Оксана Ивановна Киянская и магия слова.

Сетевая публикация:

http://kemenkiri.narod.ru/gaaz/shapoklyk5.htm

Рита Скитер широко улыбнулась. И Гарри сосчитал у неё во рту три золотых зуба. Рита вынула из сумочки длинное ядовито-зелёное перо и свиток пергамента. Растянула его между ними на ящике из-под универсального волшебного пятновыводителя миссис Чистикс. Сунула в рот кончик пера, пососала и с явным облегчением поставила вертикально на пергамент. Перо, слегка подрагивая, закачалось на кончике….

Как тебе кажется, они бы обрадовались, узнай, что их сын — участник Турнира Трёх Волшебников? Гордились бы тобой? Беспокоились? Или бы это им не понравилось?

Гарри разозлился. Да откуда ему знать мнение родителей, останься они в живых?! А эта ведьма так и сверлит его взглядом. Гарри нахмурился и, стараясь не видеть её глаз, смотрел, что пишет перо.

«Когда наша беседа затронула его родителей, эти изумрудные глаза наполнились слезами. Он едва их помнит.»

— Нету меня в глазах никаких слёз! — крикнул Гарри.

Дж.Роулинг. «Гарри Поттер и Кубок Огня»

*

Каждый, кто хоть сколько-то интересуется декабристами непременно в какой-то момент (и довольно быстро) обнаружит немалое число работ историка Оксаны Киянской, посвященное этой теме, или ссылок на ее работы и дальнейшие разработки ее идей. Критике исторической части ее работ, так сказать "материальной составляющей" - обращению с фактами, особенностям цитирования и указаний на источники - посвящено уже несколько статей профессиональных историков. Я же историком не являюсь, а хочу немного поговорить о стилистике. По возможности я постараюсь пропускать все те места, оценка которых требует знания предмета в объеме больше Википедии, и буду писать ровно о том, что может оценить просто культурный человек, в конкретном предмете не разбирающийся.

...Стилистика исторического исследования, особенности обращения автора с русским языком - вещь очень важная. Опираясь одни и те же факты можно написать книжку интересную и скучную; приводя факты и компонуя их автор может сам выразить то, или иное отношение к предмету исследования - и передать его читателю. Яркая узнаваемая стилистика может сделать книги автора популярными, при этом в одном случае книга по-прежнему будет оставаться «историческим исследованием» (как, например, написанные хорошим русским языком книги Р. Скрынникова о Смутном времени, или В. Янина – о новгородских грамотах), а в ряде случаев – поставит книгу на грань, за которой заканчивается научность и начинается художественный вымысел.

Книги Оксаны Киянской отличает свой, узнаваемый, специфический стиль. Оксана Киянская заканчивала журфак, настоящий момент (согласно Википедии) преподает на факультете журналистики РГГУ, читает лекции по истории журналистики, руководит магистерской программой «Современная медиапублицистика», пишет книги и статьи, читает лекции – словом, во владении русским языком ей не откажешь. Ее книги написаны достаточно легко и живо - во многом именно это и способствует их популярности.

Проблема в том, что при их написании она использует множество чисто стилистических приемов, которые характерны скорее для работ журналиста. Причем журналиста в худшем смысле этого слова - того, кто не стремится к объективному изложению фактов, а того, кто хочет написать популярную у читателя "клюкву" - там передернуть, сям передернуть, там заменить нейтральное слово эмоционально окрашенным, сям фигурно нарезать цитаты - и в результате получить продукт возможно бодро и интересно написанный, но к истине имеющий довольно опосредованное отношение.

В качестве примера я просто возьму ее книгу о Павле Пестеле, изданную в серии ЖЗЛ. Все цитаты, использованные в данной работе, за несколькими оговоренными исключениями, взяты из вот этого издания:

http://www.sd-inform.org/upload/books/Political%20history/1825/Kiyanskaya_Pestel.pdf

И. Гете

Начнем с самых общих вопросов словоупотребления. В любой научной работе автор может оперировать как непосредственно доказанными очевидными фактами, так и собственными гипотезами и предположениями, основанными на этих фактах (а иногда и не основанными). В корректно написанном исследовании автор, высказывающий предположение, которое не вытекает из представленных фактов жестко как дважды два четыре, напишет по нашему мнению, возможно, вероятно. Особенно же если оно является чистой фантазией, основанной на предполагаемом знании автором психологии героев. Вот если историк, например, берется писать об эмоциях и ощущениях, никак документально не подкрепленных.

