Древние секреты «Новой экономики»

 

Изначальным фокусом экономики Рима была шерсть и другие продукты овцеводства – настолько, что латинское слово pecunia означало и деньги, и овцы (по некоторым данным – скот). Но выделиться в ряду других народов и даже просто защититься от агрессии с экономикой, построенной только на продаже шерсти, было бы невозможно.

Источником могущества Рима во времена города-государства и ранней республики – той самой, данных о которой почти нет, а историческое предание заменило ее на мифическую «первую империю» от Ромула до Тарквиния Гордого – стали успешные войны, сопровождавшиеся большой добычей, в том числе рабами. Но завоевания хороши только вначале – стратегически они ложатся на экономику тяжелым грузом, требуя администрирования территорий и их защиты, контроля над периферией, унификации систем с метрополией, инвестирования в развитие новых территорий. Не рабы (почему – смотреть ниже) и не тонны золота, драгоценностей и других товаров, вывозимые поначалу из захваченных провинций, сделали Рим Великим Римом, а «услуги», которые Рим экспортировал во все провинции-колонии: прежде всего финансовые технологии и инфраструктура снижения рисков международной торговли.

В конце III века до нашей эры Рим всерьез вышел за пределы Апеннинского полуострова и начал формировать Pax Romana – экономическую систему «метрополия – колонии», которая будет работать более 600 лет, правда, первые 250 – хорошо, а потом всё хуже. II век до нашей эры стал в римской истории веком масштабных завоеваний, огромных трофеев, позволявших рывками двигать экономику вперед, – и веком масштабирования экспорта своей системы на новые колонии. Уже к I веку до нашей эры экономика Рима стала в большой степени зависеть от международных финансовых и торговых операций. Именно тогда доходы от этого «экспорта ноу-хау и безопасности» становятся ресурсом в экономическом смысле слова: имея почти нулевую себестоимость и вовлекая в процесс незначительное меньшинство населения, они становятся существенной (а со временем – основной) частью доходов метрополии.

Всё начиналось очень оптимистично: Рим можно считать первым государством мира, практически на современном уровне развившим финансовую систему. Банки и ипотека были еще в Греции, но только в Риме банковский (и еще больше – брокерский) сектор был хорошо структурирован и оперировал не с кассой, а с активами и пассивами. Римляне использовали в повседневном бизнесе не только сложные проценты, но и идею дисконтирования и приведенной стоимости. Nomina (торгуемое обязательство) и permutatio (перевод денег «на бумаге», без передачи наличных) придуманы в Риме и создали базу для всей финансовой системы Римской империи.

Ритейл и производство в большой степени, а торговля – в очень большой степени опирались на кредит. Договоры включали сложные понятия форс-мажора, а банкиры умели считать риски и оценивать с их учетом активы (в частности, законы ранней империи предусматривали право кредитора индивидуально оценивать риск перевозки товара заемщика). Повсеместно, в особенности в торговле, использовалось страхование. Римская финансовая система переживала кризисы, подобные современным (Цицерон даже описывает «азиатский кризис», похожий на кризис 1998 года, когда из-за потерь в Азии банкротились банки в Риме). Наконец, только в Риме банки научились служить проводниками государственной необеспеченной эмиссии.

По мере завоевания финансовая система экспортировалась в провинции (колонии), резко повышая в них бизнес-активность и принося банкам метрополии огромные прибыли. Параллельно шла централизация и унификация систем управления, внедрялись удобные законы. Международная торговля между провинциями и зачастую со свободными государствами держалась на римском праве, которое не только было отлично приспособлено для снижения рисков, но и поддерживалось эффективными нотариальным и судейским институтами Рима. Часто контракты, даже между дальними провинциями, даже без участия римлян, совершались по законам римского права, со ссылкой на Рим как место разрешения споров. Неудивительно, еще и учитывая положение Италии «посередине» Средиземного моря, что города Италии, в частности Остия, становятся торговыми хабами: товары, например, из Испании в Малую Азию, идут через итальянский рынок, продаваясь и покупаясь оптом в портах метрополии.

