ЭРНЕСТ РАЙТ. БИБЛЕЙСКАЯ АРХЕОЛОГИЯ

 

 

Филадельфия — Лондон, 1957

 

Книга[24] известного библеиста Э. Райта, автора «Вестминстерского исторического атласа Библии» и других работ, представляет собой сжатую сводку всех тех данных археологии, которые способствуют пониманию библейского текста и служат к нему иллюстрациями. В отличие от курсов библейской археологии прежнего времени материал расположен в ней в хронологическом порядке, охватывая период в несколько тысяч лет (от времен, описанных в первых главах Бытия, до апостольской проповеди). Прежние руководства в первую очередь интересовались бытом и повседневной жизнью в библейские времена и в библейских странах, обобщая и систематизируя главным образом данные самого Св. Писания. Автор рассматриваемого руководства поступает иначе, опираясь главным образом на внебиблейские источники.

Книга открывается вводной главой (с. 17–28), которая рассказывает о развитии библеистики в связи с усовершенствованием методов археологии и работами археологов на Ближнем Востоке. Если раньше при изучении исторической стороны Св. Писания мы не располагали ничем, кроме самой Библии и произведений греческих и эллинистических писателей (Геродота, Манетона, Иосифа Флавия), то, начиная с середины XIX века, в поле зрения исследователей Библии оказались памятники и документы, составленные непосредственно в библейские времена и проливающие свет на многие стороны истории и культуры древневосточных обществ. В первую очередь автор указывает на раскопки в Вавилоне, Ниневии и Палестине.

Вслед за введением идет глава, названная «Исполины на земле». Следуя словам Быт 6.4, автор говорит о знаменитых властителях глубокой древности — Саргоне I Аккадском, фараонах — строителях пирамид, марийском царе Зимрилиме, дворец которого, имевший

около 300 залов, был настоящим чудом света, вавилонском царе Хаммурапи — творце знаменитого «свода законов Хаммурапи». К сожалению, автор слишком бегло касается ряда важных исторических проблем, связанных с вышеупомянутыми царями. В частности, для понимания и истолкования некоторых глав книги Бытия огромную роль играют данные о двух последних царях. В архивах Зимрили–ма найдены донесения, которые свидетельствуют о том, что в районе Мари вели полуоседлый образ жизни воинственные племена, называемые в текстах «Вениамин». Вождь этих племен носил титул «Давидум», что близко к библейскому имени Давид. Э. Райт, говоря об этих сообщениях, решительно отвергает возможность отождествления этого племени с библейским, не приводя, однако, при этом никаких аргументов. Между тем Мари расположен как раз вблизи Харрана — древнего центра, вокруг которого, согласно Библии, располагались кочевья ветхозаветных патриархов. Правда, мы сталкиваемся с серьезной хронологической трудностью, которая тесно связана с другим «исполином» древности — царем Хаммурапи. Согласно мнению большинства специалистов, Хаммурапи

(точнее, Аммрапи) тождествен с «Амрафелом, царем Шинеара» (то есть Шумера — Южной Месопотамии), о котором говорится в 14–й главе Бытия. Это мнение подтверждается тем, что другие цари, которые принимали участие в походе на запад, описанном в 14–й главе Бытия, идентичны царям — современникам Хаммурапи. Таков, в частности, «Ариох, царь Элассарский». Его отождествляют с Ири–Аку (иначе это имя произносится Ири–Син, Рим–Син), царем Ларсы.

Все это совершенно обойдено молчанием в работе Э. Райта. Это тем более удивительно, что из всех вопросов ранней ветхозаветной периодизации этот вопрос наиболее сложный и интересный. Установлено, что Хаммурапи был современником Зимрилима, от времен которого дошли данные о племени Вениамина, и если мы отождествим Хаммурапи и Амрафела, то станет очевидным, что израильское колено Вениаминово в то время еще не могло существовать, ибо оно не было одновременно с Авраамом, и тогда марийские «вениамиты» не тождественны библейским, или марийские документы говорят о библейском колене, и тогда Амрафел — не Хаммурапи.

В главе III «Праотцы» автор анализирует сказания книги Бытия в историческом и литературном аспектах. Он считает, что ввиду того, что повествования о патриархах долго существовали в устной форме, они сильно отличаются от рассказов в книгах Царств, записанных вскоре или одновременно с событиями, о которых они говорят. По мнению Э. Райта, история Авраама, Исаака и Иакова носит на себе ярко выраженные черты древневосточного эпоса, что отнюдь не снижает их исторической и духовной ценности.