Оксана Ивановна Киняская своих книгах строит достаточно смелые гипотезы, касающиеся движения декабристов, описывает в подробностях психологию персонажей, их чувства, мнения, отношения, тайные движения их душ - и при этом почти не употребляет слова возможно и вероятно. Только конечно и очевидно. Вот небольшая статистика по «Пестелю»:

-Конечно -73 раза

-Очевидно -57 раз
-Вероятно - 4 раза,
-Возможно - 8 раз

(Для сравнения, например в работе Р. Скрынникова «Ермак», изданной в той же серии ЖЗЛ, конечно и очевидно присутствуют вообще в единичных случаях – 1 и 3 раза, и по 2 раза возможно и вероятно. Хорошо, Р. Скрынников пишет суховато, но вот, например, «Бирон» И. Курукина, написанный, не менее живо, но более грамотно, чем «Пестель» - в нем конечно и очевидно - 27 и 12 раз, а возможно и вероятно - 35 и 9, то есть примерно поровну.

Посмотрим, как и в каких случаях Оксана Ивановна употребляет это свое "конечно". Вот, например, первая глава, рассказывающая о семействе Пестелей:

«В самом начале XVIII века в России появился лютеранин Вольфганг Пестель. Откуда он прибыл и каков был его социальный статус, неизвестно.... Вне зависимости от национальности и социального происхождения Вольфганг-Владимир был для своей эпохи человеком вполне типичным. Конечно же он покинул свое отечество и стал искать счастья в далекой и непонятной России не от хорошей жизни».

Но как? Вот если ты не знаешь ни происхождения, ни социального статуса человека - то откуда ты знаешь, что он был типичным представителем, Россия была для него далекой и непонятной, а жизнь на родине - нехорошей? Как доктор наук в историческом исследовании может написать "конечно" о собственной фантазии не подкрепленной никакими фактами?

Или, например, Киянская пишет о несостоявшемся браке Пестеля с Изабеллой Витт:

«…Но инициатива разрыва в данном случае не могла принадлежать Павлу Пестелю. Если бы это было так, тогда, согласно традициям эпохи, следовало бы ждать дуэли между ним и отцом оскорбленной девушки. Между тем отношения между Пестелем и Виттом остались после этой истории вполне доброжелательными. Скорее всего, на разрыв решилась сама Изабелла, каким-то образом узнавшая о негативном отношении к себе родителей жениха. Гордая полячка, она конечно же не смогла примириться с этим».

Тут прекрасно примерно все, но нас в данном случае интересует снова употребленное «конечно». Автор опять строит предположения и пишет о них – «конечно», смело проникая в психологию героини, о которой не знает ничего вообще, и рисует драматическую картину, которой место в любовном романе, а не в историческом исследовании, где было бы написано, что «об отношении Изабеллы к сложившейся ситуации историкам не известно: документов на данный момент нет».

«Первые декабристы» — офицеры, связанные между собою узами родства, детской дружбы и боевого товарищества, были, конечно, совершенными дилетантами в вопросах стратегии и тактики заговора».

Тут особенно приятно то, что вот это «конечно же, были совершенными дилетантами» сразу ставит автора фразы над героями, в позу строго учителя, который судит, кто был дилетантом, а кто – нет. Надо полагать, Оксана Ивановна является достаточным профессионалом в деле составления заговоров.

Но вообще же, несмотря на незабвенное «Путешествие дилетантов» Б. Окуджавы, употреблять термин «дилетанты» или «профессионалы» по отношению к людям, жившим во времена, когда дворяне «профессиями» в настоящем значении не обладали, а никаких «профессиональных революционеров» вообще не было – это некорректно. Они не «профессионалы» и не «дилетанты», точно также как не «офисные работники» и не «представители прессы» - всех этих явлений попросту еще не нет.

Или еще одна вольная фантазия:

«Очевидно, что реакция Киселева на поступок Пестеля была более чем бурной».

