Формальное равенство как критерий правового начала в общественной жизни

Когда мы говорим о праве, то имеем в виду многоас 1ектное социальное явление, включающее право каг юрму (правовая норма), право как отношение (правоот -ошение) и право как элемент общественного сознания правосознание). Изучая право с позиций социологиче-■кого подхода, мы должны прежде всего понять, что от-пгчает право от иных социальных норм (морально-нрав-твенных, религиозных, корпоративных и т. д.), ины> общественных отношений и иных форм общественногс ознания. Для этого необходимо иметь критерий, с помощью которого мы могли бы вычленить (абстрагировать^ правовое начало из всего многообразия непосредственно наблюдаемых социальных фактов, фиксируемых ш уровне эмпирического исследования. Речь идет о критерии, отражающем сущность права и выражающем специфику права как особого социального явления. В рамках развиваемой нами концепции социологии права, основанной на либертарном типе правопонимания, таки>: критерием является принцип формального равенства.

В западной социологии права проблеме определения критериев для выявления правового начала в общественной жизни уделяется заметное внимание. Интересный критический анализ различных подходов к решению данной проблемы предпринят, в частности, известным французским специалистом в области социологии права Ж. Карбонье в его работе «Юридическая социология». По поводу характерной для юридического позитивизма трактовки права как норм, установленных государством, Ж. Карбонье иронично замечал, что «этот критерий подкупает своей бюрократической (если не сказать детской] простотой. Однако он не достоин социологии». Подроб-

Карбонье Ж. Указ. соч. С. 165.

но останавливается Ж. Карбонье на распространенных теориях, ищущих специфику правовых норм во властном принуждении или в наличии определенного порядка рассмотрения дел, т. е. в так называемой юстициабель-ности норм, когда правовыми признаются нормы, дающие возможность вынесения судебного или административного решения. Принципиальным недостатком этих теорий, как справедливо замечал Ж. Карбонье, является то обстоятельство, что они хотят найти искомый критерий в сфере реализации норм, между тем как задача состоит в поиске тех сущностных черт самого права, которые как раз и должны определить специфику его реализации.

К сожалению, сам Ж. Карбонье не сформулировал собственного теоретического критерия, позволяющего отличить правовые нормы от иных социальных норм. Взамен он предложил вниманию читателей отдельные примеры из жизни, применительно к которым попытался чисто эмпирически «нащупать» границы права. В частности, он приводит следующие бытовые ситуации, заимствованные им из книги Р. Иеринга «Юриспруденция обыденной жизни»: приглашенная на ужин женщина прячет в карман поданное на стол печенье или гость тайком уносит со стола бутылку вина. Относятся ли эти случаи к сфере права? Отрицательно отвечая на поставленный вопрос, Ж. Карбонье делает следующий общий вывод: «Серьезность вреда — вот что может образовать наиболее убедительный предел юридического». С такой трактовкой проблемы нельзя согласиться. Дело в том, что сама по себе «серьезность вреда» (в отрыве от других характеристик ситуации и деяния) не может превратить юридически безразличную ситуацию в юридически значимую (и соответствующее деяние — в правонарушение). Этот признак может приобрести правовое значение (например, при квалификации соответствующего деяния как уголовно наказуемого преступления) лишь в случае, и да уже налицо и все другие характеристики юридиче-■л! значимой ситуации и имеются необходимые фор-тьные признаки правонарушения. Если бы, например, же лица унесли те же предметы (печенье или бутылку!на) не со стола званого ужина, а из магазина или из irpeoa хозяина, тайком пробравшись туда, то тогда си-,иция имела бы юридически значимый характер. Речь в ом случае могла бы идти лишь о том, следует или нет, штывая малую степень «серьезности вреда», квалифицировать в качестве преступления (кражи) соответствующе действия, несомненно содержащие в себе формаль-ые признаки состава преступления. Кстати, здесь умест-| вспомнить, что истории известны режимы, при кото-лх человеку за подобное деяние в качестве наказания искали руку.

