребить слово цветы в единственном числе (хотя множественное число у этого слова тоже есть). Зато по-турецки в таком, например, предложении, как Все дети одновременно подняли голову, у слова голова не может быть единственного числа (как это допускается в русском, английском, французском) — число должно быть только множественное (детей-то много, и у каждого — своя голова!). Мы с вами уже не должны этому удивляться — мы знаем, что правила употребления числовых форм очень причудливые и разные в разных языках. Одно дело — сколько предметов на самом деле, один или много, и совсем другое дело — как распоряжается сообщать об этом грамматика языка.

 

Падеж и падежи

 

Теперь поговорим о том, зачем языку падежи. Будем считать, что всякое предложение описывает какое-то событие, или, как говорят лингвисты, ситуацию. При этом называет саму ситуацию, то есть описывает, что именно случилось (или происходит в данный момент, или еще только собирается происходить), — сказуемое этого предложения, обычно — глагол. А с глаголом-сказуемым связаны разные существительные, и эти существительные называют разных «действующих лиц» (впрочем, не обязательно лиц — это могут быть и предметы, и вообще что угодно) — участников ситуации. Возьмем, например, простую ситуацию, которая обозначается в русском языке глаголом ловить. В ней может одновременно быть несколько участников — пусть это будут «старик», «рыба», «невод». Это разные участники ситуации, и не только потому, что выбранные нами имена существительные обозначают непохожие друг на друга существа и предметы, но и потому, что они в этой ситуации делают совершенно разные вещи — так сказать, играют разные роли, совсем как на театральной сцене. Старик в нашей ситуации — самое активное действующее лицо, он единственный что-то в прямом смысле делает, а в своей деятельности он использует невод. Невод, следовательно, выполняет другую роль — роль инструмента для старика. С помощью невода старик специальным образом воздействует на совершенно пассивную рыбу (точнее, рыб — здесь по-русски опять-таки единственное число подразумевает множество!) — рыбы эти вообще ничего специального не делают, может быть, они даже не подозревает о существовании старика, который собирается их поймать. И вот эти-то разные роли язык и выражает с помощью разных падежей — именно для этого в языке падежи и нужны. В русском языке в таком, например, предложении все роли будут различаться:

Старик ловил неводом рыбу.

Здесь самая главная, активная роль (роль старика) обозначена самым главным — именительным падежом; пассивная роль (роль рыбы) — винительным падежом, а роль инструмента — творительным. Мы могли бы взять других участников этой ситуации, например: «мальчик», «сачок», «бабочка». Участники другие, и деятельность их другая — ведь бабочек ловят совсем не так, как рыб, но роли у них, согласно русскому языку, оказываются такими же: активная, пассивная и инструмента, поэтому падежи в этом новом предложении будут теми же:

 

Мальчик ловил сачком бабочку.

Им. п. Твор. п. Вин. п.

 

Кроме того, мы можем взять совсем другую ситуацию, — например, ситуацию еды, вот такую:

Африканцы едят просо руками.

Здесь происходит нечто уж совсем непохожее на всё предыдущее, и тем не менее, роли участников этой ситуации совпадают с теми, о которых мы говорили прежде: африканцы — активный участник (именительный падеж), просо — пассивный участник (винительный падеж), руки — своеобразный инструмент для еды (творительный падеж). Как видите, с точки зрения русского языка есть определенное сходство в том, как используются руки при еде, сачок и невод при ловле, или — в том, что происходит с просом при еде, а с рыбами и бабочками — при ловле.

Всё это, пожалуй, действительно напоминает распределение ролей в старом театре, где у каждого актера было строго закрепленное за ним амплуа, то есть тип ролей, которые он всегда играл. Один был трагик, другой, наоборот, комик, третий — злодей, были красавицы, которых обычно в пьесах похищают злодеи, герои-красавцы, которые спасают красавиц и совершают подвиги, и так далее. Пьесы игрались разные, а амплуа всё равно сохранялись — независимо от того, какие там действующие лица и что происходит. Просто перед тем, как играть пьесу, актерам нужно было договориться, кто в ней злодей, кто красавица — и т. п. Например, в сказке «Белоснежка и семь гномов» есть красавица (Белоснежка), герой-красавец (ее жених) и злодейка (мачеха); в «Руслане и Людмиле» тоже есть красавица, герой и злодей, и в «Красной Шапочке» волка, конечно, играл бы актер с амплуа злодея, а девочку — актриса с амплуа красавицы. Не правда ли, похоже? Меняются пьесы — как меняются ситуации или предложения, а набор амплуа, то есть типовых ролей, — как и набор падежей в языке — остается постоянным.

