Глава 1 «Мы лишь коагулируемся»

Коржибски Одна Из Биографий: Предисловие: Почему Коржибски важен?

Предисловие: Почему Коржибски важен?

«Дайте-ка, я вам кое-что посоветую на случай, когда вы читаете книгу. Читайте не только то, что вы читаете, но и изучайте автора».

— Альфред Коржибски

8 января 2005 года ядерная подводная лодка Военно-морских сил США Сан-Франциско шла по маршруту в Тихом Океане на глубине 150 метров, в восмистах метрах от дома – порта Гуам. На навигационной карте не было отмечено никаких препятствий; проход был чист. Тем не менее, судно столкнулось с подводной горой. Один член экипажа скончался, шестьдесят получили травмы, некоторые – весьма серьёзные. Ядерный реактор подлодки не был повреждён, и она смогла вернуться в порт Гуам через два дня. Карту, которую подготовило Навигационное Картографическое Управление (ныне – Управление по Геопространственной Разведке Департамента Министерства Обороны), не обновляли с 1989 года, не смотря на то, что по данным со спутника, полученным в 1999 году, эту подводную гору было видно. К сожалению, оценка прошедших событий не умаляет трагедии.[1]

 

«Карта – это не территория». Утверждение, которое часто повторял Альфред Коржибски, в своё время раздражало многих людей, которые считали это сообщение тривиальным. Раздражение также могло возникать из-за его настойчивости в ежедневном – и даже ежемоментном – применении данного принципа. Но помним мы или нет о том, что карта – это не территория, которую она представляет (и о том, что карта не может охватывать всю территорию, ввиду чего всегда подлежит пересмотру), очевидно – важно, порой до степени вопроса жизни или смерти.

 

Отношения карт к территориям было центром жизни и работы Альфреда Коржибски. И это относится не только к навигационным или дорожным картам. Он предположил, что такие буквальные карты и процессы, с помощью которых они создаются (или не создаются) служат моделями более широких процессов человеческой осознанности, восприятия, мышления, принятия решений, применения языка, и т.д. Как отметил Роберт Пула:

 

Под картами [по смыслу Коржибски] нам стоит понимать всё, что человек формулирует… включая (несколько примеров в алфавитном порядке), биологию, буддизм, даосизм, евангелие, индуизм, ислам, иудаизм, католичество, лютеранство, физику, фрейдизм, химию, и т.д., и т.п., …![2]

 

Таким образом, что угодно, что считается знанием – включая любые вытекающие –измы – в лучшем случае полезны, но также имеют ограничения карты: «карта – это не территория», и т.д. Как форма картирования, процесс приобретения знаний (исполняемый нервной системой человека) препятствует возможности абсолютной определённости (достоверности). Скорее главенствует обобщённая неопределённость: все утверждения лишь вероятны в разной степени.

 

Коржибски решил, что это не причина впадать в нигилистическое отчаяние. Если приглядеться как следует, знания и неопределённость – это не несовместимые качества, а сопутствующие друг другу составляющие нового ориентирования. Локально точные знания-в-определённое-время, которые дают некую степень прогнозируемости, могут служить основой для чётко определённых и разумных действий при определённых обстоятельствах. Но если принять общую неопределённость, то отсутствие абсолютных знаний не допускает абсолютной уверенности в принятии решений. С точки зрения Коржибски, знание и неопределённость – неотъемлемы относительно друг друга. Поэтому в жизни необходима как смелость, чтобы действовать, не смотря на несовершенные знания, так и смелость, чтобы пересматривать и корректировать знания по необходимости, т.е. с определённой частотой. Впоследствии эти заключения вышли далеко за пределы научных интересов. В частности, личные проблемы адаптации к таким условиям открыли ему новые возможности и методы, с помощью которых можно культивировать здравомыслие.

 

Альфред Коржибски родился в конце 19го века, в дворянской семье, жившей в оккупированной Россией части политически разделённой Польши. «Я родился молча», писал он – наблюдатель, смотрящий вокруг с интересом о том, что происходит.[3] С очень раннего возраста, он осознал своё призвание «решать проблемы».[4] Его отец, инженер по профессии, воспитал в нём уважение к математике и физике и их практическому применению. (Позднее Альфред сам выучился на инженера.) Он рос польским патриотом под гнётом царской диктатуры. Позднее, во время службы в разведке русской армии, он собственными глазами наблюдал ужасы первой мировой войны на восточном фронте. К тому моменту, как во время войны он перебрался в Северную Америку, он наблюдал за безрассудным поведением людей (включая себя) уже на протяжении половины собственной жизни. «Я попросту устал от человеческой глупости. Это всё, что меня волновало».[5]

