Глава 3. Вторжение в Голландию

 

 

Начало второй мировой войны мало отразилась на спокойной внутренней жизни Голландии. Население этой страны сожалело о том, что произошло в Польше, и восторгалось поведением Финляндии. Оно широко откликнулось на объявление войны Францией и Англией; люди искренне надеялись, что эти страны одержат победу над Германией. Каким образом? Этот вопрос казался второстепенным. Большинство голландцев считало, что война непосредственно их не затронет. Стране удалось сохранить нейтралитет во время первой мировой войны; теперь она снова была нейтральной.

 

Тем не менее каждый испытывал некоторое беспокойство. В течение зимы 1939/40 года неоднократно возникал сильный страх перед возможностью немецкого вторжения. 9 ноября 1939 года в армии отменили все отпуска; то же самое повторилось 15 января 1940 года. Считали, что первая тревога была связана с пограничным инцидентом в районе Венло, где немцам удалось захватить несколько английских офицеров-разведчиков и переправить их через границу; при этом один голландский офицер получил смертельное ранение. Вторая тревога возникла в связи с вынужденной посадкой немецкого самолета на территории Бельгии; как сообщалось, на нем обнаружили важные военные документы.

 

Были и другие признаки, может не столь существенные по сравнению с переводом пограничных укрепленных районов на штаты военного времени, но все же способствовавшие увеличению общего нервного напряжения. В первых числах ноября 1939 года один голландец, [130] проживавший в пограничном районе, пытался тайком перебросить в Германию несколько больших чемоданов с голландским военным обмундированием. Газеты были полны сообщений об этом факте. Отец виновника являлся членом так называемого национал-социалистского движения (Nationaal Socialistische Beweging - NSB), основной нацистской партии, действовавшей в Голландии. “Контрабандист” достал два полных комплекта военной формы в одном из амстердамских магазинов, торгующих поношенными вещами; кроме того, в чемоданах оказалась форма почтальона, телеграфиста, железнодорожника и “полная экипировка голландского полисмена”{110}.

 

Несколько месяцев спустя, в январе и феврале 1940 года, в разных местах страны отмечалась подача световых сигналов различного цвета. Несмотря на то, что подразделения полицейских и военных органов патрулировали по ночам во всех провинциях страны, обнаружить виновных нигде не удалось. Командующий сухопутными войсками приказал нанести на карту точки размещения запеленгованных сигналов; какого-либо внутреннего смысла сигнализации выяснить этим путем не удалось. Возможно, что немецкие агенты и их сообщники проводят тренировку на тот случай, если подобные сигналы понадобятся, иначе говоря, в предвидении немецкого вторжения. Кое-кто считал, что противник (который не так глуп, чтобы заранее возбуждать подозрения) просто хочет заставить голландцев понервничать.

 

Нелегальная переброска форменной одежды через границу, подача световых сигналов, иностранный шпионаж (шпионами оказывались главным образом немцы, хотя в одном сенсационном деле был замешан голландец - крупный чиновник государственного аппарата) - все это приводило многих голландцев к выводу, что в создавшейся обстановке требуется особая бдительность. Голландцы знали живущих с ними по соседству членов NSB и немецких подданных и следили за их поведением. Если отмечалось что-либо подозрительное, предупреждали полицию. Главному прокурору амстердамского суда [131] приходилось выслушивать самые фантастические сообщения. “Они здесь, господин прокурор, пожалуйста, приезжайте поскорее!” Когда же на место посылали одного из лучших сыщиков, он не мог обнаружить ничего подозрительного. Оказалось, что речь шла просто об отправке чемодана с театральным имуществом или о чем-либо подобном{111}.

 

Захват Дании и Норвегии 9 апреля 1940 года вызвал огромное смятение. Каждый новый номер газет сообщал дополнительные и притом возмутительные подробности о предательстве Квислинга и его сообщников, о действиях немецких шпионов и диверсантов. Немедленно было принято решение: усилить оборону некоторых голландских аэродромов, а другие аэродромы перепахать. В четверг 11 апреля правительство опубликовало воззвание, призывающее население не верить “лишенным основания и распространяемым антипатриотическими элементами слухам”{112}.