Чем больше в театральной труппе актеров с разным амплуа, тем больше у театра возможностей, ведь это значит, что одному и тому же актеру не придется играть в одном спектакле разные роли. Так и в языке: если в нем мало падежей, им приходится обозначать «склеенные» роли — например, один и тот же падеж может обозначать и роль адресата (тот, кому что-то дается, говорится и т. п.), и роль инструмента (именно так происходит в немецком или древнегреческом языке).

Легко себе представить театральные трудности: нужно играть пьесу, а в ней роль совсем не похожа на привычные амплуа: например, кто возьмется сыграть Колобка или, скажем, Винни-Пуха? Не герой и не злодей! Тогда режиссер обычно выбирает или актера с близким амплуа, или просто самого способного, разностороннего актера и поручает это ему. При этом, конечно, может случиться, что разные режиссеры сделают разный выбор, — в любом случае спектакль состоится. Удивительно, но именно так и происходит с падежами в языке.

В качестве простого примера мы возьмем ситуацию, которую описывает глагол видеть, и поговорим о ее главном участнике. Какова его роль в этой ситуации? На самом деле она ни на что не похожа. Она не похожа на активную роль деятеля, которая в русском языке выражается именительным падежом, — ведь, когда человек видит, он ничего не делает. Заметим, что она не похожа и на роль пассивного участника ситуации — такого, как рыба, которую ловят, — потому что рядом с таким пассивным участником всегда предполагается активный, который на него как-то воздействует, а тут этого нет — человек видит сам, его никто не заставляет. Она не похожа и на роль адресата, или «получателя», как в предложениях дал мне, помог ему и под.

И всё-таки все языки мира (а именно они являются здесь Главными Режиссерами) решили, что если эта роль и похожа на какую-то другую, то выбирать нужно из двух — деятеля и адресата, потому что с другими, такими, как, например, роль инструмента, или места, или времени, у нее совсем нет ничего общего. И вот русский язык признал ее наиболее близкой к роли деятеля и «поручил» именительному падежу (мальчик видит, я вижу и т. п.). А такие языки, как аварский, лезгинский или грузинский, сочли, что лучше всего отдать эту роль падежу адресата (например, дательному): когда человек видит, он как будто бы получает то, что видит, воспринимает видимое им (в этих языках скажут мне вижу, мне боюсь, мне радуюсь, мне надеюсь, мне люблю и т. п.). Впрочем, и по-русски ведь тоже часто говорят так:

Мне видно/страшно/радостно/приятно —

а это значит, что и русскому языку бывает не чужда такая режиссерская логика. А вот для современного английского языка подобные «адресатные» конструкции совершенно не характерны: в древнеанглийском они еще были, а потом почему-то полностью исчезли. Об этих конструкциях мы еще поговорим немного позже, когда речь пойдет про дательный падеж.

Роль существительного в предложении, как мы уже сказали, зависит от глагола-сказуемого. Однако его может вовсе не быть в предложении, и тем не менее, говорящий легко «угадывает» роли и восстанавливает смысл предложения. Делает он это именно благодаря падежам, которые тогда становятся просто незаменимыми. Например, нам с вами, знающим русский язык, совершенно ясна расстановка ролей в таких безглагольных предложениях, как:

Срочно денег!;

Кто кого?;

Огнем и мечом;

Каждому — свое.

Вспомним и абсолютно понятные говорящему на русском языке пословицы типа:

В Тулу — со своим самоваром.

Правда, в этом случае определить роль существительного нам «помогает» еще и предлог, но вот, например, древние греки формулировали свое похожее изречение, которое выглядело так:

Сову — в Афины, —

без предлога (слово Афины в этой пословице стояло просто в винительном падеже; на всякий случай стоит объяснить, что сова — любимая птица богини Афины, в честь которой был назван город Афины, так что везти ее в Афины, сами понимаете, было совершенно лишним).

Сколько же падежей бывает в языках мира? Во-первых, не меньше двух, ведь один падеж для всех существительных — это всё равно что падежей нет вовсе, потому что в этом случае все слова стоят в одной и той же падежной форме. Именно такая ситуация, как мы знаем, имеет место в английском или французском языках (правда, только с существительными, — местоимения в этих языках по падежам изменяются).