Что дала археология для понимания и уточнения патриархальной истории? Разумеется, невозможно было рассчитывать на упоминание патриархов в древних памятниках, но зато мы узнаем, что имена предков и родственников Авраама (Харан, Нахор, Се–рух, Фарра) совпадают с названиями городов в «Арамейском поле» (Паддан–Арам), откуда, очевидно, и вышли праотцы. «Странствующий арамеянин был отец мой» (Втор 26.5). Отец Лии и Рахили Лаван назван арамейцем. Этот народ пришел в Месопотамию во время великого семитического вторжения в так называемую область «Плодородного полумесяца» (ок. 2000 г. до р. Х.). Из этого потока выделилось много племен, которые укрепились в северной Месопотамии; вероятно, «вениамиты» марийских архивов принадлежали к этой же группе племен. Среди них были и те, кого в клинописи называют «хабири» (хапиру), а в египетских памятниках — «аперу» (с. 42). Прежде ученые склонны были отождествлять этот термин с «евреями». В Книге Бытия (14.13) Авраам назван «ха–иври»; в других местах Св. Писания, когда об израильтянах говорят чужеземцы, они дают им это название. Однако теперь историки склоняются к выводу, что «хабири» — термин не этнический. Как полагают, его относили ко всевозможным полуоседлым племенам, обитавшим на рубежах цивилизованного мира («хабири» — пришелец).

Весьма интересной иллюстрацией к обычаям, описанным в книге Бытия, явились тексты, найденные в г. Нузи близ Ниневии. Из них с очевидностью следует, что хронология патриархов может быть уточнена и время их жизни должно относиться к периоду между 1900 и 1700 г. до р. Х. Обычаи, которые известны из нузийских текстов, в более позднее время утрачивают свою силу и исчезают.

Согласно этим текстам доверенный слуга по праву становился наследником бездетного господина (ср. Быт 24.2), а зять или приемный сын лишь тогда могут считаться полноправными наследниками, когда они будут владеть домашними божествами — «тера–фимами» (ср. историю с похищением этих «богов» в Быт 29–31). В свете нузийского обычного права становятся понятны взаимоотношения Авраама и Агари и рассказ о продаже первородства Исавом.

Большой интерес представляет глава IV «Пребывание в Египте» (с. 53–67): «Событие, которое было так важно для Израиля, было столь несущественно для египтян, что о нем не сохранилось указаний во внебиблейских памятниках. Тем не менее, традиция должна иметь историческое основание». При этом автор ссылается на такие факты, как египетские имена Моисея и других левитов (Офни, Финеес, Пасхор, Хур, Мерари), и верность исторического колорита в рассказах о Иосифе и Моисее (значение, которое придавали в Египте снам, титул, который был дан Иосифу его хозяином, титулы виночерпия и хлебодара, враждебность египтян к пастушеским народам, продолжительный голод и пр.).

Возвышение Иосифа при дворе фараона становится понятным, если принять во внимание, что это было время господства чужеземной азиатской династии, цари которой стремились окружить себя доверенными людьми, опасаясь вражды туземцев. То, что Иосиф совмещал должность визиря с должностью начальника заготовок хлеба, имеет неоднократные параллели в истории Египта.

Область Гошен (Гесем), где поселился Иаков со своим племенем, названа в Пс 77.12 «поле Цоана». Цоаном же позднее называлась столица азиатских фараонов на востоке Дельты — Аварис (Танис). Вполне понятно, почему чужеземцы были рады, чтобы в окрестностях их главной цитадели обитали не египтяне, а азиатские пастухи. Это тем более очевидно, что с глубокой древности имели место факты появления в Дельте сирийских и бедуинских кочевников, обращавшихся к фараонам с просьбой приютить их на время голода. О связи между израильтянами и азиатскими фараонами, которых египтяне называли Хекау–Хасут (гиксосы), свидетельствует замечание в Числ 13.22 о том, что «Хеброн был основан за семь лет до Цоана египетского». Это замечание, очевидно, говорит о какой–то близости между этими двумя городами. Археология пролила свет на вопрос о Хевроне, который теперь может считаться, так же как Цоан, основанным гиксосами и который, как полагают, был их сирийской столицей около 1720 года. За эту дату говорит указание на стеле 1300–1320 года, свидетельствующей о том, что Цоан был основан за 400 лет до этого, то есть около 1700 г. «Как случилось, что позднейшие евреи в Палестине установили основание Хеброна гиксосскими строителями? Почему Танис должен был интересовать Израиль? Естественным будет ответ, что израильтяне имели тесные контакты с гиксоса–ми, которые были в Египте в дни основания Таниса» (с. 57). Другим свидетельством связи израильтян с гиксосами является библейское повествование об экономических реформах Иосифа. «Перед нашествием гиксосов египетской землей владели сильные феодалы. После изгнания иноземцев из страны мы видим исчезновение старой феодальной знати и замену ее чиновниками фараонов. Массы же, которые трудились на полях и в поместьях, были слугами, вернее, рабами фараона» (с. 58). Эта перемена была связана с правлением гиксосов и находит параллель в Быт 47.20.

