Как остались зелены гроздья гнева

 

 

I

 

«Новый курс, – сообщил ФДР на митинге в штате Висконсин летом 1934 года, – стремится сцементировать наше общество, богатых и бедных, работников физического и умственного труда в добровольное братство свободных людей, строящих вместе, работающих вместе на благо всех». Через несколько месяцев на собрании банкиров Ф. Рузвельт объяснил: правительство – «выразитель единства и руководитель всех групп в стране», а обязанность президента – «найти среди многих противоречивых элементов единство цели, наилучшим образом устраивающей всю нацию». Подняв этот идеологический штандарт, ФДР выступил в поход в знаменательном 1935 году.

В январе он доверился конгрессу: «федеральное правительство должно покончить со всем этим делом предоставления помощи» нуждающимся, – предложив заменить ее планом обеспечения работой, на что пойдет 4,9 млрд. долл. Астрономическая сумма не достигала и половины минимальных потребностей. Сославшись на то, что в списках получавших помощь значилось до 5 млн. человек, ФДР заявил: «Я не хочу допустить, чтобы жизненные силы нашего народа еще больше подрывались выдачей пособий наличными деньгами, продовольственными пакетами или предоставлением на несколько часов в неделю работы по уходу за газонами, сгребанию листьев или уборке мусора в общественных парках. Мы должны спасти рабочих не только физически, мы должны также сохранить их уважение к себе, мужество и решимость». Смысл плана: не подачки, а обеспечение работой.

Обычные вопли в конгрессе, и Администрация по обеспечению работой – WPA (Work Progress Administration) учреждена сенатом 67 голосами против 13 и палатой представителей – 317 против 70. По настоянию сенатора Бора была внесена поправка: «Ассигнования… не используются на боеприпасы, военные корабли или военные и военно-морские материалы». По указанию Рузвельта PWA уже истратила миллионы долларов на военные цели, в том числе на достройку авианосцев «Энтерпрайз» и «Йорктаун». Спустя семь лет этим боевым кораблям было суждено повернуть течение войны на Тихом океане… Поправка Бора была выстрелом в пустоту; как PWA, так и WPA служили дополнительным источником для обеспечения нужд вооруженных сил.

Руководителем WPA Рузвельт назначил Гопкинса, свернувшего FERA. Икес был взбешен, вновь две параллельные организации – теперь WPA и PWA. Разницу между ними было невозможно установить, если не считать различных подходов обоих руководителей. Икес стоял на позициях либерального буржуа: повысить покупательную способность населения, оказав помощь частным предприятиям, чем и занималась PWA. Гопкинс, отнюдь не ортодокс, считал, что его задача – побыстрее занять побольше людей. ФДР солидаризировался с Гопкинсом. Самостоятельное существование PWA в конце концов объяснялось нежеланием Рузвельта обидеть Икеса.

ФДР не хотел мешать самоуслаждению министра внутренних дел, руководителя PWA. Как замечает Р. Шервуд, если бы PWA влилась в WPA, что вообще было бы логично, «Икес, несомненно, ушел бы в отставку, подняв большой шум, а Рузвельт был всегда готов сделать все, чтобы предотвратить отставку кого-либо из близких к нему по службе людей… Он был очень мягок по отношению к тем членам правительства, которые были бездеятельны или даже непокорны, или безнадежно неспособны, но все-таки лояльны».

WPA в разгар своей деятельности заняла свыше 3 млн. человек. Ей были подчинены вновь созданная Администрация по переселению, которая делала попытки создать коллективные фермы для обанкротившихся фермеров, а также Администрация по электрификации сельских районов. Если успех первой был незначителен (переселенный на коллективную ферму в штате Арканзас фермер, например, признал, что ему живется хорошо, но, заявил он, «здесь стоит поработать пять-шесть лет, скопить денег и купить в другом месте собственную ферму»), то вторая много сделала для электрификации сельского хозяйства. В 1930 году менее 10 процентов ферм имели электричество, к 1945 году в США было электрифицировано свыше половины всех ферм.

Гопкинсу пришлось ставить дело WPA с большими трудностями, он подвергался ожесточенным нападкам справа. Большой гласности было предано заявление, приписанное Гопкинсу: «Правительство будет тратить, тратить и избираться, избираться». «Чикаго трибюн» в хлесткой статье под заголовком «Изгнать мошенников» писала: «Гопкинс – упрямый человек, завоевавший высокое положение в период нового курса своей способностью тратить больше денег в более короткий срок и на более абсурдные дела, чем мог придумать какой-нибудь другой злой шутник в Вашингтоне». Частично эти нападки объяснялись межпартийными распрями: республиканцы видели в WPA мощное орудие для поднятия престижа ФДР. Так оно и было. Гопкинс любил цитировать слова некой женщины, с гордостью заявившей: «Мы больше не получаем пособия. Мой муж работает на правительство».