Степень бурности реакции ни в одном источнике не упоминается. Мы не знаем, устроил ли Киселев бурную истерику со слезами и битьем посуды, молча ли ухмыльнулся, пожал ли плечами, пожаловался ли кому-то, обсудил ли с кем-то вообще… Ну не знаем. Почему реакция даже не просто бурная, а более чем, с чем автор сравнивает? Художественное преувеличение такое художественное преувеличение, да?

Или, например, о Волконском:

«Волконский не имел никаких «личных видов». Если бы революция победила, то сам князь от нее ничего бы не выиграл. В новой российской республике он, конечно, никогда не достиг бы верховной власти…»

Отвлекаясь от того, что «выигрыш» в представлении Киянской – это непременно достичь власти (а не, например, послужить отечеству, добиться реформ или что-нибудь в таком духе) – а почему, собственно, князь Волконский, с деньгами, влиянием, умом и боевым опытом «конечно же» никогда власти бы не достиг? Это предположение также абсолютно ни на чем не основано, и вообще весь пассаж написан кажется, ровно во утверждении в умах читателя любимой идеи о том, декабристы прежде всего хотели влияния… даже те, которые его не очень-то и хотели и это очевидно.

Еще одна любимая конструкция Киянской: «Конечно, (следует какое-нибудь странное утверждение), однако (следует его опровержение)». Или наоборот, под настроение. Делается не для того, чтобы поразмышлять, а ровно для того чтобы озвучить вслух в очередной раз какую-нибудь идею, подкрепить которую можно только риторикой.

Например:

«Конечно, предать Этерию в полном значении этого слова Пестель не мог — поскольку сам в ней не состоял и обязательств перед Ипсиланти не имел. Однако в целом приведенные выше свидетельства хорошо отражают репутацию, которую подполковник — в результате своей разведывательной деятельности в Бессарабии — заслужил среди своих современников».

Я даже не знаю с какого конца приступить к этой прекрасной фразе. «Конечно, в полном значении слова предать не мог», а в неполном – мог. Не мог предать исключительно по формальным признакам – в Этерии не состоял, а состоял бы – мог. «Конечно, предать не мог, однако…» - мог.

Фактически само построение фразы утверждает предательство Пестеля.

Автор хочет именно этого – согласиться с репутацией, утвердить предательство. Конструкция «конечно…, однако» - отменно этому служит. При этом формально утверждение опровергается – и автор остался чистеньким и впечатление у читателя сложилось.

Или вот:

«Неосторожные действия генерал-интенданта, сразу же попавшего под подозрение в «злом умысле», можно, конечно, попытаться объяснить заботой о нуждах армии. Однако

вряд ли Юшневского настолько волновали армейские нужды…»

Киянская прямо утверждает что генерал-интенданта армейские нужды не волновали (несмотря на то, что вообще-то у него должность такая – заниматься армейскими нуждами). Но маскирует это кокетливым «конечно» - конечно можно предположить, что волновали, однако мы не будем предполагать очевидное…

Итак, в сухом остатке: О. Киянская по сути пишет не историческое исследование. В честном исследовании каждый вывод сопровождается ссылками на факты, а там где фактов недостаточно, а высказать предположение хочется – автор честно пишет, что он предполагает на основании того-то и того-то. Кинская пишет художественное произведение, в котором постоянно утверждает «конечно» или «очевидно» в тех местах, где пускается в вольные, ничем не доказанные фантазии – и лжет тем самым читателю, создавая у него впечатление, что пишет о фактах.

***

С первого дня своего основания Москва была кадетскою, так как была основана одним из лидеров этой партии, князем Долгоруковым, по директиве ц.к. Но мало-помалу она правела. Сначала перешла к октябристам, которые сильно принизили ее значение. Потом Москвою завладела торгово-промышленная партия, представителем которой в то время был Иоанн Калита.

Л. Измайлов

Отдельно прекрасны любимые Киянской словечки реальный и конкретный, словно пришедшие из лексикона 90-ых годов:

«Конечно, уже в первые послевоенные годы Пестель играл в его штабе заметную

роль. Однако к реальному политическому развитию России все это не могло иметь ровно никакого отношения».

«Пестель предложил построить реально действующую структуру заговора…»

«Коль скоро декабристы хотели победить, они должны были принять правила игры, существовавшие в реальном русском обществе и реальной русской армии».

