Современная наука и анархизм

(...) Во все времена в человеческих обществах боролись два течения. С одной стороны, народные массы вырабатывали, в виде обычая, ряд учреждений, необходимых для того, чтобы общественная жизнь была возможна, чтобы обеспечить мир в своей среде, улаживать возникающие раздоры и помогать друг другу во всем том, что требует соединенных усилий. Родовой быт у дикарей, сельская община и мирской суд, охотничьи и, позднее, промышленные артели, вольные города-республики вечевого строя, возникшие среди них зачатки международного права и многие другие учреждения были выработаны не законодателями, а самим народным творчеством.

И во все времена появлялись также среди людей волхвы, шаманы, прорицатели, жрецы и начальники военных дружин, стремившиеся установить и упрочить свою власть над народом. Они сплачивались между собой, вступали в союз и поддерживали друг друга, чтобы начальствовать над людьми, держать их в повиновении, управлять ими и заставлять их работать на себя.

Анархизм является, очевидно, представителем первого течения, то есть творческой созидательной силы самого народа, стремившегося выработать учреждения обычного права, которые уберегли бы его от желающего властвовать меньшинства. Силою же народного творчества и народной созидательной деятельности, опирающейся на современное знание и технику, анархизм стремится и теперь выработать учреждения, которые обеспечили бы свободное развитие общества. В этом смысле, следовательно, безгосударственники и государственники существовали во все времена истории.

Затем во все времена происходило также то, что учреждения, даже самые прекрасные по своей первоначальной цели, выработанные сперва людьми ради обеспечения равенства, мира и взаимной поддержки, — со временем окаменевали, утрачивали свой первоначальный смысл, подпадали под иго властолюбивого меньшинства и становились, наконец, стеснением для личности, в ее стремлении к дальнейшему развитию. Тогда отдельные личности восставали против этих учреждений. Но одни из этих недовольных старались сбросить с себя иго общественных учреждений — рода, общины, гильдии — исключительно для того, чтобы получить возможность самим возвыситься над остальными и обогатиться на их счет; тогда как другие восставали против стеснительного установления с целью видоизменить его на пользу всем — в особенности же, чтобы стряхнуть ярмо власти, насевшей на общество. Все реформаторы, политические, религиозные и экономические, принадлежали к этому числу. И среди них во все времена появлялись также личности, которые, не дожидаясь, чтобы все их сородичи или даже большинство прониклись теми же воззрениями, шли вперед — где можно, гурьбою, а не то и в одиночку — на борьбу против угнетения. Такие личности становились революционерами, и мы их также встречаем во все времена. (...)

Повторяя вкратце сказанное, — анархизм ведет, следовательно, свое происхождение из созидательной, творческой народной деятельности, которою вырабатывались в прошлом все учреждения общежития, и из протеста, из восстания личности и народов против насевшей на эти учреждения, чуждой им силы, того протеста, в котором восстававшие стремились дать снова простор творческой народной деятельности, с тем чтобы она могла проявиться с новою силою для выработки нужных учреждений.

В наше время анархизм родился из того же протеста — критического и революционного, из которого родился весь социализм. Только часть социалистов, дойдя до отрицания капитала и общественного строя, основанного на порабощении работника капиталистом, остановилась на этом. Она не восстала против главного, по нашему мнению, оплота капитала — государства — и главных его оплотов: объединения власти, закона (писанного меньшинством на пользу меньшинства) и суда, установленного главным образом для защиты власти и капитала. Анархизм же не остановился в своей критике перед этими учреждениями. Он поднял свою святотатственную руку не только против капитала, но и против этих оплотов капитализма. (...)

(...) Анархизм представляет собою миросозерцание, основанное на современном механическом понимании явлений* и охватывающее всю природу, включая в нее жизнь человеческих обществ и их экономические, политические и нравственные задачи. Его метод исследования — метод точных естественных наук: им должно быть проверено всякое научное заключение. Его стремление — создать синтетическую философию, охватывающую все явления природы, следовательно, и жизнь обществ, не впадая однако в ошибки, в которые впали Конт и Спенсер по вышеуказанным причинам.