 

Через несколько дней после немецкого вторжения в два скандинавских государства в Голландии произошел следующий случай. Близ Гааги один прохожий нашел на дороге объемистый официальный немецкий пакет. Он был адресован в Берлин для передачи Г. Корсу, одному из руководителей заграничной организации нацистской партии. В пакете явно находилось значительное количество документов. Предосторожности ради находку доставили в полицию. Через некоторое время пакет (все еще запечатанный) лежал на письменном столе полицейского комиссара Гааги. Тот позвонил генеральному секретарю министерства юстиции: “Ко мне принесли довольно необычную находку - официальный немецкий пакет” На это последовал ответ:

 

“В нем может оказаться специальная [132] бомба. С подобными вещами надо обращаться осторожно”{113}.

 

Пакет все же решили вскрыть.

 

В конверте оказалось восемь различных документов, отпечатанных на машинке. Имелись также рукописные заметки на почтовой бумаге и бланках немецкого посольства. На отдельных документах стояла подпись О. Буттинга, который являлся атташе посольства и вместе с тем главой ассоциации немецких граждан (Reichsdeutsche Gemeinschaft). Эта организация была создана в 1934 году, после того как правительство Голландии запретило деятельность местной группы заграничной организации немецкой нацистской партии. Обнаруженные документы суммировали шпионские донесения, касающиеся всех районов страны; в них описывались фортификационные сооружения, аэродромы и заграждения на дорогах; приводились записи подслушанных телефонных разговоров, сообщалось о перебросках войск. Как видно, многие агенты работали под руководством некоего “Ионатана”; на некоторых документах стояла подпись этого человека.

 

Голландские власти уже не раз задавали себе вопрос - чем, собственно, занимается Буттинг? Человек этот не проявлял особой активности на дипломатическом поприще. “Никому и в голову не приходило, что данная личность является организатором немецкого шпионажа”{114}. Теперь на этот счет имелись неопровержимые данные. Буттинга объявили “персоной нон грата” и предложили покинуть Голландию в течение нескольких часов.

 

19 апреля на всей территория Голландии ввели чрезвычайное положение; это давало возможность военному командованию немедленно предпринять необходимые меры, диктуемые обстановкой. Целесообразность такого мероприятия была очевидной в свете сообщений, полученных из Норвегии. Правительство считало необходимым подвергнуть аресту значительное количество сомнительных лиц, хотя главнокомандующий армией и флотом генерал X. Г. Винкельман предлагал пока арестовать [133] немногих. При этом считали, что, например, лидер голландского национал-социалистского движения NSB Антон Муссерт “является слишком заурядной личностью, чтобы причислять его к людям, опасная деятельность которых требует немедленной их изоляции”{115}. М. М. Рост ван Тоннинген, фанатичный нацист и главный парламентский оратор, попал в число арестованных. “Многие люди, - сказал премьер-министр в своем выступлении по радио, - не подверглись заключению лишь по той причине, что нет достаточно убедительных доказательств их подрывной деятельности”{116}.

 

Как видно, подозрение падало на многих!

 

Слушая подобное заявление премьер-министра, каждый невольно думал о членах NSB. Более семи лет эта партия отождествляла себя с нацистами в самой Германии. Почему же, спрашивали себя люди, от Муссерта нельзя ожидать того же, что сделал Квислинг. Вспоминали, что в 1935 году Квислинг приезжал в Голландию на съезд “национал-социалистского движения”. Муссерт сам подтверждал складывавшееся общее мнение о его предательских намерениях; в качестве примера можно привести высказывания Муссерта в беседе с корреспонденткой радиовещательной компании “Коламбиа бродкастинг систем” мисс Брекинридж.

 

Когда она опросила Муосерта, примут ли голландцы-нацисты немецкую помощь для достижения своих целей или будут сражаться за свою королеву, то “лидер” ей ответил следующим образом: “Теперь, когда голландским нацистам не разрешено занимать офицерских постов в вооруженных силах, они (нацисты) не будут делать абсолютно ничего, кроме как сидеть вот так”. При этих словах Муссерт скрестил руки на груди и откинулся в кресле{117}.