 

Коржибски провёл остаток своих дней в целенаправленных поисках и попытках реализовать мечту жизни: поспособствовать становлению согласия среди людей за счёт понимания и решения проблем человеческой глупости (предотвратимого неадекватного оценивания) и её последствий. Что такого есть в человеке, что ведёт к грандиозному прогрессу в одних областях (математика, наука, сфера прикладных технологий), но при этом к такому упадку в других? Был ли способ предотвратить хотя бы некоторые из несчастий человека и общественных проблем, которые ему довелось повидать? Была ли возможность обновить наши карты (как в узком, так и в широком смысле термина), включая наши карты самих себя, чтобы избежать излишних недопониманий и конфликтов между людьми в обществе?

 

Его опыт убедил его, что людям нужно развивать свои способности к мышлению (которые для Коржибски не существовали всецело отдельно от эмоциональной жизни). Ему не давало покоя отсутствие способа целенаправленной и систематической помощи мышлению. («Где нас учат, как нужно мыслить? Нигде».)[6] Его познания в науке и математике также убедили его, что была возможность разработать на основе этих дисциплин метод мышления применимый к повседневной жизни.

Поэтому Коржибски проводил исследование 'странной' гипотезы: неосознанные факторы личной и социальной адаптации (здравомыслия) существуют в рамках профессионального поведения – включая язык – учёных и математиков. Он также понял, что ученые и математики не всегда понимают эти факторы и применяют их с выгодой для себя как у себя в лабораториях, так и повседневной жизни. Поиски привели его не только к исследованию поведения учёных и математиков, но и поведения пациентов психиатрических больниц. Связав эти элементы – науку и здравомыслие – Коржибски смог принять уникальную точку зрения. Для инженера такой сильно абстрактной теории было недостаточно. Он хотел, чтобы она имела практический аспект. Без такого подхода, как он шутливо отмечал: «Можно привести коня к водопою, но нельзя заставить его пить. Можно послать юношу в колледж, но нельзя научить его способам мышления. Почему? Потому что метода нет».[7]

 

Он назвал практическую теорию – метод, который он сформулировал, «общей семантикой». Его можно применять как к наиболее глубоким личным проблемам, так и к самым возвышенным философским и научным. Как только он сформулировал эту теорию, он посвятил свою жизнь её дальнейшей разработке и проверке на работоспособность. Его прежде всего интересовала помощь индивидуумам, которых он называл Смит₁, Смит₂, Смит₃, и т.д. Себя он рассматривал одним из Смитов – возможно Смитом_n – и основным «подопытным кроликом» для проверки своих методов. Эта деятельность позволила ему познакомиться с по меньшей мере, парой тысяч 'Смитов', которых он обучал своей методологии и тому, как её применять. (С 1938 года и далее в Институте Общей Семантики у Коржибски обучалось 1800 человек, и он проводил занятия до этого на протяжении нескольких лет).[8] Ко времени его смерти он был уверен в том, что его система действительно работала – для тех, кто готов был работать над ней.

 

С тех пор прошло полвека, и до сих пор к работам Коржибски сохраняется живой интерес. Критики называли его работу «крайне сомнительной». Некоторые смотрели на неё как на полезную работу для общества, другие сочли её значительным вкладом в человеческую цивилизацию. В эти первые годы нового тысячелетия – поры, по-видимому, вездесущего терроризма, личных несчастий, проблем адаптации и различных общественных столкновений – жизнь и работа Альфреда Коржибски заслуживает внимания.

 

Для некоторых читателей эта книга послужит введением. Отголоски учений Коржибски можно найти во множестве областей, таких как когнитивная нейробиология, когнитивная поведенческая психотерапия, изучение общения, медиаэкология, медицина, организационное развитие, философские практики и философия, и т.д. Тем не менее, междисциплинарная работа Коржибски остаётся относительно не ассимилированной с общепринятыми научными областями и неподходящей к популярным категориям. Из-за этого Коржибски остаётся относительно забытой и непонятой личностью.