Чтобы лингвисты признали в языке число, род, время, падеж грамматическими и, следовательно, достойными включения в грамматику, каждая из этих категорий должна уметь принимать и выражать разные значения: число — единственное и множественное, время — прошедшее, настоящее, будущее и т. п. Только тогда формы слов окажутся противопоставлены по этим значениям; таким образом, минимальное количество падежей в языке с падежами — два (основной — именительный падеж и падеж для всех остальных ролей, или, как еще говорят, прямой и косвенный). Такая падежная система существовала, например, в старофранцузском языке. Три падежа имеются в арабском и румынском языках, четыре — в немецком, пять — в древнегреческом, шесть — в турецком и в русском (по той системе подсчета, которая принята в школьных учебниках русского языка, а лингвисты считают, что в русском языке по крайней мере восемь или девять падежей), семь — в латинском (если считать самые редкие латинские падежи, а «обычных» падежей в нем тоже получается пять) и т. д. Приведенные примеры могут навести вас на мысль, что посчитать число падежей в языке не всегда бывает так уж просто — это действительно так, но у лингвистов есть способы преодолеть подобные трудности.

«Среднее» число падежей в языке — пять-шесть. Однако бывают языки, в которых есть и двадцать, и тридцать, и даже больше падежей. Как такое возможно? Откуда берется столько ролей? Дело в том, что во всех этих языках существуют особые сложные способы для указания положения предмета в пространстве (системы пространственной ориентации), и это происходит за счет введения разных дополнительных падежей. О том, как такие системы устроены, мы поговорим немного позже, а пока обратим внимание на то, что система падежных ролей «разбухает» всегда только в одной определенной зоне — не потому, что вместо одной роли — например, инструмента или адресата — возникает две или три, а только потому, что добавляются способы точного указания на местонахождение и направления движения участников ситуаций.

Такие системы характерны прежде всего для финно-угорских языков (финского, эстонского, венгерского и др.) и для языков горного Дагестана. Например, в финском языке пятнадцать падежей, в лезгинском — восемнадцать, а в родственном ему табасаранском языке падежей рекордное число — сорок шесть. Больше, кажется, нет ни у одного языка в мире. Иногда лингвисты связывали такую детально развитую систему пространственной ориентации с горными условиями, в которых живут говорящие на этих языках: такие дополнительные признаки, как «находиться выше/ниже», «находиться впереди/сзади», «находиться вплотную к/не вплотную к» и т. п., становятся там особенно важными. Впрочем, мы видели, что сходные системы (хотя, может быть, и не такие детальные) есть и у других народов, живущих далеко от гор.

Теперь надо сказать несколько слов о том, какие бывают падежи в языках мира.

Самый главный падеж — конечно, именительный (он же — номинатив). Если мы просто думаем о каком-нибудь предмете (вне связи с его конкретной ролью) или хотим ответить на вопрос «Как это называется?», то мы обязательно используем номинатив. Кроме того, номинатив во многих языках мира используется для обозначения роли одного из участников в стандартной ситуации «активного воздействия»: когда кто-то кого-то (или что-то) догоняет, ловит, ищет, берет, бьет, гнет, режет, варит, ест, строит, лепит и т. п. Как вы думаете, какой именно роли в этом случае соответствует номинатив? Вы, конечно, сразу скажете — роли активного участника. Действительно, для русского языка это именно так и есть; и для очень многих других языков мира — тоже. Но, оказывается, так бывает совсем не всегда. В немалом количестве языков мира номинативом обозначается как раз вторая роль в этих ситуациях — роль пассивного участника, такого, который подвергается воздействию активного (в языках типа русского он обычно выражается винительным падежом, или аккузативом). А каким же падежом — спросите вы — выражается тогда роль активного участника, если номинатив уже «занят»? Оказывается, для этой роли используется особый падеж, который больше никакие другие роли не выражает. Он называется эргатив, а языки с такой логикой распределения ролей — эргативными языками. Уточним еще раз, что эргатив соответствует не любому употреблению номинатива в языках типа русского, а только такому, когда номинатив выступает в паре с аккузативом и выражает особую роль активного участника, воздействующего на другого участника, изменяющего его. Например, если мы будем переводить на разные языки такие два русских предложения:

Коза убежала

и

Мальчик поймал козу —

то при переводе первого предложения слово коза окажется в номинативе в любом языке (если там вообще есть падежи), а вот при переводе второго предложения все языки разобьются на два класса: в таких языках, как русский, в номинативе будет мальчик, а в эргативных языках мальчик окажется в эргативе, а коза — в номинативе (если бы мы захотели передать такую конструкцию по-русски, у нас бы получилось что-то вроде Мальчиком поймано коза).

