Незабываемые дни и ночи во 2-й комендатуре

 

Прилетело нас одновременно примерно человек восемьсот. В Моздоке тогда сразу приземлились бортов двадцать. Разгрузились, переночевали в эшелоне в районе элеватора. Утром погрузились на машины и колонной пошли на Грозный. Идём и видим: в стороне на железнодорожном полотне стоит состав со ржавой выгоревшей боевой техникой. И тут же видим другой состав, который идёт в противоположную сторону. На платформах зелёная, в масле, новенькая техника. А потом мы увидели холодильники — вагоны рефрижераторные. Именно в этот момент нас всех по-настоящему проняло…

Смотрим по сторонам дальше — на всех господствующих высотах ЗУ-23 (23-мм спаренная зенитная установка. — Ред.) стоят. Над нашей колонной вертолёты носятся. Колонна состояла вперемешку из грузовых машин, бэтээров, бээмпэ. Полное ощущение, что и здесь уже фронтовое обстановка.

В колонне порядок чувствовался. Впереди нас шла инженерная разведка. А вот в Моздоке, куда мы прилетели, с порядком было не очень. Логинов ходил по аэродрому и пытался понять, куда ему с бумажками надо идти и куда нам вообще деваться. По ощущениям Моздок походил на гуляй-поле. Все разношёрстные, техника разномастная. Видели даже «Альфу», они там какую-то важную особу охраняли.

До Грозного мы шли часов пять-шесть. Где-то остановились. Команда: «Разгружаться!». Начинаем разгружаться. Нам говорят: «Здесь находится 2-я комендатура Старо-Сунженского района. Размещаетесь. Это ваша база».

Огляделись — вокруг одни развалины. Разрушенные жилые дома, руины деревообрабатывающего завода. Напротив нас — тоже разваленное здание автошколы. В округе я не увидел практически ни одного целого здания. Более или менее сохранились малоэтажные постройки. А вот всё, что выше второго этажа, было просто снесено.

Для комендатуры нашли более или менее целое место. До войны здесь было автопредприятие. Вокруг — бетонный забор. Комендант на тот момент уже был назначен. У него в подчинении был взвод Внутренних войск, который охранял периметр. И всё… Никакой силовой поддержки у комендатуры не было. Для такой поддержки как раз и дали ему нас, петербургский СОБР. Пятнадцать человек.

Коменданта помню смутно, вроде он был из военных. А вот его заместителя по тылу, старшину-сверхсрочника, я почему-то запомнил хорошо. Может, потому, что у него были белые соломенные волосы. Когда нас стали обстреливать, он так напился, что наблевал себе в сапоги. Потом надел их и ходил, хлюпал. Совершенно дикое было зрелище…

В комендатуре был очень классный парень — взрывотехник. Наш собровский взрывотехник Гена с ним очень подружился. Вдвоём они вокруг нашего расположения ходили ставить растяжки. И также снимали растяжки, которые «духи» против нас ставили.

К комендатуре подходы были открытые. Именно на них мы и ставили растяжки. Надо сказать, что боевики быстро приноровились к этой нашей тактике. Вдруг Гена во время очередного обхода видит, что его растяжку сняли, а вместо неё поставили другую, скрытую растяжку. То есть когда мы будем выходить по проходу, то на чужой растяжке и подорвёмся. Видно было, что «духи» прикидывали: откуда ты можешь выходить? Скорее всего — вон из того подвала. На тебе на подвал вот такую растяжку! Бывает, видишь одну открытую растяжку. А «духи» рядом ещё две или три скрытые поставили! Вот такая была у нас мино-растяжечная мини-война.

Но Гена у нас очень грамотно работал. Из наших никто ни разу не подорвался. Один раз, правда, проволоку зацепили. Но успели отбежать, никого не задело. Так бывает, если на растяжке стоит граната. У неё замедлитель на четыре секунды. После характерного щелчка, если ты его услышал, четырёх секунд вполне достаточно, чтобы отбежать и упасть на землю ногами к взрыву. В крайнем случае ноги осколками посечёт, это не смертельно.

А вот противопехотные мины срабатывают сразу, там другой принцип действия — нет замедления. В основном растяжки срывали собаки.