 

Можно ли было выразить яснее свои изменнические намерения?

 

10 мая неожиданно началась война. [134]

 

Немецкое командование стремилось прорваться со своими танковыми и пехотными дивизиями в так называемую “крепость Голландии” через южную часть страны; одновременно наносился удар и по Бельгии как часть общего наступления на Западном фронте. Для достижения указанных целей немцам требовалось немедленно овладеть мостами через реку Маас и через канал Маас - Ваал. На рассвете первого же дня военных действий были совершены нападения на все мосты, от района Маастрихт до окрестностей Арнем включительно. По внешнему виду нападавшие походили на гражданских лиц; часть из них оказалась переодетой в форму голландской конной полиции, военной полиции или в форму железнодорожников. Во многих местах эту хитрость раскрыть своевременно не удалось. Командованию голландских вооруженных сил, получившему донесения о подобных фактах, пришлось спешно принимать меры, чтобы ослабить нависшую угрозу; всем стало теперь совершенно ясно, для чего переправлялась голландская форменная одежда через границу в ноябре предыдущего года.

 

На западе страны положение было еще более критическим.

 

Немцы сбросили парашютистов близ мостов у Мурдейка и Дордрехта. В Роттердаме с гидросамолетов, совершивших посадку на реке Маас, высадились десантники; им удалось захватить мост. Аэродром Валхавен, к югу от Роттердама, был также захвачен парашютистами. Наконец, немцы сделали попытку овладеть подобным же образом тремя аэродромами в районе Гааги, чтобы захватить правительственный центр, взять в плен королеву Вильгельмину, арестовать кабинет министров и высшее военное командование.

 

Нападения на три аэродрома близ Гааги увенчались лишь частичным успехом. Голландские войска оказали ожесточенное сопротивление; к тому же один из аэродромов настолько размок, что немецкие самолеты не могли совершить на нем посадку. Самолеты кружились над западной частью Голландии, подыскивая подходящие посадочные площадки; некоторые из них совершили посадку на песчаный морокой пляж, другие использовали автостраду между Гаагой и Роттердамом; часть самолетов [135] садилась на луг близ Делфта. Если многие голландцы и не видели лично немецких парашютистов, то вряд ли кто-нибудь не слышал о них по радио. Наблюдатели из корпуса гражданской обороны не имели в своем распоряжении специальных коротковолновых радиопередатчиков; они поддерживали связь с обычными радиостанциями, которые и транслировали их донесения во всеуслышание. Население таким образом узнавало о том, что немецкие бомбардировщики, истребители или транспортные самолеты приближаются, кружатся или беспрепятственно сбрасывают парашютистов. Все это происходило при господстве немцев в воздухе. Казалось, подобным сообщениям не будет конца. Одна паническая новость сменялась другой.

 

Вскоре распространились слухи о том, что только часть парашютистов одета в немецкую военную форму, а остальные выглядят фермерами, полисменами, почтальонами, шоферами, священниками. Некоторые были даже в одежде монахинь. Как отличить своих от чужих? Быть может, незнакомый посыльный из мясной лавки тащит в своей корзине ручные гранаты?

 

В Роттердаме и Гааге (крупных населенных центрах), находившихся под непосредственной угрозой нападения, нервное напряжение дошло до высшей точки.

 

Еще ранним утром немцы захватили в районе Роттердама аэродром Валхавен, а также железнодорожные и шоссейные мосты через оба рукава реки Маас. Захват аэродрома облегчило то обстоятельство, что командир оборонявшего его голландского отряда, ожидая нападения со стороны голландских нацистов, развернул часть своих сил в направлении на Роттердам. Жители южной части Роттердама видели, как проживавшие в городе немцы, в особенности воспитанники немецкой школы, служили проводниками для воздушнодесантных войск. Захваченные в плен немецкие солдаты-парашютисты якобы располагали “схемами того небольшого участка местности, на котором им предстояло действовать. Были отмечены и места сбора после приземления”{118}. [136]

 