Эргативных языков на земле довольно много. К ним относится большинство языков, распространенных на Кавказе (дагестанские, грузинский, черкесский), многие австралийские языки, чукотский и корякский, хинди (один из немногих индоевропейских эргативных языков). В самой же Европе эргативный язык только один — это загадочный баскский язык.

Дательный падеж — тоже довольно частый в языках. Он хоть и называется «дательным», но обозначает не роль «давателя», а, как мы уже говорили, прежде всего роль «получателя», «адресата» (дать кому, послать кому, сообщить кому). Во многих языках, однако, он расширяет свои «амплуа» и обозначает, кроме того, «получателя чувств и впечатлений» — то есть того, кто их испытывает или воспринимает; нам уже приходилось говорить об этом. В русском языке такой дательный падеж встречается часто — либо наряду с именительным, либо даже как единственный вариант, ср.:

Мне нравятся кокосовые орехи. — Я люблю кокосовые орехи.

Мне страшно в темноте. — Я боюсь темноты.

Мне здесь холодно. — Я здесь мерзну.

Отсюда мне всё будет видно. — Отсюда я всё увижу.

Мне не кажется это новым. — Я не нахожу это новым.

Мне трудно во всем этом разобраться. — Я с трудом во всём этом разбираюсь.

Мне весело от этой мысли. —?

Мне грустно, что ты уезжаешь. —?

Легко заметить, что даже в том случае, когда существуют оба варианта, они значат не совсем одно и то же. В конструкциях с дательным падежом от «меня» как будто меньше зависит: обстоятельства «сами» складываются таким образом, что «мне приходится» (кстати, еще одна характерная конструкция, «не переводимая» в номинатив) думать и чувствовать так, а не иначе. Нет, не случайно всё-таки в русском языке номинативу досталась роль активного деятеля: хоть и приходится ему часто выполнять совсем другую работу, а истинная его природа всё равно заметна. Лингвисты давно обратили внимание на еще одну конструкцию с дательным падежом, которая тоже есть именно в русском языке (и составляет очень яркую его особенность). Сравним такие пары предложений:

Последнее время я совсем не работаю. — Последнее время мне совсем не работается.

От этих мыслей я не сплю. — От этих мыслей мне не спится.

Всем говорящим по-русски понятно, что во втором предложении в каждой из этих пар (в отличие от первого предложения) человек не делает чего-то (не работает или не спит), так сказать, независимо от себя самого: какие-то внешние обстоятельства ему мешают — совершенно неожиданно и необъяснимо для него.

Дательный падеж в конструкциях чувства и восприятия — особенность не только кавказских и славянских языков (в последних — уже наряду с именительным); он встречается, например, в немецком языке (Mir ist kalt. — «Мне холодно»); во французском, испанском, итальянском такие «неноминативные» конструкции используются уже гораздо реже, в английском — их практически нет совсем. Кажется, что в Европе влияние дательного падежа уменьшается с юга на север и с востока на запад.

Очень часто в языках дательный падеж обозначает владельца объекта или его целое (если объект — часть). Например, во многих славянских языках, французском и немецком говорят, как в русском:

Мне пришили/оторвали пуговицу (то есть «мою пуговицу») —

или:

Я ему все кости переломаю (то есть «все его кости»).

Обычно для обозначения владельца в языках (в том числе и в русском) существуют другие способы (мой; Петин); существует и особый падеж — родительный, или генитив; но когда владелец обозначается дательным падежом, это особый владелец — такой, я бы сказал, неравнодушный к тому, что происходит. Сравните такую пару предложений:

Лиза испачкала Наде тетрадь. — Лиза испачкала Надину тетрадь.