В мае 1935 года, когда Верховный суд ликвидировал NIRA, надеждам ФДР добиться улучшения экономической конъюнктуры прямым вмешательством в бизнес был нанесен тяжкий удар. Монополии торжествовали, рабочий класс лишился ограниченных прав, обещанных ему разделом 7 A NIRA. Но движение трудящихся находилось на подъеме, отмена NIRA совпала с угрозой национальной забастовки шахтеров, которую собирались поддержать рабочие других отраслей промышленности. ФДР не примкнул к ликующим монополистам, а употребил свое влияние в поддержку законопроекта Вагнера, который проходил заключительную стадию обсуждения в конгрессе. 16 мая сенат принял его 63 голосами против 12.

Еще недавно, в лучезарную эпоху успехов NIRA, Рузвельт не придавал большого значения кардинальной проблеме организованного рабочего движения – праву на коллективный договор и ведение переговоров с предпринимателями подлинными представителями рабочих. В мае 1934 года на пресс-конференции президент, не скрывая раздражения, бросил, что рабочим вольно выбирать в качестве своих представителей кого угодно: «короля Ахнуда Сватского или Королевское географическое общество, или профсоюз, или кронпринца Таиланда». Прошел год, и ФДР был вынужден серьезно подойти к требованиям рабочего движения.

31 мая 1935 г. приглашенные на очередную пресс-конференцию заполнили Овальный кабинет. За столом восседал торжественно собранный Рузвельт. Перед ним с одной стороны лежало решение Верховного суда об отмене NIRA, с другой – гора телеграмм протеста. В стороне сидела Элеонора, она вязала синий носок. Президент, как обычно, осведомился у газетчиков, какие новости. Те – контрвопрос: как президент оценивает отмену NIRA четыре дня назад? Рузвельт закурил и произнес полуторачасовой монолог.

Он говорил как человек, оскорбленный в лучших помыслах: то были отнюдь не слова разгневанного либерала, а государственные суждения президента, не преуспевшего в налаживании сотрудничества бизнеса и труда. Одну за одной с надлежащими внушительными паузами президент читал телеграммы протеста, «трогательные призывы», как он назвал их, от владельцев аптек в штате Индиана, торговца кондитерскими изделиями в штате Массачусетс, бизнесмена из штата Джорджия и т. д. Отнюдь не от рабочих.

Выводы президента клонились к тому, что решение Верховного суда делает невозможной национальную политику помощи всем, в том числе бизнесу. Открылось, что водораздел между ФДР и стариками-судьями проходил по старой американской границе – прерогативы федерального правительства против прав штатов. Точнее, к интерпретации понятия «межштатная торговля»: имеет ли право Вашингтон регулировать дела в штатах. Генезис этого конституционного конфликта восходил к отцам-основателям.

С известным оттенком пренебрежения квалифицировав правовые концепции Верховного суда как относящиеся ко временам «лошади и коляски», Рузвельт задал вопрос: «Суждено ли Соединенным Штатам принимать решения, суждено ли народу нашей страны считать, что его федеральное правительство в будущем не будет иметь юридической власти решать национальные экономические проблемы, а их должны разрешать только штаты?» ФДР указал, что невозможно добиться улучшения положения страны, если передоверить это дело сорока восьми легислатурам. ФДР серьезно предупредил: «Не называйте нашу политику правой или левой, это достойно мышления первокурсника. Она не правая и не левая…»

Начались вторые «сто дней» (точнее, 177 дней) Франклина Д. Рузвельта – поток законопроектов обрушился на конгресс. Разница между первым и вторым периодами «ста дней» заключалась в том, что если в 1933 году ФДР был инициатором и архитектором, то в 1935 году он работал на основе уже имевшихся материалов, был просто строителем.