Захват мостов через реку Маас немцы осуществили совершенно внезапно. Когда первые немецкие солдаты, высадившиеся с гидросамолетов, добрались до берега в складных резиновых лодках и начали переходить через мост, изумленные прохожие стали спрашивать у подвернувшегося под руку мальчика-рассыльного: “Кто это такие?”{119}. Находившиеся поблизости голландские войска не смогли бы выбить немцев с захваченных ими мостов: десантники оказались слишком хорошо вооруженными. Один голландский капитан сумел пройти через мосты уже после их захвата немцами. Его глазам представилась следующая картина. “Из шведского судна, находившегося к западу от моста, выгружались минометы, мотоциклы с прицепами, радиоаппаратура и другое военное имущество”{120}. На острове посреди реки, который соединялся мостами с обоими берегами, располагался ряд немецких фирм с их конторскими и складскими помещениями; именно здесь были заранее тайком накоплены запасы военного имущества, использованные затем десантниками.

 

Расположенный в Роттердаме штаб военного округа вначале не знал, что предпринять для устранения внезапно возникшей опасности. В штаб поступали тревожные сообщения, “звонили по телефону и являлись лично гражданские лица, которые рассказывали о действиях парашютистов в различных частях города, а также о выстрелах из домов, производимых неизвестными лицами”{121}.

 

“Обыскали сотни домов; особое внимание обращали при этом на те из них, где, как было известно, проживали члены голландской нацистской партии. Солдаты спускались [137] в подвалы, забирались на чердаки; подозрительные личности задерживались и передавались полиции”.

 

В Гааге днем 10 мая также наблюдалось большое волнение. Никто не предполагал, что резиденция королевы и здание правительства окажутся под столь непосредственной угрозой. Оборона города оказалась неподготовленной, точных инструкций не было. Войска состояли главным образом из молодых новобранцев; командный состав не знал, откуда следует ожидать нападения немцев, поскольку те высаживались с воздуха и притом одновременно во многих пунктах. Еще до 6 часов утра вокруг центра города были выставлены оборонительные заслоны. Министр иностранных дел Голландии E. H. ван Клеффенс по пути в свое министерство, куда явился немецкий посол, чтобы вручить ультиматум, задержался на двадцать минут: он был вынужден убеждать караул и даже звонить в генеральный штаб Голландии, так как недоверчивые часовые не соглашались его пропустить{122}.

 

Примерно в это же самое время командующему противовоздушной обороной Гааги доставили документы, найденные среди обломков немецкого транспортного самолета, разбившегося в центре города. Набросанные от руки схемы показывали кратчайший путь от одного из столичных аэродромов к королевскому дворцу, а также к району Шевенинген, где находилось личное имение королевы. Однако наиболее тревожным сигналом являлось следующее обстоятельство. В найденных в самолете документах говорилось:

 

“В районе боевых действий находятся наготове гражданские лица, выступающие по особому приказу. Они снабжены пропусками прилагаемого образца. Десантные войска должны оказывать этим людям всяческое содействие. Необходимо тщательно проинструктировать по этому поводу весь личный состав”.

 

Упомянутый образец пропуска обнаружить не удалось. Тем не менее стало очевидным, что противник использует в качестве сообщников гражданских лиц.

 

Меры предосторожности усилили до предела. Некоторые голландские офицеры утверждали, что они сами [138] подвергались обстрелу, другим приходилось устранять недоразумения, когда голландские граждане пытались задерживать некоторых офицеров, направляя на них пистолеты. С каждым часом нарастало чувство всеобщей неуверенности, в особенности после распространения слухов о предательстве некоторых видных лиц, в частности председателя компании голландских авиалиний и министра почт.

 

Общая нервозность еще более усилилась вследствие относительной изоляции гражданского населения. Многие телефонные линии оказались перерезанными, доставка почты прекратилась. Только газеты все еще продолжали выходить по-прежнему. Смысл всех газетных сообщений был один и тот же; новости скудны и тревожны. Люди сидели у своих радиоприемников, жадно вслушиваясь в обескураживающие сообщения корпуса гражданской обороны. В одной из очередных радиопередач население призывали не верить распространяемым слухам об отравлении источников питьевой воды, распускающих подобные слухи предлагалось задерживать.

