II.Владимир Владимирович Маяковский.

I. Информационный блок

 Текст лекции:

I.МирраЛохвицкая

Да, боги любили Мирру, оттого и песнь её лилась с несравненной мелодической грацией и лёгкостью – «Лёгкою стопой приближается божественное».

Вячеслав Иванов

 

Я не знаю, зачем упрекают меня,
Что в созданьях моих слишком много огня,
Что стремлюсь я навстречу живому лучу
И наветам унынья внимать не хочу.
Что блещу я царицей в нарядных стихах
С диадемой на пышных моих волосах,
Что из рифм я себе ожерелье плету,
Что пою я любовь, что пою красоту.
Но бессмертья я смертью своей не куплю
И для песен я звонкие песни люблю,
И безумью ничтожных мечтаний моих
Не изменит мой жгучий, мой женственный стих.

Мирра Лохвицкая

Серебряный век наступил после золотого Пушкинского и был необычайно богат поэтическими талантами. Первая десятка великих, в основном, состоит из мужских имен. Но значительную часть нашей богатейшей поэзии составляет творчество поэтесс-женщин, незаслуженно забытых, исключая Анну Ахматову и Марину Цветаеву.

Имя поэтессы Мирры Лохвицкой знакомо лишь узкому кругу специалистов и любителей поэзии Серебряного века. Между тем, это была одна из самых светлых поэтесс, очень нежная и трогательная, и очень жаль, что о ней написано так мало, и она почти забыта.

Мария Александровна Лохвицкая – русская поэтесса, подписывающаяся псевдонимом Мирра, родилась 1 декабря (19 ноября по ст.стилю) 1869 г. в Петербурге, в семье известного в то время адвоката, доктора права. Мать тоже была просвещенной и начитанной женщиной. Росла в многодетной семье, часто переезжающей по городам. Многие дети этой семьи оставили след в литературе, например, Надежда Лохвицкая - Тэффи - родная сестра Марии. Когда в 1874 году Лохвицкие переехали в Москву, Мария в 1882 г. поступила в Александровское училище, позднее ставшее институтом. Закончив его в 1988 году, она получила свидетельство домашней учительницы и вернулась в Петербург. Сочинять стихи она стала рано, с 15 лет, а с 1889 года регулярно публиковала их в журналах. Первым изданием был журнал «Север», потом «Живописное обозрение», «Художник», «Труд», «Русское обозрение» и др. на взяла себе псевдоним Мирра, что было созвучно с греческим словом «смирна», т.е. драгоценное благовоние, древний символ любви и смерти. «Мирра» как компонент входит в состав, употребляемый в богослужебной практике, и символизирует дары Святого Духа. Все эти темы были в поэзии Мирры Лохвицкой, писавшей удивительно лиричные стихи, за которые её прозвали «русской Сафо», древнегреческой основоположницы любовной лирики.

Стихи Мирры были полны музыки, эмоций, блестящих метафор, а описания любви проникнуты душевной чистотой, простодушием и глубокой религиозностью. Двадцатилетняя девушка писала зрелые и страстные стихи, призывающие любить и наслаждаться жизнью.

 

ПОРТРЕТ

Она не блещет красотою,

Чаруя прелестью своей,

И воля с детской простотою

В ней воплотилась с юных дней.

 

Искусства чудо неземное

Она сумеет оценить,

И все прекрасное, святое

Способна искренно любить.

 

Ей чужды мелкие желанья,

Воззренья узкие людей,

Чужда их жизнь, их прозябанье

Без чувств глубоких и страстей.

 

Когда ж усталою душою

Она захочет отдохнуть,

И непонятною тоскою

Сожмется молодая грудь, –

 

Она не ищет состраданья,

Ни утешенья у друзей,

И молча, горе и терзанье

Хранит на дне души своей.

 

Улыбка счастья, слезы муки

Ей не изменят никогда,

Но в миг свиданья, в миг разлуки,

Прорвется чувство иногда.

 

Под маской холодно-спокойной

Горячая бунтует кровь…

Она подобна ночи знойной –

Вся страсть, вся нега, вся любовь!

1892

 

Она общалась со многими творческими личностями: с писателями Всеволодом Соловьевым и И. Ясинским, с В.И. Немировичем-Данченко, критиком и историком искусства П.П. Гнедичем, с поэтом и философом Владимиром Соловьевым и др.

Отдыхая на даче под Петергофом, она познакомилась со своим будущим мужем, студентом Петербургского университета Евгением Жибером, сыном известного профессора архитектуры. Мирра Лохвицкая и Евгений Жибер, ставший инженером-строителем, поженились в 1891 году.