 

Есть люди, которые 'знают' что-то о Коржибски и/или общей семантике. Некоторые из таких людей могут иметь желание узнать больше. Для других Коржибски и его система – «закрытые вопросы», подлежащие выбросу на свалку когда-то популярных и тривиальных увлечений, которые ушли вместе с прочими трендами интеллектуальной истории. Есть также люди, чья заинтересованность в общей семантике сохранилась. Для них - и я считаю себя таковым – работа Коржибски отнюдь не устарела, и послужила начальной точкой многим удивительным и плодотворным исследованиям мира и самих себя.

 

Я не был знаком с Альфредом Коржибски лично (я родился через два года после его смерти). Однако благодаря своим исследованиям для этой книги и многолетним знакомствам с людьми, которые с ним работали и хорошо его знали, у меня сложилось о нём впечатление как о весьма добром и рассудительном человеке, не считая некоторых шероховатостей и личных слабостей. Казалось, что он не имел никаких скрытых мотивов, и даже порой отталкивал людей своей прямолинейностью. Его не интересовал статус гуру; он искал компетентных, независимых коллег. Он 'практиковал то, что проповедовал' и обладал качествами характерными для самореализовавшейся личности, описанной Абрахамом Маслоу. В его жизни едва ли можно найти что-то скандальное. Вполне возможно, что некоторые скептически настроенные читатели могут счесть саму его работу, несмотря на мое благожелательное описание, доказательством его 'безумия'. С этим я ничего поделать не могу.

 

Коржибски считал свою жизнь и работу неотделимыми друг от друга. Более того, он считал, что о событиях его жизни, самих по себе, «было особо нечего сообщать».[9] Он считал, что биографу стоило описать их в несколько страниц и сфокусироваться на том, над чем он работал и на том, что он создал и зафиксировал в своих записях. Я не следовал этому совету слишком строго. На мой взгляд внимание к его интересной (для меня) жизни обогащает понимание его работы, и поэтому в этой книге я стараюсь показать его жизнь и работу во взаимодействии. Я исследую миссию его жизни – предотвращение человеческой глупости, конфликтов и несчастий с помощью научно-философской переориентации людей, одного за другим. Что послужило мотивацией его поступков? Почему он сам и его работа стали объектом таких широких и разнообразных реакций со стороны критиков и последователей? Какова релевантность Коржибски и его работы на сегодняшний день? Важен ли он до сих пор для культуры и проблем двадцать первого века? На последующих страницах есть мой утвердительный ответ. Это моя карта жизни и работы Альфреда Коржибски – история знаний, неопределённости и смелости.[10]

Брюс Кодиш 28 мая 2011 г.

 

 

[1] См. Drew. См. тж. “Outdated charts may be blamed in sub crash”. Associated Press, 15 янв. 2005

[2] Pula 1994, p. xvii

[3] Коржибски 1947, с. 408. В этих неопубликованных мемуарах содержат большой объём информации о его жизни и отношениях.

[4] Коржибски 1947, с. 23.

[5] Коржибски 1947, с. 420.

[6] Коржибски 1947, с. 29.

[7] Коржибски 1947, с. 31.

[8] См. Kendig 1950, с. 4.

[9] Коржибски 1947, с. 482.

[10] Я позаимствовал этот набор терминов у моего наставника и друга Роберта П. Пула, который озаглавил словами «Знания, Неопределённость и Смелость» одну из своих академических статей о работе Коржибски.

Коржибски Одна Из Биографий: Справка о языке и произношении

 

Справка о языке и произношении

В этой книге я пользовался «экстенсиональными приёмами» - лингвистическими техниками, которые ввёл Коржибски и его студенты; они включают индексирование, датирование, использование «и так далее», кавычки, дефисы, использование не-абсолютистских терминов и фраз (Язык Минус Абсолютизмы), использование не-элементалистских терминов, избегание «есть» утверждения и отождествления, и т.д. Я объясню их подробнее в дальнейших частях текста.

Но раз уж я пользуюсь кавычками довольно часто, я сразу объясню, зачем они нужны. Я иногда пользуюсь одинарными кавычками в качестве экстенсионального «безопасного приёма» для того чтобы отметить термины и фразы, которые требуют в разной степени осторожного обращения по общим методологическим причинам; например, 'разум', 'значение', 'пространство', или 'время' употреблённые по отдельности, и т.д. Я также пользуюсь одинарными кавычками, чтобы отметить термины, использованные метафорически, с игрой слов, и т.д. (Коржибски называл одинарные кавычки, применяемые таким способом, «безопасными приёмами», нежели «предупредительными кавычками».[1] Роберт Пула как-то сказал: «Если вы говорите что-то по-другому, вы говорите что-то другое».) Двойные кавычки отмечают прямые цитаты с указанием источника (более длинные прямые цитаты приводятся в блоках текста в середине страницы). Двойные кавычки также отмечают термины или фразы, использованные кем-либо, но не всегда обозначают прямую цитату. Как в одинарных, так и в двойных кавычках, я стараюсь включать только точный цитированный материал – по возможности с сохранением пунктуации.