Существенную роль в создании такого рынка играет и римская армия. Еще со II века до нашей эры армия – это совокупность гарнизонов, расположенных большей частью в колониях и находящихся на государственном содержании. Налоги из колоний частично идут на финансирование гарнизонов, а солдаты в свободное от военных операций время заняты строительством дорог: дорожная сеть бесплатна для провинций и строится со стратегической целью обеспечить быстрый доступ к границам от столицы – Рима. Как следствие, дороги расходятся веером от метрополии по колониям, а вдоль них формируются торговые потоки. Если морские перевозки идут через Италию в силу географического положения, то сухопутные – в силу специфики дорожной сети.

Отдельно стоит выделить технологии. На поверхности это изобретение бетона и римской арки – составляющих для перехода к многоэтажному строительству и созданию инженерных сооружений. Но на практике римские инженеры создавали множество объектов и машин, существенно изменивших и производительность труда, и качество жизни. Их талант активно применялся в провинциях, от Арля в Галлии до Египта и Малой Азии. Римские водопроводы поставляли воду в города, на поля, приводили в действие водяные мельницы, обеспечивали смыв канализационных стоков, питали фонтаны и т. д. Мы не имеем свидетельств стоимости древнего R&D, но можем предположить, что «экспорт технологий» приносил в Рим существенные средства.

Не удивительно, что римская валюта стала «мировой». Уже во времена республики римские деньги (медные ассы, серебряные динарии и сестерции) стали деньгами в полном смысле слова, то есть оторвались от своей себестоимости и стали приниматься как средство платежа. Во времена ранней империи римские деньги использовались вплоть до Индии и Китая, и до III века нашей эры их принимали во всех операциях в колониях по определению. Очень быстро римским бюрократам стало понятно, что на снижении веса денег и ухудшении сплава казна может зарабатывать. Медные деньги уменьшались в размере последовательно со времен республики. Серебряный динарий при Нероне стоил на рынке минимум на 30 % выше себестоимости, и с каждым годом эта диспропорция росла [9]. Не обходилось (спасибо nominae и permutatio ) без выпуска необеспеченных обязательств, особенно центральной властью, сенатом, императорами и крупными политическими деятелями.

Разветвленное государство (император, сенат, правительство, местные правительства), не занимавшее на рынке, а формально жившее на налоговые доходы, выпускало тем не менее столько монеты, сколько требовалось для покрытия дефицита бюджета за счет разницы в цене монеты и металла. Это способствовало монетизации экономики и активизации торговли, но провоцировало постоянное падение эффективности государственных расходов на фоне регулярных преобразований государственных финансов (слияния и разделения различных фондов, изменения системы их наполнения, в основном за счет перераспределения территорий между платящими налоги в фонды императора и в фонды сената). Коррупция и нецелевое использование средств вынуждали власти уменьшать вес и качество монеты всё дальше.

Внутри метрополии шли предсказуемые процессы.

Первым ударом по экономике стало социальное обеспечение. Борцы за права бедных – братья Гракхи отдали свои жизни за то, чтобы лишить плебеев стимула работать. Благодаря, в частности, их усилиям в Риме раз и навсегда было введено социальное обеспечение неимущих – сперва путем субсидирования цены, а потом и путем раздачи зерна бесплатно. Зерно раздавали всем, кто считал себя нуждающимся (доходило до 15–5 % населения), в разное время – разный объем, но редко когда меньше 4–5 кг в день на человека (что было чуть меньше средней зарплаты)[10]. Римская демократия настолько зависела от плебеев, что кандидаты в трибуны, консулы или диктаторы, стремясь получить поддержку, только увеличивали раздачи и добавляли денежные подношения. Социальное напряжение, связанное с возможностью покушения на право не работать и получать свою долю «анноны», было настолько велико, что даже отразилось на легенде о Гае Марции Кориолане (одном из главных антигероев римской древности, «поселенном» легендами в V век до нашей эры). Если более ранние (периода завоеваний) «сказания» делали его виновным в присвоении военной добычи (за что он был изгнан, возглавил армию врага и только матерью был убежден не нападать на Рим), то уже в I веке до нашей эры новый «канонический» текст обвиняет его в том, что он выступал против раздачи зерна плебеям. (Последней, как часто бывает в истории, во времена Гая Марция еще не существовало, насколько мы вообще что-то знаем о тех временах – нам до сих пор непонятно, существовала ли вообще первая римская империя и ее императоры, или Рим изначально был республикой, а остальное – легенды.)

