У истоков техники и технознания. Генезис техники как дискуссионная проблема

Методические рекомендации

Интерес к проблеме возникновения техники проявляется не только со стороны истории и философии техники, но и таких наук как археология, антропология, культурология и история культуры, что рождает широкий спектр суждений дискуссионного характера.

Опыт преподавательской работы показывает, что освоение дискуссионного материала любой темы является дидактически сложной, но чрезвычайно важной образовательной задачей, связанной с формированием навыка критического мышления. Там, где поиск ответа проявляется в теоретических и методологических спорах, говорил известный экономист, лауреат Нобелевской премии В.Леонтьев, критическое мышление «не позволяет впасть в состояние самодовольного единодушия».

Анализ проблемы генезиса техники в рамках коллоквиума призван показать, что «самодовольное единодушие» по данной проблеме в учебной литературе сложилось в связи с утилитаристским подходом к объяснению причин появления палеолитических «галечных» орудий труда, с которыми и ассоциируются первые технические изобретения. За внешним разнообразием суждений и точек зрения на возникновение техники кроется глубинный вопрос о соотношении технического и нетехнического начал в жизни человека и общества, открывая возможность переосмысления понятия научно-технический прогресс.

Первоначально необходимо отметить наличие эволюционистского и креационистского мировоззренческих уровней концептуализации проблемы генезиса техники, условившись об эволюционистской парадигме рассмотрения проблемы. Эволюционистский поход, в свою очередь, имеет сложную структуру и весьма отличающиеся толкования. Интеллектуальная многоукладность философии и истории техники позволяет представить разнообразный спектр высказываемых по данной проблеме суждений, начиная от утверждений, что возникновение техники – дело случая (Л. Нуаре, Л. Гейгер, Х. Ортега-и-Гассет) до гипотез закономерного появления первых орудий труда, (Ф.Энгельс, С.В. Шухардин, Ю.И. Семенов, В.З.Черняк) и осуществить рефлексию сложившихся подходов.

С определенной долей условности можно выделить несколько гипотетических подходов, наиболее ярко отражающих дискуссию по проблеме генезиса техники. Это натуралистический подход, сторонники которого концентрируют внимание на нерациональных детерминантах технических действий, считая человека существом слабым и вынужденным производить артефакты, чтобы защититься от природных сил. Как утверждал О. Шпенглер, «человек – это хищник-изобретатель», «техника – тактика всего живого», а «инженерия – это один из инстинктов человека, обнаруживаемый в самый ранних культурах».

У единомышленников Ф.Дессауэра можно обнаружить другой подход, который называют волевым. В соответствии с ним возникновение техники только частично определяется противостоянием человека природе. Другой важный фактор – воля мирового, вселенского характера как источник всех фундаментальных ценностей западной цивилизации.

В работах Л.Мамфорда, Г. Маркузе, Х.Шельски и других сторонников рационалистического подхода представлена аргументация относительно того, что техника – это сознательно проектируемое действие. Именно здесь мы встречаемся с утверждением о том, что неутилитарные доминанты культуры всегда предшествовали орудийным, утилитарным. С позиции Л.Мамфорда «человеческое умение изобретать символы куда важнее, чем изобретать орудия труда». Прежде чем преобразовывать природный мир, человек, которого некоторые исследователи предлагают обозначить более точно понятием «цивилизьяна», должен был преобразовать самого себя.

Характеризуя древнего человека, А.С.Арсеньев пишет: «Какими мощными силами он был раздираем! При этом вокруг него находились существа, которые морфологически, телесно от него почти не отличались. Но он то должен был себя отличить и удержаться в этом отличении и противостоять растворению в мире животных. Для этого он должен был создать свой внутренний мир, который закрепил бы связь его внутреннего "я" с окружающим миром. И он начинает изобретать, создавая сам для себя определенные правила, нормы жизни и занятия, которые не имеют непосредственного, утилитарного значения, а наоборот, служат опорой, чтобы уйти от биологического мира и животной среды» [1, с.126].