Если подойти к данной проблеме с точки зрения прин-;< па формального равенства как критерия для оценки пдвового характера рассматриваемых отношений, то ста-вт очевидно, что ситуация, которую анализировал '.. Карбонье, изначально неправовая. Дело в том, что ее •:астники выступают здесь не в качестве формально рав-ых и независимых друг от друга субъектов правового от-эшения, а предстают в ином качестве — как люди, нахо-чщиеся в обстановке приятельского, дружеского обще-ия. В данной ситуации они связаны между собой не >лодными правовыми отношениями формального равен-ва, в рамках которых каждый из них независим от дру-то, а сложной системой дружеских, приятельских анмодействий и взаимозависимостей. В такой неправо-■й ситуации уместно говорить лишь о нарушении мольных правил или норм этикета, принятых в этом кру-, но никак не о краже. Ведь все, что выставлено хозяи-

■ >м на стол в качестве угощения, относится к ситуации мужеского общения, все это принадлежит уже гостям, а

■ хозяину. В отличие от этого, тайное присвоение гостем.то-либо, не выставленного на общий стол, является уже ридическим фактом, превращающим приятельские от-эшения между хозяином и гостем в правовые. И лишьпосле этого, т. е. только в контексте уже возникшей правовой ситуации, «серьезность вреда» приобретает юридическое значение для определения наличия или отсутствия в действиях гостя состава преступления. Серьезность или несерьезность вреда — это уже юридическая оценка последствий того или иного правонарушающего действия, а не его исходное фактическое свойство.

1 О внутренней взаимосвязи правового равенства и всеобщности правовой формы см.: Нерсесянц В. С. Юриспруденция. С. 31.

Если законодателю удается разглядеть существующие или зарождающиеся в недрах социальной практики отношения, которые складываются на началах добровольного согласия и равенства сторон, то можно утверждать, что найдено направление правового развития данной сферы общественных отношений, нуждающееся в признании и поддержке. Однако иногда бывает довольно трудно напрямую использовать этот критерий для правовой оценки социальных регуляторов. В этих ситуациях можно попытаться оценить меру общезначимости фактически складывающихся правил поведения, которая является специфическим признаком социальной нормы, имеющей правовую природу. В основе общезначимости правовой нормы, отличающей ее от религиозных норм (действующих в рамках той или иной конфессии), нравственных норм (принятых в отдельных социальных слоях и группах), деловых обыкновений (имеющих ограниченную сферу применения) и т. д., лежит ее соответствие принципу формального равенства. Только равная для всех субъектов (независимо от их принадлежности к социальной, религиозной, профессиональной и т. д. группе) форма и норма свободы в общественных отношениях имеет правовую природу и, следовательно, может быть положена в основу всеобщего закона. Общезначимость норме придает именно то обстоятельство, что субъекты отношений выступают здесь как формально равные друг другу лица. Принцип общезначимости права (т. е. распространенности на всех без исключения субъектов правового регулирования) накладыват на взаимоотношения этих субъектов ограничения, т юзволяющие им ущемлять свободу других лиц, отказы а>я им в равенстве с собою.

Фактические социальные нормы, имеющие правовук фироду, т. е. соответствующие критерию равенства сто юн и общезначимости, могут быть легализованы в качест ie источника действующего права. Такая легализация беспечивающая принятие социально обусловленного пра ioBoro решения, может быть осуществлена либо посредством закрепления этих норм в законе, либо путем законодательного санкционирования сложившихся обычаев в каче гве правовых обычаев, являющихся источником права.