Детей у поэтессы родилось пятеро, все – мальчики. Трое: Михаил, Евгений и Владимир появились в первые годы её замужества, один за другим. В 1900 году – четвертый сын Измаил, в 1904 году – сын Валерий. Своим четырем детям в начале 1900-х годов Мирра Лохвицкая посвятила шутливое стихотворение.

 

Михаил мой — бравый воин,

Крепок в жизненном бою,

Говорлив и беспокоен.

Отравляет жизнь мою.

 

Мой Женюшка — мальчик ясный,

Мой исправленный портрет.

С волей маминой согласный,

Неизбежный как поэт.

 

Мой Володя суеверный

Любит спорить без конца,

Но учтивостью примерной

Покоряет все сердца.

 

Измаил мой — сын Востока,

Шелест пальмовых вершин,

Целый день он спит глубоко,

Ночью бодрствует один.

 

Но и почести и славу

Пусть отвергну я скорей,

Чем отдам свою ораву:

Четырех богатырей!

 

В её ранних стихах любовь описывается как светлое чувство женщины, счастье которой состоит в семейной жизни, в материнстве, в подчинении любимому мужчине.

В Петербурге она входит в литературный кружок поэта К. Случевского, где она всегда была желанной, но нечастой гостьей и успешно выступала на литературных вечерах. Её окружала своеобразная аура, полная слухов и домыслов, основанных на её некоторой экзотической красивой внешности, а славе сопутствовал некий оттенок скандальности, несмотря на то, что ни в творчестве, ни в поведении она не допускала эпатажности, а, наоборот, была очень застенчивой и скромной.

 

Я не знаю, зачем упрекают меня,

Что в созданьях моих слишком много огня,

Что стремлюсь я навстречу живому лучу

И наветам унынья внимать не хочу.

Что блещу я царицей в нарядных стихах,

С диадемой на пышных моих волосах,

Что из рифм я себе ожерелье плету,

Что пою я любовь, что пою красоту.

Но бессмертья я смертью своей не куплю,

И для песен я звонкие песни люблю.

И безумью ничтожных мечтаний моих

Не изменит мой жгучий, мой женственный стих.

 

И. Бунин, вспоминая поэтессу с большой теплотой, писал: «Одно из самых приятных литературных воспоминаний – о Мирре Александровне Лохвицкой… Воспевала она любовь, страсть, и все поэтому воображали себе чуть не вакханкой, совсем не подозревая, что она при всей своей молодости, уже давно замужем…, что она мать нескольких детей, большая домоседка, по-восточному ленива, часто даже гостей принимает лежа на софе в капоте и никогда не говорит с ними с поэтической томностью, а напротив, болтает очень здраво, просто, с большим остроумием, наблюдательностью и чудесной насмешливостью. И все в ней было прелестно: звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая, легкая шутливость» (См.: Бунин И.А. Собр. соч. в 9-ти тт. М. 1967. т.9 с. 289-290).

На фоне печальной поэзии 80-90-х годов стихотворения Лохвицкой подкупали своим мажорным тоном, ощущением радости. Они представляли собой лирический дневник, в котором автор делится самыми сокровенными своими переживаниями, а каждое событие, каждая интересная встреча в жизни воплощается в новое стихотворение, в творческое произведение.

Первый сборник стихотворений Мирры Лохвицкой вышел в 1896 году и был удостоен Пушкинской премии. Далее сборники выходили в 1898, 1900, 1903 и 1904 гг. Последние были отмечены почетными отзывами Академии наук.

 

Он мне шептал: Приляг на грудь мою,

Склонись ко мне головкою своею,

Я расскажу, как я тебя люблю,

Как долго ждать и верить я умею…

Как я давно томился и страдал, –

И наконец, желанный день настал, –

Я встретился с подобной мне душою

И я любим!.. Я понят был тобою…

Я не искал божественной любви,

Возвышенно-святого идеала.

О, нет: все мысли тайные мои

Одна мечта заветная пленяла.

Хотел я сердце чуткое найти, –

И ты одна мне в жизненном пути,

Как звездочка небесная блистая,

Светиться будешь вечно, дорогая.

 

Несмотря на «смелость» своей любовной лирики, в жизни Мирра Лохвицкая была добродетельной и целомудренной женщиной, прекрасной матерью и женой. Но её брак, счастливый очевидно в первое время, сменился длительными расставаниями с мужем и последовавшей семейной и душевной драмой. На жизненном пути её ожидало то роковое событие, которое она сама назвала искушением «полуденного часа».

