Рассказы об освящении Имени Божьего

В рассказах этого типа содержится мотив, который впоследствии станет основой одного из наиболее важных повествовательных жанров еврейской литературы Нового времени. Мы имеем в виду рассказы о тайных праведниках – о тех 36 никому неведомых божьих избранниках, без деятельности которых вселенная не могла бы продолжать свое существование. Отметим, что в рассказах о тайных праведниках не всегда используются такие же резкие противоречия между поверхностным, очевидным обликом человека и его настоящей сущностью, как то, что представлено в истории о «соседе по раю». Чаще всего в рассказах о тайных праведниках герой не совершает поступков, кажущихся очевидными грехами, и не имеет выдающихся заслуг; в представлении окружающих он занимает среднее место, не считаясь ни совершенным праведником, ни отпетым злодеем. Подчас его достоинства остаются тем более неведомыми по причине его кажущегося невежества в Торе. Толчком к развитию рассказов такого рода послужила в 18-19 веках деятельность последователей Нового хасидизма; многие из них, начиная с самого Бешта, были в начале своего пути «тайными праведниками», и лишь впоследствии, когда стали известны их выдающиеся особенности, стали духовными лидерами нового движения. Что же касается «36 праведников», благодаря которым продолжает свое существование вселенная, то их личность так и остается неизвестна до конца их жизни. Они так никогда и не оказываются в центре общественного внимания.

Рассказ о представляющемся негоднике, который на самом деле спасает свой город от блуда, представляет из себя яркий пример сюжетов типа «Сосед по раю» и «Тайный праведник». Однако в Книгу хасидов рассказ был включен с конкретной назидательной целью: показать, как человек может поступаться собственной честью и добрым именем, чтобы исполнить волю Господню. Мнимый негодник презираем окружающими; добропорядочные евреи его города считают его закоренелым грешником. Он же продолжает свое дело и творит богоугодные дела, по-прежнему держа их в тайне. Особой важностью в глазах составителя книги в этом случае обладает идея исполнения долга; не случайно о схожем поступке рассказывается в exemplum, в котором полностью отсутствуют элементы сюжета «Сосед по раю» или понятия о тайной праведности:

Ступай, учись у правителя неевреев. Был один епископ, а у него в городе была большая ярмарка, куда в определенные дни собирался народ со всех окрестностей. Собиралось там и много блудниц, а одна из них была главной надо всеми остальными. Сказал епископ своему слуге: «Возьми денег и найми всех блудниц, завтра на ярмарку соберется народ. А когда заплатишь им, сколько они попросят, собери их всех в один дом, предложи каждой удобную постель, дай им еду, питье и шерсть для работы. Сторожи их взаперти и не выпускай, пока не кончится день ярмарки, а потом проводи восвояси». Отправился слуга и обратился к главной над блудницами: «Я дам твоим женщинам, сколько ни попросишь, больше, чем они смогут заработать». Он дал ей, сколько она сказала, собрал всех в одном доме и следил за ними. Когда прошел день ярмарки, он проводил их обратно в город. Так бывало всякий раз, когда накануне дня ярмарки в городе собирались блудницы. А евреям тем более приличествует создать себе ограду и заслон, дабы избежать греха. Ибо велел Господь: «Да не будет блудницы из дочерей израилевых» (Втор 23:18). (Книга хасидов, § 58)

Автором доброго дела в этой истории оказывается христианин, епископ, который дает соответствующее поручение своему подчиненному; его поступок носит открытый, публичный характер. Ему не приходится жертвовать ничем, кроме денег. Но это обстоятельство не влияет на значимость его доброго дела: автор Книги хасидов его одобряет и ставит в пример своему читателю. Поступок епископа сравним с поведением тайного праведника в истории о «соседе по раю», с той разницей, что тайный праведник должен претерпевать позор, чтобы иметь возможность творить добро (и охотно идет на это), тогда как епископ не теряет ничего в глазах окружающих, когда отдает свой приказ о предотвращении блуда.

Истории такого рода, как достаточно длинные, так и совсем короткие, разбросаны по всей Книге хасидов. Отдельную категорию среди них составляют назидательные рассказы о гонениях во времена крестовых походов. Центральным элементом сюжета таких рассказов является тема освящения Имени Божьего, главными героями—евреи, подвергавшиеся страшным испытаниям во время религиозных преследований. Период крестовых походов начался в 1096, более чем на 100 лет раньше, чем была завершена Книга хасидов, но антиеврейские гонения не прекращались на протяжении всего времени, когда создавались вошедшие в книгу рассказы.