Говоря об исходе и Моисее, автор пытается найти им хронологические рамки. Раскопки показали, что Танис — столица завоевателей — после их изгнания в 1570 году был заброшен и только в правление рамсеса II (1317–1251) перестроен, восстановлен и переименован в Перрамсес (Дом рамсеса). Близ него были найдены развалины другого города Рамсеса — Пиатома (в Библии — Пи–фом). На строительстве этих городов употреблялись люди «аперу». Все это великолепно иллюстрирует рассказ о притеснениях Израиля египетским фараоном. Однако вопрос о фараоне времени исхода еще не может быть разрешен так легко.

Из Библии явствует, что исход совершился при преемнике угнетателя Израиля. Поэтому Э. райт хочет видеть в этом угнетателе отца Рамсеса — Сети I, полагая, что этот последний начал постройки, продолженные сыном. Делая так, он исходит из свидетельства, относящегося к 1200 г., согласно которому Израиль уже обитает в Ханаане (стела Мернептаха I), и потому относит исход к первой половине правления Рамсеса II. Однако эта датировка весьма сомнительна, ибо из Библии явствует, что строитель городов Пифома и Перрамсеса не был фараоном времени исхода. К этому надо добавить намек на долголетие фараона–угнетателя (Исх 2.23), которое подтверждается небывало продолжительным правлением Рамсеса II (66 лет). Таким образом для исхода остается промежуток от смерти Рамсеса до упоминания Израиля в стеле Мернептаха, промежуток всего в четыре года.

Глава, посвященная завоеванию Ханаана, содержит анализ стелы Мернептаха (с. 70 и след.) и повествует о быте и культуре Ханаана по данным археологии. Особенный интерес представляет археология Иерихона, оказавшегося мощной крепостью. Теперь мы имеем более конкретное представление о божествах и культах, которые представляли такой соблазн для израильтян. В Рас–Шамре, например, были найдены фигуры и рельефы, изображающие Ваала — бога, против которого боролся пророк Илия (с. 108). Раскопки в Мегиддо показали, что вавилонский обычай гадать на глиняном макете печени был распространен в Израиле.

Глава «Золотой век» (120–145) посвящена археологии ранней царской эпохи, в ней говорится о находке руин дворца Саула в Гиве, о находке камней для пращи, известной из истории Давида, об остатках доизраильской крепости в Иерусалиме. Особенно много внимания уделено описанию дворца и конюшен Соломона в Мегиддо. Автор предлагает свою реконструкцию внешнего вида Соломонова храма, осуществленную совместно с известным историком и археологом В. Олбрайтом (с. 138). Эта реконструкция существенно ничем не отличается от тех, которые были предложены раньше, и, если ей доверять, иерусалимский храм отличался благородной простотой форм. Большой интерес представляет надпись моавитского царя Меши, где упоминается имя Бога Израилева, а также предметы, найденные в древней Самарии (костяные украшения, статуэтки, сфинксы).

В разделе, посвященном гибели Иерусалима (с. 164–179), автор иллюстрирует библейский рассказ репродукциями ассирийских рельефов Ниневии. Мы видим на этих рельефах жестокого царя Сеннахериба — современника пророка Исайи, осаду г. Лахиша, увод пленных, страшные сцены, свидетельствующие о бесчеловечности завоевателей. В переписке, найденной в г. Лахише, представляет интерес письмо, касающееся борьбы военной партии против пророка Иеремии (с. 178).

Повседневной жизни людей Ветхого Завета, их одежде, занятиям, искусству посвящена глава XI (180–198). Глава XII рассказывает о временах, предшествовавших Рождеству Христову. Автор останавливается главным образом на персидском и эллинистическом периоде, рассказывая о находке арамейских документов, обнаруженных на о. Элефанти–не, которые свидетельствуют о том, что даже после плена иудеи далеко не всюду расстались с язычеством: в письмах наряду с Яхве упоминается богиня Анат и другие семитические божества. В связи с вопросом о закреплении ветхозаветного канона Э. Райт кратко касается Кумранских находок.