Примером возведения правовых по своей природе юрм обычного поведения в ранг действующего законодательства является признание законодателем в период перестройки тех форм взаимоотношений между колхозами, овхозами и так называемыми шабашниками (временны

 

ми строительными бригадами, выполняющими работы на договорной основе), которые сложились и развились в СССР в эпоху застоя. Эти стихийно формирующиеся трудовые коллективы действовали вне рамок всеобщей трудовой повинности, т. е. обязанности трудиться на государственных или колхозно-совхозных предприятиях. Их договорные отношения с совхозами и колхозами регулировались сложной и противоречивой системой фактических социальных норм. Подобные отношения, строившиеся в основе своей на правовых принципах добровольности, равенства и независимости сторон, по сути дела, представляли собой первые ростки свободы и частной инициативы в сфере трудовой деятельности. Конечно, заложенное в них правовое начало было существенно деформировано общим неправовым контекстом, что проявлялось в многочисленных злоупотреблениях как со стороны хозяйственных руководителей, так и со стороны самих «шабашников».

1 На долю «шабашников» к этому времени приходил ос» от 30 до 60% строительных работ в сельской местности. См.: Круг-лянская Н. Дорога // Известия. 1985. 17 апр.

Естественно, что в период застоя отношение властей к таким формам хозяйственной предприимчивости и трудовой активности населения было резко негативным. Однако уже к началу перестройки деятельность подобных бригад приобрела столь большой размах, что не считаться с ней стало невозможно. Перестройка дала толчок к пересмотру отношения власти к практике «шабашничества». В принятом Советом Министров СССР постановлении от 15 мая 1986 г. «Об упорядочении организации и оплаты труда временных строительных бригад» была дана в целом положительная оценка этой форме хозяйственной деятельности, а в изданных во исполнение этого постановления Положении о порядке проведения работ временными строительными бригадами и Типовом договоре на выполнение таких работ был учтен сложившийся на практике опыт нормативного регулирования данной сферы. Таким образом, нормотворческпй орган признал

правовой характер тех норм, которые функционировали в форме обычая. Принятие такого социально обусловленного правового решения стало возможным потому, что действовавшие на практике нормы уже имели правовую природу, поскольку развивались на основе принципа формального равенства. В данном случае законодатель легализовал правовой обычай, переведя его в ранг законодательной нормы.

Другая форма официального признания норм обычного поведения в качестве полноправных регуляторов общественных отношений — легализация таких правовых обычаев в качестве источника права. Именно так, например, поступил законодатель, санкционировав в ст. 5 Гражданского кодекса РФ в качестве одного из источников гражданского права обычай делового оборота.

Социология права может существенно помочь законодателю в изучении складывающихся на практике фактических социальных норм и в их оценке с точки зрения права, если сумеет конкретизировать общетеоретические положения о формальном равенстве как сущностной характеристики права, разработанные в рамках либертар-ной концепции правопонимания.

Формальное равенство трактуется автором данной концепции В. С. Нерсесянцем как триединство таких внутренне взаимосвязанных и предполагающих друг друга компонентов, как равная мера, свобода и справедливость. В своих работах В. С. Нерсесянц делал основной акцент на том, что право — это равная мера именно свободы и справедливости. Право, писал он, — это равная мера свободы («своим всеобщим масштабом и равной мерой право измеряет... именно свободу... в человеческих взаимоотношениях») и справедливости (право взвешивает на единых весах и оценивает фактическое многообразие партикулярных отношений «формально равным, а потому и одинаково справедливым для всех правовым мерилом»). При этом не вполне определенной оказалась позиция ав-

 

 

тора по вопросу о том, что такое равная мера. Между тем этот вопрос нуждается в прояснении для понимания правовых характеристик такой ключевой социальной проблемы, как проблема распределения социальных благ.

1 Четвернпн В. А. Введение в курс общей теории права и государства. М.. 2003. С. 46—47.

2 В данной связи В. А. Четвернпн приводит пример с налогообложением. Рассматривая возможные модели налогообложения, он утверждает, что правовым является только тот вариант налогообложения, при котором все граждане платят один и тот же налог в абсолютном исчислении (другие варианты: налог берется в фиксированном проценте от дохода каждого; процент налогообложения дифференцирован в зависимости от уровня доходов при сохранении различий в доходах; процент налогообложения дифференцирован таким образом, чтобы исключить различия в доходах). Только в этом случае, говорит он, «граждане выступают как формально равные абстрактные лица-налогоплательщики. Они не равны по имущественному положению, но к ним применяется одинаковый масштаб — и когда они платят налоги, и когда они пользуются государственной защитой» [Четвернин В. А. Введение в курс общей теории права и государства. С. 47).