Помимо этого, Коржибски обычно не писал прилагательные образованные от имён собственных с заглавной буквы (как это принято в английском языке), такие например как «аристотелев»; я придерживаюсь того же принципа.

Унитарное словосочетание «общая семантика» обозначает общую теорию оценивания (вербального и невербального), сформулированную Коржибски. Я употребляю его в аббревиатуре «ОС». Когда термин употребляется в качестве определения – «обще-семантический подход» - я пользуюсь дефисом, чтобы показать его унитарное свойство.

Возможно зря, но в написании польских имён и слов я решил не пользоваться специальными диакритическими знаками польского языка. В польских словах, как правило, ударение падает на предпоследний слог.

 

 

[1] «Предупредительные кавычки» - англ. “scare quotes” – кавычки, которыми обособляются слова или фразы с целью показать, что они не совсем обычны или точны, или что слова или фразы не стоит понимать буквально или автоматически считать их правдивыми.

Коржибски Одна Из Биографий: Часть I Последний День / Глава 1 "Мы лишь коагулируемся"

 

Часть I Последний День

 

«Всякая плоть – трава».

—Редьярд Киплинг

 

Часть II Первые Шаги

 

Делать первые шаги всегда тяжело.

—Талмуд (Мекильта Йитро)[1]

 

Глава 2 Молодой Альфред

 

1. Введение

Школьный год закончился. Пришло время каникул. Четырнадцатилетний Альфред Коржибски сел на поезд из Варшавы. Молодой Альфред ехал из семейного дома в их загородное семейное поместье Рудник, расположенное в Петроковской губернии, около 160 километров на юго-запад от города. Железнодорожная линия вела на юг из Варшавы – столицы Привислинского края Российской Империи, ранее известного как Польша – через Мазовию к родине польских королей. Через небольшой отрезок пути было ответвление на запад, к городу Лодзь, который в конце 19го века был центром текстильной промышленности. Поезд Альфреда ехал дальше до его остановки в деревне Бёндкув. Там его ждала повозка, чтобы отвезти его в Рудник.

 

В окне поезда пролетали пейзажи с равнинами, изгибами холмов, «поросших деревьями и вереском».[2] Альфред чувствовал глубокую связьc этими краями, с Польшей, которую он любил, не смотря на то, что ни на одной и текущих карт «Польшу» было не найти. Альфред с интересом изучал историю вне школы, и ему было известно, что на (текущий) 1894 год Республика Польша не существовала уже почти 100 лет.

 

В 1795 году самодержавные империи вокруг Польши – Австрия, Прусская Германия и Царская Россия – завершили начавшееся двадцать два года назад разделение территории, чтобы взять страну под свой контроль. Эти имперские державы «дали клятву приложить всё усилия, чтобы имя «Польша» было навсегда забыто».[3] Остальной 'цивилизованный' мир наблюдал, но ничем не мог помочь. Для них Польша, как печально подметил Эдмунд Бёрк, будто «была на Луне».[4]Поляки с их почти тысячелетней историей были зажаты в тиски политического и культурного гнёта. Армии Наполеона, различные смены власти и некоторые периоды реформ от имперских держав иногда возрождали надежды тех, кто хотел поддержать жизнь своей культуры и создать новое польское государство. Безуспешно. С годами тиски сужались всё сильнее. Случались восстания – одно в 1832 и ещё одно в 1863 – в районах России. Они приводили к бо́льшим репрессиям. В Австрии полякам давали свободу называться поляками, но ситуация была намного хуже в Германии и в России. В 1874, за пять лет до рождения Альфреда, царская империя полностью присоединила часть Польши – ту, где располагались Варшава, Лодзь и Рудник – к России. Официально, молодой Альфред, шляхетский (дворянский)[5] наследник, был просто гражданином России, царским подданным.