«…втайне от многих своих соратников он реально занимался добычей денег для ≪общего дела≫, пытался добиться лояльности к себе своих непосредственных начальников, организовать реальное вооруженное восстание».

( Нет, вы себе это представляете?! Втайне от соратников пытался добиться лояльности начальства!)

«…возможность умолчать о реальной подготовке вполне реальной революции в

России».

«Непосредственным же результатом ≪ битвы за устав≫ стало осознание большинством членов Союза появления в их среде потенциального лидера, резко отличающегося от остальных не только талантом организатора, но и волей, решимостью к действиям конкретным и жестоким, готовностью принять за эти действия ответственность.»

«Трудно представить себе, что много лет занимавшиеся конкретной штабной деятельностью Муравьев и Трубецкой действительно рассчитывали победить таким образом.»

«Реальная ставка была сделана на конкретную военную силу — 2-ю армию.»

В общем реальные были пацаны, а Пестель - самый конкретный. Автор возможно думает, что усиливает таким образом значение слов – реально готовил реальную революцию звучит некоторым образом и правда устрашающе, но сколько не называй реальными несбывшиеся и неисполненные планы – они реальней-то не делаются.

Завораживают Киянскую слова из военного лексикона – например, ей страшно нравятся производные от слова «штаб». Штабная игра, опытный штабист и т.д. Вообще штабист - это офицер, который служит при штабе – и в этом смысле, что Трубецкой, что Пестель – то «штабисты», то не штабисты. Трубецкой – опытный штабист довольно недолго – пока он в Киеве служит дежурным штаб-офицером при 4-ом корпусе (и то – хоть он и штаб-офицер - так это у него звание такое, он не при штабе непосредственно). Пестель штабист - пока он адъютант начальника штаба – и совсем даже не штабист, когда становится полковником. Юшневский – вообще не штабист, поскольку не офицер и формально вообще не при штабе, интендантское ведомство отдельное, однако почти все штабные игры, о которых пишет Киянская происходят с его участием. Опять мы видим некоторое осовременивание – в нынешней армии существует понятие «штаб полка», куда будут входить командир полка и его заместители по разным областям, то есть строго говоря любой командир полка – «штабист», он по факту в штабе своего полка (и при этом к главному штабу, который разрабатывает общие тактику и стратегию никакого отношения может не иметь). Но в армии 1820 года никакого понятия «штаб полка» не существует, есть Главный штаб армии, начальник штаба, его адъютанты и некоторое количество подконтрольных ему служб. Вот они – штабисты, а остальные – офицеры как офицеры. И опытный офицер (какими безусловно были и С. Трубецкой и С. Муравьев) это не вполне тоже самое, что опытный штабист. Потому что вообще никакой особенной штабной специфики (и романтики) на этот момент в армии просто нет, штабные игры и интриги ничем не отличаются от общеармейских. Штабная игра, если уж брать это словоупотребление в разной более поздней популярной литературе про армию – это игра, которая имеет отношение к разработке военной тактики и стратегии, к штабному управлению и вообще к тому, чем непосредственно занимается именно Главный штаб – к войне. Описываемые Киянской интриги (вне зависимости от степени их достоверности) касаются в основном экономической части: смены генерал-интендантов, борьбы с казнокрадством (или самого казнокрадства), борьбой с окрестными контрабандистами, кадровых перестановок в полках и т.д.

Иногда словоупотребление и вовсе подводит. Например, она упорно именует Пажеский корпус «военизированным учебным заведением. «Военизированный» - это «устроенный по военному образцу, похожий на военный», то есть «военизированное учебное заведение» - это заведение штатское, которое по каким-то причинам копирует военные порядки. Пажеский корпус, который на момент учебы в нем Пестеля готовит офицеров для выпуска непосредственно на поле боя – это заведение никак не «военизированное», оно «военное».

*

Требуется эпиграф

Еще один – в сущности очень простой и возможно даже оправданный для легкой и популярной книжки, а не для исторического исследования – обобщение. У Киянской регулярно действуют широкие круги историков и современников, на которых она ссылается нередко без указания имен, или приведя цитату из какого-нибудь одного «современника» или «историка» - и перенося его мнение разом на всех. Иногда мне просто очень не хватает имени:

«Текст же первого бессарабского донесения Пестеля разошелся по всей стране: с ним был знаком Николай Греч, в столичных архивах хранится множество копий этого документа. Подобную копию историки обнаружили даже в Казани» - какие конкретно историки-то? Все-таки архивные документы обычно один человек заказывает. Или это «историки», которые составляли опись? Или что? Но это я занудствую.