Следует подчеркнуть, что в отечественной литературе по истории и философии техники, по большей части представлена рационалистическая позиция, абсолютизирующая утилитарность как основание генезиса техники. Ссылаясь на Ч.Дарвина и Ф.Энгельса, многие авторы учебников и учебных пособий утверждают, что «лишь сознательно изготовив первое искусственное орудие, начав трудиться, предок современного человека стал действительно превращаться из животного в человека». После перехода к сознательной модификации и целенаправленному использованию природных объектов в качестве орудий "параллельно начинают развиваться ритуально - магические и мифологические формы осознания и закрепления знаний, полученных в ходе технической деятельности". И лишь немногие сторонники рационалистического подхода к возникновению техники позволяют себе повторить вслед за Н. Тотом, который в статье «Первая технология» журнала «В мире науки» 1987, № 6 написал: «Пока не совсем ясно, каким образом использование каменных орудий труда стало составной частью образа жизни их создателей».

Суть и острота проблемы заключается в вопросе о том, как возможно возникновение деятельности по изготовлению орудий труда, если такого рода деятельность может осуществлять только человек, а возникновение феномена человека, в свою очередь, является результатом длинного пути развития орудийной деятельности?

Остается констатировать, что существует загадка древнейшего производства, загадка орудийности, загадка генезиса техники, неразрывно связанная с генезисом человека. При всей привлекательности и распространенности ответа на вопрос: «Почему наш предок начал производить орудия труда?» – «Они нужны ему в повседневной практической жизни» нельзя не увидеть «тучки» на ясном небе утилитарно-практического понимания природы техники. Именно на них обращают наше внимание такие авторы как В. Горохов, А. Лобок, В. Розин, А. Пелипенко и другие. Задача читателей – обнаружить противоречия в аргументации участников дискуссии.

Кроме того, знакомство с полемическими материалами показывает, что проблема выбора концепции или подхода, является методологической проблемой, в рамках которой очень важно уметь вскрывать ошибки, в частности, подвергать критическому анализу используемую аргументацию и не принимать ошибочную. Сторонники неутилитаристской версии происхождения первых орудий труда выступают против некритического использования сложившихся форм анализа проблемы генезиса техники и формулируют вопросы, позволяющие вскрыть ее противоречия. Осознание проблемы всегда происходит внутри определенной последовательности вопросно-ответных процедур. Очень четко такое положение дел было замечено еще М.Хайдеггером. Он писал, что «всякий вопрос по делу – уже мостик к ответу. Ответ по существу – всегда просто последний шаг спрашивания. А он остается неисполнимым без длинного ряда первых и последующих шагов. Ответ по существу черпает свою подъемную силу из настойчивости спрашивания» [2, с. 37].

Из совокупности вопросов, поставленных теми авторами, кто не разделяет утилитаристскую версию [3] происхождения техники, рекомендуем выделить наиболее важные, например:

1. Почему на многочисленных орудиях труда эпохи палеолита, идентифицируемых именно как орудия труда, вовсе нет следов их интенсивного практического использования?

2. Много ли вообще орудий требуется человеку при осуществлении натурального типа хозяйствования: десять? Сто? Но ведь не тысячи же… Количество предметов, которые ученые называют палеолитическими орудиями труда настолько велико, что невообразимо представить эти утилитарные потребности.

3. Долговечность каменных орудий позволяет передавать их из поколения в поколение, но древний человек изготовляет все новые и новые, имея под рукой старые и надежные, почему?

4. Почему он не использует камни из природных разломов, где много естественно сколотых и более удобных вариантов?

5. Почему культура костяных орудий – остеодонтокератическая культура – возникает значительно позже каменной, хотя кости и рога не уступают по прочности камню, а свалок костей вокруг стоянок древнего человека множество? И так далее…

Поиск ответов на поставленные вопросы позволяет по-новому взглянуть на привычное, утилитарно-практическое объяснение генезиса техники, осознать его парадоксальность. В работе «Антропология мифа» А.Лобок пишет, что парадокс палеолитической каменной индустрии состоит в том, что процесс производства новых орудий труда здесь происходит практически непрерывно, воспроизводя одинаковые, и от того практически бесполезные, орудия труда. Очевидно, что интенсивность каменной индустрии палеолитического человека многократно превышала утилитарные запросы. Так может быть глубинный источник орудийной деятельности не имеет никакого отношения к утилитарным потребностям человека? Быть может этот источник надутилитарен? [3, с. 366].