 

В первой сводке военного командования, 11 мая, ожидаемой с нетерпением и беспокойством, указывалось на деятельность пятой колонны, сообщалось, что в немецком бронепоезде обнаружены предметы голландского военного обмундирования. Однако общий тон сводки являлся успокаивающим. В частности, указывалось, что “попытка немцев внезапно захватить главное полицейское управление в Гааге полностью провалилась”.

 

В тот же день генеральный штаб объявил, что

 

“проживающие в Гааге немцы пытались наступать из западной части города, по направлению к центру. Немцев обстреляли и оттеснили обратно. Многих из них при этом перебили, а уцелевшие капитулировали”.

 

Кроме того, официально сообщалось, что по одному из голландских войсковых подразделений “стреляли неизвестные лица, одетые либо в штатское платье, либо в голландскую военную форму”.

 

Стала очевидной настоятельная необходимость немедленно обезвредить немецких подданных, а также членов NSB, чтобы пресечь враждебные действия с их стороны.

 

Начиная с 1938 года голландская полиция затратила [139] немало усилий, выявляя фамилии и адреса подозрительных лиц, которые по тем или иным соображениям не внушали доверия. В целом по стране взяли на учет примерно 1500 немецких подданных и около 800 голландцев, большей частью членов NSB. 10 мая, в 5 часов утра, на места были разосланы шифрованные телеграммы, разрешающие прокурорам провести аресты всех этих 2300 лиц. Главнокомандующий вооруженными силами Голландии приказал всем остальным немецким подданным или выходцам из Германии не покидать своих жилищ. Под действие приказа подпадало несколько десятков тысяч политических беженцев и евреев, эмигрировавших из Германии. Для проведения арестов организовали специальные группы, полицейские автомобили направились во все концы страны.

 

Широким кругам населения не было известно, что все лица, учтенные в качестве опасных, оказались вскоре под замком. Да и что в сущности значило “опасный”? Разве каждый из членов NSB не являлся предателем, а каждый немецкий подданный - членом пятой колонны! Всякий считал себя вправе задержать любого подозрительного немца. “Солдаты, сержанты, лейтенанты и бургомистры - все решили, что они тоже могут приступить к арестам”{123}. С арестованными обращались по-разному. Кое-где, особенно в крупных населенных пунктах, многие жители не могли сдержать своих чувств при виде арестованных сторонников Адольфа Гитлера и Антона Муссерта. Особую ненависть у населения вызывали голландские нацисты.

 

То там, то здесь слышались крики “Руки вверх!” Национал-социалистов сгоняли вниз по лестнице вместе с женами и детьми. С поднятыми вверх руками они должны были стоять у подъездов своих домов, пока не заканчивался обыск. Им угрожали револьверами и винтовками с примкнутыми штыками. Каждое движение с их стороны рассматривалось как попытка совершить нападение. То и дело слышалось “Вынь руки из карманов!”, “Заткни глотку, а то получишь пулю!”, “Подлые предатели!”, “Утопить бы вас, чертей!”{124}. [140]

 

Было арестовано столько людей, что это превышало всякие первоначальные наметки. В районе Амстердама предполагалось интернировать 800 человек; фактически арестовали 6000. К данной цифре нужно прибавить не одну тысячу задержанных в других районах страны. “В эти пять дней разыгрывались жуткие сцены”{125}. Некоторых арестованных расстреливали конвоировавшие их солдаты.

 

Интересно отметить, что аресты, проведенные в первые два дня войны, не ослабили нервного напряжения. Более того, общественное мнение стало проявлять признаки еще большей нервозности. Это отчасти объяснялось отсутствием благоприятных сообщений. Войска тяжело переживали свои неудачи при первых столкновениях со столь грозным противником, это было плохим предзнаменованием! Каждый новый признак деятельности пятой колонны еще более увеличивал напряжение. У солдат создалось впечатление, что немецкие парашютисты приземляются повсюду и что в стране нет ни одного города или селения, где жители не стреляли бы из домов, где ночью не подавались бы световые сигналы.

 

Среди военнослужащих, как и среди гражданского населения, распространялись разные слухи.