Последние две главы книги Э. Райта посвящены археологии новозаветной. Автор говорит здесь главным образом о реконструкции топографии древнего Иерусалима, башни «Антония» — резиденции Пилата [25], о возможности связей между ранним христианством и ессеями (см.: ЖМП. 1957. № 12; 1958. № 8), о реконструкции капернаумской синагоги и о том, как археология освещает повседневный быт Святой Земли в евангельские времена. Далее, кратко остановившись на истории новозаветных манускриптов, Э. райт делает археологический обзор городов, упоминаемых в Деяниях, Посланиях и Апокалипсисе.

Книга превосходно иллюстрирована, каждая глава снабжена библиографией, в конце книги приложен небольшой атлас, в состав которого входят восемь тщательно выполненных карт, помогающих пониманию библейской истории.

Нас отделяют от времени написания Библии много веков, и поэтому в ней есть немало мест и событий, для правильного понимания которых трудно обойтись без знания древней истории и тех данных, которые добыты лопатой археолога. Многое неясное и непонятное получит в свете этих данных верное толкование. Поэтому можно только приветствовать появление книги Э. райта.

Свящ. А. Мень ЖМП. 1962. № 3. С. 77–79

 

«ГОСПОДЬ МОЙ И БОГ МОЙ»

 

«Блаженны невидевшие и уверовавшие». (Ин 20.29).

Не многолюдные города, не поля сражений, а безмолвные долины и голые утесы Иудейской пустыни встают перед нашими глазами, когда мы останавливаемся на одном из величайших поворотных моментов в духовной истории мира. Там, вдали от людей, где лишь голоса зверей и хищных птиц нарушали первозданную тишину, готовился к свершению мессианского подвига Иисус из Назарета Галилейского; там как бы вновь решалась религиозная судьба мира; там была вновь торжественно засвидетельствована свобода человека в добре и зле; там Христос отверг ложные пути, которые предлагал Ему искуситель. Он не хотел привлекать человеческие сердца ни знамениями, ни хлебом, ни силой. Ответы Христа духу тьмы во время искушения в пустыне стали символом Его служения человечеству. Не рабов пожелал Он иметь, а сынов, — сынов, которые бы любили Его свободно.

Именно поэтому явился Он среди людей без всякого блеска земного величия. Лишь немногие могли проникнуть в Его тайну, а окружавшие люди, слыша Его проповедь, в изумлении говорили: «Откуда это у Него?.. Не плотник ли Он, сын Марии?..» Если Он и насыщал чудесно хлебом голодных, то Он не искал преданности людей, купленной этой ценой. С укором обращался Он к восторженной толпе: «Истинно, истинно говорю вам, вы ищете Меня… потому, что ели хлеб и насытились. Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную». В этих словах мы видим как бы развитие мысли, заключенной в ответе искусителю: «Не хлебом единым будет жив человек, а всяким словом, исходящим из уст Божиих».

Если Он и совершал чудеса, то, как правило, это были лишь дела милосердия, которые Он обычно старался оставлять в тайне. Исцеляя больных, Спаситель не раз запрещал им разглашать об исцелении. Лишь в отдельных случаях, для какой–нибудь определенной цели, Христос творил чудеса открыто. О людях же, которые требовали от Него чудес как доказательства Его посланничества, Он говорил со скорбью: «Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка…» Христос приводил этим людям, ищущим чудес, пример ниневитян, которые покаялись от проповеди Ионы, — проповеди, не сопровождавшейся никакими знамениями. А слова Сына Человеческого звучали с такой силой, которая не может сравниться с иониной проповедью. «Вот, здесь больше Ионы» (Мф 12.41; Лк 11.32).

Господь не хотел веры, рожденной очевидностью чудес или надеждами на земной хлеб. Он призывал к Себе труждающихся и обремененных, обещая им не плотское насыщение (оно есть общая, взаимная забота самих людей), а душевный покой и радость вечной жизни. Истинной, бескорыстной, совершенной будет вера тех людей, которые признают своего Спасителя в осужденном и распятом Плотнике из Назарета, признают, не ища доказательств в чудесах. И даже в таком единственном сверхчеловеческом событии, как победа Христа над смертью, мы видим, что свобода человека, свобода его веры остается неприкосновенной. Пусть явления Воскресшего и были неожиданны для большинства учеников, пусть даже они явились как бы «доказательством» воскресения Христова, ученики уже имели внутреннюю готовность воспринять с верой эти явления, — готовность, которой не было ни у воинов, стороживших гроб, ни у архиереев, которые, узнав о том, что произошло в саду Иосифа, подкупили стражу.

