Глава 1. Призыв на имперскую трудовую повинность.

Когда мне исполнилось 16 лет, началась Вторая мировая война. Тогда, 1 сентября 1939 года, отец сказал мне: «Я рад, что начинается война, надолго она не затянется, уж во всяком случае, не на четыре года, как Первая мировая». В Первую мировую вследствие ранения в голову мой отец лишился глаза и долгие годы мучился от этого. Что же касалось Германии, с этого момента ее участь была роковым образом предрешена.

Вначале на работах Имперской трудовой повинности было весело. Я всегда имел под рукой аккордеон

Мы не принимали всерьез нашего командира Кульмана, муштровавшего нас, и даже посмеивались над ним. А на острове Рюген из-за жуткого холода было уже не до смеха. (Слова командира: «И это вы называете выправкой? Тупицы! Еще после выходных не успели протрезветь. Я вам сейчас покажу, что такое выправка!» И подпись автора карикатуры: «А у самого только пьянка на уме».)

Мне только исполнилось 18 лет, и моя карьера практиканта у одного известного дюссельдорфского архитектора внезапно оборвалась с получением повестки явиться в октябре 1941 года в мекленбургский городок Гюстров для отбывания ИТП — имперской трудовой повинности. Сразу же по прибытии в лагерь нам было велено поставить в сторону чемоданы и сумки. Бразды правления нашим подразделением взял в свои руки некий Кульман, известный своим умением обрабатывать молодежь. Когда-то он служил на командной должности в войсках. Нам приказали взять в руку по кирпичу и в таком виде бегать по строевому плацу. Этот неприятной наружности красномордый горлопан и хам находил удовольствие до потери пульса гонять новоприбывших. Потом дело дошло до экипировки; гражданскую одежду сдать, а вместо нее получить форму. Самым ходовым словечком тогда стало «Подойдет!». Каптером был немец, кажется, польского происхождения, говоривший по-немецки с акцентом. Когда мы потом сдавали ему обувь в ремонт, он неизменно спрашивал: «Фриц, у тебя что, подметки из картона?» А вообще там было полно приятных в общении и говоривших без всякого акцента серьезных ребят из Нижней Саксонии. Подготовка началась суровой допризывной муштрой и орудованием лопатами. Иногда приходилось работать и на аэродроме, где удлиняли взлетную полосу для проведения учебно-тренировочных полетов люфтваффе. Нам приходилось в буквальном смысле слова вручную удлинять ее.

В начале фатальной зимы 1941/42 гг. наше трудовое подразделение перебросили на остров Рюген. У самого берега Балтийского моря вмерз в лед крупный морской транспорт со строительными материалами на борту.

По прочному, но страшно бугристому ледяному покрову к судну проложили узкоколейку. Кирпичи с борта мы разгружали с помощью думпкара, а потом при температуре минус 25–30 градусов и на ледяном ветру отправляли их на сушу. Потом эти работы все же прекратили, потому что кое-кто из наших, несмотря на защитные средства, заработал легкое обморожение ушей. До побережья Швеции вполне можно было дойти и пешком.

Я с ужасом воспринимал известия о морозах в далекой России и их последствиях для наших войск. Тогда я еще не подозревал, что и мне выпадет пережить не одну зиму на Восточном фронте.

К середине марта 1942 года лед на Балтийском море стал таять. Весь личный состав ИТП был задействован в работе по перетаскиванию канатами нескольких рыбацких лодок с суши на лед. При этом лед довольно подозрительно потрескивал под ногами, но не проламывался. Рыбаки Рюгена готовились вновь выйти в море на лодках. К концу мая 1942 года поступило распоряжение выдать гражданскую одежду и отпустить домой. У меня запечатлелись в памяти дни тяжелой работы и духа искреннего товарищества.