Размышляя над такой постановкой проблемы, вспоминается один из советов великого педагога Фридрика Вильгельма Адольфа Дистервега, считавшего, что «больше пользы приносит рассмотрение одного и того же предмета с десяти разных сторон, чем обучение десяти разным предметам с одной стороны». Идея надутилитарного характера орудийной деятельности выводит нас за дисциплинарные пределы истории техники в пространство культурологии и истории культуры. Понятно, что междисциплинарная ориентированность не придает дидактической легкости проблеме возникновения техники, но актуализация гуманитарного знания позволяет связать идею надутилитарности с мифосемантичностью и знаковостью как ключами к загадке генезиса техники.

Обратите внимание на то, что сторонники мифосемантической теории происхождения всего каменного многообразия предметов палеолитических стоянок считают обнаруживаемые предметы вовсе не орудиями, производимыми в соответствии с утилитарными потребностями, а предметами, выполняющими функции культурных знаков. Они - результаты мифологического производства, а утилитарность – его побочный продукт.

Попытайтесь понять сложность «галечных орудий» труда в интеллектуальном отношении, их «непомерно большую интеллектуальную нагруженность», ибо самые простые сколы в технологическом отношении являются продуктом сложнейшей интеллектуальной деятельности.

Трудно не согласиться с тем, что принципиальная сложность любого, даже самого примитивного орудия труда, состоит не в том, насколько сложной была технология его обработки, а в самой идее орудийности, в той умственной схеме, которая лежит в основании любого орудия. Изготовитель орудия труда удерживает в плане своего сознания ЦЕЛЬ, ради которой он это делает. А это значит, что любое изготовление орудий труда требует сверхсложного интеллектуального обеспечения – двойного целеполагания, предполагающего обработку данного камня другим затем, чтобы полученный искусственный предмет использовать в практической ситуации заранее запланированным образом.

Между тем, не то что изготовить, а просто подобрать некий осколок с целью дальнейшего использования где-то – сверхсложная в интеллектуальном отношении задача. Как справедливо подчеркивает А.Лобок – «не просто схватить, а подобрать, т.е. выбрать. Выбрать может лишь тот, чей взгляд уже культурно возделан» [3, с.354].

Важно подчеркнуть, что утилитарная деятельность не может возникнуть раньше, чем сам феномен культуры. Орудийность не может быть точкой начала, а тем более предпосылкой культуры. Способность к изготовлению орудий труда не может возникнуть на заре антропогенеза, а лишь в результате долгой антропологической эволюции, под воздействием каких то иных культурных факторов. Каменная индустрия – это доорудийный период культуры, длившийся как минимум около миллиона лет.

Так что же все-таки создавал наш предок? И каково функциональное предназначение искусственно обработанных галек, от которых ведет свою родословную техника?

Защитники мифосемантического подхода полагают, что предметы, которые историки техники и археологи называют галечными орудиями, на самом деле являются меточными камнями или камнями-зарубками, несущими в себе некую значимую, знаковую информацию. По мнению А.Лобока эта меточная активность древнего человека проста и элементарна. В отличие от животных метящих территории запахом, наш предок метил сколами галек СОБЫТИЯ [3, с. 377]. И если учесть, что забывать – для человека и сегодня естественно, а помнить – это искусственно, то логично предположить, что оббитые гальки запускали механизм эмоционально-ассоциативной памяти предков. И поэтому их хранили. Расколотый камень становился меткой не в результате скола, а лишь в последующем контексте, как след. Кроме того, некоторые авторы рассматривают метки как средства выхода отрицательной агрессивной энергии и даже способ культурного возделывания сексуальности, утверждая что утилитарное скалывание могло быть средством снятия фрустрационного напряжения и обуздания инстинктов. Как показывает в своих работах английский исследователь В.Тэрнер, «мифологические символы нагружены семантикой для стабилизации жизни…, это ряд запоминающих механизмов, для пробуждения, направления и обуздания могучих эмоций, таких как ненависть, страх, любовь и горе».