Не случайно именно в этом пункте наметились расхождения между автором либертарной концепции правопонимания и рядом его последователей. Так, например, В. А. Четвернпн исходит из того, что правовое равенство всегда есть «равное обращение с разными людьми или применение одинакового масштаба к фактически неодинаковым субъектам», трактуя равную меру (т. е. применение одинакового масштаба к различным субъектам) как чистое равенство людей, никак не откорректированное с учетом их социальных и биологических различий, перед единой для всех нормой. По сути дела, речь идет о простом равенстве между деянием и воздаянием (между трудом и его оплатой, между правонарушением и наказанием, между заслугой и вознаграждением), когда деяние рассматривается не как процесс, в котором проявляются индивидуальные особенности действующего субъекта, а лишь как результат, для которого эти особенности не имеют значения".

С этих позиций В. А. Четвернин интерпретирует учете Аристотеля о распределяющей и уравнивающей справедливости, делая акцент на аристократической по ■соей сути трактовке распределяющей справедливости,;к права лучших на большую долю при распределении оциальных благ. Таким образом, аристотелевское уче-ие становится у него теоретической платформой для отрицания правового характера того феномена, который в временном политическом словаре называют социаль-;он справедливостью. Отсюда следует отрицание право-ой природы социального законодательства и правового характера социальной политики государства в целом. По лнению В. А. Четвернина, социальное государство и.финимаемое им социальное законодательство, устанавливающее льготы и привилегии для социально слабых сюев общества, носят неправовой характер. Социальная лолитика государства, отмечает автор, «регулирует перераспределение национального дохода в интересах общества в целом и, особенно, в пользу социально слабых....Сущность социального законодательства — это привилегии, льготы и преимущества, или так называемая позитивная дискриминация». Осуществляя такую политику, государство, по его мнению, «не связано правом и действует вопреки праву: здесь законодатель и правительство руководствуются соображениями социальной солидарности, эгалитаризма, гуманизма, целесообразности, фактических возможностей и потребностей экономики».

Что касается отрицания правовой природы социального законодательства, то автор либертарной концепции права, никогда не разделявший такого мнения, нигде достаточно четко не отмежевался от подобной позиции ряда сторонников либертарного правопонимания. Между тем из некоторых его высказываний ясно, что он не рассматривал формальное правовое равенство как чистое равенство между деянием и воздаянием, не учитывающее социальных и биологических характеристик людей. Прежде всего это следует из его трактовки понятия «равная мера». Право как равная мера, писал он, означает «не только всеобщий масштаб свободы и единую для всех норму правовой регуляции, но также и соблюдение эквивалента, соразмерности и равномерности в отношениях между самими субъектами права». Чтобы понять, какой смысл вкладывал R. С. Нерсесянц в тезис о соразмерности в отношениях между субъектами права, важно иметь в виду, что он не отрицал правового характера социальной поддержки со стороны государства тех групп населения, которые не имеют возможности воспользоваться наравне с другими своей правоспособностью (т. е. не могут рассматриваться как соразмерные с другими в сфере реализации своей правоспособности). При этом ученый подчеркивал, что «те или иные требования так называемой социальной справедливости с правовой точки зрения имеют рациональный смысл и могут быть признаны и удовлетворены лишь постольку, поскольку они согласуемы с правовой всеобщностью и равенством и их, следовательно, можно выразить в виде абстрактно-всеобщих требований самой правовой справедливости в соответствующих областях социальной жизни. И то, что обычно именуется социальной справедливостью, может как соответствовать праву, так и отрицать его».

1 Нерсесянц В. С. Философия права. М., 2006. С. 30. ■' Там же. С. 48.