 

***

 

Среди апостолов был один, который позже других увидел воскресшего Христа. рассказ о явлении ему Господа противоречит, на первый взгляд, только что сказанному. Этот ученик не поверил другим апостолам, видевшим воскресшего Учителя, а поверил, лишь воочию убедившись в том, что это действительно совершилось. Не имеет ли здесь места действие принудительной очевидности, не нарушалась ли этим свобода веры?

Прежде всего очевидно, что ответ на этот вопрос тесно связан с вопросом о личности самого апостола Фомы. Евангелие, однако, не дает нам его психологического портрета, но ограничивается только еле уловимыми штрихами, из которых трудно сделать какие–либо выводы. Эти штрихи можно найти только в Евангелии от Иоанна. Так, в одном месте (11.16) мы читаем, что, когда Христос объявил ученикам о смерти Лазаря и о Своем намерении идти из Заиорданья в Иудею, где пребывали Его враги, Фома, не взирая на опасность, решительно выразил готовность последовать за Учителем. «Пойдем и мы умрем с Ним», — обращается он к апостолам, ясно давая понять, что впереди их ждут преследования и, быть может, даже смерть.

В другой раз мы видим Фому уже в Иерусалиме, в сионской горнице, в ночь предательства. Ученики слушают прощальные речи Спасителя, и сердца их сжимают тревога и предчувствие чего–то недоброго; на их лицах напряженное внимание, надежда, страх, смешанный с любовью. Иуда только что покинул их и ушел в ночь «делать свое дело». Зловещие тени сгущаются… А Иисус продолжает говорить: «Дети, недолго Мне быть с вами… Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте… А куда Я иду, вы знаете и путь знаете».

«Господи, — говорит вдруг Фома, — не знаем, куда идешь; и как можем знать путь?»

Из этого эпизода явствует, что Фома относился к тем из учеников, которые были еще далеки от подлинного проникновения в тайну Гефсимании и Голгофы.

Но вот свершилось самое страшное. Ошеломленные, испуганные, подавленные рассеялись ученики. Все кончено для них, нет больше их Мессии, все их надежды развеялись, как дым, томительно потянулись скорбные часы…

 

***

 

По спящим улицам ночного Иерусалима пробирается Фома к дому, где собрались другие ученики. Он идет осторожно, опасливо оглядываясь. Разве он может без содрогания вспомнить страшную картину в саду, когда факелы стражи осветили лицо Учителя? разве может он забыть связанного Иисуса, трепещущих учеников, выражение лица Иуды?.. В тот час они все, оставив Его, бежали. А теперь им не дает покоя страх, что власти, казнив Вождя, будут разыскивать Его последователей. Поэтому двери дома, где собрались ученики, крепко заперты.

Условный стук, и Фома снова среди своих друзей. Но он не верит своим глазам, его окружают взволнованные, восторженные лица, многие плачут, но это слезы радости. Что же произошло?.. Наконец, из сбивчивых речей всех собравшихся до него доходит фраза, которая потрясает его до глубины души: «Мы видели Господа!» Учитель жив, Он воскрес; Его видели Мария и другие женщины… Он явился Петру и Иакову, беседовал с двумя учениками на эмма–усской дороге и, наконец, предстал перед ними, когда они были все собраны в доме.

Фома слушает радостную весть, он весь поглощен ею. Всего несколько минут назад его терзало горестное недоумение: «Господи, если и Этот пал от руки сынов тьмы, то где же можно найти правду и спасение?» А теперь мгновенно все разъяснилось, все осветилось неумирающим светом воскресной радости… Но слишком уж радостна весть… Так ли это? Нет ли здесь ошибки? Подлинно ли Учителя видели апостолы, и может быть это был призрак?.. «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей… — говорит он, — и не вложу руки моей в ребра Его, — не поверю». Он хочет видимых, осязаемых доказательств совершившемуся; ему даже мало видеть Воскресшего, он должен прикоснуться к Его ранам…

Апостол Фома не был исключением; многие из тех, кто даже воочию видел Христа, сомневались в реальности видимого (Мф 28:17).

Но только одному Фоме Христос является как бы с целью рассеять его сомнения.

Это произошло неделю спустя, когда апостолы вновь собрались в доме, но на этот раз с ними был и Фома. Двери, как и прежде, были заперты; маленькая община еще не освободилась от гнетущего страха. И вот в напряженной тишине ожидания послышалось: «Мир вам!» Учитель стоял среди них.

Он обратился к Фоме, оцепеневшему от изумления, с кротким упреком: «Подай перст твой сюда и посмотри руки Мои, подай руку твою и вложи в ребра Мои, и не будь неверующим, но верующим».