 

“В первый же день распространился слух о том, что правительство сбежало. Говорили, что наиболее видные общественные деятели убиты и что немцы высадились на побережье Северного моря… Трудно назвать хоть одного голландского военачальника, которого, согласно слухам, не убивали бы по крайней мере один раз. Дороги, по которым намеревались продвигаться голландские войска, оказывались якобы зараженными отравляющими веществами. Найденный шоколад рекомендовалось немедленно уничтожать, так как он наверняка отравлен. В наших ручных гранах будто бы оказывался песок вместо пороха, а долговременные укрепления рушились при первом же выстреле из-за плохого качества бетона”{126}. [141]

 

Кое-где советовали осматривать все женские сумки, так как в них могли оказаться ручные гранаты. Рекомендовали друг другу высматривать немецких солдат, одетых в голландскую форму. Советовали немедленно обстреливать автомобили с определенным номерным знаком “В конечном счете, вы уже не знали, чему можно верить”{127}.

 

Войска вскоре прониклись убеждением, что причинами отступления и неудач являются измена и саботаж. Если пятая колонна действует всюду, то почему ей не быть в армии? Несколько офицеров и солдат арестовали по подозрению в принадлежности к пятой колонне. Двух из них расстреляли на месте, возможно, что имелись и другие случаи подобного рода.

 

12 и 13 мая в западной части Голландии царила повышенная нервозность. У людей сложилось впечатление, что они не в силах оправиться с пятой колонной. Не успевали обуздать волнение в одном месте, как оно уже вспыхивало в десятках других. Снова распространялись слухи: мясные продукты и питьевая вода отравлены, по улицам разбрасывают отравленные сигареты и шоколад, целые города уже стерты с лица земли и т. п. Для тех, кто не верил подобным слухам, было ясно, что они распространяются вражескими агентами.

 

12 мая 1940 года в Амстердаме распространился слух, будто выведены из строя сирены для предупреждения населения о налетах авиации противника. Один из голландских беженцев писал после своего прибытия в Англию:

 

“Я как сейчас вижу перед собой человека, бегущего по улице и выкрикивающего эту тревожную весть. “Откуда вы об этом узнали?” - опросили его. “Это предупреждение полицейского управления! Сообщайте другим!” Распространение данного слуха является наглядным примером организованной работы пятой колонны. Слух был пущен почти одновременно в разных концах Амстердама и распространился со сверхъестественной быстротой. Конечно, он оказался совершенно необоснованным, но [142] успел разлагающе повлиять на моральный дух населения”{128}.

 

Люди утверждали, что некоторые немецкие парашютисты добрались до Амстердама, но, к счастью, были пойманы. Говорили, что в одном из помещений гостиницы “Hфtel de l'Europe” обнаружены “магниевые бомбы”, предназначенные для подачи световых сигналов немецким бомбардировщикам. Рассказывали, будто пятая колонна рисует на улицах и стенах домов особые линии, обеспечивающие противнику ориентировку; при этом добавляли, что во многих местах города подобные знаки пришлось срочно стирать.

 

В Гааге страх перед пятой колонной принимал еще более острые формы: все отдавали себе отчет в непосредственной близости противника. 11 мая на улицах шла такая стрельба, что в войсках царило убеждение, будто им приходится подавлять общее восстание голландских нацистов. “По подъездам и чердакам развернулась усиленная охота за членами NSB”{129}. Особенно оживленно шла перестрелка близ одного крупного жилого дома в центре города; предполагалось, что в этом даме засели члены пятой колонны. Однако и в ряде других мест можно было видеть “автомобили, из которых торчали карабины; вооруженные револьверами полицейские останавливали прохожих криком: “Руки вверх!”{}

 

Никто не знал точно, где находится враг, но присутствие его подозревалось повсюду.

 

12 мая положение в Гааге стало еще более запутанным. Начали подозревать даже полисменов. Молодежь из гражданской стражи пыталась их разоружать. В этот день высшие военные руководители пришли к заключению, что необходимо принять радикальные меры во избежание полного хаоса. Жителям города предложили держать закрытыми все двери и окна. Никому не разрешалось останавливаться на улицах. Были приняты решительные меры по укреплению дисциплины в войсках. [143] В результате проведенных мероприятий беспорядочная стрельба в городе почти прекратилась.