Чтобы понять точку зрения В. С. Нерсесянца по данному вопросу, следует обратить внимание на его критику аристотелевской концепции распределяющей и уравнивающей справедливости (кстати, до сих пор доминирующей в современной философско-правовой мысли). «Восходящее к Пифагору, а затем к Платону, Аристотелю и вплоть до наших дней представление о двух типах равенства, — отмечал он, — является ложным, соответствуюцим ситуации неразвитого права. Правовое равенсп Б каждое данное время в своем объеме и смысле) всег;:дно. Деление же равенства на демократическое и api: тократическое, уравнивающее и распределяющее, стрс -ое и пропорциональное и т. п. является формой ВЫХО,Е га рамки правового равенства в сторону привилегий. Разные характеристики равенства (пропорционально! ьаспределяющее и т. п.) остаются равенством лишь в те пределах, в которых они не выходят за рамки правово компенсаторности. Всякий выход в процессе пропорцис.сально-распределяющего уравнивания за границы прав< ooii компенсации (курсив мой. — В. Л.) ведет к появле •шю привилегий, т. е. к нарушению права».

Отсюда следует, что мерой правовой компенсации явл? ется у него мера, позволяющая человеку иметь не тольк равное с другими право, но и возможность воспользоваи •я этим правом соразмерно своей воле и своим собствег ным усилиям. Таким образом, компенсаторно-правово (т. е. соответствующий принципу формального равенствг характер преимуществ, получаемых наиболее достойнь: ■in. означает, что эти преимущества являются компенсг дней либо их личных усилий, затраченных на получени выдающегося результата (премии для победителей творче ких и научных конкурсов, льготы для ветеранов или ге роев войны и т. п.), либо уязвимости их статуса (депутат ■ кий иммунитет и т. п.). В остальных случаях предо ставление преференций нарушает правовой принци; формального равенства и, следовательно, ведет к привилегиям одних и к дискриминации других. Тот же механизм правовой компенсации действует и в отношении наиболее слабых членов общества, не имеющих возможности воспользоваться своей правоспособностью: общество компенсирует им их биологическую и социальную слабость, подтягивая их к уровню равной правоспособности (или, что то же самое, — к уровню равенства возможностей в правовой сфере). С позиций такого критерия возможны ситуации,?согда и социальное законодательство имеет характер привилегий. Это случается, если объем гарантируемых социальных благ превышает размер, необходимый для подтягивания социально слабых до уровня, обеспечивающего им возможность реализовать свои права наравне с другими субъектами (подобная ситуация, которую у нас пока что трудно себе представить, уже вполне реальна на Западе, что в значительной мере порождает резкое неприятие идеи социального государства со стороны ряда западных философов и правоведов).

Поддержка слабых в целях обеспечения им одинакового со всеми уровня стартовых возможностей в сфере реализации их правоспособности может выражаться не только в предоставлении им определенных преференций, но и в законодательном ограничении более сильных субъектов. Но это должно быть не произвольное ограничение, продиктованное соображениями политической целесообразности или морально-нравственным постулатом взаимопомощи, а правовое ограничение, направленное на преодоление действия принципа накопляемого преимущества и обеспечение формального равенства субъектов правового взаимодействия. Последний момент требует пояснения.

Так называемый принцип накопляемого преимущества, означающий, что преимущество более сильного с какого-то момента начинает возрастать независимо от его личных заслуг, удачно иллюстрирует народная пословица «Деньги идут к деньгам». В. Д. Зорькин называет это явление «ловушкой неравенства». Он, в частности, пишет: «Если баланс власти неверен, значит существует неравенство

богатства и экономических возможностей. Ловушки неравенства образуют порочный круг, экономическое и политическое неравенство усиливают друг друга. Меры вмешательства, повышающие человеческий потенциал тех, у кого он наиболее ограничен (прежде всего у бедных), помогут им стать более производительными экономически и более результативными политически....Преодоление «ловушки неравенства» для России — это критерий ее дееспособности как социального государства»1.