Рузвельт теперь не просил, а требовал. Все средства нажима, которыми может воспользоваться президент, были пущены в ход: он действовал через лидеров конгресса, вызывал к себе сенаторов и конгрессменов, убеждал и прямо грозил. Законопроект Вагнера прошел палату представителей без голосования. 5 июля 1935 г. ФДР подписал его. Этот закон явился вершиной завоеваний организованного рабочего движения в годы «нового курса». Философия его составителей отчетливо видна из преамбулы: «Отказ предпринимателей признать право рабочих на организацию профсоюза и согласиться с коллективными договорами ведет к стачкам и другим формам борьбы и смуте в промышленности… что усугубляет повторяющиеся экономические кризисы». Президент и конгресс отступили.

Закон Вагнера не открыл каких-либо новых возможностей профсоюзам, он лишь подтвердил их права в усиленной формулировке прежнего раздела 7 A NIRA, завоеванные десятилетиями тяжелой борьбы. Предпринимателям, правда, запрещалось создавать компанейские профсоюзы, ставить препятствия при возникновении рабочих профсоюзов, отказываться заключать коллективные договоры. Однако в случае возникновения трудовых конфликтов они должны были рассматриваться сначала в созданном по закону национальном управлении трудовых отношений, а затем – в судах. Как и прежде, завоевания профсоюзов зависели в каждом отдельном случае от конкретного соотношения классовых сил.

У. Липпман был недалек от истины, когда заметил: «Закон говорит рабочим: отправляйтесь в суд и посмотрите, что вам дадут. Мы благословляем вас. Но будьте любезны избавить нас от неприятного дела определять конкретно права и обязанности капитала и труда. Хотя мы – законодатели, мы предпочитаем не составлять законы, мы приглашаем вас сутяжничать, но если вы не получите от судов всего, что мы, как кажется, обещаем вам, тогда вините суды, а не конгресс Соединенных Штатов». Важнейшим орудием классовой борьбы американского пролетариата остались стачки, а не закон Вагнера.

19 июня президент потребовал от конгресса снизить ставки налогов на небольшие доходы и увеличить их для крупных. Он объяснил, что «богатство ныне не является результатом индивидуальных усилий». Денежная элита реагировала очень болезненно: президент замахнулся на святая святых – их карман. На деле изменения оказались незначительными для крупного капитала: для лиц с доходом 50 тыс. долл. налог увеличивался на 1 процент, имеющих 100 тыс. долл. – на 6 процентов и с 3,5 млн. долл. – на 7 процентов. Налог на наследство максимально увеличивался на 7 процентов.

Президент с большим чувством юмора рекомендовал обратить собранные средства на погашение государственного долга. Финансовая община чуть не задохнулась от бешенства: президента постоянно поносили за громадный рост государственного долга. Монополистам, держателям государственных бумаг и самым ожесточенным критикам дефицитного бюджета предоставлялась возможность за свой счет сократить долг, к чему они давно призывали!

Пришел черед и социального обеспечения. С ним нельзя было больше медлить. ФДР понимал, что голос против прозвучал бы резким диссонансом в национальном хоре. По этой причине, а также потому, что Рузвельт считал себя сердобольным, он заявил: «Не вижу причин, по которым каждый ребенок со дня своего рождения не должен быть членом системы социального обеспечения. Когда он подрастет, он должен знать, что будет иметь обеспечение в старости от системы, к которой принадлежал всю свою жизнь. Если он не работает, он должен получать пособие. Если он болен или стал инвалидом, он также должен иметь пособие». Человек должен быть обеспечен «от колыбели до могилы». Это противоречило прежним американским стандартам: каждый заботится о себе, а об остальных печется дьявол. Во время обсуждения законопроекта в комитете конгресса из зала выскочила женщина и, прервав Перкинс, дававшую показания, закричала: закон слово в слово списан «со страницы 18-й «Коммунистического манифеста», который я держу в руке». Но сокрушительное большинство «за» в конгрессе – в сенате и палате представителей (соответственно 76 против 6 и 372 против 33) – было знамением времени.

Закон о социальном обеспечении вступил в силу 14 августа 1935 г. Система пенсий и пособий оказалась очень сложной, и в различных штатах они выплачивались по-разному, но принцип – забота, хотя и ограниченная, государства о гражданах – был установлен. Реакционерам всех мастей и оттенков представлялось, что попраны священные основы американизма. Они так и высказывались, горестно оплакивая конец «свободного предпринимательства». Федеральное правительство, по их словам, вторгалось даже в семейные очаги.