Для подобных раздач требовалось много пшеницы (до 30 % всех закупок в некоторые годы)[11], и государство стало брать налог с сельских хозяйств «натурой». Когда консул Гай Марий провел свои военные реформы, введя постоянную контрактную армию размером не менее 250 000 человек (чем разом включил еще 15 % населения в число государственных служащих, также разом «закрыв» выгодную для развития сельского хозяйства Италии практику награждать ветеранов землей внутри Апеннинского полуострова), натуральный налог оказался как нельзя кстати для снабжения армии [12]. Учитывая требуемые объемы, налог был экспоненциально прогрессивным, так что почти весь «избыточный» урожай в метрополии (свыше примерно одной тонны с гектара) стал уходить в казну.

Результатом явилась остановка в развитии зернового сельского хозяйства, лишенного стимула к увеличению урожайности. Производство пшеницы стало стагнировать, и Рим, вместо изменения политики, стал импортировать ее из колоний. По злой иронии, именно к концу I века до нашей эры Рим, до того использовавший при сборе с провинций налогов систему откупщиков и собиравший пропорциональный налог с дохода, под давлением провинций переходит к прямому сбору налогов, исчисляемых от объема имущества и подушно. Это создает сильнейшую мотивацию к росту производительности в провинциях, ведь маржинальный налог равен нулю! К середине I века Рим выращивает менее 10 % потребляемого зерна на территории Апеннинского полуострова, а около 90 % от потребляемых 60 млн модий в год по признанию Аурелиуса Виктора поставляет Африка, в том числе 20 млн – Египет[13]. Трудное и на 100 лет дестабилизировавшее политическую ситуацию завоевание Сирии было, по сути, вынужденным поиском источника дешевой пшеницы. Когда чуть позже Антоний пытается противостоять Октавиану, он не случайно берет под контроль Египет: без поставок египетской пшеницы Рим обречен на голод и бунт плебеев. Октавиан, который по замыслу Антония не будет рисковать и пойдет на переговоры, тем не менее рискует и выигрывает, но и его стремительный ход ва-банк тоже понятен: у него нет времени. И конечно, Октавиан не может остановиться и допустить в будущем повторения угрозы «пшеничных санкций» – он полностью захватывает Египет и превращает его в провинцию, оставляя Египет «социалистическим» – вся земля в собственности императора, развитие частных банков ограничено, цены регулируются.

Создав общество высоких социальных гарантий, Рим уничтожил не только стимул к росту местного сельского хозяйства (вслед за переходом на импорт пшеницы страдает скотоводство из-за дороговизны кормов). Уничтожен был стимул работать у широких масс населения. Перспективы пойти в армию или жить на раздачу зерна были существенно более привлекательны. До I века нашей эры армия в целом оставалась прибыльным для Рима институтом: завоевания приносили новые территории и материальные трофеи в казну, ветераны тратили заработанное в метрополии. Но когда завоевания закончились, армия, созданная Марием, превратилась в основную статью расходов экономически, а политически – в неодолимую силу, способную заменить императора, который бы покусился на ее размер, права и экономические привилегии. Ветераны, которые стали селиться в обширных провинциях (дешевле жить, земли больше, налоги меньше), только укрепляли дисбаланс между метрополией и колониями.

Третьей «створкой капкана», погубившего Рим, были высшие классы. Рим притягивал богатых спекулянтов, чиновников, родовую аристократию близостью к власти, стилем жизни и концентрацией финансового и торгового бизнеса – их образ жизни требовал роскоши. Изменения достигли даже сената: ко II веку нашей эры большинство сенаторов родом из провинций. К тому же росла армия чиновников центрального аппарата. Постоянно увеличивался импорт: торговля с Индией и Китаем, с одной стороны, и провинциями с другой, в больших масштабах включала импорт массы «необязательных товаров» – от мрамора из Греции до специй и косметики из Индии. Богачи, платившие самостоятельно, и государство, платившее в виде натуральных и денежных раздач городскому люмпену, создавали спрос на всё. Из-за дороговизны транспортировки (местных товаров всё меньше) и высокого платежеспособного спроса Рим становится сверхдорогим для жизни: цена пшеницы в Египте была в девять раз ниже, чем в Риме, в Палестине – в два с половиной раза, в Турции (Малой Азии) – в три раза, в Испании – в два раза [14].