В 1895 году в Крыму она познакомилась с поэтом Константином Бальмонтом, который с тех пор стал основным героем её любовной лирики. Бальмонт – один из самых знаменитых поэтов своего времени в России, самый читаемый и почитаемый из гонимых декадентов. Об отношениях поэта и поэтессы можно судить только по отрывочным упоминаниям в их переписке с другими поэтами и их «перекличке» в стихах, которая в начале знакомства была полна восторгов. Между ними развился своеобразный «роман в стихах», который состоял из множества стихотворений-«половинок», смысл которых прояснялся лишь при сопоставлении стихов Бальмонта и Лохвицкой. Сам Бальмонт говорил, что с Лохвицкой его связывала лишь «поэтическая дружба». А в её стихах он – «Лионель», юноша с кудрями «цвета спелой ржи» и глазами «зеленовато синими, как море». В поэзии Лохвицкой Бальмонт узнается легко, но по причине своего семейного положения и религиозных убеждений поэтесса пыталась подавить свое чувство в жизни, давая ему волю только в стихах.

 

МОЙ ЛИОНЕЛЬ

О нет, мой стих, не говори

О том, кем жизнь моя полна,

Кто для меня милей зари,

Отрадней утреннего сна.

Кто ветер, веющий весной,

Туман, скользящий без следа,

Чья мысль со мной и мне одной

Не изменяет никогда.

О песнь моя, молчи, молчи

О том, чьи ласки жгут меня —

Медлительны и горячи,

Как пламя тонкое огня,

Как струны лучшие звучат,

Кто жизни свет, и смысл, и цель,

Кто мой возлюбленный, мой брат,

Мой бледный эльф, мой Лионель.

 

Да и встречались они редко: Бальмонт часто был за границей. Мирра Лохвицкая свято чтила свой долг жены и матери, но была не в состоянии побороть мучительное чувство. Порывы страсти и покаяния составили содержание её поздней зрелой лирики.

В своих мемуарах И. Ясинский писал: «Мирра Лохвицкая писала смелые эротические стихи, среди которых славился «Кольчатый змей», и была самой целомудренной замужней дамой в Петербурге».

 

Когда в тебе клеймят и женщину, и мать –

За миг, один лишь миг, украденный у счастья,

Безмолвствуя, храни покой бесстрастья,

Умей молчать!

И если радостей короткой будет нить

И твой кумир тебя осудит скоро

На гнет тоски, и горя, и позора, –

Умей любить!

 

И если на тебе избрания печать,

Но суждено тебе влачить ярмо рабыни,

Неси свой крест с величием богини, –

Умей страдать!

1895

 

Бальмонт же, увлеченный в те годы идеями Ницше о «сверхчеловеке», придерживался совершенно иных взглядов на семью и брак, не считал это препятствием к свободным связям, которых у него было множество. Между ними растет взаимное непонимание, наметились резкие расхождения во взглядах.

 

Ты будешь женщин обнимать,

И проклянешь их без изъятья.

Есть на тебе моя печать,

Есть на тебе мое заклятье.

И в царстве мрака и огня

Ты вспомнишь всех, но скажешь: «Мимо!»

И призовешь одну меня,

Затем, что я непобедима…

 

Бывшие друзья и единомышленники, они превратили стихотворную перекличку в поединок, где критические отзывы Бальмонта и его демонстративное пренебрежение к чувствам и репутации Лохвицкой расшатывали её душевное состояние. Последствия оказались трагичны для обоих поэтов. У Лохвицкой результатом драматического конфликта стало душевное расстройство, в конечном итоге приведшее к преждевременной смерти, а Бальмонт в неумеренном разгуле разрушал свою личность и его в конце жизни тоже настигла душевная болезнь. В архиве Бальмонта нет ни одного письма Лохвицкой, в её архиве сохранилось лишь одно его письмо. Отношения двух поэтов окружены молчанием. Литераторы, писавшие о Бальмонте, Лохвицкую почти не упоминают, отношение к ней было неоднозначно.

 

Что соответствует отношениям лирических героев стихотворений в жизни – так и останется вопросом. Кстати, примерно то же – в поэзии Ахматовой и Цветаевой…

Представление о Лохвицкой как о «вакханке», свободной в связях, возникло в значительной мере на основании посвящённых ей стихов Бальмонта. В отличие от И. А. Бунина, К. Д. Бальмонт воспринимал М. Лохвицкую только как «страстную поэтессу», «художницу вакхических видений, знающую тайны колдовства».

Здоровье Лохвицкой заметно ухудшилось в конце 1890-х годов. Она часто болела, жаловалась на боли в сердце, хроническую депрессию, ночные кошмары (симптомы Базедовой болезни, усугублённой душевными переживаниями). Вместе с тем зримых признаков болезни ни один существующий портрет поэтессы не отражает. Более того, за месяц до её кончины начинающий художник (впоследствии писатель) Осип Дымов писал Лохвицкой, что очень хотел бы ещё раз написать её портрет «в белом платье с желтизной». Едва ли художник делал бы такие предложения своей модели, если бы доподлинно знал, что её черты искажены болезнью. Возможно, болезнь стала явной и стремительно развивалась в последние месяцы жизни Лохвицкой.