Задача нам была поставлена такая: в зоне своей ответственности выявлять боевиков, а потом их задерживать или же при попытке сопротивления уничтожать. Зоной ответственности у нас был целый городской микрорайон. Жителей там оставалось много. В основном это были пожилые люди. Молодёжь почти вся оказалась у бандитов.

После страшного Первого штурма начались позиционные бои. Подземные коммуникации не давали возможности выдавливать боевиков последовательно. Получилось, что наши занимали одну часть города, другая оставалась у боевиков. То есть бои шли в шахматном порядке. Мы как раз и попали на эти так называемые «шахматки». Занимаем какую-то часть застройки городской, а вокруг и боевики, и наши. Чересполосица: клеточка белая, клеточка чёрная, клеточка белая, клеточка чёрная… Действовать в таких условиях было очень тяжело. Не было понимания, где тыл, а где фронт, где свои, а где чужие…

Хорошо было то, что руководство переставало выстраивать войска в цепь и заставлять передвигаться колоннами. Была дана команда оставаться на месте, чтобы закрепиться и наладить взаимодействие с соседями. Мы в Грозном стояли на Старой Сунже. У нас была своя зона ответственности, из которой боевики якобы уже были выдавлены. Каждый вечер происходили жесточайшие перестрелки. По ночам мы находились только внутри закрытого периметра, а днём выезжали по оперативной информации. Мы должны были находить и зачищать тех боевиков, которые находились в тылу у наших на той территории, за которую мы отвечали. Боевиков мы арестовывали и передавали на фильтр. Тех, кто не сдавался, уничтожали.

Зачистки проходили так: приходим по оперативной информации в конкретный дом. «Ты и ты — пойдём с нами!». Кто-то шёл, кто-то пытался сопротивляться. Но к тому времени боевики уже почти не оказывали ожесточённого сопротивления. Им проще было спрятать автомат и прикинуться, что они обычные граждане. И одеты они были в основном по гражданке. Днём — это мирный гражданин. Пришла ночь, он автомат достал, отстрелялся и опять спрятал.

Чёткой линии фронта не было. Непонятно было, где опасно, а где не опасно. А нам ведь постоянно приходилось перемещаться! Иногда нас пытался обстреливать непонятно кто. Мы в ответ начинали стрелять. Часто натыкались на явные группы боевиков. В таком случае понятно, что их надо додавливать и уничтожать. Уничтожили, посмотрели — да, боевики.

Бывали и курьёзные случаи. Помню, как-то заблокировали мы один частный дом. Внутри — боевик. Выходить он отказался, мы стали его выкуривать. Видим — рядом дед в огороде с тяпкой работает. Мы ему: «Дедушка, вы отойдите подальше на всякий случай». А он: «Сынки, вы мне не мешайте! Не видите — я работаю.!». И продолжает тяпать свой огород. Во дворе у него ещё и ребёнок бегает. Мы деду: «Хоть внука уберите!». Старик на нас — ноль внимания. Мы кричим боевику: «Смотри, у тебя сосед с ребёнком рядом. Хотя бы их пожалей». Тот орёт в ответ: «Буду отстреливаться до последнего!». Тогда мы ему гранату в окно кинули.

Стрельба вокруг велась постоянно. Пиу, пиу — всё время что-то мимо пролетает. Однажды ехали на броне. И вдруг по броне что-то ударило, прямо под ногами заклацало! Мы мигом метнулись на другую сторону брони и открыли огонь по зданию, из которого, как нам показалось, по нам стреляли. Бэтээр развернулся, мы рассыпались. По зданию несколько бэтээров из пулемётов крупнокалиберных хорошо дали, мы из автоматов постреляли. Но так и не увидели, в кого мы стреляли, и кто стрелял по нам. Боевики это были или свои — остаётся тайной. А когда нам показалось, что уже всё закончилось, по нам оттуда опять к-аа-к дали! Вокруг всё свистит, пули летают, рядом в землю втыкаются. Бэтээр несколько раз туда ещё отработал. Но мы в это здание сунуться не решились. Под прикрытием брони оттянулись метров на сто и уехали.