«Размышляя о Пестеле — полковом командире, дореволюционные историки называли его «негодяем» и «изувером-доктринером», «запарывавшим своих солдат».»

Вообще не так много дореволюционных историков, как-то размышлявших о Пестеле – почему нет ссылки? А складывается впечатление, что таковых много и ни один из ничего хорошего про Пестеля ни разу не сказал.

«На допросе в Следственной комиссии хорошо осведомленный в делах тайного общества подпоручик Бестужев-Рюмин признавал, что заговорщики твердо верили в поддержку восстания силами 18-й пехотной дивизии... О природе этих надежд историки никогда не задумывались.»

Нет, если бы она сказала «не писали» - это было бы корректно. Но Оксана Ивановна Киянская, абсолютно точно знает, о чем задумывались или нет многочисленные историки декабристского движения - все скопом…

Иногда штуки выходят совсем смешными:

«Оба эти мнения полностью подтверждаются сохранившимися до наших дней письмами Рудзевича к адъютанту главнокомандующего.

Историки, анализирующие эти письма, были впоследствии шокированы их тоном. 42-летний генерал-лейтенант, постоянно и неискренне «изъявляющий преданность» 25-летнему ротмистру, производил странное впечатление.»

Слушайте, вот вы можете вообще не знать, кто такой Рудзевич и о чем они там с Пестелем переписывались. Но оцените - минимум два историка были шокированы любезным тоном этого Руздевича, о существовании которого большинство людей вообще не в курсе. Вот прямо шокированы, наповал. «Шок» - это вообще очень сильная эмоциональная реакция, поэтому я очень-очень хочу ссылку на имена и цитаты из этих неустойчивых психически историков, которые шокированы документом, который производит на них странное впечатление. Как они, бедные, тогда про следствие и казнь читали-то – завернувшись в смирительные рубашки?

Современники не менее интересны, например:

«Анализируя смысл «Русской Правды», можно вспомнить знаменитую «ростопчинскую шутку». Узнав о 14-м декабря, престарелый Федор Ростопчин сказал: «Во Франции повара хотели попасть в князья, а здесь князья — попасть в повара». Так же оценивал цели движения и ровесник декабристов князь Петр Вяземский: «В эпоху французской революции сапожники и тряпичники хотели сделаться графами и князьями, у нас графы и князья хотели сделаться тряпичниками и сапожниками».»

Киянская пишет: было как минимум двое современников, которые совершенно были друг с другом согласны и говорили примерно одно и тоже. И потом сама этих многочисленных «современников» опровергает:

«И те современники, которые усматривали в заговоре желание «князей» стать «поварами» и «сапожниками», конечно же, были неправы.»

Проблема тут одна – перед нами не двое современников, а один, Ф. Ростопчин. Просто одни и же его слова передают два разных человека – Я.Булгаков и П.Вяземский. Вот как звучит цитата из Вяземского полностью:

«Можно было при встречах с ним, здесь и там, под наружным блеском, заметить, что в нем уже не было первоначального пыла и увлечения; видно было, что взволнованная жизнь и тяжкие события прошли по нем и оставили довольно глубокия бразды; видно было неудовольствие жизнью, некоторая усталость, пресыщение, пожалуй, некоторое озлобление…. Речь его была еще раздраженнее, суждение о людях еще суровее и оскорбительнее; но при том, были они метки и замысловаты. Говоря вообще о так называемых Декабристах, сказал он однажды: в эпоху Французской революции сапожники и тряпичники (chiffoniers) хотели сделаться графами и князьями; у нас графы и князья хотели сделаться тряпичниками и сапожниками.»