В декабре 1904 года, вскоре после пятых родов, болезнь дала обострение, в 1905 году поэтесса была уже практически прикована к постели. Смерть наступила 27 августа 1905 года. Похороны состоялись 29 числа. Народу на них было мало. Отпевали Лохвицкую в Духовской церкви Александро-Невской лавры, там же, на Никольском кладбище, и похоронили. Поэтесса скончалась в возрасте 35 лет.

В 1906 году И. А. Бунин напечатал сонет «Мира», где речь идёт о необычной звезде из созвездия Кита, свет которой то слабеет почти до полного исчезновения, то усиливается вновь. За эти свойства она получила название «Mira» – «Удивительная». Созвучие имён и сходство эпитетов вызывают в памяти образ Мирры Лохвицкой. Её часто сравнивали со звездой: «золотая звезда», «голубая звёздочка», «звезда морей», «погасшая звезда». В эпоху всеобщего равнодушия к её памяти Бунин словно бы с надеждой прообразует её место в созвездии русских поэтов: «Тебя зовут божественною, Мира, // Царицею в созвездии Кита. // Таинственна, как талисманы Пирра, // Твоей недолгой жизни красота. // Ты как слеза, прозрачна и чиста, // Ты, как рубин, блестишь среди эфира, // Но не за блеск и дивные цвета // Тебя зовут божественною, Мира. // Ты в сонме звёзд, среди ночных огней // Нежнее всех. Не ты одна играешь, // Как самоцвет, – есть ярче и пышней, // Но ты живёшь. Ты меркнешь, умираешь // И вновь горишь – как Феникс древних дней, // Чтоб возродиться к жизни – ты сгораешь»…

В 1908 году был посмертно был издан сборник стихотворений М. Лохвицкой «Перед закатом» с предисловием К. Р.

 

 

Крым

Хожу,
гляжу в окно ли я –
цветы
да небо синее,
то в нос тебе
магнолия,
то в глаз тебе
глициния.
На молоко
сменил
чай
в сияньи
лунных чар.
И днем
и ночью
на Чаир¹
вода
бежит, рыча.

 

Под страшной
стражей
волн-борцов
глубины вод гноят
повыброшенных
из дворцов
тритонов³ и наяд³.
А во дворцах
другая жизнь:
насытясь
водной блажью,
иди, рабочий,
и ложись
в кровать
великокняжью.
Пылают горы-горны,
и море синеблузиггся.
Людей
ремонт ускоренный
в огромной
крымской кузнице.
1927 г.

Примечание
²Тритоны и ³наяды – персонажи древнегреческой мифологии.

Чудеса

Как днище бочки,
правильным диском
стояла
луна
над дворцом Ливадийским.
Взошла над землей
и пошла заливать ее,
и льется на море,
на мир,
на Ливадию.
В царевых дворцах¹ –
мужики-санаторники.
Луна, как дура,
почти в исступлении,
глядят
глаза
блинорожия плоского
в афишу на стенах дворца:
«Во вторник
выступление
товарища Маяковского».²
Сам самодержец,
здесь же,
рядом,
гонял по залам
и по биллиардам.
И вот,
где Романов
дулся с маркёрами,
шары
ложа
под свитское ржание,
читаю я
крестьянам
о форме
стихов –
и о содержании.
Звонок.
Луна
отодвинулась тусклая,
и я,
в электричестве,
стою на эстраде.
Сидят предо мною
рязанские,
тульские,
почесывают бороды русские,
ерошат пальцами
русые пряди.
Их лица ясны,
яснее, чем блюдце,
где надо – хмуреют,
где надо –
смеются.
Пусть тот,
кто Советам
не знает цену,
со мною станет
от радости пьяным:
где можно
еще
читать во дворце –
что?
Стихи!,
Кому?
Крестьянам!
Такую страну
и сравнивать не с чем,–
где еще
мыслимы
подобные вещи?!
И думаю я
обо всем,
как о чуде.
Такое настало,
а что еще будет!
Вижу:
выходят
после лекции
два мужика
слоновьей комплекции.
Уселись
вдвоем
под стеклянный, шар,
и первый
второму
заметил:
– Мишка,
оченно хороша –
эта
последняя
была рифмишка.–
И долго еще
гудят ливадийцы
на желтых дорожках,
у синей водицы.

1927 г.
Чудеса! Впервые - газ. «Рабочая Москва», М., 1927, 28 сентября.

Примечания:
¹В 1925 году В Ливадии открылся крестьянский санаторий. На арке ворот, там, где раньше было написано «Ливадия – имени его императорского величества», появилась новая надпись: «Крестьянский курорт – Ливадия».
²...в афишу на стенах дворца «Во вторник выступление товарища Маяковского...» – Выступление Маяковского в Ливадийском дворце в Крыму, в бывшей летней резиденции царя, состоялось 22 августа 1927 года.