В другой раз мы за гуманитарной помощью ехали не на броне, на «уазике». И заблудились… Плутали, плутали и случайно выскочили на площадь Минутка. Там как раз шёл бой. С одной стороны площади — боевики, видим вспышки выстрелов на зданиях. А у своих мы видим спины. Кто-то из них обернулся и кричит: «Давайте отсюда!..». Тут пули попали в «уазик». Мы выскочили, рассыпались.

На полномасштабный бой мы не рассчитывали, поэтому у каждого было всего по восемь магазинов. Мы их отстреляли и дальше уже только наблюдали. Ждём, когда десантники боевиков подавят. Под прикрытием бээмпэ они стали продвигаться вперёд, поддавливая боевиков. Бой переместился немного дальше. Мы стали смотреть, что с нашим «уазиком». Он оказался на ходу. Подобрались поближе к десантникам и спросили, как проехать в то место, куда нам было надо. Нам, не прекращая стрелять, очень некультурно ответили. Делать нечего — мы развернулись и поехали сами искать, где же нас ждала гуманитарка.

Потерь в эту командировку у нас не было. Во многом это благодаря Логинову. К нему постоянно приходили и говорили: «Пошлите людей туда, пошлите людей сюда». А он к этим поручениям всегда очень взвешенно подходил — всё фильтровал и прокачивал. Нам говорил перед выходом на задачу: «Ребята, когда поедете, смотрите — возможно, будет то-то и то-то. Вот туда не лезьте ни при каких обстоятельствах. А если кто-то вам скажет, то пусть сам туда и идёт. А вот здесь, если надо будет, смотрите сами».

 

«Дружественный» огонь

 

Была у нас очень характерная для того времени история с танкистами. Обстрелы и перестрелки вокруг были практически каждую ночь. Я почему-то думаю, что стреляли в основном наши федеральные части. Ведь у них не было ни единой связи, ни единого управления. Взвод Внутренних войск, который у нас охранял периметр, тоже постоянно куда-то стрелял. Но мы в этом участия не принимали — бессмысленное это было дело. Но из-за этой беспорядочной стрельбы ночью ходить по городу было просто смерти подобно.

Но выходить наружу по ночам нам всё-таки приходилось. Туалет у нас почему-то был устроен за пределами охраняемого периметра. Туалет тоже был интересный. Он представлял собой огромный котлован, на котором были поставлены две бетонные плиты (вроде как стены) и на них ещё одна сверху — крыша. От забора до туалета надо было пробежать по открытому месту метров пятнадцать. Добежал, сидишь там, а снаружи пули — пиу-пиу. Между плитами — щели, иногда что-то и внутрь залетало. Поэтому у нас тогда даже была поговорка: пошёл по-маленькому, заодно и по-большому получилось. Ходить к туалету было очень страшно!

В один из вечеров всё начиналось как обычно. С наступившей темнотой началась перестрелка. Но потом она вдруг стала усиливаться! Автоматно-пулемётная стрельба вокруг комендатуры в ту ночь была просто шквальной. И тут вдобавок начинается танковый обстрел! Сначала было слышно, как выстрелил танк. Недалеко от нас стояла танковая часть. Мы их видели, когда ездили к блоку питерского ГУФСИНа. Они стояли чуть дальше от нас по Старо-Сунженскому шоссе, там у них был фильтр. А если дальше переехать через Сунжу, то за рекой был наш питерский ОМОН. Он держал за Сунжей несколько блок-постов.

Комбатом у них тогда был Лагодич. По прямой от нашей базы до Лагодича было километра два-три. Когда мы накануне к омоновцам ездили, то по дороге как раз и видели танкистов. Я так понял, что эти самые танкисты в ту ночь и открыли огонь. Засекли какие-то огневые точки и решили их подавить. Наверное, решили, что их кто-то обстреливает.

Выстрел, взрыв!.. Земля задрожала. Затем ещё один взрыв! А потом начинает доноситься очень мерзкий свист… Это солирует уже сам снаряд. До нас начинает доходить, что танкисты стреляют примерно в нашу сторону.

С каждым взрывом снаряды ложатся всё ближе и ближе, земля всё сильнее и сильнее ходит под ногами. Ощущение жуткое… Кажется, что следующий прилетит уже точно прямо в тебя.