Первое сообщение об одном из наиболее сложных сюжетов в этой категории рассказов приписывается рабби Йеуде Хасиду; его сын включил эту историю в комментарий Торы, который сам составил по следам своих бесед с отцом о недельных разделах Пятикнижия:

Случай с одним епископом, который приказал в городе Магенце, чтобы были убиты евреи или же приняли их веру. И послал одного из блуждающих, и сказал: берегитесь, чтобы вам не притрагиваться к достоянию евреев, но [только] к ним самим; кто не крестится—да будет убит. И вот, сказано было евреям. Немедленно, как услышала община, закрыли дома и выбросили из домов на улицу все свое серебро, и золото, и платье. Пока блуждающие были заняты грабежом и добычей, вот, многие из них (евреев) бежали через дворы в дома горожан и спаслись. Услышал епископ об этом, и послал одного из блуждающих, и велел им: не трогайте евреев. Вернулись блуждающие к нему и сказали ему: почему сначала легко [было] тебе и почему в конце трудно тебе? Сказал он им: сначала, все время пока деньги были в их руках, была у них забота, [как бы не] потерять большие деньги и жизнь; и подчинились бы принуждению (креститься). А сейчас денег нет, и уже надоела им жизнь их, и умрут, но не преступят закона своего. И еще, если бы вы не грабили, а сразу убивали, вы бы нашли их всех, старика и юношу, и девушку, и оттого, что часть их крестилась бы, и остальные крестились бы. Теперь же, пока вы были заняты грабежом, юноши и распущенные, и девушки, и юницы бежали, и не осталось никого, кроме стариков и старух, и достойных [людей], которые точно предпочли бы смерть. (Книга хасидов, §1862)

Вполне независимо от того, насколько все элементы этого рассказа следует считать отражением исторического события, весь рассказ в целом проникнут глубоким пониманием психологии людей, захваченных исторической ситуацией освящения Имени Божьего. Необходимо подчеркнуть, что выражение наиболее тонкого понимания психологии мученичества вложено в этом рассказе в уста христианского епископа. Если напасть на евреев, собравшихся вместе и еще удерживающих свое имущество, и потребовать от них под страхом смерти принять крещение, среди них обязательно найдутся достаточно слабодушные, за которыми потянутся и другие. Такими доводами руководствуется епископ, отдавая свои приказания. Однако на деле складывается иная ситуация: евреи лишаются всего своего состояния и имущества; они не могут более рассчитывать построить для себя новую жизнь, окруженные враждебно настроенным населением; молодежь, которой наиболее тяжело отказаться от жизни, уже бежала. Становится очевидным, что в этой ситуации все оставшиеся в еврейском квартале как один смогут выдержать испытание, и погибнут ради освящения Имени Божьего. Епископ не задается целью истребить всех евреев; ему нужно добиться перехода как можно большего числа евреев в христианство. Когда эта возможность оказывается упущенной, он не видит надобности в массовом побоище. Автор вкладывает в уста крестоносцев, спрашивающих епископа о кажущейся непоследовательности его приказаний, талмудическое выражение: почему он запретил то, чего сам требовал вначале? Почему, велев нападать на самих евреев, не прикасаясь при этом к их имуществу, он внезапно берет евреев под свою защиту? Разъяснение психологии мучеников и составляет ответ епископа.

В творчестве германских хасидов мученичество, освящение Имени Божьего, представлено как наивысший духовный долг, как апогей жизненного пути человека. Тот, кто решается на высшую форму самопожертвования во Имя Неба, сам становится свят. В тех случаях, когда возникают трения между привычными нормами нравственности и высшей системой ценностей, связанной с освящением Имени Божьего, преимущество отдается последней. Этот принцип с беспощадной прямотой озвучен следующей историей:

Вот что случилось однажды в час истребления [евреев за веру]. Один епископ сказал евреям своего города: «Пошлите человека туда-то; я поступлю с вами так, как тамошний епископ – с общиной того города». Послали они одного из уважаемых людей общины. Он увидел, что в том городе евреи отреклись от своей веры. Когда он вернулся и его спросили, что там было, он сказал: «Они погибли ради освящения Имени [Божьего]». Расскажи он им правду, они поступили бы также, как и евреи того города. Потому он и сказал им так, чтобы они погибли ради освящения Имени и удостоились доли своей в мире грядущем. (Книга хасидов, §1798)

Мученическая смерть: евреи-еретики идут на смерть на костре ради освящения Имени Божьего. Латинская рукопись, 1349.