Побочным, но важным, результатом меточной индустрии становится мифосемантика, рождающая субъективный образ пережитого и его актуализацию. Миф становится сферой производства сознания. Знаковое производство предшествует более сложному утилитарному производству. Как напишет в своей книге «Миф машины. Техника и развитие человека» Л.Мамфорд: «Язык – как технический инструмент превосходит любые орудия и машины: по своему идеальному устройству и каждодневному функционированию он по-прежнему остается непревзойденным образцом для всех прочих видов эффективного заводского производства стандартизации и массового потребления» [4, с.130].

Таким образом, древнейшая каменная индустрия, ассоциируемая с началом техники, видимо, есть стихийное производство первичных знаковых систем, выступающих материальной основой прамифа. С их помощью человек осуществляет постепенную смысловую, мифологическую иерархизацию окружающего его вещного мира. По мере развития знаковых систем возникает и феномен спорадического их использования в утилитарных целях. Важно подчеркнуть, что наш предок утилитарно использует не случайные природные обломки, а предметы, имеющие культурное измерение, встроенную личностную мифосемантику. Речь идет не об изготовлении орудий, а об использовании знаковых камней в орудийной функции.

Орудийность, утилитарность не только не отменяет исходное знаковое бытие меточных камней, а становится основой такого явления как магия. Чудо как элементарная магическая структура базируется на том, что человек вдруг обнаруживает способность меточного камня быть чем-то другим, полезной вещью или орудием труда. Необходимо заметить, что мировоззрение, которое мы называем магическим и считаем нормой для первобытного человека – вовсе не следствие незрелого ума, а объективный процесс обнаружения утилитарного в мифологическом. Вывод, который весьма важен для понимания всей последующей истории техники и истории культуры состоит в том, что весь ход развития каменной индустрии в палеолите свидетельствует о движении от нулевой степени утилитарности ко все большим ее значениям.

Таким образом, вывод проблемы генезиса техники за пределы утилитарности позволяет расставить гуманитарные акценты в ней. В гуманитарной парадигме исследования орудийная деятельность насыщается новым смыслом и рассматривается как определенный культурный и духовный феномен. Остается еще раз зафиксировать приращение этого нового смысла – техника не может быть понята вне социокультурного контекста. Она включает в себя символические инструменты и вовсе не обязательно, если вспомнить К.Ясперса, сделана из «железок, проволоки, рычагов и кучи кнопок».

Размышляя над аргументацией сторонников мифосемантической концепции возникновения техники, перефразируем ранее цитируемого Л.Мамфорда, несколько изменив акцент: «Человеческое умение изобретать символы сделало возможным изготовление орудий труда».

Мы можем считать современную технику и технологии инструментами, зависящими исключительно от прагматических и утилитарных соображений, но в действительности мотивы, стоящие за научно-техническим прогрессом, редко бывают столь прямолинейными.

 

Примечания:

1. Арсеньев А.С. Философские основания понимания личности: Цикл популярных лекций-очерков с приложениями: учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений /А.С.Арсеньев.- М.: Академия, 2001. – 592 с.

2. Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге: Сборник: Пер. с нем./ Под ред. А. Л. Доброхотова. / М.Хайдеггер. – М.: Высшая школа, 1991. – 192 с.

3. Лобок А.М. Антропология мифа: монография / А.М.Лобок. – Екатеринбург.: Банк культурной информации,1997.- 688 с.

4. Мамфорд Л. Миф машины. Техника и развитие человечества: монография / Л.Мамфорд. – М.: АСТ, 2001. – 360 с.

 

Тексты

ЭНГЕЛЬС Ф.

Труд – источник всякого богатства, утверждают политэкономы. Он действительно является таковым наряду с природой, доставляющей ему материал, который он превращает в богатство. Но он еще и нечто бесконечно большее, чем это. Он – первое основное условие всей человеческой жизни, и притом в такой степени, что мы в известном смысле должны сказать: труд создал самого человека.