В кубрике у нас кроме кроватей и печки стояли ящики с боеприпасами. Если будет даже не прямое, а просто попадание рядом, то всё это может сдетонировать. Шансов выжить тогда вообще никаких. Выйти за периметр невозможно, ведь вокруг базы — зона сплошного поражения, стрельба идёт непрерывно. Стрельба эта вроде неприцельная, но всё равно погибнуть от случайной пули — шанс высокий.

Логинов пытался по рации до танкистов докричаться, чтобы прекратили эту безумную стрельбу. Но бесполезно — там такой мат в ответ пошёл! Тут прибежал в кубрик наш комендант, пьяный в хлам. Тыкает во всех вокруг автоматом: «Витя, давай что-то делать! Витя, надо что-то решать! Витя!..». Логинов говорит: «Броню, шлемы на себя! Лишнего ничего не брать. Грузимся в «урал». Будем прорываться!».

И когда мы стали грузиться и почти уже были готовы выехать за периметр, вдруг наступила тишина. Мы посидели-посидели в «урале»… Спрашиваем: «Ну что, командир?..». Он: «Пока к машине». Выпрыгнули. Команда: броню не снимать, шлемы не снимать. Потом мы ещё час или два так и сидели около «урала» в броне и в шлемах.

Только где-то под утро напряжение немного спало. Решили: давай поедем к этим танкистам и скажем им всё, что мы о них думаем! Но доехали наши только до Лагодича. Он им рассказывает: «Танкисты-то ночью такой жестокий бой вели! «Духов» накрошили — не сосчитать!». Наши: «Сейчас расскажем, кого они там накрошили…».

 

Особое задание

 

Задачи у нас в основном были понятные. Но иногда случались и необычные задания. Я не помню, когда появился на территории комендатуры, сколько пробыл и когда и куда уехал один армейский полковник. То, что он, может быть, полковник, следовало только из его возраста и очень интеллигентной внешности. Он носил небольшую восточную бородку. Одет был в аккуратный камуфляж без знаков различия. Но никаких знаков различия тогда никто особо не носил, разве что офицеры в штабе.

Полковник поселился в смежном с нами помещении. Практически никуда не выходил и целый день сидел там, слушая эфир. Лишь иногда по ночам он выезжал на встречу с агентурой. Какую информацию он собирал и кому её передавал, можно было только догадываться. Почему-то в тот вечер у него не оказалось транспорта, и он обратился за помощью к нам. Логинов поручил Вадиму С. его отвезти, а меня назначил сопровождающим. Задача поставлена простая — отвезти полковника в адрес, который он покажет, подождать его минут десять-пятнадцать и потом привезти обратно.

Поездка была не из приятных. Риск нарваться на боевиков был не очень велик, а вот попасть под своих, которые после наступления темноты стреляли во всё, что движется, можно было запросто. Полковник знал маршрут очень хорошо, доехали быстро и без приключений. Через пятнадцать минут он, как и обещал, вышел. Мы двинулись обратно той же дорогой. Только отъехали, как вдруг Вадим резко остановился — что-то увидел в свете фар. Очень осторожно вышли из машины. Видим — через дорогу, по которой мы совсем недавно проезжали, натянута проволока, которая уходит в кусты на обочине. Как Вадик её заметил? Интуиция? Везение? Но проволоку проверять не стали. Объехали и вернулись на базу. Полковник нас поблагодарил. Больше работать нам с ним не приходилось.

 

Засада на снайпера

 

Наша комендатура находилась рядом с небольшой разрушенной мебельной фабрикой. Оставшиеся там (неплохие, кстати!) мебельные гарнитуры мы использовали как дрова. В феврале в Грозном сыро и по ночам очень холодно, хотя днём на солнце (внутри периметра, естественно) можно было даже ходить с голым торсом. Напротив, через дорогу, немного наискосок, стояло здание автошколы. Было вроде и полуразрушенное, но из-за своих трёх этажей являлось в этом районе господствующей высотой. (Вообще прилагательное «разрушенный» можно и не добавлять, так как в 1995 году в Грозном вряд ли оставалось хоть одно целое здание.) Ещё одной такой господствующей высотой был стоящий чуть дальше элеватор. Солдаты-срочники из Внутренних войск, которые охраняли комендатуру, засекли стрелка, который из окон автошколы с наступлением темноты обстреливал нашу базу.