¹ Настоящее приложение является переводом главы из книги Йосефа Дана Средневековый рассказ на иврите (ивр.),издательство Кетер, Иерусалим, 1974, сс. 162-187.

² О германском хасидизме и его истории см.: G. Scholem, Ma­jor Trends in Jewish Mysticism, 1954 (3), pp. 80-118, а в русском переводе см. Гершом Шолем, Основные течения в еврейской мистике, перевел Н. Бартман, Библиотека Алия, Иерусалим, 1993, т.1, сс. 119-168; М. Гейдман, Тора и жизнь в странах Запада (ивр.), I, 1896/7; Й. Бер, «Религиозно-социальный контекст Книги хасидов» (ивр.), Цийон 3 (1937/8), сс. 1-50; Й. Дан, Тайное учение германского хасидизма (ивр.), 1967/8, сс. 7-66.

³ G. Vadja, “De quelques infiltrations chrétiennes dans l’oeuvre d’un auteur anglo-juif du XIIIe siécle” («О некоторых христианских заимствованиях в произведениях англо-еврейского автора 13 века», франц.), Archives d’histoire et litt é rature du Moyen Age XXVIII (1961), pp.15-34.

⁴ См. Й. Фрайман, Введение в Книгу хасидов, 1923/4, с. 15.

⁵ Текст «Повести» см. в: Тарбиц, 30 (1960/1), с. 284 (пункт 19); см. также статью о «Повести о жителе Иерусалима», указанную ниже в прим. 8.

⁶ Книга хасидов, § 379; ср. Тарбиц, там же, с. 276, прим. 13.

⁷ См. Тарбиц (прим. 5 выше), с. 287, пункт 26 и прим. 80.

⁸ Caesarius Hiesterbacensis Monachi, Dialogus Miraculorum (Беседа о чудесах, лат.), ed. J. Strange, 1891; см. также J. Dan, “Rabbi Judah the Pious and Caesarius of Heisterbach”, Scripta Hierosolymitanа, vol. XXII, Иерусалим 1971, pp. 18-27; idem, “Five Versions of the Story of the Jerusalemite” («Пять вариантов “Повести о жителе Иерусалима”», англ.), Proceedings of the Ameri­can Academy for Jewish Research, XXXV (1967), pp. 107 ff.

⁹ См. J. Dan, in: C. Roth, ed., The World History of the Jewish People, Medieval Period (Мировая история еврейского народа: Средние века, англ.), II, 1966, pp. 282 ff.

¹⁰ См. Дан (прим. 2 выше), сс. 14 и далее.

¹¹ Там же, сc. 15-16.

¹² См. Дан, прим. 9 выше.

¹³ Г. Шолем, «“Эманация слева” в учении рабби Йицхака а-Коэна» (ивр.), Научное исследование иудаики (ивр.) 2, 1926/7, с. 92.

¹⁴ Й. Мейтлис, «Цикл агиографических повествований о рабби Шмуэле и рабби Йеуде Хасиде» (идиш), Ди голдене кейт (Золотая цепь, идиш) 23 (1955), сс. 218-234.

¹⁵ См. N. Brüll, “Beiträge zur jüdischen Sagen- und Spruchkunde im Mittelalter,” Jahrbücher für jüdische Geschichte und Literatur (Ежегодник еврейской истории и литературы, нем.) 9 (1889), S. 1-77.

¹⁶ J. Dan, “An Early Hebrew Source of the Aqdamot Story” («Ранний источник сюжета “Повести вступительной”», англ.), Hebrew University Studies in Literature, I, pp. 39-46.

¹⁷ Книга премудрости души рабби Эльазара из Вормса, 1875/6, 4 ст. 2,6 ст. 4 и др.

¹⁸ См. Тарбиц, 30 (1960/1), сс. 274-275.

¹⁹ См. Й. Мейтлис, «Древние сюжеты Книги историй: Что вошло и что не вошло в ранний сборник историй на идише» (ивр), Йеда ам (Фольклор, ивр.), 11 (1966), сс. 60-65.

²⁰ Пример этому см. в первоисточнике на иврите: Мера справедливая, гл. 69 («Суд в Познани»). Представленный там текст является развернутой версией «Повести о жителе Иерусалима», встречающейся в писаниях германских хасидов.

²¹ См. об этом: G. Scholem, On the Kabbalah and Its Sym­bolism (О каббале и ее символах, англ.), 1965, pp. 158-203.

²² Й.Дан (прим. 2 выше), сс. 88-94.

