Повествовательный жанр в творчестве германских хасидов.

Германский хасидизм достиг своего расцвета во второй половине 12 – первой половине 13 века². Его литературное наследие несравненно богаче, шире и разнообразнее, чем наследие любого другого еврейского течения Средних веков вплоть до изгнания евреев из Испании в 1492. Нашей целью в настоящей работе будет проанализировать причины широкого распространения рассказа в творчестве германских хасидов; мы также попытаемся указать на различные направления, в которых продвигалось развитие этой формы изложения. В чем заключались обстоятельства, приведшие к столь широкому распространению повествовательного жанра в писаниях германских хасидов?

1. С точки зрения идейного содержания и литературного оформления германский хасидизм стоит особняком среди остальных еврейских и нееврейских теологических течений своего времени. В творчестве хасидских авторов почти не ощутимо влияние еврейской философии. Хасиды были знакомы с произведением Саадии Гаона Верования и мнения по раннему переводу этой книги; однако, хотя влияние Саадии Гаона на их мышление и сказалось в ряде вопросов, его философская концепция в целом была ими отвергнута. Другие философские произведения так и остались неизвестными их кругу, поскольку переводы, выполненные членами семейства Тиббонидов, не были широко известны в Германии в период возникновения и роста средневекового хасидизма. Разразившаяся в первой половине 13 века полемика вокруг сочинений Маймонида тем более не способствовала возбуждению интереса к его трудам. Известные германским хасидам отрывки из писаний Авраама ибн Эзры носили фрагментарный характер и не создавали представления о единой системе идей; то же верно и по отношению к писаниям Авраама бар Хийи. За одним единственным исключением³, знакомство германских хасидов с теологическими сочинениями, составленными на латыни, также остается недоказанным. Влияние эзотерического мышления христианских неоплатоников видимо проникало в круги германских хасидов посредством более популярных версий католической догмы, однако и эти последние не носят в писаниях хасидов характера четкой, законченной концепции. Должно быть, именно отрезанность от «высокой» культуры окружающей среды стала одной из причин той готовности, с которой германские хасиды восприняли народные верования и элементы фольклора своего нееврейского окружения. Отметим, что бытовые, повседневные отношения евреев с неевреями были гораздо теснее, чем можно было бы предположить ввиду гонений в период крестовых походов. Эти тесные связи особенно важны при рассмотрении следующих трех тем:

а) Демонологический аспект учения германских хасидов – демонологические элементы, с которыми можно столкнуться в рассказах германских хасидов, скорее напоминают германские народные представления того времени, чем традиционную еврейскую демонологию времен Талмуда (элементы той же демонологии представлены и в каббалистических текстах). Общее и для евреев, и для неевреев мироздание населяли такие персонажи, как «штрея», «вервольф», «мара»⁴ и другие.

Демонологические рассказы хасидов можно разделить на две категории. К первой относятся короткие истории—анекдоты, в которых речь идет о каком-то конкретном происшествии (такие истории, основанные на личном опыте автора, его друзей или знакомых, часто встречаются и у Цезария Гейстербахского). Герои повествования не становятся разработанными литературными образами, а описываемая ситуация не носит характера развернутого сюжета. Главное в рассказе – не образ главного героя, а фабула, связанная с тем или иным сверхъестественным событием. Рассказчик не заинтересован в подробностях; его задача заключается исключительно в том, чтобы передать необычайный характер случившегося, и все, что не служит непосредственно этой цели, является для него помехой. В связи с сочинениями такого рода трудно говорить о художественной литературе в полном смысле этого слова.

Иной характер носят демонологические рассказы, сложившиеся в ходе истории сюжета, почерпнутого из более ранних еврейских источников. Такие тексты существенно более сложны с литературной точки зрения, однако и здесь основные усилия автора направлены на развитие сюжета, а не образов персонажей. Это относится и к записанной рабби Йеудой версии «Повести о жителе Иерусалима»⁵ – одному из наиболее тщательно отработанных его произведений — и ко встречающемуся в писаниях германских хасидов переложению истории об Александре Великом и маге Ноктаниворе⁶. Однако эти и некоторые другие истории (такие, например, как те, где действие происходит в Египте или других восточных странах, и которые, несомненно, стали известны германским хасидам из письменных источников)⁷, составляют сравнительно малую часть демонологических рассказов, содержащихся в текстах средневековых хасидов.