Рузвельт ответил в речи 24 августа 1935 г. перед молодыми демократами. Президент честно признался, что тридцать лет назад никто в США не думал, что когда-нибудь «мрачный призрак необеспеченности» будет бродить по стране, и он сам крепко верил в это. «Тогда я не знал об отсутствии возможностей, недостатке образования и отсутствии многих важнейших благ цивилизации для миллионов американцев». Кризис 1929–1933 годов научил Соединенные Штаты, что они не пользуются «иммунитетом». Отсюда потребность в новых способах в экономической, социальной и политической жизни для обеспечения народа. При всем том ФДР подчеркнул: «Я не верю в то, что необходимо отказаться от системы частного предпринимательства».

Развитие ФДР шло гигантскими шагами. Он объективно признал невыносимо тяжелое положение народных масс и сделал практические выводы, что выразилось в рабочем и социальном законодательстве 1935 года. Свой курс в это время он именовал «немного левее центра», однако то были действия руководителя капиталистического государства в целях укрепления капиталистических порядков. Г. Грин глубоко прав, предложив емкую формулу: «Говоря о сдвиге политического курса Рузвельта «влево», мы пользуемся этим термином не в абсолютном смысле, а лишь по отношению к расстановке политических сил в Соединенных Штатах. Сдвиг «влево» в данном случае не означал превращения президента в противника капитализма и сторонника социализма»1. Тем не менее иные монополисты и их идеологи считали, что ФДР подрывает основы капитализма.

В сентябре 1935 года Р. Говард, глава газетного концерна Скриппс – Говард, обратился к ФДР с письмом, в котором утверждал, что предприниматели рассматривают все законодательство вторых «ста дней» как крайне враждебное им. Говард от имени бизнеса заклинал президента прекратить «эксперименты» и дать «передышку». ФДР воспользовался письмом Говарда, чтобы еще раз объяснить свою политику. Он указал, что новые законы исчерпывают все цели правительства на этом этапе. «Программа налогообложения, о которой вы пишете, имеет в виду широкие и справедливые социальные задачи. Нет необходимости говорить, что речь идет не об уничтожении богатых, а о создании более широких возможностей, ограничении нездорового и бесцельного накопления и о более рациональном распределении финансового бремени правительства». По существу, объяснял ФДР, администрация отказалась от прямого вторжения в бизнес, что практиковалось NIRA или ААА и другими мерами первых «ста дней», и выступала в роли мощного резерва бизнеса. Ее усилия направлены к тому, чтобы оздоровить конкуренцию, но не ликвидировать ее.

В своем письме ФДР заверял: «Если вы хотите передышки, то она действительно уже наступила». Комментируя этот документ, Тагвелл замечает: «Программа полностью соответствовала теориям laissez faire, за что бились бизнесмены. Им предлагалось, конечно, согласиться на уменьшение их доходов, необходимое для поддержания покупательной способности (и, между прочим, благосостояния народа), и принять регулирование, необходимое для успеха конкуренции. Однако незачем было волноваться: программа отнюдь не была революционной. С позиций самого сурового реализма она была реакционной. Это был шаг назад. Им бы следовало поддержать ее, а не выступать против»2. Уровень просвещения и понимания экономических проблем в деловом мире, однако, был куда ниже, чем у профессора Тагвелла. Борьба против ФДР продолжалась, хотя он сам протянул руку примирения и говорил о «передышке».

Наконец, основное соображение, без учета которого невозможно удовлетворительное понимание политики Рузвельта. Объем и серьезность уступок администрации объяснялись не только и не столько накалом классовой борьбы в США. К середине 30-х годов воочию стали видны исполинские силы социализма. Успехи Советского Союза представлялись еще более разительными на фоне застоя, царившего в Соединенных Штатах после «великой депрессии» 1929–1933 годов. Прогрессивные силы устанавливали прямую зависимость между постоянными триумфами СССР и социальным законодательством США в 1935 году. Американский писатель Теодор Драйзер по поводу появления социального законодательства в США в 30-х годах говорил: «За это я благодарю Маркса и красную Россию».

 

II

 

Ведение дел Ф. Рузвельтом вызывало широкий резонанс во всем мире. Он был президентом первого по экономической мощи капиталистического государства. В 30-х годах, когда лагерь капитала стоял на перепутье, сотрясаемый классовыми боями, демагогией фашистов, а гроздья гнева зрели в самих Соединенных Штатах, направление политики ФДР внимательно изучалось.

