Детские книжки: В деревне. М.;Л., 1926; О ленивом Ваньке и его щенке. М.;Л., 1926.

Л. Карохин пишет: «Особенно хорошо издана вторая книжка с цветными иллюстрациями художницы Любови Милеевой. Любовь Федоровна Милеева в середине года побывала на родине Есенина — в деревне Константиново Рязанской области и выполнила там несколько рисунков с натуры. Среди них — изба родителей поэта, огромный камень-валун, на котором в детстве любил сидеть маленький Сережа и другие.

В конце 1926 года — начале 1927-го Милеева отправила свои рисунки во вновь организованный С.А. Толстой-Есениной музей Сергея Есенина. В этот же музей послал свои рисунки и ее муж-художник Константин Соколов. (Милеева была его второй женой, с первой Параскевой Михайловной Денисовой-Соколовой был знаком Сергей Есенин). А Константин Алексеевич Соколов был приятелем Есенина с 1917 года. К сожалению, неизвестны обстоятельства знакомства Эрлиха с Любовью Милеевой, но то, что они были знакомы, подтверждают ее иллюстрации к сборнику стихотворений "В деревне"».^[118]

3.2. Волчье солнце. [Л.], 1928.

В 1928 В. Эрлих писал родителям в Симбирск: «Детские книжки пока бросил — надоело. Пишу только стихи и очень много. Продаю (издательству) книгу, к осени выйдет».^[119]

В. Эрлих использовал название книги Лившица^[120]. У него же позаимствовал и основные мотивы. Главный — мотив луны, которую французские романтики называли "волчьим солнцем". Этот мотив становится фоном для сквозного образа (который оказывается сквозным вообще для всего творчества В. Эрлиха) — обрааз одинокого волка, отставшего от стаи, что связывают с именем поэта, в том числе и он сам. А. Кобринский пишет: «обыгрывая своё имя, <…> поэт создавал своё alter ego».[121]

Л. Карохин замечает, что стихотворение "Август" перекликается со стихотворениями Лившица "Июль" и "Август". В стихотворении "Какой прозрачный, теплый роздых…" поэт мысленно беседует с С. Есениным. То же Л. Карохин видит и в стихотворении "Колыбельная".

Вообще Л. Карохин говорит, что в сборнике обнаруживаются стихотворения, навеянные поэзией А. Пушкина, А. Блока, И. Анненского, С. Есенина.

В стихотворении «Волчья песнь», как считает А. Кобринский, образ волка звучит «почти по-гумилёвски». А. Кобринский также говорит о том, что в стихотворении «Ну вот и день прошел…» «фламандская традиция сочного и красочного описания еды, опирающаяся в русской поэзии на Державина, <…> соединилась с иронией, что предварило опыты Н. Заболоцкого в "Столбцах" (1929)»[122].

А. Кобринский отмечает, что в сборник должны были войти, но не вошли стихотворения «Боратынскому», «Дыши, но не разверстым зевом…» (не вошедшее и в «Ноябрь»), «Пой смелей и победней…».

Поступальский И.С. ^[123] за этот сборник называет Эрлиха эпигоном. Он отмечает канонизированные элементы классической поэзии и сильное воздействие Ходасевича: внедрение оголённых прозаизмов традиционную метрику и упадочность построений.

В стихотворении «Завещание»в словах: «Не оступлюсь ли я, чтоб стать звездой падучей на небе бытия» Поступальский видит прямую вариацию строк Брюсова и присвоение образности, само стихотворение, по его мнению, написано под Лермонтова. Также в стихотворении «Вербный торг» критик отмечает использование структуры мятлевских «Фонариков».

Поступальский все же отмечает, что кое-что у Эрлиха интересно (стихотворения «Благослови часы утех», «Ну, вот и день прошёл», «Вечер», «Дремлю», «Над изголовьем», «На улице»), но в целом его стихи первой книги поражены зловещим «меланхолическим недугом», и в них «словно золотая падаль, остатки времени гниют».

Более положительна оценка И. А. Оскенова.^[124] По его мнению, Эрлих интересен, его поэтические методы разнообразны: «Парнасский шестистопный ямб, сменяется песенным хореем, пластические картины в духе фламандцев чередуются с лирикой, которая у Эрлиха опять-таки настроена в различных тональностях — от Есенина до Ходасевича. Порою в одном стихотворении отдельные строфы построены в духе самых различных, по существу враждебных между собою поэтических систем, — как напр. "Волчья песнь", в которой можно указать воздействия и Гумилева и Есенина. Конечно, у Эрлиха есть удачные строфы и целые стихотворения (напр. "Зимние стихи", "Финскому ножу"), но вся "беда" в том, что лица поэта мы за ними не видим, и высокий "неоклассический" стиль не способствует выявлению поэтической индивидуальности»^[125]. Также И. А. Оксенов отмечает «досадные» синтаксические погрешности.