 

Крым

И глупо звать его
«Красная Ницца»,
и скушно
звать
«Всесоюзная здравница».
Нашему
Крыму
с чем сравниться?
Не с чем
нашему
Крыму
сравниваться!
Надо ль,
не надо ль,
цветов наряды–
лозою
шесточек задран.
Вином
и цветами
пьянит Ореанда¹,
в цветах
и в вине –
Массандра².
Воздух –
желт.
Песок –
желт.
Сравнишь –
получится ложь ведь!
Солнце
шпарит.
Солнце –
жжет.
Как лошадь.
Цветы
природа
растрачивает, соря –
для солнца
светлоголового.
И все это
наслаждало
одного царя!
Смешно –
честное слово!
А теперь
играет
меж цветочных ливней
ветер,
пламя флажков теребя.
Стоят санатории
разныхименей:
Ленина,
Дзержинского,
Десятого Октября.
Братва –
рада,

надела трусики.
Уже
винограды
закручивают усики.
Рад
город.
При этаком росте
с гор
скоро
навезут грозди.
Посмотрите
под тень аллей,
что ни парк –
народом полон.
Санаторники
занимаются
«волей»,
или
попросту
«валяй болом».
Винтовка
мишень
на полене долбит,
учатся
бить Чемберлена³.
Целься лучше:
у лордов
лбы
тверже,
чем полено.
Третьи
на пляжах
себя расположили,
нагоняют
на брюхо
бронзу.
Четвертые
дуют кефир
или
нюхают
разную розу.
Рвало
здесь
землетрясение⁴
дороги петли,
сакли
расшатало,
ухватив за край,
развезувился⁵
старик Ай-Петри⁶.
Ай, Петри!
А-я-я-я-яй!
Но пока
выписываю
эти стихи я,
подрезая
ураганам
корни,
рабочий Крыма
надевает стихиям
железобетонный намордник.

Примечание
Крым. Впервые – газ. «Комсомольская правда», М., 1928, 25 сентября.
Написано в Алупке 25 июля 1928 года.

Примечания:

³Чемберлен Остин (1863—1937) — министр иностранных дел Англии в 1924—1929 гг. Проводил антисоветскую политику.

⁴В сентябре 1927 г. в Крыму было сильное землетрясение.

⁵Развезувился — то есть уподобился Везувию (гора-вулкан в Италии, близ Неаполя).

 

Евпатория
Чуть вздыхает волна,
и, вторя ей,
ветерок
над Евпаторией.
Ветерки эти самые
рыскают,
гладят
щеку евпаторийскую.
Ляжем
пляжем
в песочке рыться мы
бронзовыми
евпаторийцами.
Скрип уключин,
всплески
и крики –
развлекаются
евпаторийки.
В дым черны,
в тюбетейках ярких
караимы
евпаторьяки.
И сравнясь,
загорают рьяней
москвичи –
евпаторьяне.
Всюду розы
на ножках тонких.
Радуются
евпаторёнки.
Все болезни
выжмут
горячие
грязи
евпаторячьи.
Пуд за лето
с любого толстого
соскребет
евпаторство.
Очень жаль мне
тех,
которые
не бывали
в Евпатории.

Написано 3 августа 1928 года во время пребывания в Евпатории.
Евпатория. Впервые – газета «Вечерняя Москва», 1928,
13 августа.

 

Земля наша обильна

Я езжу
по южному
берегу Крыма,-
не Крым,
а копия
древнего рая!
Какая фауна,
флора
и климат!
Пою,
восторгаясь
и озирая.
Огромное
синее
Черное море.
Часы
и дни
берегами едем,
слезай,
освежайся,
ездой уморен.
Простите, товарищ,
купаться негде.
Окурки
с бутылками
градом упали–
здесь
даже
корове
лежать не годится,
а сядешь в кабинку –
тебе
из купален
вопьется
заноза-змея
в ягодицу.
Огромны
сады
в раю симферопольском,-
пудами
плодов
обвисают к лету.
Иду
по ларькам
Евпатории
обыском,–
хоть четверть персика!–
Персиков нету.
Побегал,
хоть версты
меряй на счетчике!
А персик
мой
на базаре и во поле,
слезой
обливая
пушистые щечки,
за час езды
гниет в Симферополе.
Громада
дворцов
отдыхающим нравится.
Прилег
и вскочил от кусачей тоски ты,
и крик
содрогает
спокойствие здравницы:
– Спасите,
на помощь,
съели москиты!–
Но вас
успокоят
разумностью критики,
тревожа
свечой
паутину и пыль:
«Какие же ж
это,
товарищ,
москитики,
они же ж,
товарищ,
просто клопы!»
В душе
сомнений
переполох.
Контрасты –
черт задери их!
Страна абрикосов,
дюшесов
и блох,
здоровья
и
дизентерии.
Республику
нашу
не спрятать под ноготь,
шестая
мира
покроется ею.
О,
до чего же
всего у нас много,
и до чего же ж
мало умеют!