Капитал всё больше уходил в колонии – за более высокой нормой прибыли и просто в места активного роста от стагнирующего «социалистического рая». Вслед за капиталом из Рима постепенно уходил «средний класс», хотя до III века инфляция и в метрополии была невысока, цены на недвижимость в Риме становились слишком велики, и работы не было. С параллельным оттоком плебеев в армию демографическая ситуация метрополии уже в I веке нашей эры была тревожной: стало заметно падение численности населения.

В итоге местное производство в метрополии сокращается, доля импорта растет, структура экономики необратимо смещается в сторону дистрибутивной модели, растет экономическое неравенство на фоне увеличения доли государственных служащих и спекулянтов, с одной стороны, и финансируемых безработных, с другой.

К I веку нашей эры Рим превратился в центр торговли и потребления, без материального производства. Он пока еще производил административное управление, деньги, культуру и искусство, а колонии производили всё остальное. Но уже при Веспасиане в Риме чувствовался дефицит даже образовательных учреждений: преподаватели уезжали в Грецию и Египет – за более дешевой жизнью и, возможно, лучшей компанией. Дошло до того, что Веспасиан вынужден был выписывать в Рим преподавателей из Афин, Родоса и Александрии и начислять им из государственной казны жалование, которое компенсировало издержки на проживание и давало премию, тем самым пытаясь остановить отток студентов и, соответственно, денег: в Риме учились богатые молодые люди, их траты и налоги были важны для казны.

Снижение населения Рима и падение количества рабов привели к сокращению трудовых ресурсов, шедшему параллельно с ростом продолжительности жизни, связанным с сокращением числа войн, улучшением качества жизни и питания, но и банально – с развитием медицины. Одновременный отток капитала и невозможность привлечь иммигрантов как из-за невыгодных экономических условий (всё дорого и налоги высоки), так и из-за рестриктивных законов о гражданстве (в 212 году Каракалла дает римское гражданство всем свободным жителям империи, но мера эта запоздала лет на двести), привели к банальной нехватке рабочих рук для поддержания не только хоть какого-то производства, кроме относительно небольшого объема овцеводства и скотоводства, которое сохранялось в метрополии, но и социальной инфраструктуры Рима. Рим продолжал «производить смыслы», но ситуация стала существенно снижать качество обыденной жизни и увеличивала ее стоимость. В конечном счете, если в I веке население Рима составляло 1,5 млн человек, а римских граждан было более пяти миллионов (тогда гражданами были только свободные жители метрополии – Апеннинского полуострова), то к V веку в Риме осталось до 400 тысяч жителей, а на полуострове, по некоторым данным, до двух миллионов человек [15][16][17][18]. Как мы видим, дело тут не в готах и не в чуме.

Население северных колоний росло за счет миграции из варварских территорий, высокой рождаемости и под конец – движения на юго-запад народов, уходивших под натиском гуннов. Империя становилась всё более пустынной в середине и населенной по краям. Регионы и региональные правительства процветали, их бюджеты сводились с таким профицитом, что серьезной проблемой становилось размещение резервов. В это же время метрополия продолжала жить на налоги с провинций и эмиссию, а ее жители – в кредит, потребляя всё импортное.

Изменения привели к появлению проблем уже в I веке. О них пишут Тацит, Катон, Сенека, Цицерон. Рим стал полностью зависим от использования провинциями его нематериальных услуг, в которых провинции-колонии всё менее нуждались. К III веку укрепление колоний и их прямых связей между собой уже существенно снижает роль Рима как торгового хаба и финансового центра. «Неожиданно» обнаруживается, что римские деньги стоят сильно дороже себестоимости – от них стали отказываться сперва изредка и местами, а потом – в большем и большем объеме. Снижение оборота римских монет и nominae существенно ослабило и без того уже слабую экономику Рима.

Инфляция, не превышавшая 3 % годовых столетиями, резко идет вверх в конце II века (и антонинова чума имеет к этому лишь косвенное отношение)[19]. По некоторым данным, цены в метрополии вырастают в пять раз за какие-то 10–15 лет[20]. Динарий девальвируется в разы по всей империи, колонии переходят на другие валюты в прямых расчетах.