Естественно, поэтому что по большинству вопросов жизни анархизм дает иные ответы и занимает иное положение, чем все политические, а также отчасти и социалистические партии, которые еще не расстались с прежними метафизическими фикциями.

Конечно, выработка полного механического миросозерцания едва только начата в его социалистической части, касающейся жизни и развития обществ; но то немногое, что уже сделано, несомненно носит на себе, иногда, впрочем, еще не вполне сознательно, указанный характер. В области философии права, в теории нравственности, в политической экономии, в истории народов и в истории общественных учреждений анархизм уже показал, что он не будет довольствоваться метафизическими заключениями, а будет искать естественнонаучной основы. Он отказывается от метафизики Гегеля, Шеллинга и Канта, от комментаторов римского и католического права, от теоретиков государственного права, от метафизической политической экономии и старается отдать себе ясный отчет обо всех вопросах, поднятых в этих областях знания, на основании тех многочисленных работ, которые были сделаны за последние тридцать или сорок лет с точки зрения естествоиспытателя.

Подобно тому как метафизические представления о Всемирном Духе, о творческой силе Природы, о любовном притяжении Вещества, о воплощении Идеи, о цели Природы, о непознаваемом, о человечестве, понятом в смысле одухотворенного Бытия, и так далее — отвергаются ныне материалистической философией, а зачаточные обобщения, которые скрывались под этими туманными словами, переводятся на вещественный (конкретный) язык фактов,— так точно поступаем и мы, когда подходим к фактам общественной жизни. (...)

* Вернее было бы сказать кинетическом, но это слово менее известно.

Зная это, мы не можем видеть залога прогресса в еще большем подчинении всех государству. Мы ищем его в наиболее полном освобождении личности от власти государственной; в наибольшем развитии личного почина и вместе с тем в ограничении отправлений государства, а не в расширении их.

Ход вперед представляется нам в уничтожении, во-первых, власти, насевшей (особенно начиная с шестнадцатого века) на общество и все более и более стремящейся расширить свои отправления; а, во-вторых, в возможно более широком развитии договорного начала и самостоятельности всех возможных союзов, создающихся ради определенных целей и путем договора охватывающих все общество. Сама же жизнь общества представляется нам не как нечто законченное, закоченелое, а как нечто никогда не законченное, вечно живое и постоянно изменяющее свои формы согласно потребностям времени.

Такое понимание человеческого прогресса, а также воззрения на то, что желательно в будущем (что может умножить сумму счастья), неизбежно ведет и к своеобразной тактике в борьбе — к стремлению развить наибольшую силу почина в отдельных кружках и личностях, причем единство действия достигается единством целей и той убедительностью, которую всегда получает свободно и серьезно обсужденная мысль. Это стремление отражается во всей тактике и во всей внутренней жизни каждой из анархических групп.

Затем мы утверждаем и стараемся доказать, что всякой новой экономической форме общежития надлежит выработать свою новую форму политических отношений. Так было в истории и так будет несомненно в будущем: новые формы уже намечаются.

Крепостное право и самодержавие или по крайней мере почти неограниченная власть короля или царя шли в истории рука об руку. Они обусловливали друг друга. Точно так же правление капиталистов выработало свой характерный политический строй — представительное правление в строго централизованной, объединенной монархии или республике.

Социализму, в какой бы форме он ни проявился и в какой бы мере он ни подошел к коммунизму, предстоит также выработать свою форму политических отношений. Старыми он не может воспользоваться, как не мог бы воспользоваться церковною иерархиею и ее теорией. В той или другой форме он должен стать больше мирским, менее полагаться на косвенное правление через выборных — стать более самоуправляющимся. (...)