«Господь мой и Бог мой!» — трепеща от радости, воскликнул апостол. Он не помышлял уже более о доказательствах.

«Ты поверил, потому что увидел Меня, — сказал Господь, — блаженны невидевшие и уверовавшие».

 

***

 

Почему Христос, вопреки Своему обыкновению, дал доказательства неверящему? Не нарушалась ли здесь свобода веры? И нет ли в словах «блаженны невидевшие и уверовавшие» одобрения слепой веры?

В поисках ответа на эти вопросы мы прежде всего должны обратиться к самому понятию веры. По определению апостола, она есть «осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом». Это означает, что вера есть такое состояние, в котором человек внутренне как бы предвосхищает высшую радость и высшее знание грядущего Царства Божия и через это обретает непоколебимую уверенность в незримом, запредельном мире. Вера проникает своим духовным оком в те сферы, которые недоступны физическому зрению, законы которых неизмеримо шире и глубже законов физически зримого мира. Область высших духовных истин доступна зрению духовному — очам веры.

Даже в природе, в тварном мире человек встречает явления, которые кажутся ему абсурдными с точки зрения рассудочной; тем более проявляется природная ограниченность рассудочного мышления в царстве Духа. В этом можно найти оправдание известному изречению, которое в средние века приписывали Тертуллиану: «Credo quia absurdum est».

Внешнее начало веры, разумеется, не может быть совершенно независимым от «слышания», но простое доверие к услышанному не есть еще религиозная вера. Последняя есть подвиг, волевой акт, в котором мы преодолеваем грань земных рубежей, «подвигаемся» навстречу Истине, осознавая ограниченность рассудочных категорий. Вера есть дар Божий, но он действенен только тогда, когда воля наша не противится обладанию этим даром.

Обращение двух великих мужей Церкви — апостола Павла и блаженного Августина — на первый взгляд как будто противоречит этому. Ведь Господь явился будущему апостолу, когда он был еще лютым гонителем христиан, а гиппонский святитель сам рассказывает в своей «Исповеди», что Христос «как бы силой извлек его из рук сатаны».

Но в обоих случаях перед нами души, тосковавшие о Боге и искренне искавшие истину, которым на их духовном пути препятствовали грехи и заблуждения, а не их собственная воля. И у каждого человека, воля которого открыта Свету, есть в жизни момент, когда он явственно слышит голос Божий, и уже от него зависит, внять ли этому голосу или нет. Этот призыв как бы на миг открывает душе тайны невидимого, и весь мир преображается в свете нового, высшего знания. Никакое, даже самое безошибочное, доказательство Истины не может заменить живого переживания, интуиции веры. Вера не доказывает себя, а показывает. Ее реальности входят в существо человека не как внешний факт, а как сила, проникающая всю внутреннюю жизнь.

Подобно тому, как человек, видящий прекрасное произведение искусства, никакими логическими доводами не даст разубедить себя, что оно прекрасно, так и живой опыт веры возвышается над всеми рассудочными аргументами «pro» и «contra». Когда Истина предстает перед человеком со всей силой внутренней очевидности, рассудочное «видение» становится излишним. «Блаженны невидевшие и уверовавшие».

Апостол Фома, когда говорил «не увижу — не поверю», уже почти уверовал, уже почти проникся верой в воскресение. Его слова были продиктованы желанием скорее увидеть Учителя. Поэтому–то Церковь говорит о «добром фомином неверии».

Христос не явился ни Пилату, ни Анне, ни Каиафе, никому другому из Своих мучителей, ибо их злая воля сопротивлялась бы очевидности явления доколе это было бы возможно («и мертвый воскреснет — не поверят»), а когда это стало бы уже немыслимо, они покорились бы в страхе, без любви и примирения. Сомневающемуся апостолу Он явился, как явился и Своему гонителю. Он остановил Савла на пути к преступлению, призвав на подвиг благовестия. Савл не только не осязал ран Воскресшего, но и не видел Его облика. Тем не менее, призыв, прозвучавший ему среди ослепительного света, совершил переворот во всей его жизни: гонитель Савл стал апостолом Павлом.

Бог не минует ни одной человеческой души, и только от нас зависит, как мы откликнемся на Его зов. Эта встреча может переродить нас, но может и остаться одинокой вспышкой молнии среди ночного мрака.

Нужно чутко прислушиваться к голосу Вечности, непрестанно искать Бога на путях своего житейского странствия и молиться о том, чтобы Свет Невечерний воссиял нам и мы могли припасть к стопам распятого и Воскресшего Христа, повторяя с Фомою: «Господь мой и Бог мой!»