Глава 2. Призыв в вермахт

После отпуска я 1 января 1942 года был призван в 58-й пехотный полк в Оснабрюк-Хасте. Мне надлежало явиться в 4-й батальон 58-й запасной пулеметной роты. Ничего хорошего от этого ожидать не приходилось! Началась тяжкая, изнурительная военная подготовка к предстоящим боевым действиям в России. Я был обычным рядовым солдатом, стрелком-пехотинцем, новобранцем. Служба начиналась в 5 утра со свистка дежурного унтер-офицера. Все происходило очень быстро — сначала команда: «Достать кофейники!» После короткого завтрака, состоявшего из солдатского хлеба с искусственным медом, снаружи раздавалось: «Стройся!» Строиться полагалось, конечно же, в соответствии с условиями марша, то есть в стальных касках с карабинами и тяжелым крупнокалиберным пулеметом SMG 34, полностью укомплектованным. В продолжительных маршах с оружием и ящиками с боеприпасами мы прочесывали тренировочную местность далеко за городом.

Послеобеденное время отводилось теоретическим занятиям: стрелковому делу, тактической подготовке. На казарменный стол водружали тяжеленный пулемет, потом разбирали его. Нужно было в асбестовых перчатках за считаные секунды заменить замок и ствол. Потом соединить пулеметные ленты и уложить их в ящики с боеприпасами. Мы учились и устранять любые возможные отказы оружия. Осваивали и оптический прицел, установленный поверх ствола.

Затем наступало время вещевой службы, а после кто желал, мог получить увольнительную до 22 часов. По вечерам я в свободное время рисовал. Тогда еще убежденный в нашей окончательной победе, я делал наброски проектов памятников павшим на фронтах. Таким образом я упражнялся ради своей будущей профессии.

Меня, молодого человека, в то время угнетало, что мне самому в скором будущем придется убивать людей или даже погибнуть самому, что отнюдь не исключалось. Потребовалось время, и немало, чтобы свыкнуться с этим. Впрочем, иного выхода не было. Подаваемый нам как особо опасный враг международный большевизм представлял угрозу для дорогой нашему сердцу Германии, посему подлежал уничтожению.

В целом, я чувствовал себя вполне готовым к предстоящим боевым действиям. К увесистым, кованым сапожищам я успел привыкнуть еще в период отбывания имперской трудовой повинности. Хотя искусству правильно намотать портянку предстояло еще учиться и учиться — нередко кое-как намотанная портянка натирала ноги до волдырей. Потом приходилось их прокалывать иголкой и выдавливать скопившуюся внутри жидкость. Ядреный запах мужского пота и кожаных ремней был повседневным в жизни пехотинцев; иногда к нему примешивалась вонь пищеварительных газов. Тогда инструкторы во всю глотку орали: «От кого так несет?» Никакого ответа, все молча маршировали дальше.

Период подготовки постепенно подходил к концу, когда вдруг произошло нечто совершенно неожиданное. В нашем казарменном блоке началась эпидемия дифтерита и скарлатины. Весь блок посадили в карантин. Ни выйти, ни войти. Пищу нам подвозили к входу в блок, откуда мы ее и забирали. Не разрешалось даже покидать кубрики — даже занятия проходили там. Впрочем, все занятия сводились к дальнейшему изучению пулемета — собрать, разобрать, снова собрать. Тошнило всех уже от этих бесконечных разбираний и собираний. В конце концов мы освоили умение разбирать и собирать оружие даже с завязанными глазами.

В период учебы весной 1942 года я еще сохранял веру в нашу конечную победу. По вечерам в свободное от службы время я набросал эскиз мемориала павшим на Крите десантникам. Лист бумаги и карандаш всегда были при мне

Полностью подготовленные подразделения, включенные в состав 6-й армии, стали отправлять на юг России. Впоследствии мне стало ясно, что я все-таки сумел избежать трагической участи моих товарищей, нашедших смерть в Сталинграде.

Когда две недели спустя карантин сняли, мы стали готовиться к первому отбытию в Россию. Тут нас погоняли на славу, заставив совершать марш-броски с полной выкладкой. В день «х» мы маршем проследовали на железнодорожную товарную станцию Оснабрюк в сопровождении полкового оркестра. Стоявшие по обочинам дороги люди махали нам белыми платочками, их было очень много. На вокзале полковой оркестр исполнил прощальный марш. Я тогда еще подумал, кому же из нас, молодых людей, суждено вновь увидеть родину. На товарной станции стояли выложенные соломой и готовые к отъезду вагоны для транспортировки свежего пушечного мяса в Россию.