б) Сопоставление средневековых хасидских рассказов с современным им немецким фольклором показывает, что на основании писаний германских хасидов можно восстановить народные немецкие предания в той ранней форме, которая была впоследствии утрачена; в собрания фольклористов 19 в. — в частности, в сборник сказок братьев Гримм — эти предания вошли уже не в средневековом своем виде, а во много более позднем, преобразованном варианте.

в) Не менее необходимо сопоставить рассказы германских хасидов с современными им текстами, составленными авторами-католиками, которые собирали фольклорный материал своего времени. Так рассмотрение рассказов Цезария Гейстербахского⁸, автора Беседы о чудесах (первая половина 13 в.) показывает, что выраженное в них мировоззрение сильно отличается от взглядов германских хасидов во всем, что относится к теологии. Но если сравнить друг с другом фольклорные сюжеты, обработанные Цезарием и вошедшие в его сочинения, с параллельным материалом в текстах германских хасидов, то выясняется, что различия между ними практически исчезают. Очевидно, одни и те же нееврейские фольклорные источники использовались этими авторами для подтверждения различных теологических положений.

Такая восприимчивость по отношению к народным верованиям и фольклору окружающей среды немало обогатила литературу германского хасидизма. Можно предположить, что, будь учение германских хасидов основано на абстрактных теологических концепциях, они и не проявили бы такой восприимчивости к элементам культуры окружающей среды, как не было такой восприимчивости в творчестве представителей других духовных течений средневекового иудаизма.

2. Повествовательный жанр стал особенно важен в писаниях германских хасидов еще и потому, что в их распоряжении находилось собрание преданий, которые, хотя они и обладали определенной долей исторической достоверности, особенно поддержали именно этот жанр в наследии средневековых хасидов⁹. Приверженцы германского хасидизма видели себя продолжателями традиции семейства Калонимидов, перевезенного в 9 в. – видимо, Карлом Лысым – из итальянского города Лукки в Майнц (Магенцу) на Рейне¹⁰. История этой семьи была запечатлена рабби Эльазаром из Вормса (Вермизы)¹¹, в том или ином виде она также воспроизводится в различных других текстах германских хасидов. Для наших целей важно, что эта история связана с чудотворцем рабби Аароном бен Шмуэлем из Багдада, именуемым Абу Аароном, который в 8 в. переехал в Италию, куда и перевез с собой эзотерическую традицию Востока¹². Рассказ о появлении Абу Аарона в Италии приводится среди прочих чудесных историй в Свитке Ахимааца – литературном произведении, созданном итальянской ветвью семейства Калонимидов; многие из содержащихся в Свитке повествований позднее воспроизводятся в сочинениях германских хасидов.

Таким образом истоки и возникновение учения германского хасидизма постепенно окутывались легендой; при этом сами хасидские авторы черпали свой материал из источника, обладающего богатой традицией рассказа. Так в 11 в. Ахимаац бен Палтиэль, летописец рода Калонимидов, включил хронику своей семьи в составленное им собрание чудесных историй. Оба указанные нами обстоятельства помогли сделать рассказ одним из наиболее важных элементов в сохранившемся в письменном виде наследии германского хасидизма. Обратим внимание, однако, на существенные различия между Свитком Ахимааца и произведениями германских хасидов: последние носят несравненно более мрачный, даже угрюмый характер; они крайне далеки от того шутливого, легкого стиля, который отличает Свиток Ахимааца. Не стала популярной в Германии также и манера составлять тексты в рифмованной прозе—так, например, как был составлен Свиток. Все дошедшие до нас сочинения германских хасидов написаны незатейливым, несколько тяжеловесным слогом.