Свящ. А. Мень ЖМП. 1962. № 4. С. 54–57

 

«СЫН ГРОМОВ»

 

 

(Очерк жизни и творений апостола Иоанна Богослова)

 

В жизнеописании апостола Иоанна Богослова приходится основываться на тех немногих сведениях, которые сохранили для нас Евангелия и писатели следующих поколений христианства (Папий, св. Поликарп, св. Ириней, Климент Александрийский и др.). Кропотливая работа церковных историков, сличивших эти древние свидетельства и соединивших их в единое живое целое, помогла нам более ясно представить себе облик необыкновенного человека, который прославляется Церковью как любимый ученик Господа.

Апостол Иоанн родился в семье галилейского рыбака Зеведея. По всей вероятности, дата его рождения приближается к 10 году по Р. X. Во всяком случае, в то время, когда он следовал за Господом, ему не могло быть меньше восемнадцати лет. Это видно из того, что он был посылаем на проповедь наравне с другими учениками, что по местным обычаям было бы невозможно, если бы он не достиг совершеннолетия. По общецерковному преданию, он скончался в глубокой старости в правление императора Траяна, то есть между 98 и 117 годами (Ириней Лионский, Против ересей, II, 22, 5).

То были времена, когда отзвуки мирового духовного кризиса доходили до многих отдаленных уголков тогдашнего культурного мира. И в Палестине религиозное и общественное брожение давало о себе знать. То и дело появлялись различные учители, самозванцы и фанатики, которые объявляли наступление эры Мессии, когда погибнет зло и несправедливость, когда истинное бо–гопочитание воцарится во всем мире. Много в этом мессианском движении было нездорового, много было заблуждений и фантастических иллюзий, слишком часто идеал древних пророков подменялся национально–освободительной борьбой иудеев против Рима. Но в основе движения лежало верное предчувствие приближавшегося Нового Мира. Люди жадно вчитывались в строки пророческих писаний и находили в них ответы на волнующие их вопросы. Пророк Исайя говорил о грядущем торжестве веры, Иеремия предсказал наступление Нового Завета между Богом и человечеством, Даниил изображал жестокие империи древности в виде чудовищ, которые будут побеждены Сыном Человеческим — Царем веры, справедливости и мира. Иоанн Зеведеев, несомненно, вдохновлялся этими пророчествами, он знал многие из них наизусть, и язык ветхозаветных провидцев как бы слился с его языком, когда много лет спустя он писал Апокалипсис.

Изучение кумранских рукописей позволяет сделать еще одно заключение о тех влияниях, которые окружали Иоанна с юности. Выяснилось, что язык и образы писаний апостола Иоанна очень близки к ессейским писаниям (ср. Устав Кумрана III и Ин 1). Кроме того, Иоанн до конца своих дней, по общему преданию, оставался безбрачным, что в Иудее было большой редкостью (ессеи в этом отношении составляли исключение). Но гордое презрение ко всему миру, которое отличало пустынников Кумрана, было чуждо Иоанну, его горячая натура не могла примириться с их бегством от мира и пассивной созерцательностью. Когда Иоанн услышал,

что у берегов Иордана появился пророк, по образу жизни напоминавший ессеев, он направился в Иудею. Туда же пошли также Симон и Андрей — сыновья другого галилейского рыбаря — Ионы.

И вот рыбаки стоят перед суровым отшельником, одетым в одежду из верблюжьего волоса. Да, это такой учитель, которого они жаждали. Он беспощаден к врагам правды и бросает в глаза гордым фарисеям горькие упреки. Он вселяет во всех слушающих его уверенность, что ждать осталось недолго, что Суд Божий при дверях и карающая секира лежит у корня бесплодного дерева. Но самое главное не это. Иоанн во всеуслышание объявляет себя лишь предшественником Кого–то, еще более великого. Он даже говорит, что этот таинственный Некто уже здесь и стоит среди толпы, никем не замеченный (Ин 1.26). Эта волнующая весть должна была произвести глубокое впечатление на галилейских пришельцев. Неужели тут, на берегу Иордана, среди собравшихся для крещения скрывается Тот, кто мощной рукой поразит врагов Бога Израилева? Иоанн и Андрей полны беспредельной веры в правдивость загадочных слов Крестителя…