²³ Примеры из Книги хасидов, § 1.

²⁴ Книга хасидов, §§ 5-6.

²⁵ Книга хасидов, §§ 52-53.

²⁶ Brüll (прим. 15 выше), сс. 1-71.

²⁷ См. Тарбиц (прим. 5 выше), с. 287 и примечания там.

²⁸ Там же, сс. 278-279.

²⁹ Там же, сс. 288-289.

³⁰ Ср. А. Еллинек, Бет а-мидраш, 1966/7 (3), 6, с. 140.

³¹ См. Шолем (прим. 13 выше).

³² Brüll (прим. 15 выше), сс. 25-26.

³³ Книга премудрости души рабби Эльазара из Вормса, изд. 1875/6, лист 6, ст. 4.

³⁴ См. Й. Мейтлис, «Ранние рассказы из Книги сказок на идиш и из других источников», Йеда ам (Фольклор, ивр.), 11 (1966), сс. 60-62.

³⁵ Для разбора этого рассказа, равно как и других историй, приводимых в настоящей статье, я в немалом полагаюсь на материал лекций об этическом учении германских хасидов проф. Й. Тишби.

³⁶ Подробно об этом см. у: B. Heller, “Gott wünscht das Herz…,” Hebrew Union College Annual, IV(1927), pp. 365-404.

³⁷ Рассказ о пастухе приводится в той части Книги хасидов, автором которой, видимо, был отец рабби Йеуды – рабби Шмуэль Хасид. Отметим, однако, что комментарии рабби Йеуды к молитвам основаны на идеях рабби Шмуэля, так что трудно предположить, что между отцом и сыном существовали разногласия в этом отношении.

ПРИЛОЖЕНИЕ 4 (К ЧАСТЯМ 7-8)

«СОСЕД ПО РАЮ» В КНИГЕ ХАСИДОВ: ОБ ИДЕЙНОЙ ПОДОПЛЕКЕ ОДНОГО ФОЛЬКЛОРНОГО СЮЖЕТА ¹

Тамар Александер

Когда фольклор становится частью определенной системы идей, развитие фольклорных сюжетов приобретает специфический характер. В настоящей статье мы хотим указать на точки соприкосновения между историей одного распространенного сюжета и идеями германских хасидов, и таким образом выявить те изменения в деталях этого сюжета, которые были связаны с влиянием образа мышления хасидов.

Германский хасидизм – религиозно-социальное движение, возникшее среди евреев Германии конца 12 – начала 13 веков². Основы этического учения и элементы теологии германского хасидизма содержатся в Книге хасидов, наиболее важном произведении, составленном представителями этого движения³. Взаимосвязь между повествовательной формой изложения, с одной стороны, и теологическими и этическими принципами, с другой, проявляется не только во влиянии теологии на художественные особенности того или другого отдельно взятого предания, вошедшего в Книгу хасидов, но и в самом наличии такой книги, в которой представлен как единое целое текст, состоящий из рассказов, этических предписаний и теологических рассуждений. Никак нельзя сказать, что Книга хасидов посвящена исключительно вопросам этики или теологии, она охватывает различные аспекты повседневной жизни евреев средневековой Германии. Содержание книги насыщено реалиями той эпохи. Поэтому неудивительно, что, помимо исследователей теологии и этики⁴, Книгой хасидов продолжают интересоваться специалисты в области истории и социальных наук⁵. Однако ученые лишь изредка придают должное значение тому, что Книга хасидов является сокровищницей рассказов, преданий и притч, поэтому крайне редко делаются попытки проанализировать художественную форму содержащихся в книге историй, несмотря на то, что именно форма, в которой подается сюжет, отражает идеологию движения в целом⁶.

У нас нет возможности выяснить, почему германские хасиды прибегали именно к повествовательной форме изложения, чтобы выразить свои основные идеи⁷; мы также не предпримем попытки классификации различных видов включенных в книгу историй. Задача, которую мы ставим перед собой—проследить за тем, как изменился распространенный фольклорный сюжет, когда стал частью идеологической схемы Книги хасидов; вместе с тем мы покажем, что эти изменения отнюдь не означают, что изначальная форма сюжета была полностью утрачена, ни до неузнаваемости искажена. Мы должны ответить на следующие вопросы: как преобразуется фольклорный материал, когда становится частью текста, созданного религиозным движением с особой системой этических принципов; в чем именно рассказ из Книги хасидов продолжает древнюю традицию повествования – мы имеем в виду варианты предания о «соседе по раю», предшествовавшие составлению Книги хасидов, — и чем от нее отличается; какие могут быть критерии для обсуждения таких изменений? Наконец, какую функцию выполняет история о «соседе по раю» в своем новом текстовом окружении в Книге хасидов; в чем заключаются художественные и идеологические особенности преданий, вошедших в сочинения германских хасидов?