Много сотен тысячелетий тому назад, в еще не поддающийся точному определению промежуток времени того периода в развитии Земли, который геологи называют третичным, предположительно к концу этого периода, жила где-то в жарком поясе – по всей вероятности, на обширном материке, ныне погруженном па дно Индийского океана, – необычайно высокоразвитая порода человекообразных обезьян. Дарвин дал нам приблизительное описание этих наших предков. Они были сплошь покрыты волосами, имели бороды и остроконечные уши и жили стадами на деревьях (358).

Под влиянием в первую очередь, надо думать, своего образа жизни, требующего, чтобы при лазании руки выполняли иные функции, чем ноги, эти обезьяны начали отвыкать от помощи рук при ходьбе по земле и стали усваивать все более и более прямую походку. Этим был сделан решающий шаг для перехода от обезьяны к человеку…

Если прямой походке у наших волосатых предков суждено было стать сначала правилом, а потом и необходимостью, то это предполагает, что на долю рук тем временем доставалось все больше и больше других видов деятельности. Уже и у обезьян существует известное разделение функций между руками и ногами. Как уже упомянуто, при лазании они пользуются руками иначе, чем ногами. Рука служит преимущественно для целей собирания и удержания нищи, как это уже делают некоторые низшие млекопитающие при помощи своих передних лап. С помощью руки некоторые обезьяны строят себе гнезда на деревьях или даже, как шимпанзе, навесы между ветвями для защиты от непогоды. Рукой они схватывают дубины для защиты от врагов или бомбардируют последних плодами и камнями. При ее же помощи они выполняют в неволе ряд простых операций, которые они перенимают у людей. Но именно тут-то и обнаруживается, как велико расстояние между неразвитой рукой даже самых высших человекообразных обезьян и усовершенствованной трудом сотен тысячелетий человеческой рукой. Число и общее расположение костей и мускулов одинаково у обеих, и, тем не менее, рука даже самого первобытного дикаря способна выполнять сотни операций, не доступных никакой обезьяне. Ни одна обезьянья рука не изготовила когда-либо хотя бы самого грубого каменного ножа.

Поэтому те операции, к которым наши предки в эпоху перехода от обезьяны к человеку на протяжении многих тысячелетий постепенно научились приспособлять свою руку, могли быть вначале только очень простыми. Самые низшие дикари и даже те из них, у которых приходится предположить возврат к более звероподобному состоянию с одновременным физическим вырождением, всё же стоят гораздо выше тех переходных существ. Прежде чем первый кремень при помощи человеческой руки был превращен в нож, должен был, вероятно, пройти такой длинный период времени, что в сравнении с ним известный нам исторический период является незначительным. Но решающий шаг был сделан, рука стала свободной и могла теперь усваивать себе всё новые и новые сноровки, а приобретенная этим большая гибкость передавалась по наследству и возрастала от поколения к поколению.

Рука, таким образом, является не только органом труда, она также и продукт его. Только благодаря труду, благодаря приспособлению к все новым операциям, благодаря передаче по наследству достигнутого таким путем особого развития мускулов, связок и, за более долгие промежутки времени, также и костей, и благодаря все новому применению этих переданных по наследству усовершенствований к новым, все более сложным операциям, - только благодаря всему этому человеческая рука достигла той высокой ступени совершенства, на которой она смогла, как бы силой волшебства, вызвать к жизни картины Рафаэля, статуи Торвальдсена, музыку Паганини.

Но рука не была чем-то самодовлеющим. Она была только одним из членов целого, в высшей степени сложного организма. И то, что шло на пользу руке, шло также на пользу всему телу, которому она служила, и шло на пользу в двояком отношении.