 

«Русификация» - план по подавлению польской культуры – начал активно осуществляться. Царские власти объявили польский язык 'иностранным', и обязали пользоваться только русским языком в зале суда и в школах. Литература на польском языке и книги об истории Польши запретили к изданию. Относительную свободу давали лишь в оформлении дорожных указателей, на которых разрешалось наряду с кириллическим обозначением использовать латинское.[6] В школах, таких как варшавское реальное училище, в которое Альфред ходил около восьми лет, уроки велись на русском языке – даже уроки польского языка. Но дома, с семьёй, или в разговорах со слугами или крестьянами на ферме, Альфред мог пользоваться родным языком.

 

Имея слуг и крестьян, семья Коржибски если не была богатой, то, по меньшей мере, жила в достатке. Не смотря на гнетущую атмосферу русского режима, семье удалось сохранить свой статус и средства к комфортной жизни. В отличие от многих польских дворян до разделения, статус дворянства семьи Альфреда продолжали признавать. Среди их предков были польские графы, и это позволяло им пользоваться этим титулом в Польше до разделения.[7] Помимо привилегий служебного положения его отца в русском министерстве связи, у семьи была собственность в Варшаве. Им также удалось сохранить дворянский статус за счёт фермерского имущества.

Обветшалое поместье в Руднике досталось от семьи матери, Ржевских, которые пользовались им для разведения охотничьих собак. (Отец Альфреда унаследовал другое поместье, и другое имущество, но отдал его своим братьям.) Без записей – так как они были уничтожены за две мировые войны – Коржибски позднее оценил площадь Рудника в около двух – трёх гектар – средняя площадь для дворянского поместья. Глинистая почва плохо подходила для агрокультуры, но позднее благодаря усилиям отца почву удалось улучшить – хотя это стоило не малых денег – и Рудник стал демонстрационной фермой.

Это были школьные каникулы, но Альфред не планировал отдыхать. Он собирался провести некоторое время, восстанавливая силы, но у него впереди также было много работы, и того, что он страдальчески называл «проблемами». Как он позднее себя описывал: «Я занимался решением проблем с пяти лет. Дома, когда у слуг и крестьян возникали проблемы: [Я слышал] «Альфред, сделай то-то и то-то». И Альфреду приходилось заниматься грязной работой».[8] Начать пришлось сразу по прибытию домой в тот день:

 

Я прибыл на вокзал, и меня там ждал кучер, чтобы отвезти домой. Когда я приехал домой, ко мне сразу подбежал крестьянин: «Хозяин, хозяин, спасите мою жену». Что случилось? У неё только что были роды, и открылось кровотечение. Она потеряла много крови. Я только приехал, четырнадцатилетний пацан – «иди, спаси». Я ничего не знал о такой проблеме, и поэтому спросил у матери: «Что мне, чёрт возьми, делать?» Матери я «чёрт возьми» не говорил. Я имел это ввиду, но не сказал. «Что мне делать?» И мать дала указания, чтобы я положил подушки ей под гениталии, и засунул вату в неё. …И я помню, как я это делал – приподнимал её, и всовывал в неё вату. Естественно, я понятия не имел о том, что делал. Я сделал всё, что мог – успешно. Каким-то образом остановил кровотечение. Они обратились к начальнику, но моя мать не хотела лезть в это, и мне пришлось это сделать».[9]

 

 

[1] Цитировано в Sayings of the Sages of the Talmud, с. 9.

[2] Davies 1982, с. 28.

[3] Davies 2005, с. vi.

[4] Цитировано в Davies 1982, с. 524.

[5] Справка о польском дворянстве: Не смотря на то, что шляхта постепенно исчезала как класс ко времени рождения Коржибски, их культура неразрывно связалась с национальной культурой Польши. Шляхетская культура оказала влияние на Коржибски. Дворянские нормы постепенно проникли в различные сферы жизни польского общества и стали основой для того, что Щепаньский назвал «традиционный польский личностный идеал». Этот идеал включал такие качества как «готовность встать на защиту католической веры, готовность защищать отечество, сильное чувство собственного достоинства и чести, полноценный индивидуализм, импозантная манера держать себя, рыцарство, интеллектуальный блеск и решительность». [Щепаньский, с. 167] Коржибски вырос в конце 19го века среди того, что осталось от польской аристократии (и от одной из её самых старых семей), и поэтому не удивительно, что его поведение во взрослой жизни отражало этот идеал в действии (хотя он довольно рано отбросил католическую веру как идею, которую стоит защищать). К тому времени как он начал работать в Америке, он обобщил этику шляхты, приняв потенциальное'благородство' каждого человека. Он считал любого своей, а себя их 'благородной' ровней, и поэтому обходился со всеми (независимо от их социального положения, ранга или репутации) с равным уважением и открытостью. По-видимому, это беспокоило некоторых людей, которые считали, что заслуживают особого обращения.