Чтобы начать работу над поставленными вопросами, мы позволим себе сделать два предположения: 1) Любой отдельно взятый рассказ складывается однократно и является сам по себе полноценным произведением, а не вариантом или принадлежностью какого бы то ни было другого сюжета; и 2) понять или оценить предания германских хасидов невозможно, если рассматривать их в отрыве от контекста, в котором они приводятся в писаниях хасидов.

Исходя из этих предпосылок, можно сделать ряд выводов о взаимосвязи между идеями, руководящими развитием сюжета, и тем общим видом, в котором сюжет представлен в рассказе. Соотношение идейной подоплеки и внешней формы рассказа у германских хасидов продиктовано напряжением, характерным для их мышления вообще и возникающим вследствие стремления хасидских мыслителей запечатлеть пограничные состояния и ситуации, отразить нравственный конфликт, зарождающийся при столкновении этических правил. Можно сказать, что хасид пребывает в состоянии постоянного конфликта между разноречивыми нормами и требованиями; он вынужден доходить до черты, отделяющей строжайшее соблюдение всех подробностей галахи от ее нарушения. Поэтому и в своих рассказах германские хасиды разворачивают сюжеты, призванные продемонстрировать сложность определения границы между обязательным и запрещенным. Согласно представлениям германских хасидов оценка любой нравственной или галахической нормы требует вообразить крайний случай, в котором проверяемый закон или принцип найдет свое наиболее острое, неожиданное выражение. Как уже было указано выше, внимание хасидов в большинстве случаев приковывает ситуация конфликта, столкновение и взаимное противоречие обязательств, вытекающих из различных законов морали или галахи; при этом не следует забывать, что именно столкновение и конфликт являются плодотворным началом, истоком вымысла и вдохновения, необходимых для творчества. Рассказ предоставляет возможность воплотить универсальные понятия в конкретной ситуации, в ситуации, создаваемой с участием сложных, многосторонних характеров; общие концепции оказываются задействованы в описании конфликта, назревающего между героями повествования или между личностью героя и условиями, в которых он должен действовать. Таким образом экземплум, нравоучительная история, становится наглядным, убедительным способом подтвердить — или опровергнуть — распространенные правила или максимы морали. В качестве подводного двигателя, управляющего развитием сюжета и описания деталей, схема повествования предоставляет возможность с большей убедительностью воздействовать на слушателя, чем это может быть сделано нескрываемыми нравоучительными сентенциями. Рассказ более гибок и менее нормативен, чем голые императивы.

Обобщая, можно сказать, что, чем более характерны для учения германских хасидов заложенные в рассказе идеи, тем существенней и ощутимей изменения, которые этот рассказ претерпевает в процессе своего освоения структурой хасидского мышления, тем больше он в писаниях хасидов отличается от версий того же сюжета, известных до его введения в книги хасидских авторв. Добавим к этому, что, чем сильнее напряжение между новой теологической концепцией и принятым мировоззрением, чем острее напрашивающийся между вводимой концепцией и распространенной традицией конфликт, тем более сложным (с художественной точки зрения), драматичным и напряженным становится структурированный с помощью новой концепции рассказ. И наоборот: история, специально построенная так, чтобы подвести к выводам, которые вполне соответствуют принятым нормам и мировоззрению, как правило не является выдающимся художественным произведением⁸, а прочно вписывается в известные правила и привычные образцы поведения. Таким образом, рассказ, в котором воплощен конфликт идей, с художественной точки зрения богаче, чем повествование, демонстрирующее правильность принятых норм поведения и мышления.