Примечание
Земля наша обильна. Впервые – газета «Комсомольская правда», М., 1928, 23 августа.
«Земля наша обильна» – измененная цитата из стихотворения А. К. Толстого «История государства российского от Гостомысла до Тимашева» (у А. К. Толстого:«Земля была обильна», «Земля, как есть, обильна»).

Небесный чердак

Мы пролетали,
мы миновали
местности
странных наименований.
Среднее
между
«сукин сын»
и между
«укуси» –
Сууксу¹
показал
кипарисы-носы
и унесся
в туманную синь.
Го-
ра.
Груз.
Уф!
По-
ра.
Гур-
зуф.
Станция.
Стала машина старушка.
Полпути.
Неужто?!
Правильно
было б
сказать «Алушка»,
а они, как дети –
«Алушта».
В путь,
в зной,
крутизной!
Туда,
где горизонта черта,
где зубы
гор
из небесного рта,
туда,
в конец,
к небесам на чердак,
на –
Чатырдаг².
Кустов хохол
да редкие дерева
Холодно.
Перевал.
Исчезло море.
Нет его.
В тумане фиолетовом.
Да под нами
на поляне
радуги пыланье.
И вот
умолк
мотор-хохотун.
Перед фронтом
серебряных тополей
мы
пронеслись
на свободном ходу
и
через час –
в Симферополе

Небесный чердак. Впервые – газ, «Ленинградская правда», 1928, 21 октября (с подзаголовком «Пейзажный отдыхательный стих»).

Примечание
¹Сууксу – мыс на Южном берегу Крыма.

Товарищ девушка

Поэт вернулся в Крым летом следующего, 1927 года. В июне "Комсомольская правда" напечатала его стихотворение "Чудеса", про крестьянский санаторий в Ливадии:

В царевых дворцах —
         мужики-санаторники.
Луна, как дура,
      почти в исступлении,
глядят
   глаза
     блинорожия плоского
в афишу на стенах дворца:
              "Во вторник
выступление
товарища Маяковского".

 

Всего громогласный футурист побывал в Крыму шесть раз. Наверняка сказывалась генетическая любовь, ведь в Крыму жили его дед и бабушка.

Маяковский ежегодно приезжает в Крым, чтобы выступать перед курортниками-пролетариями. Обычно он жил в гостиницах "Дюльбер", "Мариино" и "Россия". В последней он специально остановился в номере, в котором 40 лет назад жил и работал Николай Некрасов. И если русский классик завершил в нем поэму "Кому на Руси жить хорошо", то пролетарский гений свою поэму "Хорошо".

Проза

Наиболее известны исторические романы Брюсова «Алтарь победы», описывающий быт и нравы Рима IV века н. э., и — в особенности — «Огненный ангел». В последнем великолепно отображена психология описываемого времени (Германии XVI века), точно передаётся настроение эпохи; по мотивам «Огненного ангела» Сергей Прокофьев написал одноимённую оперу. Мотивы брюсовских романов в полной мере соответствуют мотивам стихотворных произведений автора; как и стихи, брюсовские романы описывают эпоху распада старого мира, рисуют отдельных его представителей, остановившихся в раздумье перед приходом мира нового, поддерживаемого свежими, оживляющими силами.

Оригинальные новеллы Брюсова, построенные на принципе двоемирья, составили сборник «Земная ось» (1907). В новеллистическом цикле «Ночи и дни» Брюсов отдаётся «философии мига», «религии страсти». Брюсов писал и фантастические произведения — это роман «Гора Звезды», рассказы «Восстание машин» (1908) и «Мятеж машин» (1914), повесть «Первая междупланетная», антиутопия «Республика Южного Креста» (1904—05). Заслуживает внимания повесть «Обручение Даши», в которой автор изображает своего отца, Якова Брюсова, вовлечённого в либеральное общественное движение 1860-х годов. Значительного внимания критики удостоилась и повесть «Последние страницы из дневника женщины».