Прежде всего, в силу того закона, который Дарвин назвал законом соотношения роста. Согласно этому закону известные формы отдельных частей органического существа всегда связаны с определенными формами других частей, которые, казалось бы, ни в какой связи с первыми не находятся. Так, например, все без исключения животные, которые обладают красными кровяными тельцами без клеточного ядра и у которых затылочная кость сочленена с первым позвонком двумя суставными бугорками, обладают также молочными железами для кормления детенышей. Так, у млекопитающих раздельные копыта, как правило, связаны с наличием сложного желудка, приспособленного к процессу жвачки. Изменения определенных форм влекут за собой изменение формы других частей тела, хотя мы и не в состоянии объяснить эту связь. Совершенно белые кошки с голубыми глазами всегда или почти всегда оказываются глухими. Постепенное усовершенствование человеческой руки и идущее рядом с этим развитие и приспособление ноги к прямой походке несомненно оказали, также и в силу закона соотношения, обратное влияние на другие части организма. Однако этого рода воздействие еще слишком мало исследовано, и мы можем здесь только констатировать его в общем виде.

Значительно важнее непосредственное, поддающееся доказательству обратное воздействие развития руки па остальной организм. Наши обезьяноподобные предки, как уже сказано, были общественными животными; вполне очевидно, что нельзя выводить происхождение человека, этого наиболее общественного из всех животных, от необщественных ближайших предков. Начинавшееся вместе с развитием руки, вместе с трудом господство над природой расширяло с каждым новым шагом вперед кругозор человека. В предметах природы он постоянно открывал новые, до того неизвестные свойства. С другой стороны, развитие труда по необходимости способствовало более тесному сплочению членов общества, так как благодаря ему стали более часты случаи взаимной поддержки, совместной деятельности, и стало ясней сознание пользы этой совместной деятельности для каждого отдельного члена. Коротко говоря, формировавшиеся люди пришли к тому, что у них появилась потребность что-то сказать друг другу. Потребность создала себе свой орган: неразвитая гортань обезьяны медленно, но неуклонно преобразовывалась путем модуляции для все более развитой модуляции, а органы рта постепенно научались произносить один членораздельный звук за другим.

Что это объяснение возникновения языка из процесса труда и вместе с трудом является единственно правильным, доказывает сравнение с животными. То немногое, что эти последние, даже наиболее развитые из них, имеют сообщить друг другу, может быть сообщено и без помощи членораздельной речи. В естественном состоянии ни одно животное не испытывает неудобства от неумения говорить или понимать человеческую речь. Совсем иначе обстоит дело, когда животное приручено человеком. Собака и лошадь развили в себе, благодаря общению с людьми, такое чуткое ухо по отношению к членораздельной речи, что, в пределах свойственного им круга представлений, они легко научаются понимать всякий язык. Они, кроме того, приобрели способность к таким чувствам, как чувство привязанности к человеку, чувство благодарности и т. д., которые раньше им были чужды. Всякий, кому много приходилось иметь дело с такими животными, едва ли может отказаться от убеждения, что имеется немало случаев, когда они свою неспособность говорить ощущают теперь как недостаток. К сожалению, их голосовые органы настолько специализированы в определенном направлении, что этому их горю уже никак нельзя помочь…

Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг, который, при всем своем сходстве с обезьяньим, далеко превосходит его по величине и совершенству. А параллельно с дальнейшим развитием мозга шло дальнейшее развитие его ближайших орудий - органов чувств. Подобно тому как постепенное развитие речи неизменно сопровождается соответствующим усовершенствованием органа слуха, точно так же развитие мозга вообще сопровождается усовершенствованием всех чувств в их совокупности. Орел видит значительно дальше, чем человек, но человеческий глаз замечает в вещах значительно больше, чем глаз орла. Собака обладает значительно более тонким обонянием, чем человек, но она не различает и сотой доли тех запахов, которые для человека являются определенными признаками различных вещей. А чувство осязания, которым обезьяна едва-едва обладает в самой грубой, зачаточной форме, выработалось только вместе с развитием самой человеческой руки, благодаря труду.