Наиболее очевидным образом действие принципа накопляемого преимущества проявляется в экономической сфере. И если бы законодатель не проводил политику дифференцированного налогообложения, не принимал мер антимонопольного характера, не осуществлял поддержку малого и среднего бизнеса и т. д., то рано или поздно действие принципа накопляемого преимущества привело бы к жесткой монополизации экономики со всеми вытекающими отсюда последствиями для иных сфер социальной жизни. То же самое в сфере международных экономических отношений: если бы государства не проводили политику протекционизма в отношении национальной экономики, то такое неоткорректированное формальное равенство (но не равноправие!) иностранного и отечественного капиталов неизбежно привело бы к опасному доминированию транснационального капитала в структуре национальной экономики.

Деятельность законодателя по обеспечению нормальной экономической конкуренции будет носить правовой характер в той мере, в какой она препятствует получению экономически сильными субъектами преимуществ за счет уже имеющихся в их распоряжении (т. е. накопленных ранее) ресурсов, а не за счет собственных усилий, таланта, своего риска или везения (как обратной стороны риска). Превышение законодателем этой меры означает, что законодательная политика в данной области утратила правовой характер и ориентируется уже не

 

на принцип правового равенства, а на нравственный принцип благотворительной поддержки слабых за счет сильных, на принцип политической целесообразности, согласно которому необходимо ограничение классового неравенства, и т. п. Определить эту тонкую грань между правовым и неправовым решением — задача законодателя, требующая каждый раз творческого подхода.

Не столь очевидно, хотя и не менее опасно действие принципа накопляемого преимущества в сфере политических отношений. Рассматривая законодательное регулирование российской многопартийности и избирательного процесса, можно с достаточными на то основаниями утверждать, что все наиболее принципиальные новеллы Федерального закона от 11 июля 2001 г. № 95-ФЗ «О политических партиях» способствовали созданию преимуществ для партий, которые к этому времени успели закрепиться на политической сцене. На этом примере хорошо видно, что там, где закон не содержит жестких правовых требований по уравниванию шансов, всегда действует принцип накопляемого преимущества, в соответствии с которым привилегии доминирующих в данном социальном пространстве субъектов позволяют им получать еще большие привилегии.

1 См.: Лапаева В. В. Споры вокруг закона о партиях. «Демократия» для избранных пли общий правовой порядок для всех? II Независимая газета. 2001. 12 марта.

Таким образом, равная мера как составная часть принципа формально-правового равенства представляет собой такое равенство деяния и воздаяния, которое рассматривает деяние с учетом индивидуальных особенностей субъекта действия, предполагающих компенсацию социальной или биологической слабости человека. В конечном счете речь идет о равенстве возможностей в сфере реализации людьми своего права, т. е. о соответствии их личных волевых усилий реально доступным для них правам на получение социальных благ. Следовательно, действие принципа формального правового равенства не ограничивается рамками правового предписания, а распро-

траняется на сферу его реализации, что предполагает необходимость учета социального контекста действия равовой нормы. И здесь фплософско-правовая трактов-;а принципа формального равенства смыкается с социо-огией права.

 

§ 3. Общественное мнение и его значение для выработки социально обусловленного правового решения

Если попытаться обобщить и упростить многочисленные определения понятия «общественное мнение», суще-твующие в современной социологической литературе, то ложно сказать, что общественное мнение — это специфическое проявление массового сознания, связанное с!ысказыванием суждений по общественно значимым проблемам. Общественное мнение как особое явление социальной жизни возможно лишь при условии, когда «об-цественность осознает себя в качестве субъекта социального поведения; располагает свободной и доступной информацией по предмету обсуждения; способна и имеет возможность выражать свою позицию, располагает широкой сетью функционирующих каналов межперсональной и межгрупповой коммуникации».