Нелестный отзыв даёт и Я. Эйдук^[126]. Начинает он с того, что признаёт сборник запоздавшим. По его мнению «в стихах Эрлиха отсутствует малейший признак современного, общественно-необходимого и социально-ценного».^[127] Он называет стихи Эрлиха «дребеденью» и усматривает в них чуждые эпохе воззрения, он считает их ненужными для современного читателя. При этом книжка не оправдывается и «чисто формально»: он отказывает Эрлиху в наличии собственного «творческого лица». Он пишет: «Ряд стихотворений написан "под" Есенина, Сологуба, Блока, Ахматову и др.»[128] Я. Эйдук даже считает возможным говорить в ряде случаев о «рабском подражании» (в стихотворении «Свадебная»). Впрочем, слова свои он подкрепляет примером: находит строку, одним словом отличающуюся от Есенинской.

«Устал я жить в родном краю

(Есенин, т.1, стр. 154).

Устал я жить в чужом краю

(Эрлих — «Волчье солнце», стр. 26)» [129].

«Колыбельная» автору рецензии напоминает Сологуба.

«Относительную литературную грамотность» Я. Эйдук признает за «Вербным торгом», «Зимними стихами» и «Колыбельной».

Софья Перовская. Л., 1929.

А. Кобринский отмечает эпиграф стихотворения, взятый из Анненского и говорит, что так В. Эрлих обозначает традицию, которой следует. Он же пишет: «…поэтика его [В. Эрлиха] стала значительно суше, прозаичнее, метафоричность имажинистского периода уступила место ярко выраженной тавтологии и даже штампу»[130]. Исследователь отмечает эволюцию ключевого образа поэзии Эрлиха: «Николай I охарактеризован как "вожак чиновных волчьих стай"»[131].

В обзоре Кобринского упомянуто письмо Б. Пастернака, в котором тот с похвалой отзывается о «Софье Перовской».

Критикой на поэму откликается тот же И. С. Поступальский.^[132] Он говорит, что поэма писалась одновременно со стихами первой книги, поэтому необходимо отметить её сравнительную ценность. «Поэма подлежит отдельному суду с технической стороны, но идейная направленность книжки и ее соответствие исторической правде — почти несомненны»[133]. В. Эрлих, по его мнению, дал беглое, но правильное понимание 70-х гг.: про монархов, студентов, взрыв в Петербурге, бытовые подробности. Хорошо и декламативное заключение. Однако у И. С. Поступальского подозрение появляется, когда Эрлих о 70-х начинает говорить так, будто они были последние герои революции и не имеют достойных преемников в ряду современников. Но в целом историческая поэма «публицистических возражений не вызывает»[134]. И. С. Поступальский заключает: «Как вещь относительно удачную, её можно даже приветствовать»[135].

Неудачным И. С. Поступальский считает (кроме частныех дефектов вроде элементарности фабулы, дешёвой игры с прозаизмами, переполнение эпилога именами революционеров-семидесятников) эпиграф. «Хрусталь мой волшебен трикраты» (Анненский), и говорит, что «до «волшебства» еще очень далеко…»[136]. «Поэтика В. Эрлиха реакционна[разрядка И. С. Поступальского]. <…> это выпад консерватора против революционной поэзии (в связи с упадочными и эпигонскими мотивами первой книги такие мыслишки особенно характерны…)».[137] И. С. Поступальский в поэтике В. Эрлиха не видит прогрессивных моментов: его ямб старомоден, синтаксис архаичен, рифма из других десятилетий, композиция банальная. Но со старым языком, по его мнению, у Эрлиха тоже не все гладко. В целом поэма оказывается «рабским повторением прошлого»[138]. И автор рецензии разбирает отдельные примеры. Например, видит у Северянина: «Не ученик и не учитель, великий друг, ничтожных брат» — и у Эрлиха «Я не герой и не учитель, ушедших друг, грядущих брат».

Отмечает И. С. Поступальский и что-то от «ходячих стандартов Пушкина», и от «неудачного блоковского "Возмездия"»[139]. Если «натыкаешься на случайные свежие строки, <…> не без раздражения думаешь, что в целом поэт никакого доверия не внушает» - заключает И. С. Поступальский [140].

С. Рейсер^[141] также признает Эрлиха эпигоном, что, по его мнению, чувствует и сам Эрлих. «В "Софье Перовской" очень мало Софьи Перовской, но слишком много "Возмездия" Блока, просто Блока, Пастернака, Тихонова и ещё многих».[142] Для С. Рейсера поэма рассыпается, упущена сама Софья Перовская. Сюжета нет, и импрессионистическая композиция не спасает. В целом оказывается, что стихи Эрлиха можно прочитать с удовольствием, но это не меняет дела: «…такие стихи, как стихи Вольфа Эрлиха сейчас не нужны».[143] Стихи Эрлиха «катятся по накатанной дорожке без шума и шороха»[144], и хотя сам поэт и пытается иронизировать над собой, поэму это не спасает.