Развитие мозга и подчиненных ему чувств, все более и более проясняющегося сознания, способности к абстракции и к умозаключению оказывало обратное воздействие на труд и на язык, давая обоим всё новые и новые толчки к дальнейшему развитию. Это дальнейшее развитие с момента окончательного отделения человека от обезьяны отнюдь не закончилось, а, наоборот, продолжалось и после этого; будучи у различных народов и в различные эпохи по степени и по направлению различным, иногда даже прерываясь местными и временными движениями назад, оно в общем и целом могучей поступью шло вперед, получив, с одной стороны, новый мощный толчок, а с другой стороны – более определенное направление благодаря тому, что с появлением готового человека возник вдобавок еще новый элемент – общество.

Наверное протекли сотни тысяч лет, – в истории Земли имеющие не большее значение, чем секунда в жизни человека, - прежде чем из стада лазящих по деревьям обезьян возникло человеческое общество. Но все же оно, наконец, появилось. И в чем же опять мы находим характерный признак человеческого общества, отличающий его от стада обезьян? В труде. Стадо обезьян довольствовалось тем, что дочиста поедало пищу, имевшуюся в его районе, размеры которого определялись географическими условиями или степенью сопротивления соседних стад. Оно кочевало с места на место и вступало в борьбу с соседними стадами, добиваясь нового, богатого кормом, района, но оно было неспособно извлечь из района, где оно добывало себе корм, больше того, что он давал от природы, за исключением разве того, что стадо бессознательно удобряло почву своими экскрементами. Как только все области, способные доставлять корм, были заняты, увеличение обезьяньего населения стало невозможным; в лучшем случае это население могло численно оставаться на одном и том же уровне…

Это «хищническое хозяйство» животных играет важную роль в процессе постепенного изменения видов, так как оно заставляет их приспособляться к новым, необычным для них родам пищи, благодаря чему их кровь приобретает другой химический состав и вся физическая конституция постепенно становится иной, виды же, установившиеся раз навсегда, вымирают. Не подлежит сомнению, что это хищническое хозяйство сильно способствовало превращению наших предков в людей. У той породы обезьян, которая далеко превосходила все остальные смышленостью и приспособляемостью, это хищническое хозяйство должно было привести к тому, что в пищу стали употреблять все большее и большее количество новых растений, а из этих растений все большее количество съедобных частей, одним словом, к тому, что пища становилась все более разнообразной, следствием чего было проникновение в организм все более разнообразных веществ, создававших химические условия для превращения этих обезьян в людей. Но все это еще не было трудом в собственном смысле слова. Труд начинается с изготовления орудий. А что представляют собой наиболее древние орудия, которые мы находим, - наиболее древние, судя до найденным предметам, оставшимся нам в наследство от доисторических людей, и но образу жизни наиболее ранних исторических народов, а также и наиболее примитивных современных дикарей? Эти орудия представляют собой орудия охоты и рыболовства; первые являются одновременно и оружием. Но охота и рыболовство предполагают переход от исключительного употребления растительной пищи к потреблению наряду с ней и мяса, а это знаменует собой новый важный шаг на пути к превращению в человека. Мясная пища содержала в почти готовом виде наиболее важные вещества, в которых нуждается организм для своего обмена веществ; она сократила процесс пищеварения и вместе с ним продолжительность других вегетативных (т. е. соответствующих явлениям растительной жизни) процессов в организме и этим сберегла больше времени, вещества и энергии для активного проявления животной, в собственном смысле слова, жизни. А чем больше формировавшийся человек удалялся от растительного царства, тем больше он возвышался также и над животными. Как приучение диких кошек и собак к потреблению растительной пищи наряду с мясной способствовало тому, что они стали слугами человека, так и привычка к мясной пище наряду с растительной чрезвычайно способствовала увеличению физической силы и самостоятельности формировавшегося человека. Но наиболее существенное влияние мясная пища оказала на мозг, получивший благодаря ей в гораздо большем количестве, чем раньше, те вещества, которые необходимы для его питания и развития, что дало ему возможность быстрей и полней совершенствоваться из поколения в поколение…

Употребление мясной пищи привело к двум новым достижениям, имеющим решающее значение: к пользованию огнем и к приручению животных. Первое еще более сократило процесс пищеварения, так как оно доставляло рту, так сказать, уже полупереваренную пищу; второе обогатило запасы мясной пищи, так как наряду с охотой оно открыло новый источник, откуда ее можно было черпать более регулярно, и доставило, кроме того, в виде молока и его продуктов новый, по своему составу по меньшей мере равноценный мясу, предмет питания. Таким образом, оба эти достижения уже непосредственно стали новыми средствами эмансипации для человека. Останавливаться здесь подробно на их косвенных последствиях, как бы важны они ни были для развития человека и общества, мы не можем, так как это слишком отвлекло бы нас в сторону.