Такой подход существенно отличается от принятого оанее в советской социологии понимания общественного мнения как отношения населения к каким-либо явлениям, в формировании которого ведущую роль играет классовая позиция носителей общественного мнения. И дело че только в привычном для историко-материалистиче-ской доктрины указании на классовую природу данного феномена. Главные отличия состоят в том, что в рамках современного подхода общественное мнение, во-первых, шязывается с высказываниями суждений (что предполагает свободу публичных высказываний), и, во-вторых, речь идет о высказываниях по актуальным проблемам

 

общественной жизни. В прежнем же, советском, варианте общественное мнение рассматривалось как отношение населения к той или иной проблеме. Вопрос о том, может ли это отношение высказываться публично, оставался непроясненным, а в некоторых работах прямо утверждалось, что общественным мнением считается не только явное, но и скрытое отношение людей к событиям и фактам социальной действительности. При этом предмет, суждения о котором выдавались за общественное мнение, мог бьт'1'ь сколь угодно незначительным.

Подобное понимание общественного мнения очень недалеко ушло от обыденного представления о наличии некоего народного мнения, отражающего сложившееся в обществе отношение людей к событиям и явлениям общественной жизни. Такое народное мнение существует в любом обществе. Еще А. С. Пушкин в поэме «Борис Годунов» вложил в уста своего предка знаменитую фразу: «Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов? Не войском, нет, не польскою помогой, а мнением: да! мнением народным». Но это «мнение народное», которое в России испокон веков было загнано в подполье и прорывалось наружу лишь в периоды страшных российских бунтов, отнюдь не есть то общественное мнение, о котором говорит современная социология.

1 См.: Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 418.

Дело в том, что общественное мнение как особое социальное явление и специфический социальный институт существует не в любом обществе, так как оно не есть просто сумма тех частных мнений, которыми люди обмениваются в узком кругу семьи или друзей. Общественное мнение — это такое состояние общественного сознания, которое выражается публично, оказывая влияние на функционирование общества и его политической системы. Именно возможность гласного, публичного высказывания населения по острым, злободневным проблемам общественной жизни и влияние этой высказанной вслух позиции на развитие общественно-политических отношепш отражает суть общественного мнения как особого яв-•ения и социального института.

Когда мы говорим об общественном мнении как о социальном институте, то имеем в виду, что общественное днение как социальное явление представляет собой сис-ему отношений, обладающих устойчивым, т. е. гарантированным от случайностей, самовозобновляющимся характером. Речь идет о том, что з обществе сложился и функционирует особый механизм реагирования на социально значимые проблемы путем высказывания по ним уждений заинтересованными членами социума. И такая)еакция населения носит не случайный, спорадический характер, а является постоянно действующим фактором >бщественной жизни. Когда мы говорим об общественном мнении как о факторе общественной жизни, речь;дет о том, что общественное мнение влияет на развитие общественных отношений. Функционирование общественного мнения как социального института означает, что >но действует в качестве своего рода «социальной влаги», т. е. «власти, наделенной волей и способной подчи-шть себе поведение субъектов социального взаимодействия». Очевидно, что это возможно лишь там, где, во-;ервых, существует гражданское общество, свободное от диктата политической власти, и где, во-вторых, власть читается с позицией общества. В этом смысле мы гово-ш.м об общественном мнении как об институте граждан-кого общества.

Научная традиция, связывающая существование ин-титута общественного мнения с наличием гражданского ■ •бщества (т. е. исторически — буржуазного общества) и характерной для такого общества свободой индивидов, вдет еще от Гегеля, который, в частности, писал в -Философии права»: «Формальная субъективная свобода, состоящая в том, что единичные лица как таковые

 

(т. е. частные лица, члены гражданского общества. — В. Л.) имеют и выражают свое собственное мнение, суждение о всеобщих делах и подают совет относительно них, проявляется в той совместности, которая называется общественным мнением»'. Подобная свобода возникает лишь с утверждением гражданского общества как отличной от государства, самостоятельной, неполитической сферы частных (индивидуальных и групповых) интересов.