( «Характеристические заметки и воспоминания о графе Ростопчине». Русский архив, 1877. - Кн. 2. - Вып. 5. - С. 69-78., Полн. собр. соч. – СПб., 1882, т. 7, с. 510)

Ну, альтернативны тут две – или Оксана Ивановна крайне непрофессионально подходит к подбору цитат (причем достаточно известных), не проверяя источники. Или она сознательно лжет, превращая одного Ростопчина в многочисленных современников. Я даже не знаю, что тут вкуснее, для доктора исторических наук-то…

Заметим, я в данном случае проверяю достаточно известную цитату – то есть то, что в сущности может сделать любой читатель. Все остальное автор цитирует примерно с той же степенью достоверности – за ней надо проверять каждое слово, и каждую цитату, и каждое утверждение, и такие примеры я еще приведу.

…Страшно нравится Оксане Ивановне слово скандал. Напоминаю словарное значение – «Событие, происшествие, позорящее участников и ставящее их в неловкое положением» (Ушаков). Случай, происшествие, позорящее его участников (Ожегов)

Иногда она употребляет это почти уместно, какие-то истории о дуэлях – это в вполне «скандал», а иногда, например вот так:

«Его пребывание в Пажеском корпусе началось со скандала: когда в начале 1810 года Иван Пестель подал прошение о зачислении сыновей в это учебное заведение, оказалось, что в корпусе нет свободных мест. Пестель-старший обратился за помощью к высоким покровителям, в том числе и к самому императору. Государь, «из особенного уважения к службе господина Пестеля», приказал принять его сыновей в корпус и поселить их в частной квартире.»

Слово скандал имеет довольно четкую негативную окраску в русском языке - и автор употребляет именно его, а не какую-нибудь "досадную неприятность", или "огорчение". Перед нами чисто стилистически опять складывается неприглядная картина - случился скандал, старший Пестель с помощью интриг продавливает власти и устраивает сыновей (между тем, подобные "скандалы" случаются в наше время чуть не со всеми родителями, которые по разным причинам переводят детей из одного учебного заведения в другое - да, мест может не оказаться, да, надо похлопотать и т.д.) Скандалы, интриги и расследования, конечно же. И уроки реальной политики - в виде продавливания чего-то там путем интриг.

***

Б.Окуджава

«Вообще, однозначно хороших или однозначно плохих людей практически не было ни в лагере декабристов, ни в лагере их идейных врагов», – пишет Киянская. При этом хороших людей в ее книжке нет, и кажется, ни о ком она не пишет с уважением и не отмечает его высоких нравственных качеств. Впрочем, нет, нашла – о Лорере и она говорит как о человеке нравственном, хотя неопытном и глуповатом, и о Мозалевском. Да, еще ей нравится Ледоховский. Трое на целую биографию, и все трое по ее мнению – люди молодые и недалекие, но хорошие. Варианта «взрослый, умный, деятельный – и при этом благородный» - в ее реальности не предусмотрено.

Впрочем, своих взглядов на предмет Киянская не скрывает:

«Анализируя служебную деятельность декабристов… практически невозможно противостоять давно укоренившимся в русской культуре представлениям об эпохе 1820-х годов. Согласно этим представлениям, время декабристов — это время романтического героизма, жертвенности и честности....

Представления эти ошибочны в самом своем основании. Декабристы стремились разрушить «государственный быт России»; делать это методами убеждения было бесполезно.

Коль скоро декабристы хотели победить, они должны были принять правила игры, существовавшие в реальном русском обществе и реальной русской армии. Правила же эти не несли в себе совершенно ничего героического и рыцарственного. Армия тех лет — это место постоянных интриг, неумеренного казнокрадства, доносов. Естественно, что те члены

тайного общества, которые обладали в армии хоть какой-нибудь действительной властью, во всем этом участвовали.»

Очернить Киянская хочет тут декабристов. Но на голубом глазу она обвиняет в казнокрадстве, доносительстве и постоянном интригантстве вообще всех, кто обладает властью в армии (являлись ли казнокрадами все русские офицеры, включая унтер-офицеров (потому что унтер-то как раз обладает вполне действительной властью?)). То есть и Киселева, и Витгенштейна, и Юшневского – если говорить о конкретных реалиях юга. Но и вообще всех – вот всех, например, продолжавших служить к 20-ым годам героев 12 года.. Если кто-то имеет хоть какую-то власть в армии – тот непременно интриган, казнокрад и доноситель, причем это естественно» в глазах автора, «все прыгают, все черненькие», если у кого-то вдруг складывается при взгляде на какого-нибудь русского офицера этого времени образ человека честного и героического, так это ошибочно в самом своем основании.