3. Необходимо отметить еще одно обстоятельство, отразившееся не столько на раннем употреблении рассказа в текстах германских хасидов, сколько на более позднем развитии повествовательного жанра в их творчестве. Мы имеем в виду отношение к духовным лидерам средневекового хасидизма как к святым: о ведущих представителях германского хасидизма создавались легенды и рассказывалось немало чудесных историй. Агиографические предания складывались как о Раши, Маймониде, ибн Эзре—каждый из этих средневековых мудрецов стоит особняком, не вписываясь в рамки какого-либо определенного движения—так и о выдающихся учителях германского хасидизма, таких как рабби Шмуэль Хасид, рабби Йеуда Хасид, рабби Эльазар из Вормса. Впервые в истории средневековой культуры агиографическая традиция возникает вокруг целого движения, а не в связи с образами отдельных людей. Как показывает относящаяся ко второй половине 13 в. история о чудесном путешествии рабби Эльазара из Вормса на облаке¹³, такие предания о германских хасидах начали составляться достаточно рано. Следует отметить, что доказуемое древнее происхождение агиографических историй тем более интересно, так как среди сведений, которыми мы располагаем о жизни рабби Эльазара из Вормса, трудно указать на какие-либо обстоятельства, от которых могло бы взять свое начало предание вроде упомянутой истории о путешествии на облаке.

Впоследствии агиографическая литература получила широкое распространение в еврейских общинах Центральной Европы; популярность рассказов этого рода во многом объясняется их включением в качестве особого раздела в ранний сборник историй на идише, известный как Книга историй (Майсэ бух)¹⁴.Эти тексты были изначально составлены на иврите и вошли в сборник, частично опубликованный Брюллем¹⁵. Филологам удалось показать, что некоторые выдающиеся истории, вошедшие в этот первоисточник, нельзя отнести к распространенному в эпоху его составления жанру преданий о мудрецах или чудотворцах, но следует связывать с рассказами германских хасидов. В четырех-пяти случаях было однозначно доказано, что развернутые, пространные повествования, содержащиеся в первоисточниках 14-15 вв., сложились в результате преображения лаконичных историй, записанных в кругах германских хасидов; однако героями этих историй оказываются не известные учителя германского хасидизма, а другие персонажи. Так, например, рассказ рабби Йеуды Хасида о мудром маге, спасшем еврейских красавиц от чар колдуна-христианина, превратился в романтичную легенду на языке идиш, известную под названием «Повесть вступительная»: ее героем стал рабби Меир Шац, который с помощью чудотворца, потомка пропавших Десяти колен Израиля, преодолевает козни колдуна-христианина¹⁶. Заявление рабби Йеуды Хасида и рабби Эльазара из Вормса о том, что колдуны умеют отправлять свои души отдельно от тела с поручениями в разные места, положило начало чудесному рассказу о состязании рабби Шмуэля Хасида с тремя христианскими колдунами¹⁷. Записанная рабби Йеудой Хасидом история об украденном платье мудреца превратилась в подробный рассказ о том, как сам Йеуда Хасид обнаружил похищенные сокровища герцога и таким образом спас всю еврейскую общину города от герцогского гнева¹⁸. Можно привести и другие примеры такому преобразованию историй, записанных германскими хасидами¹⁹. Итак, хотя период создания и роста германского хасидизма и приходит к концу в 13 в., образы его лидеров еще долгое время продолжают служить архетипами праведников, и вплоть до 18 в. о них складываются легенды, некоторые из которых восходят к отдельным элементам в литературе самих германских хасидов²⁰.

4. Четвертым фактором, повлиявшим на развитие повествовательной формы в творчестве германских хасидов, были теологические и практические интересы создателей движения. Например, комментирование Книги Творения являлось одной из важнейших областей, в которых творили хасидские авторы. Их кружком (или, точнее, различными кружками, составлявшими движение германских хасидов) были созданы многочисленные комментарии к этой книге. К тому же и в сочинениях на другие темы немалое место уделялось обсуждению Книги Творения. Хасиды изучали эту книгу, представляющую сотворение мира как сочетание сложных буквенных и числовых комбинаций, не только ради теоретического ее познания. Их стремление применить на практике сведения, почерпнутые из Книги Творения, выражалось в первую очередь в приготовлениях создать голема, или искусственно одушевленное существо, подобное человеку²¹. В этой связи следует отметить, что близкая к вопросу о големе тема оживления бездыханного тела с помощью священных Имен Бога играет стержневую роль в двух эпизодах в Свитке Ахимааца. Вопросы, связанные с методикой создания голема, подробно обсуждались в текстах германских хасидов; разумеется, немало внимания уделялось и случаям практического применения обсуждаемых методов. Так в некоторых рассказах (особенно в рассказах, записанных кружком «Особого Херувима») сообщается, как был создан один голем, о его похождениях и как он был потом вновь обращен в прах. Подобные истории рассказывались также в связи с деятельностью Авраама ибн Эзры, раббену Тама и других еврейских мудрецов эпохи средневековья. Таким образом становится ясно, что темы, представлявшие особый теологический интерес для средневековых хасидских авторов, являлись также поводом для включения в хасидские сочинения рассказов, с этими темами связанных.