Императоры пытаются ответить на вызовы – в знакомой нам убийственной манере – дальше от рыночной экономики, в пользу экономики перераспределения. Диоклетиан проводит реформу, удваивая бюрократический аппарат для улучшения контроля, устанавливая ограничения на цены, повышая натуральные налоги. Кроме дополнительного роста числа чиновников в центре, приводившего к усугублению дефицита счета торговых операций метрополии, значимым последствием реформ Диоклетиана было массовое банкротство банков, которые, в силу резко возросшего различия между номинальными и реальными ставками, не смогли ни кредитовать по реальным ставкам (из-за ценовых ограничений и роста налогов маржи основных бизнесов упали), ни адаптировать свои издержки. В то же время пограничные области империи стали впервые сокращать сельское хозяйство (новые натуральные налоги, вместе со стоимостью транспортировки, были слишком велики для сохранения экспортного бизнеса), и жители стали перебираться в города, образуя «мини-метрополии». Это немедленно привело к росту цен на продовольствие в Риме. В итоге экономика всей империи начала сокращаться на фоне роста инфляции.

Дальнейшее управление империей можно назвать «хаотическим». То, что было последним «экспортным товаром» – стабильные и единые законы и гарантии бизнесу, сменяется чехардой разворотов на 180 градусов: каждый новый император, зачастую назначаемый армией, которая по сути своей является экономическим паразитом, но представляет из себя крупнейшую политическую силу, отменяет законы предыдущего. В 330 году метрополия фактически признается безнадежной – столица переносится в Константинополь. Но целостность империи и это спасти не может: Pax Romana уже стал слишком многополярным, чтобы империя могла сохраняться. Призрак империи просуществует еще 130 лет, и учебники отметят дату смерти – 476 год. Но судьба империи была решена на 600 лет раньше – с появлением раздач зерна и реформами Мария.

Рим начала первого тысячелетия был, с непременными оговорками, в экономическом и политическом смысле для мира примерно тем же, чем США сегодня, и в некотором смысле – тем же, что Москва для сегодняшней России. Классическая (школьная) история оставляет у учеников ощущение, что великая и прогрессивная (для своего времени) Римская империя пала в конце IV века под ударами орд варваров, в результате чего в Европе наступили «темные века». Это ощущение как нельзя лучше сочетается с современной парадигмой Pax Americana – о необходимости защиты американских ценностей от варваров (в том числе – с помощью оружия, в том числе – по всему миру).

«Марксистско/антиамериканская» школьная история учит, что рабовладельческая империя зла так развратила себя богатством и роскошью и так жестоко эксплуатировала всё большее количество рабов, что, изнеженная и морально сгнившая, она не смогла сопротивляться свободолюбивым и прогрессивным германцам, которые, сами того не зная, несли на своих щитах здоровье социальное и политическое. Эта позиция отлично объясняет, почему нынешние империи, погрязшие в роскоши и разврате, должны рухнуть и дать дорогу «истинным ценностям» и «здоровым» обществам, которые сохраняются на периферии развитого мира.

Однако ни в «классической», ни в «марксистской» версиях нет банальной экономической правды. Римская империя не была жестокой (по меркам того времени), практически не была рабовладельческой (по сравнению с другими цивилизациями древнего мира и даже США XVIII–XIX веков), умирала она долго (почти 600 лет), и умерла от хронической болезни без помощи «орд» германцев, которые не вызвали смерть, а лишь с некоторым удивлением ее констатировали (известно, что они даже пытались поначалу чеканить римские монеты, не понимая, что Рима больше нет). Диагноз – вызванный классическим «ресурсным проклятием» патологический торговый дисбаланс с присоединившимся избыточным регулированием, налогообложением (повлекшим вымывание среднего класса) и инфляцией на фоне внутреннего падения производства. Мелкие на первый взгляд, тактически выгодные, но стратегически провальные ходы, делавшиеся великими политиками республики, а потом – империи (братьями Гракхами, Марием, Августом, Тиберием, Нероном, Диоклетианом, Константином), построили ресурсозависимое общество с дистрибутивной экономикой – великое, но обреченное на саморазрушение государство, гибель которого, конечно, была трагическим событием в глазах историков, но, очевидно, облегчением для его граждан.