«те, кто… были верны идеалам, оказались неспособны к решению практических задач, не умели лгать, не желали убивать; те же, кто в средствах не стеснялся, был весьма далек от тех идеалов, ради которых и создавалось тайное общество.»

Впрочем, вот резюмирующая цитата из послесловия:

«Обладая незаурядным умом практического политика, Пестель намного раньше других осознал, что осуществление высоких идей тайных обществ невозможно без использования заведомо «грязных» средств.»

Оксане Ивановне в принципе не приходит в голову, что можно осуществлять высокие идеи без грязных средств. Вообще. Каждый умный человек должен же это понимать, правда? Это именно такая картина мира в целом: невозможно осуществлять никакие практические действия (особенно направленные на достижение блага России) без воровства, подкупа, интриг и предательств, не умея лгать и не желая убивать. И каждый умный человек должен это понимать.

Именно через эту призму она и показывает читателю всех героев своей истории.

При этом у нее существует довольно специфический и очень лукавый прием, позволяющий облить грязью человека, и оставшись при этом как бы в стороне от высказанной гадости. Вот ровно как у извиняющегося Вовочки («-Вовочка, извинись! Скажи что МарьВанна не дура! – Марьванна не дура?! Ну извините…»)

Причем достается тут всем сторонам, не только декабристам.

…В данном случае я стараюсь собрать примеры, где что-то неприглядное о человеке произносится без малейших доказательств, потому что примеры, где за утверждением стоит какой-то ложно истолкованный факт или хоть какая-то цитата хоть из кого-нибудь – идут сплошняком.

Но вот пример наугад относящийся даже не к Пестелю, образ которого она сознательно рисует довольно черными красками, а совсем даже к императору Александру I. Она пишет о том, что Александр не любил Пестеля:

«Однако документы свидетельствуют, что царское недружелюбие не оказало решительно никакого влияния на карьеру Пестеля. Ничего жестокого или противозаконного по отношению к ≪витгенштейнову адъютанту≫ Александр не предпринимал.»

Тут прекрасно это «однако». Однако в этом случае Александр ничего жесткого и противозаконного не предпринимал – а обычно с не нравящимися офицерами поступал жестко и противозаконно, так что ли?

Или вот про Сперанского и старшего Пестеля, ровным слоем обоих:

Конечно, Иван Пестель не имел законодательных и реформаторских талантов Сперанского, однако как администратор-практик Сперанский вряд ли превосходил «предместника».

Или вот таким же ровным слоем – Бестужева-Рюмина и Тизенгаузена:

«Видимо, Бестужев быстро нащупал «слабую струну» своего полкового командира: Тизенгаузен кичился перед ним опытностью, считал себя вправе поучать его, «укорять» за «бессмысленные рассуждения». Бестужев же не возражал, умело играя роль покорного слушателя, — «молчал, потупя взор вниз».»

Оно, конечно, видимо, а не очевидно. Но почему автору видится именно такая картина отношений? Да, Тизенгаузен пишет на следствии о том, что укорял Бестужева и спорил с ним, но где сказано, что он чем-то кичился при этом? Почему в голове автора рисуется картина этого вот взаимного использования с оттенком садо-мазо, а не каких-нибудь других отношений, почему бы Бестужеву, несмотря на его роль в обществе, и правда не молчать перед много старшим его и годами и званием прямым начальником? Потому что это не очень укладывается в сложившийся в голове автора художественный образ крутого заговорщика, использующего чужие слабости, достойного ученика придуманного Пестеля?

Кстати, о Пестеле:

«Конечно, растраты характеризуют Витта однозначно негативно. Но такого же рода деятельность не мешала Пестелю испытывать, по его собственным словам, «восхищение и восторг», размышляя о будущем счастье республиканской России»

А вот тут – вы вообще поняли, что она хотела сказать, кроме того, что растраты человека характеризует негативно, а Пестель ими занимался? И при этом почему-то испытывал восторг, размышляя о будущем счастье России… Общий смысл: ну да, вот что Пестель, что Витт – в сущности одинаковы, да?

Или вот, этот пример уже был:

«Размышляя о Пестеле — полковом командире, дореволюционные историки называли его ≪негодяем≫ и ≪изувером- доктринером≫, ≪запарывавшим своих солдат≫... Но знакомство с полковыми документами подобный взгляд на Пестеля опровергает. В отношении солдат он вовсе не был ≪изувером-доктринером≫.»