5. Главная причина, в виду которой германские хасиды обращаются к повествовательному жанру—теологическая. Следует подчеркнуть, что, будь у хасидских авторов теологические или идеологические основания избегать повествовательную форму изложения, фабулу, рассказ—то других элементов их мировоззрения оказалось бы недостаточно, чтобы сделать рассказ одной из употребляемых ими форм изложения своих понятий. Однако можно указать на характерную для германских хасидов идею, которая, напротив, подтверждает важность повествования как формы изложения их теологической концепции. Мы имеем в виду представление германских хасидов о законах мироздания, которое сами хасидские авторы часто выражают с помощью библейской фразы, отмечая, что: «Памятными сделал Он чудеса Свои» (Пс 111:4)²². Здесь подразумевается позиция (идущая откровенно вразрез с философскими взглядами средневековья), которая состоит в том, что законы окружающего нас мира коренным образом отличаются от законов мира высшего; следовательно, по первым нельзя судить о последних и нельзя полагаться на них для того, чтобы познать Господа. В этой концепции сказывается общий пессимистический настрой германских хасидов, определяющий их отношение к самым разным аспектам бытия. Только благодаря милости Своей ниспосылает Господь верующим в Него и Его страшащимся знамения и чудесные знаки—явления, не поддающиеся объяснению с помощью обычных понятий о причинах, следствиях и обязательных связях между ними. Так для богобоязненного и верующего человека открывается возможность ощутить Его величие и тем самым приблизиться к Нему (но следует подчеркнуть, что возникновение такой возможности не отменяет разрыва между Господом и познаваемым для человека миром, так как сущность Его трансцендентна по отношению ко всему сущему в мире сем, т.е. не может быть постигнута через изучение законов природы или общества или просто чистого понятия закона вообще). Согласно учению германских хасидов, именно необычные, сверхъестественные явления указывают путь к познанию тайн Господних; тайны эти противостоят законам мира осязаемого, которые человек склонен по ошибке считать неизменными. Чудеса—не редкостные, небывалые события; они то и дело происходят в самых разных сферах бытия, отнюдь не только на особо возвышенном его уровне. Путь к познанию Господа может включать наблюдение за поведением животных: как Его творения, они сообщают о Нем; на Его Всемогущество также указывает и человеческое колдовство, даже в самых отвратительных своих проявлениях. Силы, которыми располагают колдуны, возникают не благодаря им самим, но от Бога, воля Которого была таким образом открыть верующим в Него малую толику Своего могущества.

Эта своеобразная теологическая концепция германских хасидов частично объясняет предпочтение, которое хасидские авторы отдавали не общему правилу, а отдельным случаям. Таким образом, для изложения своих теологических взглядов вообще, они были склонны по-своему использовать повествовательный жанр, по природе своей приспособленный к описанию отдельно взятых событий и явлений. Отсюда и немалое количество историй в хасидских писаниях о сверхъестественном, о колдовстве и нечистой силе. Согласно теологии германских хасидов все эти явления действительно имеют место, и необходимы для того, чтобы дать возможность человеку осуществить наивысшую из поставленных перед ним задач: познать чудеса Господни и пути Его.

С другой стороны те же теологические воззрения, которые способствовали освоению художественной формы повествования германскими хасидами, послужили препятствием ее художественному развитию. Описанные нами теологические предпосылки о дидактическом назначении любой фабулы или рассказа предполагают необходимость с точностью передавать все элементы чудесной истории; предполагается, что только то письменное изложение любой отдельно взятой истории ценно, в котором адекватно представлены действительно происшедшие события. Это обязывает автора приводить собранные им истории в том виде, в котором они стали известны ему самому, ничего в них не изменяя. Для него записанный им текст— документирующее свидетельство о важных с теологической точки зрения происшествиях. Он не должен обрабатывать материал, как-либо выводить свое повествование за пределы отчета о виденном, услышанном или прочитанном. Творческая работа с материалом с целью его развить и обогатить исключатся. Не художественная литература, а достоверное записывание свидетельств о значимых событиях обладает теологической ценностью. Если содержание излагаемой истории предполагает несколько возможных вариантов, то это никак не означает, что записывающий ее автор может свободно с ними обращаться. Итак, теология германских хасидов оказала решающее воздействие на возникновение и характерные особенности рассказа в их сочинениях.