 

«Гуманное рабство»

 

Рабы, как уже сказано, не были значительным ресурсом в римской экономике, пока оставались рабами. Рабство в Риме кардинально отличалось от греческого и еще разительнее – от американского: оно считалось формой юридического, а не социального состояния человека; соответственно, рабы не формировали особую категорию граждан (низшую касту). Обучение рабов грамоте, ремеслу и бизнесу было тотальным явлением (в США обучение рабов грамоте еще в XIX веке каралось как преступление). Рабство носило открытый характер: рабы массово получали свободу в рамках официальных процедур типа «манумиссии»; по разным исследованиям шансы раба получить свободу до 30 лет составляли от 8 до 50 %, после 30 лет – от 50 до 89 % (цифры зависят от того, исследовался город или сельская местность, а также от видов работ). В США получали свободу лишь 0,04 % рабов в год (шанс на освобождение около 1 %, и это с учетом массовых освобождений некоторыми рабовладельцами)[21][22][23]; соглашение между рабом и хозяином об условиях освобождения (как правило, речь шла о качестве работы и сроках или о цене выкупа, которую раб имел право заработать), как и личное имущество и сбережения раба, были в порядке вещей и защищались законодательно. Вольноотпущенники были полноценными гражданами Рима, брак вольноотпущенника и свободного изначально римлянина был частым явлением.

В некотором – извращенном для нас, но, как свидетельствуют отдельные источники, понятном для современников – смысле рабство было для неграждан путем к получению римского гражданства (не менее ценного, чем сегодня – американское), а для граждан – способом вырваться из нищеты, получить образование и начальный капитал. Продажи себя в рабство как негражданами, так и гражданами Рима, происходили постоянно и носили массовый характер. Подобные «схемы», равно как и резкий рост стоимости рабов в периоды без масштабных завоеваний, не раз приводили к законодательным инициативам, направленным на ограничение возможности их освобождения; самыми яркими примерами были законы 2 года до нашей эры и 4 года нашей эры. Однако против экономики пойти сложно – объемы отпуска на волю не уменьшались, а количество рабов сокращалось. В итоге именно вольноотпущенники и их дети были экономически значимой социальной стратой, но не рабы. Интересно, что даже самый известный литературный герой, «живший» в I веке нашей эры (Тримальхион из «Сатирикона»), был вольноотпущенником.

Наемный труд, напротив, был широко распространен в Риме как минимум со времен поздней республики. Рабы никогда не составляли более 20 % населения Римской империи (при этом в самом городе Риме их было до 40 % – это дает представление о том, сколько рабов реально занималось производством, в том числе сельскохозяйственным, и сколько – сферой услуг)[24]. Во времена ранней республики их было еще значительно меньше; в середине I века до нашей эры их стало опять в разы меньше – после утверждения бесплатных раздач зерна множество рабов было формально отпущено на свободу, чтобы они могли «квалифицироваться» для получения «анноны»; их стало еще существенно меньше во времена поздней империи (не позднее чем во времена Клавдия и Домициана), когда себестоимость раба бесповоротно стала выше, чем наемного работника. Причиной этого было окончание периода завоеваний и, соответственно, отсутствие поставок новых рабов наряду с, как сказано выше, «временностью» рабства и редким рождением в неволе.

Как это ни странно звучит, Рим был менее рабовладельческим государством, чем Оттоманская империя, Европа, Русь X–XII веков и даже США до Гражданской войны. Рим (в отличие от Египта Птолемеев) также был совсем не социалистическим государством – с частной собственностью на землю, низким уровнем регулирования экономики и развитым финансовым сектором. Точнее всего было бы (со всеми соответствующими оговорками) назвать Рим «пострабовладельческим» обществом со всеми элементами первобытного капитализма, кроме, возможно, системы технологического разделения труда в промышленности. Преобразование Рима в финансовый и торговый центр мира, ставшее причиной его гибели, должно послужить уроком всем, кто думает, что инновации и технологии как-то отличаются от нефти в части экономической эффективности: дисбаланс никогда не кончается хорошо, на чем бы он ни был основан.

 

Глава 5. Конец рынка

 

О том, что случается со страной, успешно производящей на экспорт огромный объем товара с низкой добавленной стоимостью, но не задумывающейся о диверсификации 

 

В XIV–XIII веках до нашей эры Египет превратил периодически повторяющуюся многолетнюю засуху в ресурс и источник своего господства в регионе – и на несколько сотен лет превратился в центр мирового рабовладения. Спустя 1000 лет Древний Рим превращает в ресурс свои технологии управления регионом и переживает все этапы «ресурсного проклятия». А еще через тысячелетие на месте, которое Геродот в свое время отводил диким кочевым племенам скифов и сарматов, вырастает новое государство. Оно станет главным поставщиком рабов и за триста лет пройдет классический ресурсный цикл – от взлета до гибели.