Анархизм представляет собой попытку приложить обобщения, добытые естественнонаучным индуктивным методом, к оценке человеческих учреждений и угадать на основании этой оценки дальнейшие шаги человечества на пути свободы, равенства и братства с целью осуществления наибольшей суммы счастья для каждой из единиц человеческого общества.

Он составляет неизбежный результат того естественнонаучного умственного движения, которое началось в конце восемнадцатого века, было задержано на полвека реакцией, водворившейся в Европе после французской революции, и в полном расцвете сил выступило снова, начиная с конца пятидесятых годов. Его корни — в естественнонаучной философии восемнадцатого века. Полное же свое научное обоснование он мог получить только после того пробуждения естествознания, которое возродило к жизни лет сорок тому назад естественнонаучное изучение человеческих общественных учреждений.

В нем нет места тем, якобы научным, законам, которыми приходилось довольствоваться германским метафизикам в двадцатых и тридцатых годах, и он не признает другого метода, кроме естественнонаучного. Этот метод он прилагает ко всем так называемым гуманитарным наукам, и, пользуясь им, а также и всеми исследованиями, недавно вызванными этим методом, он стремится переустроить все науки о человеке и пересмотреть все ходячие понятия о праве, справедливости и т. п. на началах, послуживших для пересмотра всех естественных наук. Его цель — научное миросозерцание, обнимающее всю природу, в том числе и человека.

Этим миросозерцанием определяется положение, занятое анархизмом в практической жизни. В борьбе между личностью и государством анархизм, подобно своим предшественникам восемнадцатого века, выступил за личность против государства, за общество против насевшей на него власти. И, пользуясь историческим материалом, накопленным современною наукою, он показал, что государственная власть, которой гнет растет с каждым годом, есть, собственно говоря, надстройка вредная, ненужная и для нас, современных европейцев, создавшаяся сравнительно недавно, — надстройка в интересах капитализма, погубившая уже в древней истории политически свободный Рим, политически свободную Грецию и все прочие центры цивилизации, возникавшие на Востоке и в Египте. Власть, создавшаяся для объединения интересов землевладельца, судьи, воина и жреца и во все время истории становившаяся поперек попыток человечества создать себе более обеспеченную и свободную жизнь, не может стать орудием освобождения точно так же, как цезаризм (императорство) или церковь не может послужить орудием социалистического переворота.

На почве экономический анархизм пришел к заключению, что современное зло имеет свой корень не в том, что капиталист присваивает себе барыш, или прибавочную стоимость, а в самом факте возможности этого барыша, который только потому и получается, что миллионам людей буквально нечем прокормиться, если не продавать свою силу за такую цену, при которой будет возможен барыш и созидание “прибавочной ценности”. Он понял поэтому, что в политической экономии прежде всего следует обратить внимание на так называемое “потребление” и что первым делом революции должно быть переустройство его, обеспечив пищу, жилище и одежду для всех. “Производство” же должно быть приспособлено к тому, чтобы удовлетворить этой первой, насущной потребности общества. Поэтому анархизм не может видеть в будущей ближайшей революции простую замену денежных знаков рабочими чеками или замену теперешних капиталистов государством. Он видит в ней первый шаг на пути к безгосударственному коммунизму.

Прав ли анархизм в своих выводах — покажет научная критика его основ и практическая жизнь будущего. Но в одном он, конечно, безусловно прав: в том, что он включил изучение общественных учреждений в область естественнонаучных исследований, распрощался навсегда с метафизикой и пользуется тем методом, которым создались современное естествознание и современная материалистическая философия. Благодаря этому самые ошибки, которые могли быть сделаны анархизмом в его исследованиях, могут быть легче открыты. Но проверены его выводы могут быть только тем же естественнонаучным, индуктивно-дедуктивным методом, каким создается всякая наука и всякое научное миросозерцание.

Печатается по: Кропоткин П. А. Современная наука и анархизм. М,, 1906. С. 3—6, 26—27, 38—39, 43—45.