Для проверки высказанных нами предположений, обратимся к истории развития уже названного сюжета о «соседе по раю». Мы направим свое обсуждение вопроса вдоль двух осей: диахронической (связанной с оценкой соотношения сюжета в его изучаемой форме с традицией повествования, в рамках истории которой он возникает и развивается) и синхронической (позволяющей оценить рассказ в его ныне изучаемой форме в связи с другими текстами, в среде которых он зафиксирован). Синхронический подход позволит нам изучить следующие аспекты рассказа о «соседе по раю» в Книге хасидов: особенности текста, элементы стиля, контекст рассказа в Книге хасидов и функция повествования. Особенности текста и элементы стиля заслуживают тщательного литературного анализа. О контексте рассказа отметим, что так как рассказы и предания германских хасидов дошли до нас только в письменном виде, мы не имеем возможности ни рассматривать их как «коммуникативное действо»⁹, ни изучать способы их устной передачи. Условия, в которых звучало повествование, не были зафиксированы. Мы даже не можем с уверенностью утверждать, был ли хасидский вариант истории о «соседе по раю» внесен в Книгу хасидов таким, каким он передавался изустно, или был воспринят из письменного источника; следует отметить, что обе эти возможности не исключают одна другую. Это означает, что наше обсуждение контекста рассказа будет неполным, в отличие от того, как такое рассмотрение обычно проводится в научной литературе. Понятие «контекста» в рамках настоящей статьи может подразумевать один из двух видов текстовой среды избранного отрывка: а) непосредственный контекст, то есть место рассказа о «соседе по раю» в структуре Книги хасидов, его соотношение с содержанием строк и параграфов, непосредственно предшествующих и следующих за ним в тексте книги; б) широкий контекст, то есть, место данного сюжета в этическом учении и идеологии германского хасидизма. Для анализа б) существенно, что рассказ о «соседе по раю» выполняет свою функцию нравоучительной истории именно в силу своей близости к основным положениям религиозно-этической доктрины, навравленной на то, чтобы как можно более широко распространить свои идеи.

Точка пересечения диахронической и синхронической осей в литературном анализе дает нам возможность указать на отличительные особенности рассказа в том виде, в котором он сохранился в Книге хасидов. Рассматривая связь и соотношение традиционного фольклорного материала с его новым идеологическим контекстом (то есть, в данном случае, с учением германских хасидов в целом), я составила схему для определения характера изменений, происходящих в содержании народных преданий, когда эти предания становятся частью более поздней идеологической доктрины. Схема предполагает классификацию материала с помощью трех категорий, обозначаемых так: традиционалисты, приспосабливающиеся; обособленные¹⁰.

Традиционалисты. В этот разряд входят истории, не подвергавшиеся существенным изменениям и вошедшие в Книгу хасидов более или менее в той форме, в которой они передавались и в ранней еврейской традиции. Включение рассказа в Книгу хасидов без особых изменений возможно в тех случаях, когда учение германских хасидов не предъявляет к человеку требований, очевидно выходящих за рамки нормативных предписаний еврейской традиции. В случаях такого совпадения хасидских и древних традиционных еврейских императивов, германские хасиды могут заимствовать сюжеты из традиции и фольклора, особенно их при этом не обрабатывая: ведь эти сюжеты и так воплощают их этическую доктрину¹¹.

Приспосабливающиеся. В этот разряд входят рассказы, ставшие частью наследия германских хасидов только после основательной переработки, необходимой, чтобы вписать их в идеологическую канву этого учения¹².

Обособленные. Сюда входят рассказы, принадлежащие перу самих германских хасидов, задававшихся целью воплотить или продемонстрировать положения, отличающие их теологию. Временами ввиду особенности и новизны своих идей они не имели возможности воспользоваться уже известными к тому времени преданиями, ни в том виде, в котором эти предания до них доходили, ни подвергая эти предания основательной переработке. Это и приводило к необходимости для хасидов создавать свои собственные сюжеты. Однако при этом они стремились придерживаться принятых жанровых рамок, маскируя, таким образом, оригинальность своих рассказов и подавая их под видом раннего фольклора, вошедшего в традицию¹³.

Все это—изменения художественные; они несут на себе печать творческого подхода; в результате таких изменений рассказы становятся литературными произведениями, обладающими эстетической ценностью.

В настоящей статье я продемонстрирую поведение наиболее сложного из трех названных выше разрядов – разряда обособленных. Я постараюсь показать взаимосвязь традиции и нововведения, рассказа и его окружения, идеологии и эстетики. Имея перед собой эти задачи обратимся к рассказу в § 80 из Книги хасидов:

Суди отсюда: один хасид заклял сон, чтобы ему открылось, кто будет восседать рядом с ним в райском саду. Ему показали одного юношу из дальних краев. На следующий день хасид, собравшись, отправился в путь, чтобы его увидеть, и повсюду искал его и пытался о нем разузнать. Когда же он добрался до места, где жил тот человек, и стал расспрашивать о нем, все дивились ему, говоря: «Зачем он тебе нужен? Ведь он такой негодник!» Услышав такое, хасид опечалился, но все же пришел к дому этого человека. А хозяин дома с позором выставил его вон, да еще дал ему оплеуху и спустил с него штаны. Потом он сказал, смеясь над ним вместе со своими приятелями: «Теперь, если хочешь, заходи». Несмотря на все это, хасид решился войти в дом. А комната, смежная с той, куда его привели, была предназначена для блудниц. Ночью хозяин дома собрал там, по соседству с хасидом, всех городских блудниц. Он поил их вином и плясал перед ними всю ночь, пока те не опьянели и не заснули. Тогда он вышел из комнаты и удалился. А хасид видел все это и плакал. На следующий день он собрался возвращаться, но прежде, чем отправиться в путь, подошел к хозяину дома и спросил: «Умоляю тебя, скажи мне, творил ли ты когда-нибудь добро. Во сне я видел, что ты будешь восседать вместе со мной в райском саду, а ведь ты вел себя так разнузданно. Как же может случиться, что ты будешь восседать со мной?!» Тот ответил ему: «Все, что ты видел, я делаю с добрыми намерениями. Я изображаю из себя негодника, и тогда разнузданные рассказывают мне, каких блудниц они собираются нанять. А я тайно прихожу к этим блудницам и, предлагая им более высокую плату, убеждаю их прийти ко мне. Раз я зову их на ночь, они полагают, что я предамся с ними разврату. Еще я велю моей матери в эту ночь оттаскать меня за волосы, так что если назавтра блудницы спросят меня: «Почему ты не лежал с нами?», я отвечу: «Вы разве не видите, что мать задала мне трепку?» Таким образом я удерживаю нарушителей закона от греха. А на то, что думают обо мне, я не обращаю внимания и прощаю.

Этот рассказ относится к определенному виду фольклорных историй, построенных по сюжету «сосед по раю»¹⁴, который получил крайне широкое распространение в повествовательной традиции как до, так и после написания Книги хасидов ¹⁵. Общая структура всех историй этого типа состоит из трех частей: а) обращение к Небу и ответ; б) поиск и встреча; в) осознание. В рамках такой трехчастной схемы разворачивается следующий сюжет. Человек, достигший высокого уровня религиозного бытия, знаток Торы (раввин, праведник, мудрец) хочет узнать, какая награда его ожидает в мире грядущем. Ему открывается, что ту же награду, что и он, получит человек, находящийся на несравненно более низкой ступени (мясник, повар). Вопрошающего—человека, кажущегося близким к совершенству—такой ответ озадачивает и оскорбляет; он отправляется на поиски своего будущего соседа. После долгих расспросов выясняется, что указанный праведнику простак или неуч творит добро, о котором не ведают окружающие (будь то в области благотворительности, выкупа пленных и т.п.). В конце рассказа герой повествования признает справедливость Божьего приговора.

Любой рассказ этого типа построен как замкнутый круг, осью которого является процесс обретения знания. Сюжет развивается от нарушения исходного герменевтического равновесия героя к обретению утраченной гармонии. В начале повествования гармоничный мир главного героя рассказа оказывается под угрозой из-за полученного им сообщения о его доле в мире грядущем; однако после того, как он встречается со своим будущим соседом по раю, равновесие—как в рассказе, так и в душе героя—восстанавливается. Напряжение, движущее развитием сюжета, создается благодаря диалектическому взаимодействию неведения с процессом обретения знания, нехваткой сведений с восполнением пробелов. Изначально неведение героя, нехватка сведений выражается в его вопрошании о соседе по раю. Ответ, который он получает, хотя и восполняет этот пробел, в свою очередь порождает проблему, связанную с незнанием: Почему так? В чем великая заслуга будущего соседа, как он удостоился высокой награды? Наконец, нехватка информации восполняется окончательно, герой обретает исчерпывающие сведения о заслугах интересующего его человека.

В центре рассказа—герой, являющийся инициатором действия. Следуя своим собственным стремлениям, он сам возбуждает активность в связи с конкретной проблемой–нехваткой у него сведений—когда задает вопрос о своем будущем соседе в мире грядущем. Восполнение этого информационного пробела (обретение знания) приводит к дальнейшему развитию действия. Герой пускается в путь в поисках ответа; он находит своего будущего соседа по раю и, расспросив его, понимает, наконец, в чем заключается его особая заслуга. Только тогда, на основании собственного опыта, он приходит к пониманию того, что ему следовало—но было невозможным—понимать с самого начала. Речь здесь идет о сомнении в справедливости Божьего приговора: узнав, что человек, стоящий ниже его в иерархии духовного бытия, достоин той же, что и он сам, награды в мире грядущем, герой сомневается в одном из основных положений традиционной теологии–в том, что каждого человека ожидает воздаяние, соответствующее его поступкам. Если реакция героя на полученное сообщение негативна и несет в себе зародыш мятежа, тогда и сам герой предстает в сугубо отрицательном свете; так следует из идеологических и религиозных предпосылок, заложенных в основе рассказа.