На стрелка решили сделать засаду. Придумали вот что: днём громко изобразили зачистку автошколы, в ходе которой шесть человек скрытно остались в здании. Три пары — это как раз по паре на этаж. На всякий случай на выходе из подвала Гена поставил растяжку. Распределились по этажам. Я был на этаже с Сергеем Ч., или Палычем, как мы его чаще звали. Сергей расположился у стенки рядом с входом на этаж и приготовил гранату, а я занял позицию так, чтобы держать под прицелом вход. Пока было относительно светло, я хорошо видел проём и, с учётом короткой дистанции, был уверен, что не промахнусь. Но постепенно стемнело, и силуэт Палыча стал сливаться со входом. Я непроизвольно стал брать правее, чтобы, не дай Бог, его не зацепить. При очередной осветительной ракете я увидел, что целюсь на метр правее входа! Стал знаками объяснять Палычу, чтобы он пересел левее. Тот поворчал, что уже примерился к броску гранаты, но всё-таки сместился.

В пустом здании, где весь пол усыпан стеклами и штукатуркой, любое движение слышно на несколько десятков метров. Пройти бесшумно практически невозможно. Мы стрелка должны были обязательно услышать. Но и он мог услышать нас. Поэтому сидеть надо было просто без единого движения. Плюс к этому двигаться в здании было опасно ещё и потому, что про засаду вряд ли знали бойцы на других ПВД (пункт временной дислокации. — Ред.), откуда автошкола просматривалась. Нас запросто могли принять за того самого снайпера и ударить по нам.

Ночь выдалась на редкость тихая. Только изредка раздавались выстрелы да взлетали осветительные ракеты. Периодически нам слышались шаги. Мы напрягались до очередной вспышки ракеты и расслаблялись, когда видели, что никого нет.

Неожиданно мы отчётливо услышали шаги! Судя по звуку, шаги приблизились вплотную. Мы напряглись… И тут из темноты негромкий голос Сергея Д.: «Не стреляйте. Свои». Оказывается, он пришёл потому, что мы не выходим на связь. Проверили радиостанции. Оказывается, одна села, а вторую мы сами отключили в целях экономии питания.

У третьей пары тоже одна радиостанция села. Зато у них оказалась с собой банка тушёнки! Мы приняли мужественное решение всем собраться на втором этаже (с первого нет обзора, а мимо второго на третий не пройти) и дружно прикончить тушёнку. От еды стало теплее. А к трём часам ночи стало ясно, что стрелок не явится. Возможно, он засаду обнаружил.

После неудавшейся засады стрелок сместился на элеватор. Наш взрывотехник Гена вместе со взрывотехником комендатуры ставили там растяжки, боевики аккуратно снимали их и переставляли на нас. А обстрелы со стороны элеватора пусть и изредка, но продолжались. Тогда было принято решение подавить огневую точку из гранатомётов.

Два гранатомётчика и два прикрывающих выдвинулись на позицию. Шли где по щиколотку, где почти по колено в воде. В небе — осветительные ракеты и трассера. Полная иллюзия, что форсируем Сиваш. Я с ручным пулемётом шёл замыкающим. По плану, если стрелок себя обнаруживает, я выдвигаюсь вперёд и огнём пулемёта прикрываю гранатомётчиков. А они уже прицельно стреляют по позиции стрелка.

Подошли. Слава С. вскинул РПГ-7 на плечо, и раструб оказался в паре метров от моего лица. Как и планировали, я рванул вперёд, но дать очередь не успел — передо мной выстрел! Я упал на спину, с головой ушёл под воду. Понимаю, что реактивная струя прошла почти над самой водой, горячая волна по воде прокатилась. Вскакиваю! Но на том же самом месте в том же самом положении, только с «мухой», стоит Сергей Д.! Выстрел — снова падение назад с полным погружением, реактивная струя над головой, горячая волна. Когда они развернулись, чтобы идти обратно, то удивлённо меня спрашивают: «А ты где был? И чего такой мокрый?». В этот раз вроде куда-то попали. Обстрелы прекратились.

