Путь к Богу лежит через веру

СТРОМАТЫ

КНИГА ВТОРАЯ

Предварительные замечания

(1, 1) Поскольку Писание назвало эллинов ворами[1] варварской философии, то следующей нашей задачей будет краткое прояснение этого обстоятельства. Мы покажем, что в своих сочинениях они не только копируют удивительные истории, которые открывает наше предание, но также и заимствуют важнейшие из наших учений и искажают все, что касается веры и мудрости, гносиса и научного знания, надежды и милосердия, раскаяния и воздержности и, наконец, страха Божьего, который является воистину средоточием добродетелей, ведущих к истине. (Тот же факт, что наши Писания намного древнее, уже было доказано;[2] (2) и мы привлечем в наших заметках все необходимое и подходящее для демонстрации этого факта.) Мы проникнем во мрак варварской философии, всмотримся в ее символизм и загадочные образы, о которых особенно заботились ревнители древних преданий. И все это полезно, а лучше сказать, совершенно необходимо разобрать в целях познания истины.

(2, 1) Далее, исходя из предыдущего и опровергая возражения, выдвигаемые против нас эллинами, мы обратимся к анализу отдельных пассажей из Писания таким образом, что и иудей, если придется ему соприкоснуться с нашим словом, имел бы шанс перейти от того, чему он уже верит, к тому, чему еще не верит. (2) Затем совершенно естественно будет критически, но с любовью рассмотреть жизни известнейших философов и созданные ими новые доктрины. Наша цель не отмщение нашим обвинителям. Ни в коем случае. Мы научились благосклонно относиться к проклинающим нас, даже если они распространяют о нас беспочвенные слухи. Наша задача состоит в том, чтобы обратить их. Может быть, критика со стороны варвара заставит устыдиться всех этих ученых мудрецов, и даст им возможность понять, какова действительная цена всем их хваленым учениям, из-за которых они оставляют отечество и, переплывая море, обходят далекие страны. (3) Дабы поубавить их спесь, следует показать им, что же именно они украли. Обсудим мы и то, что они якобы открыли «вглядываясь в себя»[3]. Следовательно, нам надлежит перейти и к тому, что называется стандартным эллинским образованием, выяснив насколько и до какой степени оно полезно, коснувшись, далее, и таких наук, как астрология, математика, магия и искусство заклинания, (4) то есть всего того, чем эллины хвалятся как величайшими познаниями. «Тот, кто обличает с дерзновением, бывает миротворцем.»[4]

(3, 1) Как это уже не раз отмечалось, мы не намерены упражняться в изящной эллинской словесности, признавая, что мы не достаточно подготовлены для этого. Красноречие необходимо лишь для того, чтобы отвлекать толпу от истины, подлинная же философия заботится скорее о смысле и понимании, нежели о словах. (2) По моему мнению, поборник истины должен стремиться не к красоте стиля и тщательному выбору выражений, но к наиболее точному выражению своей мысли. Ибо у тех, кто сосредоточен исключительно на способе выражения, предмет речи от внимания ускользает.

(3) Земледелец срывает розу, растущую среди шипов, не повреждая себя. Точно так же опытный ловец легко находит жемчужину в теле раковины. (4) Говорят, что мясо вкуснее у тех птиц, которые не слишком раскормлены готовой пищей и добывают пропитание себе сами, разгребая землю. (5) Подобным образом и человек, созерцающий вероятное и стремящийся к познанию истины, потерявшейся в эллинской аргументации, как истинные черты лица теряются за ужасной маской, должен приложить усилия для открытия ее. Ведь явилась же Герме сила и пообещала: «Все, что возможно тебе открыть, будет открыто.»[5]

 