Общественное мнение в его современном значении и понимании возникло лишь с развитием буржуазного строя и формированием гражданского общества как сферы жизни, не зависимой от политической власти. В Средние века принадлежность человека к тому или иному сословию имела непосредственное политическое значение и жестко определяла его социальную позицию. С зарождением буржуазного общества на смену сословиям пришли классы, состоящие из формально свободных и независимых индивидов. Наличие таких свободных, независимых от государства индивидов, индивидов-собственников (пусть даже это собственность только на свою рабочую силу) — необходимая предпосылка формирования гражданского общества и общественного мнения как его особого института.

В нашей стране общественное мнение начало формироваться в качестве самостоятельного социального института совсем недавно — с начала перестройки. О каком общественном мнении могла идти речь в российском обществе до 1917 г., когда социальные низы, составлявшие подавляющее большинство населения, и узкий слой представителей верхушки общества, в чьих руках находились основные объекты собственности и рычаги власти, жили в совершенно разных социально-экономических, политических, правовых, культурных и других измерениях и условиях? Не существовало общественного мнения как социального института и в условиях тоталитарного социализма, где все социальные отношения были жестко политизированы, где

1 Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990. С. 352.

не было гражданского общества и свободного частного индивида как носителя и выразителя независимого, т. е. не совпадающего со стереотипами господствующей идеологии и требованиями власти, гласно выражаемого мнения. Со времени хрущевской «оттепели» (50-е гг. XX в.) в СССР начали формироваться зачатки общественного мнения и появилась некоторая возможность, правда, весьма ограниченная, публичных высказываний по общественно значимым проблемам.

За годы перестройки наше общество очень быстро прошло путь от приказного единомыслия через так называемые гласность и плюрализм мнений к реальному политическому плюрализму и свободе слова. За этот период сформировалось и независимое в своих оценках и суждениях общественное мнение. Однако можем ли мы говорить о том, что наше общественное мнение стало полноценным институтом гражданского общества?

Для ответа на этот вопрос вспомним краткую, но весьма насыщенную историю становления и развития общественного мнения, отсчет которой надо начинать с 1988 г., когда устами Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева был провозглашен курс на гласность и плюрализм мнений. В марте 1989 г. в стране прошли первые альтернативные выборы Съезда народных депутатов СССР, давшие мощный импульс формированию нового общественного самосознания. В этот период общественное мнение было не только очень заметным фактором социально-политической жизни страны, но нередко и основным двигателем проводимых преобразований. Для общества, находившегося на начальной стадии перехода от тоталитарного состояния к гражданскому обществу, такая роль общественного мнения, очевидно, является закономерной.

Дело в том, что в условиях развитой демократии, при стабильной социально-политической ситуации роль и значение общественного мнения четко ограничены и сбалансированы сильной и авторитетной представительной властью. Общественное мнение выступает там как институт гражданского общества, и его воздействие на госу-

дарственную деятельность осуществляется не напрямую, а опосредованно — через формы представительной демократии. При этом посредниками между обществом и государством и выразителями общественного мнения являются политические партии и иные общественные объединения политического характера. В нашей же ситуации, когда представительные органы не были сформированы на основе достаточно свободного волеизъявления избирателей, когда общество относилось к ним с заметной долей недоверия (ведь после выборов 1989 г. настойчиво звучали призывы к перевыборам по партийным спискам) и т. д., общественное мнение нередко пыталось выступать в несвойственной ему роли института прямой демократии. Это происходило потому, что в тот период демократический потенциал общества был выше, чем у структур представительной власти. И общество стремилось выражать свое мнение напрямую, в митинговой форме, осуществляя таким образом давление на государственные органы. Вышедшие на улицу массы оказались непосредственно вовлечены в активную политическую деятельность, а их мнение стало фактором воздействия на сферу государственно-политических отношений.

Это обусловило значительный интерес к общественному мнению со стороны отечественного законодателя, пик которого пришелся на период первых съездов народных депутатов СССР. Так, опрос, проведенный социологической службой одного из съездов с участием автора настоящей работы, показал, что 74% депутатов считали социологические данные о состоянии общественного мнения важным аргуме<