6. Этическое учение германских хасидов также оказало свое влияние на повествовательный жанр в их текстах. Хасидские авторы считали, что в этом мире человеческое бытие—как материальное, так и духовное или этическое—представляет собой ничто иное как последовательность ниспосланных свыше испытаний. Выполнение заповеди или морального предписания, также как и вообще любой поступок человека является исходом борьбы человеческого естества, неизменно стремящегося к отдалению от Бога, против Божественного веления. Своего апогея непрерывно продолжающееся испытание в жизни человека достигает тогда, когда ему предоставляется возможность освятить Имя Божие, ситуация, когда верующий жертвует собой, выполняя волю Господню и тем самым окончательно превосходя свои стремления и дурное начало. Отметим, что германские хасиды как правило не посвящают свои сочинения величайшему, решающему испытанию; они скорее сосредотачивают свое внимание на элементах повседневной жизни: изучение Торы (рекомендуется заниматься в первую очередь малоизучаемыми трактатами); добрые дела (забота о теле усопшего, «заповедь, подобная мертвецу заповеди» и т.д.)²³, постоянное противостояние своему дурному началу; покаяние (добровольно принимаемые на себя страдания и непрестанные усилия оградить себя от греха) и другие практики, относящиеся к традиционному образу жизни.

Содержащиеся в Книге хасидов нравственные предписания способствовали развитию рассказов наподобие exempla в писаниях хасидских авторов. Автор Книги хасидов обращается к конкретным этическим проблемам, возникающим в повседневной жизни; обсуждение и решение этих проблем представлены в Книге в виде кратких рассказов. Зачастую вместо того, чтобы дать прямой ответ на определенный вопрос, автор рассказывает историю, где решения требует тот же вопрос. В книге содержится более 300 кратких «экземпла». Одна из отличительных черт этих рассказов—анонимность их персонажей. Изредка в таком рассказе может быть указано имя (но и то не полностью) главного героя, однако чаще всего герой просто называется «некто», «один человек», «Реувен» (=имярек) и т.д. Это обстоятельство, по всей видимости, вызвано этическими принципами: согласно рабби Йеуде Хасиду—а его мнение почиталось всеми хасидскими авторами, даже если они его не разделяли—рассказывая о чьих-либо заслугах, не следует при этом давать ему (или его потомкам) повод возгордиться.

Подчас рассказы, относящиеся к жанру «экземпла», напоминают зарисовки, запечатляющие специфику конкретных, отдельно взятых случаев; как правило, в таких рассказах создается лаконичная канва сюжета, хотя образы главных действующих лиц бывают более подробно разработаны, чем в демонологических историях. Такова, например, знаменитая «История о пастухе»²⁴, хотя ее сюжет заимствован из нееврейского источника и наименее характерен для сочинений германских хасидов. Вероятно, некоторые из рассказов, относящихся к жанру «экземпла», были составлены еще самими германскими хасидами, а не их последователями в более поздние времена; именно так дело обстоит, например, с «Историей о трех исповедующихся»²⁵. Этот назидательный рассказ—откровенный литературный вымысел, призванный подвести читателя к нравоучительному выводу, который озвучивается в конце рассказа; содержание этой истории вполне соответствует мировоззрению и этическим взглядам германских хасидов. Все эти обстоятельства позволяют предположить, что рассказ возник в среде германских хасидов; вместе с тем, следует помнить, что творчество хасидских авторов всегда проникнуто стремлением точно и бесхитростно зафиксировать реальность, соответственно свои усилия они направляли на то, чтобы воспроизвести услышанные или прочитанные ими рассказы и сведения, а не на осуществление художественного вымысла.