Я думаю, очень легко сказать, в каком случае Надя больше расстроилась: конечно, в первом, ведь это ей испачкали тетрадь! А если испачкали просто ее тетрадь — так, может, она об этом даже и не знает ничего, правильно? В некоторых предложениях дательный падеж владельца по-русски даже обязателен (язык как бы считает, что владелец всегда имеет отношение к тому, что с ним происходит). Например, если мы услышим такое предложение:

Парикмахер постриг мою бороду (вместо: постриг мне бороду),

то сразу поймем, что это, наверное, иностранец говорит. Так только по-английски будет правильно, а по-русски обязательно нужен дательный падеж: не может же человек не знать, что его бороду стригут!

Зато в чешском, польском, французском и немецком, в отличие от русского, можно сказать и нечто вроде Ему блестят глаза (в значении: Его глаза блестят; по-русски мы сказали бы: у него), а в чешском, литовском и латинском языках дательный обозначает и бывшего владельца утраченной вещи, так что в этих языках говорят не У меня, а Мне украли/взяли/похитили что-либо.

Творительный падеж, или, как его еще называют, инструментальный, обычно в языках обозначает «орудие» — инструмент или средство: ударить палкой, перевязать веревкой, приклеить клеем, нарисовать кисточкой (или: красками). Орудие похоже одновременно и на активного деятеля (которому «положен» номинатив), и на пассивный объект (которому «положен» аккузатив), поэтому иногда в языках (в том числе и в русском) эти падежи могут, так сказать, заменять друг друга. Вот несколько интересных случаев — поразмыслите над ними сами:

Я режу мясо ножом. — Мой нож режет мясо. — Мой нож хорошо режет.

(а предложение Я хорошо режу ножом звучит, пожалуй, даже странновато).

Ветер открыл калитку. — Ветром открыло калитку.

Кто-то бросил в окно камень. — Кто-то бросил в окно камнем.

Этот текст правил редактор. — Страной Эндорой правил князь.

Русский язык отличается от многих других языков тем, что в нем творительный падеж распространился очень широко и «захватил» много чужих ролей, в том числе и таких, которые не так уж близки к роли орудия. Творительный падеж может обозначать место, где что-то происходит или по которому кто-то движется, может обозначать время действия и даже — «образец для подражания», ср.:

Он шел лесом;

Он мог часами сидеть на одном месте;

Местами там очень грязно;

Дорога вилась змеей.

Между тем в падежных системах других языков творительный встречается не так уж часто, например, из индоевропейских языков он (не считая славянских) есть только в армянском и в санскрите. Ни классический латинский, ни греческий язык особого творительного падежа не знали.

Есть, конечно, и много других падежей, более редких. Вот, например, вряд ли вы когда-нибудь слышали про такие два падежа, как каритив и транслатив. Оба они встречаются в уральских языках. Первый можно было бы назвать по-русски «лишительным» — он указывает такого участника ситуации, без которого она происходит: если сочетание сапожник без сапог перевести на финский язык, то слово сапоги как раз будет стоять в каритиве. Название второго падежа можно было бы перевести как «превратительный»: он обозначает, коротко говоря, роль того, во что превращается участник ситуации, — например, Разобрали сарай на дрова — или: Шмелем князь оборотился (а в русском у нас опять вездесущий творительный!) и т. д.

Интереснейший падеж, которого тоже нет в современном русском языке, — это звательный, или вокатив; в этом падеже ставится слово-обращение (ведь обращение — это тоже такая роль, сходная, между прочим, с ролью адресата). В русском языке в торжественных случаях «вместо» вокатива можно использовать частицу о: О великий и могучий! О государь! Во многих древних языках — санскрите, древнегреческом, старославянском и древнерусском и других — звательный был полноправным членом падежной системы. В украинском звательный падеж остался до сих пор, а в русском — следы старого звательного видны в таких «окаменелых» формах, как Боже, отче, Господи. Когда у Пушкина золотая рыбка спрашивает:

Чего тебе надобно, старче? —

она тоже использует форму вокатива (я думаю, вы догадались, что номинатив этого слова — старец).

Только что мы сказали, что в современном русском языке вокатива нет. Между тем это не совсем точное утверждение. Действительно, старый вокатив в современном языке исчез, но буквально на наших глазах в нем формируется новый звательный падеж. Правда, он употребляется не со всеми существительными, а только с именами собственными (и тоже не со всеми) и редко выходит за пределы этого небольшого класса употреблений, но зато способ его образования — совершенно исключительный! Падежные формы этого нового русского вокатива образуются не присоединением окончания, как обычно, а отбрасыванием его. Вы уже догадались, конечно, что за формы имелись в виду? Ну да, Миш, Сереж, Маш, мам, пап — не правда ли, настоящий звательный падеж, только не для торжественных случаев.