В 1933 году Гитлер вынес вердикт: «Мне нравится президент Рузвельт, ибо он прямо идет к своей цели, не считаясь с конгрессом, лобби и упрямыми бюрократами». В Риме ФДР ходил в героях. «Рузвельт со сдержанным восхищением относился к Муссолини, и диктатор отвечал добрыми словами в адрес президента и нового курса»3, – свидетельствует Дж Барнс. Исходя не только из принципа: «скажи, кто твои друзья, и я скажу, кто ты» (ни Гитлер, ни Муссолини никогда не были друзьями Рузвельта!), на основе поверхностного анализа и соблазнительных аналогий иные были склонны видеть в ФДР человека с замашками диктаторского толка.

Даже в Соединенных Штатах, в том числе некоторые руководители Американской компартии, в 1933–1934 годах не раз клеймили ФДР сторонником тоталитаризма или фашизма. Доказательства усматривались в ССС, NIRA и рузвельтовских методах руководства вообще. Потребовался разбор этих концепций на форуме международного коммунистического движения – VII конгрессе Коминтерна, чтобы положить им конец.

В докладе на конгрессе Г. Димитров указал: «Но и сейчас еще имеются остатки схематического подхода к фашизму. Разве не проявлением такого подхода является утверждение отдельных товарищей, что «новый порядок» Рузвельта представляет собой еще более ясную, острую форму развития буржуазии в сторону фашизма… Нужна значительная доля схематизма, чтобы не видеть, что самые реакционные круги американского финансового капитала, атакующие Рузвельта, как раз прежде всего представляют ту силу, которая стимулирует и организует фашистское движение в Соединенных Штатах. Не видеть за лицемерными фразами о «защите демократических прав американских граждан» таких кругов зарождающегося в Соединенных Штатах действительного фашизма – это значит дезориентировать рабочий класс в борьбе против его заклятого врага»4.

Анализ Г. Димитрова уточнил политическое место ФДР. Были даны и соответствующие оценки его деятельности. «Хозяин, – обратился к ФДР его старый друг во время вторых «стадией», – вы читали сегодняшнюю «Таймс»? Не о чем больше беспокоиться. Коммунистическая партия решила поддержать вас». Рузвельт рассмеялся. Он не ждал и не искал поддержки ни от Компартии США, ни от социалистов. Реакционное крыло демократической партии тем не менее старательно ассоциировало ФДР с социализмом. Выступая в Нью-Йорке, А. Смит сообщил о великом открытии. «Ньюдилеры» застигли социалистов в момент, когда они купались. Они «стащили их платья, оделись в них и проповедуют классовую борьбу». Очень несерьезно.

ФДР как огня боялся ярлыков, и в то время, когда вокруг него ломались копья в идеологических схватках, а его действия интерпретировались в рамках той или иной концепции, он подчеркивал сугубо прагматические цели своей политики. Он не теоретизировал, а просто говорил: «Дело создания программы для нации в некоторых отношениях напоминает постройку корабля. В различных портах нашего побережья, где мне приходилось бывать, стоят большие океанские суда. Когда такой корабль стоит на верфи и установлены стальные конструкции на киле, для человека, не знающего судостроения, трудно сказать, какой вид приобретет корабль, когда со стапеля он выйдет в открытое море».

Друзья и единомышленники Рузвельта были положительно в отчаянии: почему президент упускает возможность внести свою лепту в теоретическое обсуждение, в конечном счете его политика интерпретировалась и справа, и слева. Отвечая на письмо профессора Р. Бейкера, биографа В. Вильсона, ФДР в середине 1935 года высказался на этот счет с исчерпывающей полнотой. «Психология масс такова, – утверждал он, – что из-за обычной человеческой слабости они не могут выдержать в течение длительного периода постоянное повторение высоких идеалов… Люди устают каждый день видеть одно и то же имя в заголовках газет и ежедневно слышать все тот же голос по радио. Пусть выговорятся другие, а я буду готов к новому стимулированию американского действия в надлежащий момент». ФДР имел в виду избирательную кампанию 1936 года.