 

[6] Разница между письменностью этих двух славянских языков, Польским и Русским, указывает на существенное культурное различие, начало которому было положено почти 1000 лет до этого. В 965 году, Мешко I, первый достоверный польский князь, перешёл от язычества к католицизму. Благодаря этому Польша стала самым восточным оплотом католической веры. Спустя несколько десятилетий Князь Киевской Руси Владимир перешёл к православному христианству. Ориентируясь на Восток, Русские оставались в некотором роде отделёнными от остальной Европы на протяжении большей части их истории. Между тем, религиозное обращение Мешко поспособствовало ориентированию польского народа на Запад. Католическая церковь принесла в Польшу свои установленные практики (включая систему образования). Польские учёные писали латиницей, и позднее латинской системе было отдано предпочтение, в отличие от Восточного Кириллического алфавита. Религиозное и лингвистическое ориентирование на Запад позволило полякам быть открытыми к гуманистическим, интеллектуальным и социальным движениям, которые там тогда формировались, то есть Возрождение, Научная Революция, и т.д. Это также позволило Польше иметь влияние в остальной Европе.

[7] Семья отца Коржибски принадлежала большому клану дворян Habdank Skarbek. Изначально они назывались Хабданки из Коржиби (неподалёку от Плока, в 90 километрах от Варшавы). [Коржибски 1947, с. 116] Коржибски рассказал легенду о первом предке из Habdank Skarbek, которого «…избрали особым дипломатическим представителем одного немецкого принца… для решения вопроса войны или мира».

…После всех возможных доводов – как это обычно бывает с польскими дворянами - …тот принц отвёл моего предка в подвал заполненный бочками с золотом [сокровищами]… показал ему всё это золото и сказал: «У нас больше золота». Мой предок снял со своего пальца золотое кольцо, кинул его в бочку… и сказал: «У нас меньше золота, но больше железа». [Вежливый] немецкий принц сказал «Спасибо» по-немецки… Habe Dank, откуда и взялось имя Habdank… И когда он вернулся в Польшу… и началась война между Германией и Польшей… немцев превзошли железом. Слово Habdank или Abdank стало его родовым именем на гербе. Из-за того, что оно имело отношение к тому известному жесту… оно ассоциировалось с сокровищем. Skarbek по-польски означает сокровище… Поэтому Skarbek и Habdank стали синонимами. Позднее это слово [Habdank] стало появляться на гербах многих связанных семей… [Коржибски 1947, с. 9-10]

По словам Коржибски, эмблема в форме буквы W в центре его герба, предположительно обозначала «открытую, сдавленную» бочку [сокровищ?]. [Коржибски 1947, с. 9]

[8] Коржибски 1947, с. 385.

[9] Коржибски 1947, сс. 386-7.

Лошадь не обманешь»

В возрасте десяти лет Альфред начал заниматься дрессировкой молодых лошадей. Эта работа ему нравилась, не смотря на неизбежные ошибки и неудачи.

Каждое лето привозили по пятьдесят новых лошадей, и перед Альфредом стояла задача научить их приносить пользу. По окончанию дрессировки большинство лошадей работали в упряжи, но начинал Альфред, объезжая их верхом.

 

Он восхищался лошадьми за их верность и умственные способности. Позднее, он упоминал, что работа с лошадьми оказала немалое влияние на его последующую работу. «Я узнал, что человека можно обмануть – и это, конечно, всем известно – но лошадь обмануть не получится. Я это хорошо усвоил. Это правда».[1]

 

Работа с лошадьми – говоря о моём жизненном опыте – преподала мне хороший урок. Обучать людей, в конечном счёте, как проще, так и сложнее. С лошадьми необходимо придерживаться взаимопонимания, чтобы быть хорошим наездником. Я также научился у лошадей тому, что я называю механической справедливостью. Эта, так сказать, формула – механическая справедливость – является одной из наиболее важных проблем человека. Не хотелось бы впадать в области метафизики, и пускаться в абстрактные рассуждения о справедливости. Говоря о механической справедливости, мы говорим о животном уровне; если так, то – так. Это начинание логики, математики [и даже науки, образования и права]; если так, то – так… и для меня это начало положили – если можно так выразиться – лошади.[2]

Альфред обычно выбирал одну лошадь из стада, в качестве «любимца». Он рассказывал об одном из своих верховых коней:

 

Мы были друг другу как братья. Временами устраивали друг другу неприятности, но в целом, сохраняли хорошие взаимоотношения. В конюшне у него была своя, так сказать, комната, и я туда приходил, приносил ему поесть, разговаривал с ним. Можно сказать, мы были, как близкие друзья, которые друг другу доверяли. Когда я уставал от езды, я спешивался, и не держал узду. Конь знал свою работу.