Переводы

Как переводчик Брюсов много сделал для русской литературы. Он открыл русскому читателю творчество известного бельгийского поэта-урбаниста Эмиля Верхарна, был первым переводчиком стихотворений Поля Верлена. Известны брюсовские переводы произведений Эдгара По (стихотворения), Ромена Роллана («Лилюли»), Мориса Метерлинка («Пеллеас и Мелезанда», «Избиение младенцев»), Виктора Гюго, Расина, Авсония, Мольера («Амфитрион»), Байрона, Оскара Уайльда («Герцогиня Падуанская», «Баллада Рэдингской тюрьмы»). Брюсов полностью перевёл «Фауста» Гёте, «Энеиду» Вергилия. В 1910-х Брюсов был увлечён поэзией Армении, перевёл множество стихотворений армянских поэтов и составил фундаментальный сборник «Поэзия Армении с древнейших времён до наших дней», за что был удостоен в 1923 году звания народного поэта Армении, его имя носит Ереванский лингвистический университет.

Брюсов был теоретиком перевода; некоторые его идеи актуальны и в наши дни (см., например, предисловие к переводам Верлена (1911), рецензию «Верхарн на прокрустовом ложе» (1923) и др.).

В своих переводах Брюсов сохранил индивидуальные особенности каждого автора: их раздумья, оттенки чувств, звучание стиха. В таких программных для Ованеса Туманяна стихах, как «Армянское горе» и «Лампада просветителя». Брюсов передал глубокую скорбь поэта и надежду на лучшее будущее народа. АветикИсаакян представлен в переводах Брюсова как тонкий лирик, создавший прекрасные образы восточного миросозерцания.

Критика и литературоведение

Как литературный критик Валерий Брюсов начал выступать ещё в 1893 году, когда отбирал стихи начинающих поэтов (таких же, впрочем, как и он сам) для первого сборника «Русские символисты». Наиболее полным сборником критических статей Брюсова является «Далёкие и близкие». В своих критических статьях Брюсов не только раскрывал теорию символизма, но и выступал с высказываниями о зависимости формы от содержания в литературе; поэзии, как считает Брюсов, «можно и должно» учиться, ибо она — ремесло, имеющее важное воспитательное значение. По мнению Брюсова, отрыв от действительности губителен для художника. Интересны брюсовские работы по стихосложению («Основы стиховедения» и др.). Брюсов сочувственно относился к творчеству пролетарских поэтов, что выражено в его статьях «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии», «Синтетика поэзии».

Из брюсовских литературоведческих работ наиболее известны его труды, посвящённые биографии и творчеству Александра Пушкина (работы по стихосложению Пушкина, «Письма Пушкина и к Пушкину», «Пушкин в Крыму», «Сношения Пушкина с правительством», «Лицейские стихи Пушкина».В последней работе имеются новооткрытые и восстановленные тексты Пушкина-лицеиста). Несколько статей («Пушкин и крепостное право», статья о стихотворной технике Пушкина и др.) написано Брюсовым для собрания сочинений великого русского поэта (издание Брокгауза). Брюсов изучал творчество Николая Гоголя (что выразилось в его речи «Испепелённый»), Баратынского, Фёдора Тютчева (Брюсов фактически открыл творчество этого талантливого поэта для русского общества), Алексея Толстого.

Брюсов-журналист

Свою журналистскую деятельность Брюсов начал в журнале, далёком от литературных бурь — «Русском архиве», где с конца 1890-х годов прошёл школу научного публикаторства под руководством видного историка и редактора журнала Бартенева, а с 1900 по 1903 год состоял секретарём редакции журнала. Публикуется в «Ежемесячных сочинениях» Ясинского (1900—1902).

Позднее Брюсов стал основным действующим лицом в журнале «Весы» (1904—1909), главном органе русского символизма. Всю свою энергию Брюсов вложил в редакторское дело. Брюсов был и основным автором, и редактором «Весов». Кроме него там печатались Андрей Белый, Константин Бальмонт, Вячеслав Иванов, Максимилиан Волошин, Михаил Кузмин. Брюсов руководил также книгоиздательством «Скорпион» и участвовал в издании альманаха этого издательства «Северные цветы» (выходил в 1901—1903, 1905 и 1911 годах).

Опыт Брюсова-редактора был учтён Струве, когда тот пригласил поэта редактировать литературный отдел старейшего московского журнала «Русская мысль» в 1910 году. Свою миссию в качестве литературного редактора Брюсов видел в продолжении традиций «Весов». Вскоре Брюсов, помимо беллетристики, стал курировать библиографию и критику журнала. С приходом нового литературного редактора на страницах журнала появляются Алексей Толстой, Андрей Белый, Александр Блок, Александр Грин, Алексей Ремизов, Анна Ахматова, Николай Гумилёв. Современники иронизировали, что ежемесячник Струве издаётся так, будто это «юбилейные номера русского символизма». Однако вскоре наметились трения между Струве и Брюсовым: декабрьский номер «Русской мысли» 1910 года был арестован за порнографию. Причина — повесть Брюсова «Последние страницы из дневника женщины». Окончание редакторства Брюсова произошло в конце 1912 года. Одной из причин был отказ Струве печатать роман Андрея Белого «Петербург», считавшего роман творческой неудачей — на печатании романа настаивал Брюсов. Брюсов остаётся сотрудником журнала в качестве критика до 1914 года.