Арсенал. М.;Л., 1931.

Л. Карохин пишет об этой книге: «в "Арсенале", как и в предыдущей книге "Софья Перовская" Эрлих выступает патриотом родины и интернационалистом».^[145]

Сам Эрлих, критикуя свои первые книги, писал об этой книге следующее: «Я делаю исключение для некоторых стихов моей последней книжки (Арсенал), в которых намечается метод моей поэтической работы. Я не ошибусь, если назову его: прозаизм.

Все это ещё не означает, что настоящую книжку следует считать совершенной. В ней есть основное: она враждебна беспартийности всякого рода или, по меньшей мере, стремиться быть такой.

Я думаю, что со всеми недостатками, она не бесполезна».[146]

А. Кобринский связывает эту книгу с переломом в творчестве поэта. Интересны замечания исследователя о композиции книги «Арсенал»: он говорит, что Эрлих буквально «разрезает книгу надвое»^[147], в одной части — стихи об Армении, «Городок» и «Запад», в которых можно увидеть влияние Э. Багрицкого, в другой — стихи, в которые начинает проникать ненависть. А. Кобринский отмечает появление в этом сборнике темы расстрела («Свинья», «Последний купец»).

Одно из стихотворений в «Арсенале» посвящено Николаю Тихонову («Эпос»).

В «Книге строителям социализма»^[148] сказано, что в сборнике как «малозначительные по своему идейному содержанию ранние стихотворения»[149], так и стихотворения позднейших лет не представляют собой социальной ценности «ни по выбору самих, в большинстве случаев малоактуальных тем, ни по их разработке».[150] Социальные мотивы не получают идеологически чёткого выражения. «Неотчётливость многих произведений делает иногда неясным их социальный смысл. Есть в них и момент упадочности, пассивного созерцательства, индивидуализма».[151]

Определённее и интереснее звучат социальные темы «в ярких по своим лаконичным образам и тонкой иронии стихотворениях, <…> направленных против внутреннего классового врага»[152]. Но и здесь обрисовка образов на изолированном от действительности фоне снижает социальную остроту произведений. Как художественные достижения отмечены большое своеобразие и мастерство. Но иногда все же в стихах Эрлиха, на взгляд авторов рецензии, обнаруживается тематическая неактуальность, идеологическая невыдержанность, нечеткая революционная направленность, отсутствие классовой установки. В заключении отмечено, что для этой книги нужен «квалифицированный» читатель, способный воспринять критически.

Порядок битвы. Л., 1933.

В это время многие критики называли стихи В. Эрлиха «сухими».[153]

Это в рецензии на сборник отмечает Е. Мустангова: «Творческий опыт таких больших поэтов, как Маяковский или Тихонов, говорит о том, что диктатура разума бывает полезным и нужным этапом, воспитывающим, в конце концов, и чувства поэта».[154]

Л. Карохин отмечает, что в этой книге «Вольф Эрлих делает акцент на том, что он к этому времени навсегда покончил с богемой и разорвал все отношения с двадцатыми годами».[155] В качестве иллюстрации исследователь приводит отрывок из стихотворения «Между прочим» (которое изначально имело название «Отрепье»).

По мнению А. Кобринского, в этот сборник вошло одно из лучших стихотворений В. Эрлиха «Шестнадцать раз ходили». В стихотворении «с характерными лексическими и синтаксическими повторами, с нарочитой примитивизацией лексики и общей структуры текста, создающими художественное напряжение по контрасту с описываемым штурмом деревни»[156]. Исследователь отмечает в этом стихотворении влияние Д. Хармса.

Книга стихов. Л., 1934.

На эту книгу откликается В. Никонов[157]. Он отмечает, что поэтический путь Эрлиха труден, а творческий диапазон не был широк. «Но малая тема в первой книге «Волчье солнце» была согрета чувством, а вялость и подражательность стиха все же скрашивалась лиричностью интонаций».[158] В. Эрлих, по его мнению, искал путей познания действительности, расширял объекты своего творчества: работал с историко-литературным материалом — «Софья Перовская», ездил в Армению — «Арсенал». Но и в этих опытах есть «поверхностность и какая-то холодность»[159]. Описываемое В. Эрлихом не одухотворено внутренней образной жизнью, читатель остаётся безразличным, что случилось и с «Порядком битвы». В. Никонов констатирует, что новый сборник — это повтор большей части более ранних стихов.