Завершив дела вторых «ста дней», Рузвельт в сентябре 1935 года отправился в месячное плавание на крейсере «Хьюстон», оставив конгресс, по словам одного сенатора, «усталым, больным и в смятении». С собой ФДР взял двух соперников – Икеса и Гопкинса. На борту корабля царила непринужденная атмосфера. Мало сожалели о Ф. Перкинс, ее отсутствие позволило энергично выражаться (на заседаниях кабинета министры иной раз придерживали язык, памятуя, что среди них женщина, выбрасывавшая слова со скоростью авиационного пулемета). На корабле издавалась газета «Синяя шляпа», и, сочетая шутку с серьезным, ФДР пытался примирить Икеса и Гопкинса. Он писал в заметке, опубликованной в газете, под названием «Похоронена в море»: «Сегодня были устроены торжественные похороны ссоры между Гопкинсом и Икесом. Флаги были приспущены… Президент присутствовал на торжественной церемонии, которая, как мы надеемся, навсегда устранит имена этих двух парней с первых страниц газет. Гопкинс, как всегда, был одет в синие, коричневые и белые тона, и его красивая фигура выглядела великолепно на фоне залитого луной моря. Икес, как всегда, был в сером, улыбался улыбкой Джоконды, и при нем была его коллекция марок… Гопкинс выразил сожаление по поводу неприятных вещей, которые Икес говорил о нем, а Икес, со своей стороны, обещал выражаться еще крепче, как только он сможет получить стенографа, который тут же будет записывать его слова. Президент дружески похлопал их по спине, толкая обоих в море. «Полный вперед!» – приказал президент».

Шуткам на борту не было конца, ФДР весь искрился весельем, заражая ворчливого Икеса и сумрачного Гопкинса. Франклин не оставлял в покое никого из своего окружения. Игра в покер до полуночи, рыбная ловля, обставленная шутливо-торжественным церемониалом, бесконечные анекдоты и сплетни и т. д., и т. п. Прослышав, что его адъютант «папаша» Уотсон и адмирал Грейсон услаждают друг друга охотничьими рассказами, безбожно хвастаясь количеством убитых фазанов, ФДР серьезно напомнил, что он не только президент, но и главнокомандующий вооруженными силами США. Оба подчинены ему и он решит их спор.

ФДР торжественно составил правила проверки достоверности охотничьих рассказов: привязать обоих к деревьям на расстоянии ста метров, «вооружить каждого луком и стрелами, завязать глаза, потребовать, чтобы они кудахтали, как фазаны, тогда пусть стреляют». В безмятежном плавании на «Хьюстоне» ФДР проявлял лучшие качества невинного профессионального шутника, мало соответствовавшие мрачному понятию «диктатор».

Дела, однако, звали президента. Если внутренние проблемы, зависевшие от ФДР, были хоть на время разрешены, он не был властен над международными событиями. На борт «Хьюстона» поступили известия о нападении Италии на Эфиопию. Из Вашингтона сообщили, что государственный департамент задерживает издание прокламации президента о нейтралитете Соединенных Штатов в ожидании решения Лиги Наций. Президент был крайне раздосадован и, не вставая из-за обеденного стола, набросал указание Хэллу немедленно опубликовать прокламацию. «Они сбрасывают бомбы на Эфиопию, а это война. Зачем ждать, пока Муссолини объявит об этом?» – заявил ФДР. Что за прокламация и почему торопился президент?

 

III

 

В первое президентство Ф. Рузвельт «почти полностью доверил ведение внешних дел»5 К. Хэллу и профессиональному дипломатическому аппарату Соединенных Штатов. На то были основательные причины. Он не хотел растрачивать нажитый с таким трудом политический капитал в бесконечных спорах по вопросам внешней политики. Обращение к иностранным делам могло легко подорвать репутацию ФДР как политика, озабоченного прежде всего судьбами собственной страны. Помимо того, международная обстановка была очень сложной. В частном письме в 1934 году ФДР признался: «При нынешнем положении дел в Европе я чувствую себя человеком, пытающимся найти дверь в глухой стене. Обстановка может проясниться, и тогда мы сможем осуществить хоть какое-то руководство».

Единственной крупной инициативой правительства в области внешней политики явилось принятие закона о торговле. Хэлл считал, что в кризисе повинна в известной степени внешнеторговая политика США, отгородившихся от остального мира абсурдно высокими тарифами. Рузвельт разделял его мнение и 2 марта 1934 г. предложил конгрессу принять закон, предусматривавший при подписании торговых договоров взаимное снижение тарифов на 50 процентов по усмотрению президента «в интересах американской промышленности и сельского хозяйства». Его противники в конгрессе, несомненно, видели преимущества расширения экспорта США для целей «нового курса», однако они ожесточенно атаковали ФДР за то, что он стремился сузить возможности конгресса во внешних делах. «Это предложение, – заявил сенатор А. Ванденберг, – является фашистским по своей философии и фашистским по своим целям, в Америку пришла экономическая диктатура».