И вот однажды на дороге, идущей из пустыни Иудейской, показался Путник, Который приближался к Иордану. Он был одет как простой галилейский селянин. И на Него указал Иоанн Креститель, сказав: «Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грехи мира…» Это повторилось и на другой день. Для обоих галилейских рыбаков этого было достаточно. Отныне весь мир сосредоточился для них на Личности таинственного Незнакомца. Не медля более, они пошли за Ним и на вопрос Его «Что вам надобно?» они ответили вопросом: «Учитель, где живешь?» «Пойдите и увидите», — был ответ. Они последовали за Ним туда, где Он остановился, и пробыли там весь день. Мы не знаем, о чем говорили они, но на следующий день Андрей отыскал своего брата и с восторгом заявил: «Мы нашли Мессию… »

 

***

 

Вскоре к первым ученикам Господа присоединились еще два галилеянина, и все они искренне и горячо поверили, что этот их Соотечественник, этот тихий Сердцеведец и есть посланный от Бога Избавитель Израиля. Его духоносный облик создавал вокруг

Иисуса из Назарета атмосферу любви, преданности и радости. Поэтому, когда Он сказал им, чтобы они оставили всё и последовали за Ним, они, не раздумывая, исполнили Его повеление и отныне принадлежали только Ему и Его делу.

Так началась для Иоанна новая жизнь, полная трудностей и в то же время радостей. Он принес в маленькую семью апостолов свой пылкий темперамент, свою непримиримость и восторженность. Несколько раз его страстная натура проявлялась в неуместных замечаниях и необдуманных словах: то он запрещал лицам, не входившим в число апостолов, исцелять именем Иисуса, то хотел бы в подражание Илии пророку истребить огнем с неба негостеприимных самарян… Спаситель, тем не менее, любил этого порывистого юношу, зная, что у него чистое и верное сердце, и называл его и его брата «сынами грома» (Мк 3.17; Лк 9.54). Петр и сыновья Зеведеевы составляли как бы круг самых близких к Спасителю учеников. Они присутствовали при самых замечательных событиях Его жизни: лишь их Он взял с Собой на высокую гору, где Он преобразился и беседовал с Моисеем и Илией; лишь они переступили порог комнаты, где лежала умершая дочь Иаира; с ними удалился Он в глубину Гефсиманского сада в скорбную ночь предательства.

Как и все апостолы, Иоанн и Иаков долго не понимали подлинного смысла служения Господа Иисуса. «Не знаете, какого вы духа, — говорил Он им, — ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать». Но они до последней минуты не хотели расставаться со своими честолюбивыми мечтами. Даже тогда, когда Господь приближался к Иерусалиму и вместе с тем к концу Своей земной жизни, даже после Его слов о близкой муке и смерти они надеялись, что Учитель вступит в град Давида как завоеватель, как будущий царь, поднимающий знамя восстания! Иоанн и Иаков уже делили между собой место «у царского трона» и вместе со своей матерью Саломией просили Иисуса посадить их по правую и по левую руку от Себя, когда Он будет царствовать «в славе». Братьям и матери их Саломии Иисус Христос ответил: «Не знаете, что просите. Можете ли пить чашу, которую Я буду пить, или креститься крещением, которым Я крещусь?» «Можем», — отвечали простодушные рыбаки. Господь взглянул на них и, провидя будущее, сказал: «Чашу Мою будете пить и крещением, которым Я крещусь, будете креститься, но дать сесть у Меня по правую и по левую сторону не от Меня зависит, но кому уготовано Отцом Моим» (Мф 20; Мк 10). А когда другие ученики зароптали, Иисус Христос преподал им всем великое наставление, сказав, что тот, кто хочет быть среди них первым, должен быть для всех слугой.

На всю жизнь неизгладимо запечатлелись в памяти Иоанна картины последних дней Учителя: торжественный въезд в Иерусалим при радостных криках толпы; греки, которые пришли, чтобы увидеть Иисуса; последние беседы Господа, Его прощальные наставления ученикам. Во время Тайной Вечери юноша склонился к груди Иисуса, полный неизъяснимого чувства любви и благоговения. Быть может, эти минуты, когда он приник к сердцу Богочеловека, были для него самыми блаженными во всей его жизни.

Но вот «Поражен Пастырь, и рассеялись овцы». Обуреваемые страхом, бегут ученики в страшную ночь предательства из сада Гефси–манского. Однако, как только прошел первый испуг, Иоанн вместе с Петром спешит к дому первосвященника Анны. Сын Ионы остался во дворе среди слуг, а Иоанн, которого знали у первосвященника, сумел пройти внутрь. Там он слышал допрос архиерея, исполненный достоинства ответ Христа, удар по щеке, нанесенный Иисусу архиерейским слугою…

Из всех учеников Иоанн один лишь осмелился вместе с женщинами подняться на Голгофу. И, стоя у креста, он услышал слова Господа: «Се Мати твоя». Отныне он становится хранителем и попечителем скорбящей М