Когда я обходил крестьян, чтобы проконтролировать их работу и показать им при необходимости, что и как делать, коню это надоело. Он не был голоден или утомлён. Он попросту устал от монотонности работы. Ему надоела рутина, и он стал меня пихать носом в спину, мол: «Альфред, давай быстрее». Вот такой тактичный способ он выбрал, чтобы привлечь моё внимание. В крайне редких случаях он мог просто развернуться и убежать от меня галопом, а я оставался один в километрах от дома. Он не должен был это делать. А иногда – всего несколько раз, не часто – он находил места в поле, где был песок, и начинал в нём кататься туда-сюда, и в итоге портил седло, которое стоило немало денег.

Вдоволь повеселившись, он возвращался в конюшню. Когда я возвращался в конюшню, подходило время вернуться к вопросу справедливости. Когда я входил в конюшню, даже через несколько часов после него, он начинал дрожать. Каким-то образом он знал, что он сделал то, что делать не следовало. Он знал, что последует наказание, и конечно получал от меня взбучку, после чего я проводил с ним длительную беседу, грозил ему пальцем как Дядя Сэм: «Ты такой сякой». В конце концов, он начинал кивать и шлёпать губами, показывая, что он усвоил урок, а я его гладил и целовал в нос. Мы снова были друзьями. Конкретно в этом случае,…мне интересно, понимаете ли вы механическую справедливость. Он сам знал, что он сделал что-то, что ему делать не следовало.[3]

[1] Коржибски 1947, сс. 58-59.

[2] Коржибски 1947, с. 61.

[3] Коржибски 1947, сс. 62-63.

Коржибски Одна Из Биографий: Часть II Первые Шаги / Глава 2 Молодой Альфред 4. "Мы были как незнакомцы"

 

Как и в случае с истекающей кровью крестьянкой, молодому Альфреду иногда приходилось полагаться на советы его матери, Хелены Ржевуской Коржибской, но он не был крепко к ней привязан. (Он сохранял к ней уважение и поддерживал с ней связь вплоть до её смерти в Польше, в 1937 году.) В целом, отношения в семье Коржибски нельзя было назвать «тёплыми», но это не считалось чем-то необычным в польских аристократических семьях. Альфред, родившийся 3го июля 1879 года, и его сестра Адрианна, на два года старше, воспитывались слугами. Французская и немецкая воспитательницы были частью их повседневной жизни.

Ежедневные контакты с родителями были ограничены до совместных трапез и других случаев, и носили формальный характер.

 

…за нами с сестрой присматривали опытные воспитательницы и слуги, и нам редко приходилось делать что-то вместе с мамой и папой, очень редко…В более широком смысле, как мать так и отца волновало будущее их детей…Но семейного взаимодействия было не много…мы, считай, были как незнакомцы. Имело место дружелюбие, вежливость, цивилизованность, но отсутствовала взаимосвязь. У нас не было никаких психо-логических проблем. Мы все были спокойными цивилизованными людьми, и уживались как могли, без старомодных семейных уз.[1]

Хэлена Коржибская родилась в известной шляхетской семье Ржевуских, владельцев обширными землями в Украине, чья репутация была подпорчена из-за сомнений в преданности некоторых её членов Польше. Она родилась в 1857 году, и выросла в, принятой тогда для дочерей аристократов, чрезмерной опеке. По мнению её сына, это превратило её в весьма поверхностную и инфантильную женщину, для которой воспитание детей было сродни игре с куклами. Альфред говорил, что Хэлена занимала себя нескончаемым посещением и организацией вечеров, балов и званых ужинов.

 

 

Будучи ребёнком, Альфред ездил вместе с ней в Германию и другие части Европы, на различные курорты с минеральными водами на один или два месяца в год, в которых она лечилась покоем от реальных и воображаемых болезней. Однажды, когда они были в Вене, пяти или шестилетний Альфред запустил букет цветов в карету Франца Иосифа, австрийского императора и короля Венгрии, и попал его императорскому величеству в нос.