Среди прочих рассказов, написанных в духе «экземпла», следует выделить как особую категорию повествования исторические, связанные с гонениями во времена крестовых походов. Некоторые из этих рассказов представляют собой развернутую хронику исторических событий; другие – краткие фрагменты, в центре которых стоит подвиг мучеников, жертвовавших собой ради освящения Имени Божьего. Но и здесь налицо те же отличительные черты жанра «экземпла», с которыми мы ознакомились выше: бросается в глаза, что и развернутые повести, и лаконичные истории рассказываются с тем, чтобы поддержать хасида в его стремлении подражать святым мученикам, и наглядно продемонстрировать, как следует себя вести в ситуации испытания.

7. Наконец в числе обстоятельств, оказавших влияние на развитие повествовательного жанра в творчестве германских хасидов, необходимо остановиться на личных особенностях того или другого отдельно взятого автора. Сравнивая между собой сочинения германских хасидов мы видим, что рабби Йеуде Хасиду, автору большей части Книги хасидов и многих эзотерических трудов, был особенно близок этот жанр. Несомненно, именно это его личное предпочтение сыграло решающую роль в развитии повествовательного жанра в сочинениях германских хасидов. Сопоставляя взаимно схожие, а иногда и идентичные по содержанию рассказы, содержащиеся в писаниях рабби Йеуды и рабби Эльазара из Вормса, мы видим, что там, где текст учителя развернут и подробен, сообщение ученика обычно сокращено и лапидарно, нередко вредя этим повествованию. В этом отношении германский хасидизм не исключителен: как правило, развитие литературных жанров тесно связано с личностью и творческими наклонностями их создателей. Рабби Йеуда Хасид оставил глубокий отпечаток на творчестве германских хасидов; его личное тяготение к повествовательной форме изложения нужно рассматривать наряду с объективными данными, связанными с ростом этого жанра.

«Памятными сделал Он чудеса Свои»

Ниже мы приведем некоторые из наиболее знаменательных рассказов германских хасидов и обсудим эти примеры. Большая их часть взята из Книги хасидов, почти целиком составленной рабби Йеудой Хасидом, из эзотерических сочинений рабби Йеуды (в них содержатся, в основном, демонологические рассказы), а также из агиографических писаний, сложившихся вокруг образов германских хасидов; большая часть этих последних была опубликована в ежегоднике Брюлля²⁶.

Чтобы пояснить концепцию, подразумевающуюся под словами «Памятными сделал Он чудеса Свои» в текстах германских хасидов, приведем следующий рассказ²⁷:

Один вельможа, спасаясь от царя, бежал в дальние края. Он предстал перед царем той страны и снискал его расположение. Сказал ему царь: «Есть у меня один сад, с которым не сравнятся все земли, принадлежащие твоему царю». Вельможа просил царя: «Покажи его мне», но царь ответил: «Туда могу войти только я с женой или с наложницей». А ключ от того сада царь дал слепому, чтобы он не мог захотеть в него войти.

И вот стал вельможа умолять слепого дать ему ключ. Наконец тот сказал: «Если царь узнает, он велит сжечь живьем и меня, и мою семью». Вельможа поклялся ему, что не скажет царю ни слова. Тогда сказал ему слепой: «В тот сад следует входить нагишом. Найди раскидистое дерево и спрячься за ним, чтобы царь, если придет, тебя не заметил.»

Так и сделал вельможа, и спрятался в ветвях дерева. В сад пришел царь, но вельможа не боялся погибнуть, так как в сердце его была одна только радость. Его не тревожили никакие заботы этого мира, и сладость без предела наполняла его душу. Единственное, о чем он помнил, было то, что он обязан выполнить просьбу слепого.

Итак, вельможа видел, как царь с наложницей вошли в сад. А сад этот был в фарсанг длиной, по нему протекала река, по которой плыл корабль. Этот корабль и все, что было на нем, были из золота. А царь плыл на корабле от дерева к дереву, и несколько раз в день он возлежал с наложницей в аромате благоуханном и запахе трав. Не было предела той отраде! Восемь дней провел там царь, а потом вышел, а вместе с ним вышел и вельможа, и царь не знал, что вельможа там был.