II

III

Вера, раскаяние и знание

(25, 1) «Господи, кто поверил слышанному от нас?» – говорит Исаия.[81] «Вера от слышания, а слышание от слова Божия», – говорит апостол.[82] (2) «Но как призывать того, в кого не уверовали? Как веровать в того, о ком не слышали? Как слышать без проповедующего? И как проповедовать, если не будут посланы? Как написано: Прекрасны ноги благовествующих благое!»[83] (3) Видишь, как веру, возникающую из слышания и усвоения проповеди апостольской, апостол возводит к слову Господа и Сына Божьего? Но разве не является слово Божие само по себе доказательством? (4) Для игры в мяч одного игрока, ловко бросающего мяч, недостаточно. Необходим также и другой игрок, в нужный момент его подхватывающий так, чтобы в соответствиями с правилами игры, занятие это носило обоюдный характер. Точно так же и обучение возможно только при наличии благорасположенности. В этом случае вера слушателей, будучи сама по себе некоего рода природной способностью к восприятию, направляет процесс обучения. (26, 1) Равным образом и труду сеятеля много способствует естественная плодоносность самой почвы. Без доброй воли и восприимчивости ученика даже наилучшее учение оказывается бесполезным; слушателю, не расположенному к добровольному послушанию, не помогут никакие пророчества. (2) Сухая солома легче загорается и лучше воспринимает пламя. И магнит притягивает железо в силу взаимного с ним родства. По той же причине смолистая поверхность притягивает солому, а янтарь – мякину. Все эти предметы притягиваются некой таинственной силой, которая, судя по всему, является причиной не основной, но содействующей.[84]

(3) Порок проявляет себя двояким образом: либо используя хитрость и обман, либо же прибегая к насилию. Потому-то Божественный Логос и говорит открыто, всех призывая к себе, заранее зная тех, кто не пожелает прислушаться к его словам. Но поскольку всецело от нас зависит, решим мы повиноваться или противиться, то (чтобы никто не мог оправдываться незнанием) он обращается ко всем без исключения, от каждого требуя лишь того, что ему по силам. (4) Среди людей встречаются такие, желание которых соответствует их способностям. Они достигли всего этого упражнениями и очищением. Но есть и другие, которые еще не в силах осуществить желаемое, но уже сформировали волю. Ведь воля – это движение души, а практическое осуществление требует кроме того и телесных усилий. (5) Однако дела оцениваются не только по достигнутому результату. Мотив в каждом случае также принимается во внимание. Спросим, легко ли далось принятие решения? Является ли оно результатом раскаяния в прошлых делах? Понятна ли причина прошлого падения? В полной ли мере осознаны последствия случившегося? Раскаяние знаменует постепенный путь к гносису, гносис же есть первый шаг, ведущий прочь от греха. (27, 1) Раскаяние есть результат веры, ибо не зная, что узы, которыми мы опутаны, есть узы греха, нельзя и оставить их. И если кто не поверит, что за грехами неотвратимо последует наказание, а исполнение заповедей – это путь к спасению, то он не сможет обратиться. Ведь и надежда возникает из веры.

(2) Последователи Василида определяют веру как согласие (sunkata/qesin) души на признание факта существования таких вещей, которые, не будучи непосредственно наличествующими, не доступны нашим чувствам. Надежда есть предвкушение обладания каким-либо благом, что также невозможно без веры. Верным (pisto/») же является тот, кто надежно хранит доверенное ему в неприкосновенности. Доверенное же нам заключено в слове о Боге и в слове Божием, в Божественных заповедях и в завещании соблюдать их. (3) Тот «раб верный»[85], кого хвалит сам Бог. Говоря же: «...верен Бог»[86], апостол заповедует верить тому, что Бог возвестил. Но познание об этом верном Боге сообщает нам его Логос. (4) Итак, если вера – это всего лишь гипотетическое предположение, то как могут философы быть уверены в том, что основания их учений достаточно прочны? Добровольное согласие с чем-то, еще не доказанным, есть всего лишь предположение (u(po/lhyi»). Такое согласие есть скорее признание того, что прочно. А что может быть прочнее Бога? (28, 1) Недоверие есть допущение, что верно противоположное, поэтому оно всегда слабое и негативное. Точно так же, сомнение есть состояние недоверия, которое с трудом мирится с верой. Напротив, вера – это свободно сделанное предположение, разумное предвосхищение того, что еще предстоит познать, ожидание предстоящего.[87] Во всех других случаях ожидание есть мысль о предстоящих событиях, достоверно неизвестных. Доверие же – это, хотя и предварительная, но уже прочная уверенность в чем-то. (2) Поэтому-то мы и доверяем только Богу, про которого знаем, что он поможет нам спастись и стать причастными его славе, и что он не нарушит своих обещаний и не лишит нас благ, созданных для нас и по благоволению предназначенных в награду верным. (3) Благоволение же заключается в желании блага другому ради самого этого блага. Бог сам не нуждается ни в чем. Человек есть единственная цель благости Господа; божественные щедроты имеют своей целью не что иное, как только благо творения. (4) Но если вера Аврааму «вменилось в праведность»[88], а мы, в силу нашего послушания, есть семя Авраама, то и нам подобает верить. Ведь мы также есть покорные чада Израиля, не в силу физических данных, но в меру того, насколько готовы принять услышанное. (5) «И потому возрадуйся, бесплодная и не рождавшая, воскликни и воспой, не мучившаяся родами», – как сказано. «Ибо у покинутой больше детей, чем у имеющей мужа.»[89] «Ты прожила в ограде народа, благословятся чада твои в шатрах отцов.»[90] (6) Если пророчество обещает нам те же обители, что и патриархам, то это верный знак того, что Бог обоих заветов – один и тот же.