 

Позднее Коржибски называл её «дурным советчиком» - умелым манипулятором с показной беспомощностью – и старался избегать отношений с женщинами с подобными качествами.[2] (Женщины близкие ему в дальнейшей жизни были известны своей самодостаточностью и прямотой.) Требовательный характер Хэлены, без сомнения, помог Альфреду выработать навыки решения проблем. Он отмечал: «Она иной раз могла свести слуг с ума, а я играл роль миротворца, оправдывал, объяснял».[3]

 

Сестра Альфреда определённо была в не очень хороших отношениях матерью. К счастью для обеих, Адрианну послали в школу при женском монастыре Священного Сердца в Вене. Когда, через пять лет, она вернулась в Варшаву, Альфред отметил, что «Она была совсем другим человеком». Она хорошо владела немецким языком, и позднее вновь отправилась жить в Вену. Брат некоторое время вёл с ней переписку, но со временем прекратил с ней контактировать, особенно с его переездом в США. Они увиделись лишь в 1929 году, во время его визита в Польшу. После второй мировой войны – как это случалось со многими родственниками – он о ней не слышал, и даже не знал, жива ли она.

 

Альфред был ближе со своим отцом, Владиславом Коржибским 1839 года рождения, одним из трёх сыновей Винсенти Андрея Коржибского, который, до восстания в 1863 году, был министром юстиции Мазовии и членом варшавского парламента. Владислав выучился на инженера и обладал широким кругозором благодаря тому, что ему довелось учиться во многих частях Европы. Особенно ему нравилась Англия. Альфред позднее говорил, что его отец просто «влюбился в Англию. Всё было британским кроме кухни (которая была французской)».[4] Возможно, по этой причине Альфреду дали его англо-саксонское имя. Будучи «генералом» в Российском Министерстве Путей и Сообщений (работникам на бюрократических должностях присваивали воинские звания), Владислав Коржибский проводил много времени вдали от дома, в путешествиях по своей работе, занимаясь ремонтом мостов и дорог, включая железные дороги, по всей России. Вместе с этим, он посвящал бо́льшую часть свободного времени, налаживая работу на старой собачьей ферме Ржевуских. Работая с русскими, и одновременно с этим, стараясь улучшить ситуацию дома, Владислав Коржибски стал своего рода манифестацией духа примирения и практического идеализма, которым к 1870м вдохновились многие поляки. Они верили в возможность приспособиться или даже работать на власть-держащих, и сохранить при этом польскую культуру и улучшить жизнь своих соотечественников. Отношение, которое продемонстрировал отец Коржибски и его работа в Руднике, впоследствии оказали сильное влияние на Альфреда.

[1] Коржибски 1947, сс. 415-417.

[2] Коржибски 1947, сс. 475-476.

[3] Коржибски 1947, с. 23.

[4] АК ''Manhood Notes''. дата не указана [вероятно, 1948 год], расшифровано Шарлот Шекарт, Архивы ИОС. Воспоминания Коржибски, факты о его родителях и ранней жизни Альфреда были взяты из польской статьи о Владиславе Коржибском в Польском Библиографическом словаре, Том 14 (1968-9), опубликованном Польской Академией Наук, Институтом Истории.

Практический идеалист

С чем приходилось иметь дело практическому идеалисту Владиславу Коржибскому на ферме? В Руднике было мало плодородной земли. Под дёрном была в основном глина, поэтому вода оставалась на её поверхности и испарялась, из-за чего почва была холодной и кислой. На то время, распространённым методом пропитки почвы была установка обожженных глиняных трубок в глиняное дно. Трубки впитывали воду и позволяли ей пройти глубже. Владислав Коржибский не получал специального агрокультурного образования, но навыки инженера позволили найти более эффективное и дешёвое решение.

 

Пользуясь дешёвой рабочей силой, он вырыл канавы в глиняном слое и заполнил их камнями (Альфред иногда контролировал эту работу.) Он уравнял эти канавы так, чтобы подземные воды перетекали в пруд десять метров глубиной и площадью в городской жилой район, который называли «ванной». (Вероятно, Альфред был единственным, кто плавал в ледяной воде, после чего ему приходилось принимать ванну из-за глиняного осадка на дне «ванны». Он плавал каждое лето и стал хорошим пловцом.)

 

В конечном счёте, пространства между камнями забивались глиной, но такие канавы сохраняли эффективность на протяжении двадцати лет, и за этот период высохшая почва прогревалась и становилась менее кислой. Благодаря методу пропитки почвы Владислава Коржибски, а также использованию контурного вспахивания,