Но больше всего всё-таки в языках мира разных местных, или локативных, падежей. В русском языке падеж, основной ролью для которого является местонахождение, называется предложным, так как он в этих случаях употребляется с предлогами — обычно на или в. В русском языке система локативных падежей не получила развития — точное указание места и направления русский язык полностью поручил разным предлогам: ведь даже единственный русский местный падеж самостоятельно — то есть без предлогов — не употребляется. Однако в древнерусском языке этот падеж вполне мог еще выступать без предлогов: можно было сказать что-то вроде Онъ есть Новѣ городѣ, имея в виду «Он в Новгороде».

Именно так и употребляются «настоящие» местные падежи в тех языках, где они есть (как, например, в санскрите). Но и все индоевропейские языки в целом не очень охотно поручают падежам такую работу. Выражать место и направление движения в этих языках берутся самые разные падежи с самыми разными предлогами. Например, движение куда-то, в каком-то направлении выражается винительным падежом с предлогом типа в, на и др. (только в древних индоевропейских языках, таких, как санскрит и греческий, можно было обходиться винительным без предлога — помните наш греческий пример Сову в Афины?). А движение откуда-то, из чего-то часто выражается (как в русском) родительным падежом с предлогами из, от, с и др. Только в нескольких индоевропейских языках есть для этого особый падеж — отложительный, или аблатив (прежде всего, в санскрите и армянском; латинский падеж, который в грамматиках называется аблативом, на самом деле с тем же правом мог бы называться и творительным, и местным — слишком во многих разных амплуа выступает он одновременно).

Но в других языках разные местные значения выражаются именно падежами; понятно, что падежей для этого может понадобиться много — по крайней мере, не меньше, чем существует, например, в русском языке разных пространственных предлогов. Так и получается в этих языках особый под-падеж и над-падеж, из-падеж и из-под-падеж, за-падеж и перед-падеж и даже между-падеж. И еще к тому же различается движение по направлению к, по направлению от, а иногда еще и движение мимо или движение вплотную к — и т. п. Например, если мы переведем следующие четыре предложения на почти любой из дагестанских языков (будь то аварский, лезгинский, даргинский или табасаранский — я назвал только самые распространенные), то слово дом каждый раз будет стоять в своем особом местном падеже (зато никаких предлогов не понадобится!):

Змея ползет к дому;

Змея заползла под дом;

Змея проползает под домом,

Змея выползла из-под дома,

Змея ползет от дома.

Пожалуй, приходится удивляться, что при такой системе местных падежей их общее число в самом «богатом» на падежи табасаранском языке оказывается всего сорок шесть (из них местных — около сорока), а не пятьдесят и не сто! Ну а в финском и венгерском языках, как вы помните, местных падежей и того меньше — всего около десятка.

 

Грамматический род

 

Существительные в языках изменяются по падежам и числам, но не по родам. Род — это постоянное свойство существительного — на всю его жизнь в языке. Слова, принадлежащие в языке к разным родам, могут на вид почти не отличаться друг от друга, как, например, русские папа и мама, мышь и конь, так что для иностранца выучить «чужой» род обычно очень трудно. Те из вас, кто изучал французский или немецкий язык, где (в отличие от английского) есть род, прекрасно это знают. Между тем выучить, какое существительное принадлежит к какому роду в языке, совершенно необходимо, если хочешь не делать на этом языке ошибок, — потому что сущность рода состоит в том, что слова разных родов требуют, чтобы связанные с ними соседние слова принимали разные формы. Например, в русском языке, как известно, слово стул мужского рода, а табуретка — женского, поэтому по-русски мы говорим этот стул, но эта табуретка, по-французски наоборот, стул (chaise) — женского рода, а табуретка (tabouret) — мужского, но и по-французски «этот стул» и «эта табуретка» тоже звучат по-разному: cette chaise и се tabouret. И только в таком языке, как английский, где родов нет, слову «этот» (this) всё равно, какое слово стоит с ним рядом — «стул», «книга», «табуретка» или «кенгуру», — во всех случаях оно останется неизменным this. Зависимость от рода существительного (лингвисты называют ее «согласованием по роду») может проявляться у прилагательных, мес<