Однако подавляющее большинство законодателей уразумело цель президента – увеличить экспорт, открыть для США иностранные рынки – и вотировало закон, вступивший в силу 12 июня 1934 г. Закон был революционной мерой в самой протекционистской стране и дал через несколько лет ощутимые выгоды для США. К концу 1935 года соответствующие торговые соглашения были подписаны с 14 странами, а к 1945 году – с 29 странами. С 1934 по 1939 год ежегодный американский экспорт вырос почти на миллиард долларов, а импорт – только на 700 млн. долл. Превышение экспорта товаров над импортом, составлявшее 477 млн. долл. в 1934 году, достигло в среднем миллиарда долларов в год в 1938–1939 годах. Тенденция превращения США в международного кредитора, ясно обозначившаяся уже в 20-х годах, продолжала развиваться. В этом смысле закон имел противоположный результат, чем тот, о котором говорили его инициаторы, – выравнивание условий внешней торговли. В канун Второй мировой войны программа взаимного снижения тарифов приобрела политический оттенок и использовалась ФДР в экономической борьбе с блоком фашистских держав.

В 1934–1935 годах в Соединенных Штатах окреп «изоляционизм», набравший силы еще в кризисные годы. Сторонники его утверждали, что Соединенные Штаты претерпели неслыханные беды в 1929–1933 годах из-за бывших союзников по Первой мировой войне. «Эти европейцы» по собственному недомыслию затеяли войну, не смогли выпутаться из нее, заняли у американцев деньги, а потом пригласили США принять в ней участие. Простодушные янки миллионами повалили через океан. Они воевали, победили, но прожженные циники Старого Света не только забыли о благодеяниях Америки, но даже не платят долгов. «Поскольку козлы отпущения всегда полезны в нашем мире, – заключил историк Д. Перкинс, – было легко поверить, как тому верил президент Гувер, что Америка легче вышла бы из экономического кризиса 1931 года, если бы враждующие нации Старого Света не усугубили собственных экономических трудностей политическими распрями, если бы они не увеличили собственные несчастья глупостью и политикой силы. Все это венчало убеждение, существовавшее тогда и существующее поныне: политическая и экономическая структура Соединенных Штатов уникальна, и только вредоносное заражение может последовать от тесных связей с испорченным миром, лежащим за пределами американских границ»6.

Бессмысленная империалистическая бойня – Первая мировая война оставила глубокий след в памяти народной. Отвращение к войне вообще охватило самые широкие круги американского общества. Уже в 20-х годах прозвучали гневные слова мастеров культуры в адрес тех, кто бросил человечество в кровавую трясину войны. «Прощай, оружие!» Э. Хемингуэя, увидевшая свет в 1929 году, была лучшей, но отнюдь не единственной книгой, в которой клеймилась война. «Изоляционисты» умело использовали направление умов, возникшее в результате войны 1914–1918 годов. Исподволь стал разрабатываться тезис, что США совершили ошибку, вступив в Первую мировую войну, ибо конфликт в Европе якобы не затрагивал их интересов. Способные историки профессора С. Фей и Г. Барнс в красноречивых книгах показали, что не вся ответственность за войну лежит на кайзеровской Германии. Дальше – больше. К 1934 году «ревизионистское» направление в американской исторической науке с достаточной для обывателя степенью вероятности доказало, что целомудренные Соединенные Штаты были «втянуты» в войну.

В марте 1934 года журнал «Форчун» в сенсационной статье «Люди и оружие» рассказал о торговцах оружием, главным образом в Европе, а в книге «Фабриканты смерти» вопрос ставился ребром – только правительство может поставить их под контроль. Виновники были названы. «Изоляционисты» добились создания специального сенатского комитета для выяснения ответственности промышленников оружия за вступление США в войну.

Нетрудную задачу – подтвердить правильность подозрений – взял на себя суровый молодой карьерист сенатор Дж Най. Представление поставили в отделанном белоснежным мрамором зале Капитолия. Морально чистые члены комитета, преисполненные негодования, восседали за длинным столом, а перед ними дефилировала вереница нечистых – фабрикантов смерти. Руководители концернов вооружений, припертые к стене фактами, каялись в смертных грехах: подкуп политиков, уклонение от налогов, а главное – всемерное развитие военной экономики страны в интересах пошлой наживы. Вздохи и ропот негодования на скамье зрителей. Расследование велось публично.