Сравнительный анализ мотифем и алломотивов позволяет установить, чем отличается этот рассказ в Книге хасидов от других вариантов сюжета о «соседе по раю». Отметим, что эти различия носят принципиальный характер; они придают традиционному сюжету новый облик и позволяют издревле известному рассказу вписаться в рамки мировоззрения германских хасидов. Таким образом, оформление сюжета в рассказе определяется конкретными идеологическими элементами учения германских хасидов.

Традиционная структура повествования о «соседе по раю» просматривается в начале и в конце содержащегося в Книге хасидов рассказа. Отклонения от более раннего сюжета в начале и в конце рассказа затрагивают только содержание; они выражаются в употреблении иных алломотивов, нежели в прочих историях такого типа— алломотивов, соответствующих данному контексту. Так персонажи рассказа в Книге хасидов остаются безымянными, поскольку анонимность как автора, так и героев истории является обязательной для хасидского автора, будучи направленной на то, чтобы не дать человеку впасть в грех гордыни¹⁶. Хасид решает узнать о своей награде в будущем мире с помощью заклинания сна, тогда как в других подобных рассказах речь идет о «просьбе», «молитве» или «посте». Видимо, выбор именно этого алломотива в нашем варианте рассказа вызван важностью, придаваемой германскими хасидами снам и ответам, полученным во сне¹⁷.

Как уже отмечалось выше, указанные нами изменения относятся исключительно к алломотивам; структура первой и третьей частей рассказа полностью сохраняет свои традиционные очертания. В хасидском рассказе, как и в других вариантах сюжета о «соседе по раю», завершением рассказа является стадия осознания; хасид понимает, почему в товарищи ему избран именно этот «разнузданный» человек.

Принципиальным изменениям подвергается вторая часть рассказа: описание встречи двух главных героев, их характеры и поступки. Антагонист считается грешником, его поступки представлены в крайне негативном свете; прилюдное оскорбление им хасида в высшей степени отвратительно. Во всех прочих историях такого типа конфликт между двумя персонажами возникает на религиозной почве (знаток Торы, тщательно соблюдающий все заповеди, поставлен на одну доску с неучем) или носит социальный характер (сопоставление религиозного вида деятельности—раввина—с такими занятиями как: мясник, повар, торговец падалью)¹⁸. В нашем случае конфликт имеет исключительно нравственную окраску: «Когда же он добрался до места, где жил тот человек, и стал расспрашивать о нем, все дивились ему, говоря: “Зачем он тебе нужен? Ведь он такой негодник!”» Люди презирают этого человека не из-за его ремесла, но вследствие его безнравственного поведения. Они открыто называют его «негодником»¹⁹. И хасид, и читатель вполне разделяют эту оценку, поэтому поворотный момент, когда хасид (а с ним и читатель) узнает об истинном величии кажущегося грешника, носит гораздо более неожиданный и драматический характер, чем в других историях о соседе по раю, в которых, как правило, читатель может заранее предугадать дальнейшее развитие сюжета.

Изображение встречи хасида с «грешником» в нашей истории отличает нашу историю от более ранних рассказов о соседе по раю. Поведение видимого грешника при появлении хасида поражает своей агрессивностью, оно совершенно непонятно. Он не только не отдает должного хасиду, как то делает простак или неуч в других историях о соседе по раю²⁰, не только не приветствует его и не приглашает его войти в дом (чего требуют элементарные правила гостеприимства), но и публично оскорбляет и унижает хасида: «А хозяин дома с позором выставил его наружу, да еще дал ему оплеуху и спустил с него штаны. Потом он сказал, смеясь над ним вместе со своими приятелями: “Теперь, если хочешь, заходи”». Не менее удивительно поведение хасида после всех бесчинств, жертвой которых он становится: «Несмотря на все это, хасид решился войти в дом».

Хозяин позорит хасида, унижает и насмехается над ним вместе со своими приятелями, бьет и, наконец, наносит ему оскорбление, имеющее сексуальные отголоски: снимает с хасида штаны. Такой поступок кажется загадочным: в чем его цель? Несомненно, что, публично раздевая и издев