 

Вслед за обнаружением в немецком самолете документов 10 мая военные власти получили в свое распоряжение новую, еще более объемистую пачку документов, найденных 12 мая у убитого немца, близ одного из аэродромов в окрестностях Гааги. Документы принадлежали офицеру разведки 22-й немецкой воздушнодесантной дивизии; среди них имелась целая серия немецких разведывательных донесений, в том числе ряд донесений немецкого военного атташе в Гааге. Тут же находился список людей, очевидно намеченных к аресту после занятия города, длинные перечни гаагских гаражей, а также ряд карт. На последних стрелками были помечены не только все важнейшие коммунальные сооружения, но и местопребывание королевской семьи, квартиры премьер-министра и министра обороны. Среди документов обнаружили приказ, касающийся “гражданских лиц”, на которых в ходе борьбы возлагалось выполнение “специальных задач”. К приказу прилагался образец пропуска следующего содержания:

 

“Господин… (место для фамилии) имеет право перехода через немецкие линии для выполнения специальных заданий. Всем войсковым частям предписывается оказывать ему всяческое содействие. Пропуск действителен только при предъявлении удостоверения личности с фотографической карточкой”.

 

Найденный экземпляр пропуска имел довольно высокий номер (N 206). Он был подписан генералом Шпонеком.

 

“Вот еще одно свидетельство широкого размаха деятельности пятой колонны, - думали люди, - вряд ли военные силы, имеющиеся в Гааге, сумеют с ней справиться!”

 

В ходе немецкого вторжения термин “пятая колонна” получил широкое распространение. Испанское происхождение этого понятия было забыто; его внутреннее содержание продолжало оставаться расплывчатым. Под ним подразумевалось все то, что противоречило “нормальному”, “достойному уважения” способу ведения войны. Так, например, сюда причислялось использование шпионажа [144] в массовом масштабе, вербовка пособников на территории завоевываемой страны, заблаговременное накопление там запасов военного имущества. Сюда относились и такие приемы, применяемые непосредственно в ходе агрессии, как использование чужой военной формы и штатского платья или же удары не только с фронта, но и с тыла при помощи сбрасывания тысяч парашютистов с самолетов. Сюда же относились и такие действия, как распространение паники путем отравления, продуктов питания, а также создание путаницы и замешательства посредством ложных приказов, сообщений и слухов.

 

Все подобные действия пятой колонны рассматривались не в качестве каких-то случайных нарушений и отклонений, совершенных противником, который во всех других случаях придерживался честных правил ведения войны. Речь шла при этом о таком враге, который вообще не придерживался каких бы то ни было рамок законности. Он мог погнать перед собой беззащитных женщин и детей или же безоружных военнопленных, если подобный прием способствовал выполнению его злобных замыслов. Пятая колонна являлась его излюбленным орудием нападения, подлинно национал-социалистской формой военной агрессии.

 

В Голландии это стало еще более очевидным, чем в Норвегии. В Норвегии имелись Квислинг и Сундло, имелось несколько высокопоставленных гражданских и военных сановников, продавших свою страну Гитлеру. Там произошел своего рода переворот, удавшийся, как можно было прочесть в газетах, благодаря “тому, что некоторые личности, занимавшие ключевые посты в. правительственном аппарате и военно-морском флоте, оказались сообщниками нацистов”. Что касается Голландии, то здесь пятая колонна использовалась Гитлером в гигантском масштабе с привлечением тысяч людей. Немецкие подданные, как и голландские нацисты, стреляли по войскам из бесчисленных засад; они работали в тесном взаимодействии с парашютистами, которые увеличивали общую сумятицу, выдавая себя за местных жителей, переодеваясь в одежду булочников, священников, фермеров, водителей трамвая, почтальонов. В сущности, не оставалось ни одного вида одежды, которая не была бы использована [145] пятой колонной в своих подлых целях. Любой человек мог оказаться врагом.

 

Такова была картина событий, наблюдаемая сбитым с толку голландским народом в роковые дни 10 - 14 мая 1940 года. Благодаря печати и радио, письмам и устным рассказам об этих событиях узнали во всех странах мира. Нарастала волна страха и нервозности, она грозила захлестнуть миллионы людей. [146]