А некоторое время спустя сказал ему царь: «Девять царей идут на меня войной, чтобы завладеть моим садом». Вельможа отвечал: «Если ты поклянешься, что не сделаешь мне ничего дурного, я расскажу тебе то, что подсказывает мне про твой сад моя мудрость». Царь поклялся, и он поведал ему о саде, обо всем, что он видел, и сказал, где лежал царь со своей наложницей. Понял царь, что слепой дал ему ключ, и приказал сжечь его живьем вместе со всей его семьей, а вельможу изгнал, и если бы не клятва, данная им ранее, то он велел бы его казнить.

Этот вельможа и поведал все здесь записанное. Я записал все это, дабы люди поверили в необычайные свойства райского сада и чудесные наслаждения, которые он сулит. Ведь даже в этом земном саду – в нашем мире – нет надобности в еде по причине его воздуха и аромата, и испытываемая в нем радость столь велика.

По всей видимости это история восточного происхождения, воспринятая германскими хасидами либо в виде парафразы на иврите, либо в устной передаче из нееврейских источников. Отметим, что она совершенно не соответствует характерному для германских хасидов духу аскетизма и строгой морали. Естественно ожидать, что рабби Йеуде Хасиду, который, видимо, и составил приведенный здесь текст, было чуждо и само повествование, и та чувственность, которой оно проникнуто. Зачем, в таком случае, было ему включать этот рассказ в произведение, которое он сам посвятил разъяснению основ мистического учения германских хасидов?

Ответ на этот вопрос дается в заключительном параграфе. Во-первых, «этот вельможа и поведал все здесь записанное». Для автора такое заявление необходимо, чтобы показать, что речь идет не о литературном вымысле, а о подлинном происшествии, что чудесный сад действительно существует. Именно поэтому рабби Йеуда Хасид не может позволить себе редактировать услышанный рассказ, вносить какие-либо изменения в его содержание. Он чувствует себя обязанным в точности передать рассказ вельможи, включая и те подробности, которые сам находит мало привлекательными. Во-вторых, на основании этой истории автор делает теологическое выводы: мировоззрение, обозначаемое в сочинениях германских хасидов с помощью стиха «Памятными сделал Он чудеса Свои» позволяет ему усмотреть в этой истории подтверждение религиозной идеи о будущем воздаянии, уготованном для праведников в райском саду. На великие чудеса, ожидающие праведников в мире грядущем, указывает тайный знак, оставленный Господом в мире сем. В данном случае таким знаком является диковинный сад царя. Отсюда хасиду следует сделать логический вывод: если даже в этом мире существует сад, обладающий сверхъестественными свойствами (как исчезновение потребности в еде и питье у того, кто в этом саду находится) и доставляющий неописуемую радость, то нет повода сомневаться в несказанных благах, ожидающих праведников в мире грядущем, там, где станут явными тайные чудеса Господни. Таким образом, приведенный рассказ содержит необходимые сведения, с помощью которых можно постичь глубокую истину: в мире сем сокрыты Божьи знаки, способные открыть верующим тайны Господа. В нашем тексте подразумевается, что сад в мире сем должно истолковывать как знак, указующий на действительность мира грядущего.

Демонологические рассказы

Германские хасиды постоянно обращаются к рассказам о сверхъестественном и о нечистой силе, чтобы проиллюстрировать свои теологические понятия. Однако их интерес к этой сфере не исчерпывается теологическими изысканиями, описание демонических явлений становится для хасидских авторов неотъемлемой частью процесса познания сотворенного Богом мира. Их демонологические представления достаточно тесно связаны с народными верованиями, распространенными в Германии и Франции 12 века. Ниже мы приведем несколько примеров, позволяющих составить впечатление о характерных особенностях рассказов этого типа в творчестве германских хасидов:

Колдуньи, убивающие своими чарами, или штреи губят людей и после того, как умрут, если их тело было смазано особым составом, секрет которого им известен. Одной колдунье сказали: «Тебе не уйти от нас!» А она отвечала: «И после моей смерти не знать вам покоя!» Тогда у нее попросили: «Открой нам, как можно спастись от тебя после твоей смерти, это будет тебе искуплением». Колдунья сказала: «Пронзите мне щеку колом, чтобы кол проткнул мне рот и вошел в землю, тогда дух мой не причинит вам зла»²⁸.