Подобно тому как человек научился есть все съедобное, он также научился и жить во всяком климате. Он распространился по всей пригодной для житья земле, он, единственное животное, которое в состоянии было сделать это самостоятельно. Другие животные, приспособившиеся ко всем климатам, научились этому не самостоятельно, а только следуя за человеком: домашние животные и насекомые-паразиты. А переход от равномерно жаркого климата первоначальной родины в более холодные страны, где год делится на зиму и лето, создал новые потребности, потребности в жилище и одежде для защиты от холода и сырости, создал, таким образом, новые отрасли труда и вместе с тем новые виды деятельности, которые все более отдаляли человека от животного.

Благодаря совместной деятельности руки, органов речи и мозга не только у каждого в отдельности, но также и в обществе, люди приобрели способность выполнять всё более сложные операции, ставить себе всё более высокие цели и достигать их. Самый труд становился от поколения к поколению более разнообразным, более совершенным, более многосторонним. К охоте и скотоводству прибавилось земледелие, затем прядение и ткачество, обработка металлов, гончарное ремесло, судоходство. Наряду с торговлей и ремеслами появились, наконец, искусство и наука; из племен развились нации и государства. Развились право и политика, а вместе с ними фантастическое отражение человеческого бытия в человеческой голове – религия. Перед всеми этими образованиями, которые выступали прежде всего как продукты головы и казались чем-то господствующим над человеческими обществами, более скромные произведения работающей руки отступили на задний план, тем более, что планирующая работу голова уже на очень ранней ступени развития общества (например, уже в простой семье) имела возможность заставить не свои, а чужие руки выполнять намеченную ею работу. Всю заслугу быстрого развития цивилизации стали приписывать голове, развитию и деятельности мозга. Люди привыкли объяснять свои действия из своего мышления, вместо того чтобы объяснять их из своих потребностей (которые при этом, конечно, отражаются в голове, осознаются), и этим путем с течением времени возникло то идеалистическое мировоззрение, которое овладело умами в особенности со времени гибели античного мира. Оно и теперь владеет умами в такой мере, что даже наиболее материалистически настроенные естествоиспытатели из школы Дарвина не могут еще составить себе ясного представления о происхождении человека, так как, в силу указанного идеологического влияния, они не видят той роли, которую играл при этом труд.

Животные, как уже было вскользь упомянуто, тоже изменяют своей деятельностью внешнюю природу, хотя и не в такой степени, как человек, и эти совершаемые ими изменения окружающей их среды оказывают, как мы видели, обратное воздействие на их виновников, вызывая в них в свою очередь определенные изменения. Ведь в природе ничто не совершается обособленно. Каждое явление действует на другое, и наоборот; и в забвении факта этого всестороннего движения и взаимодействия и кроется в большинстве случаев то, что мешает нашим естествоиспытателям видеть ясно даже самые простые вещи…

Впрочем, само собой разумеется, что мы не думаем отрицать у животных способность к планомерным, преднамеренным действиям. Напротив, планомерный образ действий существует в зародыше уже везде, где протоплазма, живой белок существует и реагирует, т. е. совершает определенные, хотя бы самые простые движения как следствие определенных раздражений извне. Такая реакция имеет место даже там, где еще нет никакой клетки, не говоря уже о нервной клетке. Прием, при помощи которого насекомоядные растения захватывают свою добычу, является тоже в известном отношении планомерным, хотя совершается вполне бессознательно. У животных способность к сознательным, планомерным действиям развивается в соответствии с развитием нервной системы и достигает у млекопитающих уже достаточно высокой ступени… Подобно тому как история развития человеческого зародыша во чреве матери представляет собой л