Чуть раньше мы видели тоже самое в случае с Вяземским-Ростопчиным – с удовольствием приводим негативную цитату, а потом «конечно же, они были неправы». Впрочем, случая самой лишний раз упрекнуть героя в безнравственности она не упускает:

«Действительно, штабная деятельность руководителя Южного общества высокой нравственностью не отличалась.»

Можно сделать наоборот: привести цитату, говорящую о том, что герой в общем-то – живой и нормальный человек – и попытаться заставить читателя в ней усомниться:

«В одном из писем к следователям заговорщик будет утверждать, что воспоминание «о несчастных родителях» «сокрушает» его сердце: «Они стары и немощны, и на то немногое количество дней, которое остается им еще прожить, все их надежды, весь смысл существования заключался для них в их детях. Богу известно, что я охотно бы отдал жизнь свою за них, и вот теперь я сам, быть может, свожу их в могилу». Тон письма не позволяет сомневаться в искренности этих слов."

Оксана Ивановна предполагает, что в норме в искренности таких слов следует сомневаться. Но тут вот – исключение, так и быть, убедил, правда любит папу и маму.

Впрочем, не только в словах Пестеля она готова усомниться:

«Там произошло его [С. Волконского] знакомство с Пестелем. ≪Общие мечты, общие убеждения скоро сблизили меня с этим человеком и породили между нами тесную дружескую связь, которая имела исходом вступление мое в основанное еще за несколько лет перед этим тайное общество≫, — писал Волконский в мемуарах.

Скорее всего, в заговор Волконского привели не либеральные идеи…

То есть сам человек пишет, что сблизился с Пестелем по причине общих убеждений и именно это стало причиной вступления в общество. Но нет, «скорее всего» - не либеральные идеи…

«Казалось бы, в связи с назначением Юшневского генерал-интендантом перед заговорщиками открывались головокружительные финансовые возможности. Юшневский, получивший

право распоряжаться деньгами армейского бюджета, мог, подобно своим предшественникам, понимать это право «расширительно». И тратить казенные деньги на нужды заговора.

Подтверждение этому найти нетрудно: в 1828 году, через два года после ареста и осуждения, на Юшневского был наложен огромный начет по интендантству — больше 300 тысяч рублей; эти деньги предстояло выплачивать родственникам осужденного. Но в 1839 году начет на Юшневского был снят и бывший интендант оказался совершенно оправданным

в служебных преступлениях.»

Сначала она фактически пишет, что Юшневский мог тратить деньги казенные деньги на нужды заговора и подтверждение этому найти нетрудно - а потом сама же это подтверждение опровергает. Тогда почему не трудно, и почему это приводится как доказательство? Чтобы подозрение все-таки осталось в голове читателя? Потому что это самый привычный и дефолтный для нее ход мыслей?

«Вообще же выводы о состоянии интендантства, которые сделал Абакумов, оказались весьма

благоприятными для Юшневского. …Абакумов отмечал энергичную деятельность генерал-

интенданта по составлению интендантских отчетов, его рачительность в деле сохранения казенных средств, «исправность» поставщиков продовольствия для армии... Для того чтобы спасти репутацию Юшневского в глазах императора, главнокомандующий решился на весьма рискованный поступок. Отправляя императору подлинник рапорта Абакумова, он приложил к нему и свою «докладную записку»…»

А здесь у нас последовательность действий несколько иная: сначала утверждение, а потом его неожиданное и безосновательное опровержение. Потому что если «выводы… оказались благоприятными», - то на кой тогда необходимость «спасать репутацию»? (не говоря уж о том, чем собственно рискована описанная ей ситуация: приехала инспекция, сделала благоприятные выводы об интенданте, решила все необходимые вопросы, и главнокомандующий к этому благоприятному отчету добавляет еще и свою докладную. Риск-то в чем тут?)

Но автор упорно повторяет магические заклинания о пострадавшей репутации – ну видимо просто слишком нравится идея?

В эту же копилку:

«Тот же Бобрищев-Пушкин показывал на следствии, что, вставив свои дополнения в текст «Русской Правды», «через несколь