«Порой стихи В. Эрлиха бедны содержанием. Вот "Скорпион". Это даже не путевой дневник: скорпион ударил в локоть, ноет рука, за окном ревет осел и шагают железные столбы англо-индийского телеграфа. Дело не в том, что взятые сами по себе эти факты никчемны. <…> Но беда в том, что отношение автора к действительности пассивно-созерцательное. Он регистрирует [выделено В. Никоновым] явления и ограничивается этим»[160].

Кроме того, «бескрылое описательство сковывает самый материал»[161] - отмечает В. Никонов. И он приводит примеры.

«Неслучайна в книге манера перечислений, открывающих стихи:

"Развал морены. Камни, лед и мох.

Я. Подо мной — Цейдон…"

("Цейский ледник")

"Дожди. Ноябрь. Двадцатый год. В Казани

На пристань я сошёл. Ломило ноги".

("Дожди. Ноябрь…")

Это злоупотребление точками — не орфографическая прихоть, а принцип. Точка-пауза должна подчеркивать весомость каждой мелочи. Этот приём тесно связан с основным методом В. Эрлиха. Поэт берёт отдельный предмет или событие и делает из него обобщение»[162]. Но у Эрлиха художественно тема никак не разворачивается, вывод повисает в воздухе (тут В. Никонов приводит в пример стихотворение «Турист»). Еще менее убедительны кажутся расчеты с богемой.

«Поэтический вывод В. Эрлиха не родится из образа, поэт приходит к нему умозрительным путём. Поэтому таким неприятным, искусственным умничаньем выглядят эти концовки, просящиеся в прописи»[163] (пример - «Свинья»). В стихах В. Эрлиха В. Никонов также находит «претенциозную мораль». По замыслу — формулы мудрости, на деле «повторение с многозначительным видом элементарнейших истин»[164] («На ледник», тривиальным критик называет и стихотворение «Хозе»).

«Ложная афористичность» иногда заменяется умолчаниями: «Цейский ледник»обрывается на середине строки. В. Никонов называет это «обманчивое глубокомыслие умолчаний»[165].

В. Эрлих «явно копирует внешние приёмы автора "Браги" (Н. Тихонова), как раньше копировал приемы Есенина»[166]. Только у Н. Тихонова умолчание оправдано, а у В. Эрлиха нет, поэтому «назойливо выпирает».

«Нагнетание риторики» не спасет дело — она становится «бездумным оперированием ходячими штампами» («На перевале», «По личному вопросу»). Стихотворения лишены «полнокрасочности, конкретного многообразия действительности»[167]. Стихотворение «Шестнадцать раз ходили…» сравнимо с «Одиннадцать раз в атаку ходил…» Н. Тихонова. В стихах В. Эрлиха нет образного видения мира, поэтому их весомость оказывается обманчива.

В. Никонов видит положительное в том, что В. Эрлих против «шаманских теорий "сомнамбулической" поэзии, против Заболоцкого, против бескостной лирики некоторых ленинградских эпигонов акмеизма»[168]. В этой книге В. Никонов также видит отказ от есенинской лирики.

Но ошибочное противопоставление отвлечённой мысли образу даёт «мертворождённые стихи», как пишет В. Никонов. И в этом он видит не техническую слабость, а идеологию поэта. Сухой рационализм — форма, по его мнению, отражающая ломку старого образного восприятия мира, с которым вступило в конфликт новое революционное сознание поэта. Строй чувств еще не соответствует мировоззрению, что приводит к объективно-ошибочным стихам («Вошь» — нэп как торжество паразитов), где торгаши критикуются с расплывчато-романтических позиций.

В. Никонов считает, что в этом виновата и критика, «которая в рапповские времена отталкивала поэта, а затем просто не удосужилась помочь ему найти новые пути»[169]. Но трудности должны быть преодолены, у В. Эрлиха «возможности <…> могут найтись в его же творчестве».

В. Эрлих достиг идейного перелома, тематического переключения, теперь же намечается и оживление изображаемого. Последние его стихи мемуарны: изображает революцию в провинции. Остается много случайного, узко-биографического, не поднятого до художественных обобщений, но разбит ледок «академизма». Горячи теперь не только стихи, посвященные сведению литературных счетов, но и «взрываемой провинции, юным, обвешанным гранатами и маузерами, друзьям»[170]. В поэзии В. Эрлиха долго отсутствовали люди, но теперь с игнорированием покончено: в «Отступлении в поэму» присутствуют активно действующие персонажи, в которых автор видит субъект истории. Перспективу развития В. Никонов видит в их углублении и дорисовке, чтобы создать «целостный и полнокровный, живой поэтический образ». «Потому что упрямая и трудная тропа поэта по-прежнему идет между темной пропастью шаманского бреда и голыми скалами схематического рационализма»[171].