 

Отражение нападения

 

Над нашей комендатурой нависало полуразваленное здание бывшего мебельного цеха. Периметр вроде у нас был закрыт. Но если залезть в эти развалины, то через окно по нам стреляй — не хочу! Двор как на ладони. Когда мы уже более или менее освоились, Логинов принимает решение это здание зачистить. Сначала решили посмотреть, что там-то вообще творится. Потом, может быть, перекрытие можно будет разрушить или ещё что-то сделать, чтобы затруднить огонь с той стороны. Опять же растяжек там наставить.

Логинов собрал группу. С ним пошли Гена-взрывотехник, ещё бойцы. Я в эту группу не попал. Через некоторое время слышим характерные звуки зачистки. Она обычно проходит так: идут по коридору и открывают каждую дверь. Внутрь бросают гранату, потом из автоматов постреляют. Ходят наши по мебельному цеху, ходят, ходят… Гранаты бросают, стреляют. И в конце концов они вышли к двери, которая никуда не вела, а выходила на улицу в сторону нашего двора! Стена за дверью была разрушена. Кто-то из наших выбивает эту дверь ногой и даёт в проём очередь. Но получается, что выстрелил он прямо в наш двор!

У входа в автопредприятие, на территории которого стояла наша комендатура, были огромные ворота. Рядом с воротами — весы, на которые машины обычно заезжают. Мы жили в диспетчерской рядом с воротами.

В тот момент, когда кто-то дал очередь в проём двери, я только что вышел из кубрика и проходил между двумя стенами. Звук от очереди был такой громкий, как будто мне с двух-трёх метров стреляют в спину! Я решил, что боевики уже у нас во дворе. Мелькнула мысль: они каким-то образом прорвались. Может быть, даже убили всех, кто ушёл на зачистку. И вот теперь они стреляют мне в спину!

У меня при себе был только пистолет, автомат — в десяти метрах в кубрике. Я даже не стал оборачиваться в сторону выстрелов. Делаю рывок в кубрик, понимая, что в лопатки вот-вот поймаю пули. Подбегаю уже к самой двери, и вдруг — катастрофа… Мне навстречу выходят двое: Слава С., человек очень внушительный комплекции, весом сто десять килограммов, а за ним — наш связист. Тот, правда, худой. Но вместе-то они весят килограммов под двести! Я им пытаюсь сказать, что не надо выходить, а они меня не понимают. Тогда я эти килограммы живой массы просто сношу внутрь кубрика. Откуда у меня только силы взялись! Они в кубрик назад влетели, упали. Хватаю автомат, передёргиваю, разворачиваюсь и падаю за дверь. Тут вижу Лёху Б., который был во дворе, когда я вышел наружу. Мы его между собой зовём «Бегемот». Так вот «Бегемота» просто разрывает от смеха! Он-то голову поднял и увидел, что в дверь стреляли наши. Лёха видел и мой героический рывок, и как я приготовился отражать атаку боевиков. Только смеющийся «Бегемот» помешал мне открыть шквальный огонь!

Я встаю, отряхиваясь, оборачиваюсь. А там эти двое с пола поднялись, и меня спрашивает: «Ну что, молодой человек, объяснимся?..». Начинаю что-то тонким голосом говорить: «Да в нас вроде стреляли…».

Не хочу, чтобы у кого-то сложилось впечатление, что для меня война — это такое весёлое приключение с одними смешными эпизодами. Война — это очень страшно. Это кровь и грязь. И ещё это запах палёного мяса… Как выглядит тело после детонирующего взрыва, я запомнил на всю жизнь. В аэропорту «Северный» с БТРов сгружали трупы солдат, попавших под «дружественный огонь» — выстрел «Змея Горыныча». Это установка разминирования, которая выстреливает перед собой шнур с десятками килограммов взрывчатки. Взрыв должен был сделать проход в минных полях. Но расчёт установки на пару градусов ошибся и попал в своих. Такое забыть тяжело… В память просто впечатались надписи на домах: «Не стреляйте — здесь живут дети». И вообще невозможно забыть трупы наших солдат, вмёрзшие в грязь. Но человеческая психика так устроена, что с годами больше вспоминаются хорошие и почему-то забавные моменты…

 

Домой в Питер!