 

Живой биржевой товар

 

Россия как будто силами провидения обречена демонстрировать миру последствия «ресурсных благословений и проклятий» – будь то конец XI, XIX или XX века, зерно, нефть или что-то другое. Но всё же первое столкновение с «ресурсным проклятием» на территории, много позже ставшей Россией, произошло в IX веке нашей эры.

К VIII веку племена славян, проживавшие на территории, унаследованной от антов и скифов, были классическими земледельцами с натуральным хозяйством – как и большинство народностей Европы. Но в VIII–X веках в жизни предков современных русских происходит драматический экономический переворот. На четыре века появляется государство, напоминающее своей экономической моделью современную Россию. Жизненный цикл его заканчивается трагедией – северная часть теряет самостоятельность, южная – перестает существовать.

«Проклятие», сперва возвысившее, а затем убившее новое государство, оказалось плодом географического положения. Чуди, вятичам, кривичам и их соседям «повезло» поселиться вокруг оживленного торгового пути, протекающего (в буквальном смысле) от Балтийского моря до Каспийского – на восток и Черного – на юг. Если верить летописям, в IX веке междоусобицы и стремление мелких племен получить больший контроль над торговым путем приводят к приглашению «вежливых вооруженных людей» с Балтии – для восстановления мира и порядка. «Вооруженные люди», звавшиеся «Русь», устанавливают порядок на севере территории и переходят к вертикальной интеграции торговли вдоль этого пути, то есть к захвату и подчинению племен, живущих в окрестностях.

Полулегендарный Рюрик утверждает свою единоличную власть в Новгороде в 863 году. К 882 году сплоченная группа варягов из северной столицы получает уже полный контроль над торговым потоком в результате захвата Киева. Главной целью теперь становится контроль над местным производством. В те времена славяне Приднепровья торговали в основном мехами и понемногу продуктами питания и земледелия, типа пеньки. Забегая вперед, после XIII века меха опять станут на некоторое время основным предметом внешней торговли на Руси. Захватчики не могут принести с собой ни новых технологий, ни предпринимательских правил – у них самих традиции грабителей и стихийных торговцев. Единственный их вклад в «бизнес» – это драккар – прототип мирной русской ладьи, но тогда – боевой корабль, ставший торговым (такая «конверсия вооружений»).

«Естественные ограничения пропускной способности» торгового пути (сезон навигации) и высокая себестоимость транзита (возят товар на ладьях, они требуют парусов, обслуживания, ремонта, леса на постройку, против течения их гнать вообще невозможно), в сочетании с примитивным и низкомаржинальным (если не считать торговли мехом) собственным производством, заставляют искать новые возможности. Приход варягов и появление сильной «вертикали власти», с центрами, которые получили возможность силой воздействовать «на регионы» – периферийные славянские племена, – создает возможность для экспорта нового товара – рабов. Легко воспроизводимый в то время ресурс, добываемый на бескрайних просторах Руси, был в огромном дефиците на южных рынках – Прикаспии и в Византии. Рабов можно добывать в набегах, что «варяги» делали всё время, можно забирать, присоединяя новые общины, что тоже делали всё время, можно брать в виде дани со своих же граждан «неваряжского» происхождения, наконец, можно перекупать у викингов, жителей Карпат и других государств, у которых нет таких удобных путей доставки.

Рабы – уникальный товар двойного назначения. Русь является активным транзитным центром: с севера идут меха, шкуры, пенька, полотно. Киев добавляет к товарам зерно. По Днепру приходит лес, сплавом или уже переработанный… в ладьи – славянские племена строят много кораблей, больше, чем нужно для торговли. Купцы повезут на них товар в Византию, в Колхиду. Кораблям нужны гребцы и грузчики – очень много гребцов и грузчиков. На время рабы, предназначенные на продажу, становятся ими. Корабли уходят в Черное море, доходят до Византии. Товары продадут, но корабли обратно не пойдут – против течения по Днепру плыть неудобно, да и греки корабли скупают «на доску» по цене, во много раз превышающей стоимость кораблей в Киеве. Купцы «с импортом» вернутся по суше, а рабов продадут на месте. В следующий сезон нужно будет не меньше новых рабов посадить на новые корабли, чтобы доставить товар.