Свирепые слова Дж Ная, членов комитета, столпов «изоляционизма» сенаторов А. Ванденберга, Б. Кларка, X. Бона усиливались рупором печати и радио и звучали на всю Америку, вызывая могучее эхо: «Это не должно повториться!» Возникали общества защиты мира, студенческая молодежь шла в необычные организации «ветеранов будущих войн». Юноши считали, что правительство должно выплатить им пособия немедленно, еще до того, как они падут героями на полях сражений. Поскольку, вне всяких сомнений, было доказано, что «торговцы смертью» заинтересованы в войне, поднялось сильное движение за запрет экспорта вооружения и военных материалов нечестивым, осмелившимся на войну.

Народ выступал за это, исходя из простых соображений: война – зло, а «изоляционисты» – по более сложным причинам: обеспечить Соединенным Штатам свободу рук на международной арене. В середине 30-х годов в мире сильно пахло порохом. Фашисты в Германии и Италии, милитаристы в Японии наглели. Они не скрывали своих намерений – пойти войной во имя установления «нового порядка», расправившись в первую очередь с Советским Союзом. Эту цель – вооруженное нашествие на первое в мире государство рабочих и крестьян – всецело одобряла международная реакция. Лондон и Париж лишь заботились о том, чтобы не возникло препятствий на пути «крестового похода» против коммунизма. Отсюда известная политика «невмешательства» западных держав Европы.

Курс американских «изоляционистов» объективно не расходился с политикой Англии и Франции и был на руку агрессорам. Единственное различие состояло в том, что «изоляционисты» стремились обеспечить полную самостоятельность американской внешней политики даже от своих английских и французских единомышленников.

Где был Рузвельт? Он не мог не считаться с подъемом «изоляционистских» настроений в Соединенных Штатах. Президент шел за «изоляционистами», не забывая в частных беседах отмежеваться от их образа действий. А на деле? Дж Пай никогда бы не смог сделать свои сенсационные разоблачения, если бы правительство любезно не открыло перед его комитетом двери самых секретных архивов. Известно, что ФДР с первых месяцев своего президентства стоял за укрепление вооруженных сил США, в основном флота. Но когда в 1934 году поступили предложения провести неделю национальной обороны в стране, ФДР отверг их без объяснений. В ежегодном послании конгрессу 4 января 1935 г. ФДР высказался без обиняков: «Среди наших целей я ставлю на первое место безопасность мужчин, женщин и детей нашей страны».

Летом 1935 года стало очевидным, что фашистская Италия готовится проглотить Эфиопию. По инициативе «изоляционистов» конгресс почти единодушно принял объединенную резолюцию, предусматривавшую, что в случае возникновения войны между двумя другими государствами президент, объявив об этом прокламацией, запрещает экспорт вооружения и боеприпасов из США в эти страны. Американским судам запрещается доставлять вооружение и военные материалы в их порты, а гражданам США – использовать суда воюющих сторон. Объединенная резолюция не делала различий между агрессором и его жертвой. Цель объединенной резолюции, заметил ФДР, – «уменьшить возможные поводы для конфликта с воюющими странами» и тем самым свести на нет риск вовлечения в войну США.

31 августа 1935 г. Рузвельт подписал объединенную резолюцию сроком на полгода. Поговаривали, что ФДР сделал это довольно неохотно. Послу США в Италии Б. Лонгу он пишет 19 сентября 1935 г. в связи с планами Муссолини напасть на Эфиопию: «Какой свет все это бросает на то, что мы считаем нашей современной и прекрасной цивилизацией? Вы и Додд (посол США в Германии. – Н.Я.)  были значительно более правы в своих пессимистических оценках, чем все мои другие друзья в Европе. В любом случае я думаю, что наша американская позиция неуязвима, и поэтому считаю возможным, даже если начнутся военные действия, отправиться в плавание» (на «Хьюстоне»). Додд, принявший было горестные причитания Рузвельта за искренние чувства, сообщил ему, что объединенная резолюция – «явное зло». Президент ответил, что он не согласен и стоит за расширение законодательства о «нейтралитете», включив в эмбарго и военные материалы.

Рузвельт подтвердил в речи в Сан-Диего 2 октября 1935 г.: «Американский народ имеет лишь одну заботу, выражает лишь одно чувство: что бы ни случилось на континентах за морем, Соединенные Штаты Америки будут и должны, как о том давным-давно молились отцы-основатели страны, оставаться не связанными ни с кем и сохранять свободу рук… Мы не только искренне стремимся к миру, нами движет твердая решимость избежать тех опасностей, которые могут поставить под угрозу наши мирные отношения с остальными странами». Остальное известно. 3 октября 1935 г. итальянские во