В 1915 году Максим Горький приглашает сотрудничать Брюсова во вновь открываемый журнал «Летопись».

Брюсов-редактор

Брюсов занимался редакторской деятельностью — под его контролем производилось издание собрания сочинений Каролины Павловой, нескольких изданий пушкинских произведений. Он приступил к редактированию полного собрания сочинений Пушкина (работа, оборвавшаяся на первом томе, включала и дописание неоконченных произведений).

 

Русский, а позднее советский поэт Валерий Брюсов отметился в истории как человек, стоявший у истоков русского символизма. Его биографию можно читать, как интересную книгу — жизнь поэта пестрит любопытными фактами, даже если абстрагироваться от его творческой деятельности. И тем более удивительно кажется сопоставлять его личность со стихами, которые он писал.

ТВОРЧЕСТВО

Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.

Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.

И прозрачные киоски*,
В звонко-звучной тишине,
Вырастают, словно блестки,
При лазоревой луне.

Всходит месяц обнаженный
При лазоревой луне...
Звуки реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.

Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене.

1 марта 1895

 

«…царственные виды соседства гор и вод Тавриды сразу обольстили мое детское воображение»

Такие чувства остались у поэта, который посетил Крым в детском возрасте. Потом он бывал здесь неоднократно: в общей сложности пять раз, и последний — незадолго до кончины.

Неизгладимое впечатление на Брюсова произвела Алупка, он много гулял по ней, изучая окрестности, любуясь прекрасными пейзажами. Вдохновленный красотой Алупкинского парка, написал ему следующие восторженные строки:

«Там дышат лавры и миндаль
При набежавшем тихом ветре,
А сзади, закрывая даль,
Уходит в небо пик Аи-Петри.»

 

Воспоминания от этой поездки легли в основу цикла стихов «Крым. Черное море». Еще один поэтический цикл В. Брюсова — «Южный берег» — написан в 1899, когда были походы в Алушту, Косьмо-Дамиановский монастырь, в Гурзуф и Ялту. Крым примирял поэта с действительностью, от которой он искал спасения.

 

Белый цвет магнолий
Смотрит, как глаза.
Страшно жить на воле:
Чуется гроза.
………
Вкруг смотрю смущенно,
Взор в листву проник:
Там к цветку склоненный
Юный женский дик.
                  В. Брюсов: очарованный Крымом

Во время последней поездки в 1924 г. поэт встретился с Волошиным. В его коктебельском доме было весело — множество гостей, игры, маскарады. Время пролетало незаметно. Радушному хозяину Брюсов посвятил шуточные строки:
«И тщетнабаснь, что древний Карадаг
Изверженец давно былого мира:
Тобой творен он, и ты рад, омаг,
Скрыть божество в безликий столп кумира.»

 

Лестью солнца в лоск обласкан,
Берег вплел в меандр меандр, —
Франт во фраке! скалы — лацкан;
Ал в петлице олеандр;
Брижжи пен припали к шее;
Мат магнолий— галстук их…
Старых мод покрои свежее
Новых вымыслов тугих!
Солнце льстит; флиртует море;
Ветер — остр, ведет causeri
Берег, в полдень, спит в изморе.
Кипарисов тень — драпри.
Глянет вечер. Белой раной
Вскроет месяц тьму воды;
В лавр и в мирт блеск ресторана
Вдавит плавкие следы.
Эх! что тут вам, нереиды!
Мотор бьет: место взято…
Мертв сон пушкинской Тавриды…
И ревут, идут авто!
«Где Мария? Где Зарема?
Кто нас песней обманул?»
Берег-франт к дверям гарема
Свой червонец протянул.

                                                              Брюсов В. Я. Крым 7 сентября 1924
21 июля 1899 года:

«Обошла тропа утес, 

Выше всходят буки.

Позади лесные звуки,

Крики птиц, и диких коз.

Впереди редеет лес,
Камни у вершины,

Ветра свист, полет орлиный, 

Даль земли и даль небес».

 

Вновь отчетливая устремленность ввысь,

Еще один поэтический цикл В. Брюсова - «Южный берег» — сложился после приезда в Крым в 1899 году. Вновь любимая Алупка, продолжительные пешеходные прогулки и даже «походы»: в Алушту, Косьмо-Дамиановский монастырь, по горам и лесам назад, спуск в Гурзуф, возвращение в Ялту и Алупку. Одно из очень динамичных, эмоциональных стихотворений второго Крымского цикла - «Белый цвет магнолий». Крым как бы примирял поэта с той действительностью, от которой он искал спасения в творчестве. Последний раз поэт приезжал в К