 

В самом Грозном мы были три недели. По ощущениям они растянулись на целую жизнь. И вдруг нам объявляют: вас срочно перебрасывают в станицу Наурская. Дело было в том, что оставаться в комендатуре нам дальше было нельзя. Был один эпизод, из-за которого нас стали искать боевики. При задержании мы уничтожили боевика, который, по оперативной информации, был личным телохранителем Дудаева. Это был огромный двухметровый чеченец. Сначала мы его просто задержали. Он попытался отпираться. Но у него нашли двойные, тройные и четверные документы на разные фамилии. В конце концов он был вынужден признаться, кто он. Конечно, понял, что живым его не выпустят. Напал на охрану и пошёл на побег. При попытке к бегству его и уничтожили.

Только мы сдали его тело в прокуратуру, как тут же примчался правозащитник Ковалёв со своей шайкой. «Где они! Покажите нам этих палачей!». Поднялся очень большой кипиш. Оказалось, что этот телохранитель вёз с собой какие-то важные документы. Мы эти документы в прокуратуру вместе с телом сдали. Тут же стали искать людей, которые видели эти документы. Читали они их, не читали — неважно. Поэтому нас срочно и перекинули в Наурскую. А комендатуру потом три дня подряд обстреливали из миномётов. Её просто целенаправленно разносили вдребезги!

В Наурской мы поработали тоже плодотворно. Но так хотелось домой… Дата отправки было известна. 12 марта 1995 года колонна, которая нас завозила в январе в Грозный, должна была вывезти обратно в Моздок. Утром проснулись, сели, ждём. Колонны нет, колонны нет, колонны всё нет. И вдруг раздается дикий крик: «Е-е-е-дут!..».

Быстро погрузились в «уралы». Встретили практически всех ребят, с которыми мы были в Балашихе и в январе заезжали в Грозный. Быстро переговорили — у всех дела с потерями обстояли практически как у нас. То есть без потерь. Я не слышал, чтобы из нашего заезда кто-то погиб.

Состояние у всех можно было оценить как эйфорию, абсолютное счастье!.. Мы осознавали, что это серьёзное испытание мы прошли очень хорошо. Про себя скажу, что до заезда в Грозный я представлял себе войну совершенно по-другому. И я очень радовался, что на самом деле всё было не так, как я думал. Все мои героические представления на практике не реализовались. В Грозном я понял, что война — это прежде всего дисциплина. Воюют не одиночки-рэмбо, а весь коллектив подразделения. Если подразделение слаженное, то оно выживает. А тот, кто насмотрелся фильмов про Рэмбо и пытается строить из себя героя-одиночку, погибает не только сам, но и подводит других.

Мы, конечно, очень устали от всей этой жути разрушенного военного Грозного. Потому было очень радостно осознавать, что мы все живы. Но самое главное было в том, что никому из нас не было стыдно смотреть людям в глаза ни за себя, ни за товарищей.

Привезли нас в Моздок и поселили в эшелоне, который был вроде как гостиница. Говорят: «Ночуйте, а утром машина отвезёт вас до вокзала. Оттуда железкой доберётесь до Минвод». Мы осторожно спрашиваем: «А дальше?». Отвечают: «А там вы уж как-нибудь сами…».

Утром нас «уралом» привозят на железнодорожную станцию и выгружают. А после этого «урал» почему-то просто мгновенно уехал! Чуть позже мы сообразили почему. Ходим по перрону, пытаемся узнать, когда будет электричка на Минводы. Вид у станции нежилой. Вокруг заросшие травой рельсы. Видим — идёт бабушка, коз пасёт. Мы: «Бабуля! А когда будет электричка?». Она: «Сынки, электричка-то уже года два как не ходит здесь». — «А как же нам быть?». Она говорит: «Да вот там есть дорога, автобусы ходят». — «А сколько до остановки автобусной?». — «Километра два будет».

Как же нам со своим скарбом и оружием эти два километра пройти? Вдруг видим — едет автобус. Уже начинало темнеть. У автобуса фары горят — его издалека видно. Останавливаем. Водитель выходит и сразу встаёт на колени. Думал, что сейчас его будут убивать. Мы ему говорим: «Уважаемый, не мог бы ты нас отвезти до Минвод? Мы дадим тебе пятьсот тысяч рублей». Он встаёт, отряхивается. Говорит: «Садитесь». Мы загружаемся. Поехали. Едем до Минеральных вод. Подъезжаем, он спрашивает: «Куда?». Мы: «К аэропорту». Он: «Так вы меня не убьёте?». — «Почему убьём? Вот твои пятьсот тысяч!». Довёз он нас до аэропорта. Там мы выгрузились. Он уехал. По его виду мы поняли, что водитель до самого конца был уверен, что его абсолютно точно убьют…

В аэропорту Логинов пошёл узнавать про билеты. Прямых рейсов на Питер не было, только через Москву. Он возвращается к нам и говорит: «Летим до Москвы, потом через два с половиной часа — рейс до Питера. Через пять часов будем дома». Мы: «Здóрово!».