Слово «штрея» происходит от латинского striga, обозначающего ведьму. В писаниях германских хасидов этот термин как правило подразумевает колдунью, пожирающую детей и высасывающую их кровь. В приведенной нами истории находит свое выражение вполне серьезное отношение к таким демоническим или патологическим явлениям. Поймавшие ведьму заняты чисто практическим вопросом: как следует поступить с ней, чтобы ее обезвредить, ведь «штрею», также как и вампира, нельзя убить такими же способами, как простого смертного. Они просят колдунью открыть им, как добиться ее смерти, и предлагают ей за это «искупление», то есть обещают ей прощение за содеянное в прошлом зло. Отметим, что этот элемент повествования—такое предложение со стороны поймавших ее и согласие самой ведьмы—сами по себе не доказывают еврейского происхождения рассказа; действующие лица вполне могут быть христианами. При этом обращает на себя внимание то, что ведьма не ассоциируется с дьяволом, не представлена здесь как олицетворение мирового зла. Ее сверхъестественные возможности—это часть мироздания; они требуют особого внимания оттого, что опасны для окружающих, именно из-за этого с ведьмой нужно бороться.

Те же представления о магии и колдовстве прослеживаются в другом отрывке:

Однажды родился младенец с зубами и хвостом. Люди заговорили: «Он кончит тем, что станет пожирать людей. Давайте лучше его убьем». Возразил им один мудрец: «Выдерите ему зубы и отрежьте хвост. Если в остальном тело его будет подобно человеческому, то он не причинит никому вреда» (Книга хасидов, § 171).

В этом случае выдающееся, казалось бы, даже демоническое существо воспринимается как часть естественного мира. То же можно сказать и о следующей истории:

Некоторых женщин называют «штреями». Они были сотворены в сумерки [Шестого дня творения], и поэтому умеют изменять свой облик. Как-то раз штрея тяжело заболела. Ночью с ней остались две женщины: одна спала, а другая бодрствовала. Вдруг больная встала, начала распускать на себе волосы, попыталась взлететь и набросилась на спящую, чтобы высосать ее кровь. Но бодрствовавшая женщина закричала и разбудила спавшую. Вдвоем они одолели штрею, а потом та снова заснула.

Убей штрея другую женщину, она сама осталась бы в живых; раз ей не удалось причинить той вреда, она сама умерла. Ибо ее кровь нуждалась в свежей крови от живой плоти (Книга хасидов, § 1465).

Очевидно, здесь речь идет о женщине-вампире. В текстах германских хасидов есть много рассказов о таких существах; аналогичные образы населяют и современные им нееврейские предания земель Центральной Европы. Многие такие истории дошли до нас в наиболее поздних версиях, например, в обработке, осуществленной в 19 веке братьями Гримм. Так сложилась история о «Красной шапочке», в которой одним из главных действующих лиц оказывается вервольф (такой человек-волк фигурирует также и в рассказах германских хасидов), таково происхождение сказки «Гензель и Гретель», в которой детям угрожает штрея вроде тех, о которых можно прочитать в приведенных нами выше отрывках. Все эти истории восходят к одному и тому же ряду народных верований и преданий; не все они были записаны одновременно, некоторые так и передавались изустно до самых наших дней, пока не были собраны учеными и фольклороведами. В этом отношении сочинения германских хасидов непосредственно проливают уникальный свет на состояние духовного мира cредневековья, на верования и жизнь не только евреев, но и окружавших их народов Центральной Европы.

Писания германских хасидов содержат и гораздо более развернутые и сложные демонологические сюжеты. Приведем два примера:

Вот что произошло с одним человеком, которого ненавидела мать. Он не был подле нее во время ее кончины, и так и не узнал от нее, где спрятано ее богатство.

Этот человек пришел к колдунье с просьбой открыть ему место, где спрятаны деньги его матери. Колдунья взяла нож и ночью сделала свое дело, а потом пошла спать. Во сне явился ей бес, а из груди его торчит нож. А сын беса привел мать того человека [что обратился к колдунье]. Сказал сын беса колдунье: «Ты зачем пронзила ножом сердце моему отцу?» Та отвечала: «Потому что есть тут один, что просил меня узнать, где спрятаны деньги его матери». Сказал бес матери: «Ты видишь, нож торчит у меня в сердце, и там и останет<