Горизонт экономического мышления у продавцов короток, они не склонны возиться с рабами и поставляют «сырье»: кроме молодых мужчин – гребцов, продаются в основном подростки и девушки. В Средней Азии и Византии детей-рабов учат и продают по ценам, не сопоставимым с «закупочными» – как воинов-наемников, мастеров, в гаремы. Самый быстрый «процесс переработки» – производство евнухов. Этим занимаются даже в Крыму и на Балканах, цена при этом повышается в четыре раза. Киевская Русь в то же время закупает рабов-специалистов, даже евнухов сама не производит.

Сложно переоценить значение нового рынка для Европы, Византии и Персии. Словарь рабовладельческого мира становится «славянским». С тех времен, с X века, одновременно с походами Оттона, пошли английский slave и немецкий sklaven – от общего названия племен «славяне». Какие рабы в основном поставлялись на рынок, косвенно говорит тот факт, что слова child , чадо и челядь (в Киевской Руси – рабы, а также налог, взимаемый «живым товаром») – однокоренные (скорее всего, child происходит от готтского kiltham , общего арийского корня kil для слова «ребенок»; соответственно, «чадо» происходит от него же, а «челядь» – производное). Раб и ребенок – слова родственные. «Отрок» («от рокъ», от ректи (говорить), не имеющий голоса) – это тот же «ятрак», раб-воин, воспитанный в войске с детства (отрок, проданный в рабство).

В IX–X веках Киевская Русь расцветает. Сохранились источники, описывающие масштабы экспорта: в Киеве девушка-рабыня стоит пять гривен-кун; в Константинополе – 300 гривен-кун; в Багдаде – 750 (в пересчете с дирхемов)[25], [26]. Подтвержден вывоз как минимум десятков тысяч рабов в год, а возможно, цифры были и больше[27]. Хотя торговля мехами еще имеет большое значение, в тех ценах «рынок рабов» – это эквивалент продаж многих миллионов шкурок куницы. Для сравнения – в СССР в конце XX века в год добывалось и производилось всего около 90 тыс. шкурок куницы, а объем всех поставок по Волго-Днепровскому пути в X веке оценивается некоторыми историками максимум в 500 000 шкурок в год [28],[29],[30]. Соответственно, большая часть потребляемых Русью товаров – импорт. В раскопках того времени можно найти товары иностранного производства практически всех типов. Образуется «избыточная ликвидность». В IX веке появляется «потребительское кредитование» – ростовщики начинают ссужать деньги уже не только боярам и купцам (те, в связи с эффективностью экспорта, в деньгах нуждаются всё меньше), но и смердам. Потребкредиты активно рекламируются, а между тем за просрочку должник нередко попадает в рабство. Процентные ставки растут, князья периодически вынуждены их ограничивать, летописи неоднократно упоминают о проблемах рынка, а производство падает – есть отрывочные сведения о том, что к концу X века Киевская Русь ввозит некоторые продукты питания.

Вдоль всего Днепра стоят деревни, в которых «смерды» заняты обеспечением торговли – рубят лес, строят корабли, шьют паруса, пакуют провиант. Десятки тысяч земледельцев в период пашни становятся матросами – надо поставлять товар и корабли вниз по Днепру (и Волге) – до точек, где их места займут рабы. Захват рабов требует военных операций, и множество земледельцев пополняет боевые отряды. Аграрный бизнес и развитие ремесел, соответственно, тормозятся – слишком многие заняты торговлей, да и кто станет вкладывать в сельское хозяйство, металлообработку или «товары народного потребления», когда можно вложить в экспорт. К тому же от вывоза рабов коренное население сокращается. Святослав не идет на половцев, не собрав и 8 тысяч войска, «бо обезлюдело». Обезлюдело не только в силу «челядного налога» и бесконечных походов. Коренное население перебирается на северо-восток – на Оку и Волгу. Там, конечно, не черноземная зона, зато подальше от перспективы стать рабом самому или потерять детей. В X–XI веках князья даже вводят специальный налог/сбор – на выкуп взятых в рабство. Некотор