Объявляют посадку. Мы со всем нашим скарбом идём на посадку. Контроля никакого мы не проходили. Девочка-стюардесса у трапа самолёта видит: идут к ней страшные грязные бородатые мужики, обвешанные оружием. На каждом по два-три ствола, обмотанные пулемётными лентами. В руках ящики с патронами. Скорее всего она решила, что это очередной захват. Девочка тонким дрожащим голосом говорит: «На борт с оружием нельзя…». Мы ей: «Сестрёнка, скажи куда, мы всё положим. Только бы улететь!».

По правилам оружие надо перевозить в кабине экипажа. Мы горой оружие там и стали складывать. Гора растёт, растёт, растёт… Лётчики говорят: «Стоп! Мы понимаем, что оружия у вас очень много. Автоматы, пулемёты, гранатомёты оставляйте здесь. Остальное пусть будет у вас. Только вы в салоне там не очень…». Мы: «Да нам бы только в кресла сесть!».

Взлетели. Проходит мимо нас член экипажа. Логинов его спрашивает: «Нам дальше на Питер лететь. Можно нам на взлётку всё выгрузить, чтобы потом на борт на Питер погрузить?». Лётчик говорит: «Да, можно. Только с нашего аэропорта борты на Питер не летают. Мы сядем в Шереметьево, а вам — в Домодедово». — «Как в Домодедово?». — «Где ваши билеты? Вот смотрите: Минводы — Шереметьево, дальше Домодедово — Санкт-Петербург».

Видим в билетах: между посадкой в Шереметьево и взлётом из Домодедово — времени час. Что делать? Лётчик спрашивает: «А в Москве есть кто-то, кто может что-то сделать?». Логинов отвечает: «Ну, штаб ГУБОП…». Лётчик: «Пойдёмте на связь». Связались с ГУБОПом, объяснили им ситуацию.

После посадки в Москве нас прямо с борта перегрузили в автобус. Автобус с двумя машинами сопровождения выскакивает на МКАД. Губоповцы в Домодедово чуть ли не руками самолёт держат, не дают ему взлетать. Подъезжаем прямо к самолёту на полосу, начинаем грузить своё имущество в грузовые отсеки. Заходим на борт. Экипаж был питерский. Командир корабля спрашивает: «Ну что, сели? Теперь лететь-то можно?». Мы: «Можно!». — «Тогда взлетаем!». Экипаж спрашивает нас: «А вы сами-то питерские?». — «Питерские, питерские…». — «Тогда для земляков — что можем!». Включили нам музыку какую-то, и пивом весь полёт бесплатно угощали.

Ещё из Минвод я позвонил родителям и сказал, что возвращаюсь. Родители ведь не знали, где я был на самом деле. Сказал, что еду на учения под Москвой на два месяца. Они ещё спросили: «Может, ты в Чечню едешь?». Я: «Да нет, это учения с переподготовкой в Балашихе, под Москвой». Из Минвод родителям по телефону говорю: «Мама, папа — извините, но я был в Чечне. Вот возвращаюсь». Они и смеются и плачут одновременно. Оказывается, за день до нашего приезда всех родственников обзвонили и предупредили, что мы возвращаемся.

Прилетели мы в Пулково ночью. Вся толпа СОБРа на взлётной полосе! Говорю: «У меня там в грузовом отсеке вещи. Мне надо их забрать». — «Какие вещи! Мы за тебя сейчас сами всё принесём». Нам наливают, мы выпиваем… Сейчас точно не помню, но оружие на базу вроде всё-таки кто-то из наших отвёз.

Нас развезли по домам. Говорят: «Завтра отсыпайтесь, послезавтра — на работу».