(29, 1) «Ты наследовал завет Израиля», – прибавляет пророк[91], явственно намекая на обращение призванных среди язычников, которые подобны бесплодной супруге, покинутой ее мужем Логосом. (2) «Праведный верою жив будет»[92], той верой, которая зиждется на завете и заповедях, ибо оба эти завета, различные по имени и срокам, даны провидением сообразно обстоятельствам времени и предназначенности, по достоинству же своему они являют собой одно целое. Как Ветхий, так и Новый Завет равно исходят через Сына от одного и того же Бога. (3) Поэтому апостол в Послании к римлянам так говорит: «В нем открывается правда Божия от веры в веру.»[93] Апостол учит нас о едином процессе спасения от пророков до Евангелия, в котором он завершается при посредстве единого Господа. (4) «Преподаю тебе, сын мой Тимофей, сообразно с бывшими на тебе пророчествами, такое завещание, чтобы ты воинствовал согласно с ними, как добрый воин, имея веру и добрую совесть, которую некоторые отвергли и потерпели кораблекрушение в вере»[94], потому что совесть, дарованную от Бога, они осквернили неверием.

(30, 1) Итак, неразумно считать, будто вера есть нечто обыкновенное, легкодоступное, вульгарное и, кроме всего прочего, нечто случайное. Если бы она была человеческим измышлением, как считают эллины, то давно бы уже иссякла. На самом же деле она с каждым днем распространяется все дальше и шире, и нет места, где бы ее не было. (2) Следовательно, я имею все основания утверждать, что она, будучи ли основанной на естественной любви или, как говорят клеветники, на страхе, есть нечто божественное, ибо никакие земные пристрастия не могут ее пересилить и никакой сиюминутный страх не в силах ее разрушить. (3) Любовь порождает верность в силу склонности дружественного к доверию, в то время как верность, благодаря приносимым ею благам, составляет основу любви. А поскольку страх является учителем закона на базе веры, следовательно сам этот страх также базируется на вере. (4) Наличное бытие проявляется в действиях, страх же имеет дело с тем, что предстоит и несет угрозу, никак не проявляя себя в настоящем. Значит, страх сам является результатом веры, порожден и действует в силу веры, а не наоборот. Именно вера создает условия для того, чтобы мы имели все основания бояться.

(31, 1) Благодаря дивной перемене, которую Бог производит через веру, обращая неверующего в верного, вера пронизывает его одновременно и надеждой и страхом.

(2) Итак, вера представляется нам первым шагом к спасению. Страх, надежда и покаяние, соединенные с воздержностью и терпением, пробуждаются благодаря ей и ведут нас к любви и откровенному знанию, гносису. Совершенно справедливо потому говорит апостол Варнава: «Из того, что сам получил, я счел себя обязанным немного и вам послать, дабы вместе с верой имели вы и совершенный гносис. Страх и терпение суть как бы хранители нашей веры; долготерпение и воздержность поддерживают нас в злоключениях. Те, в которых эти добродетели живут в чистоте, вступают в радостный союз с Богом и находят удовольствие в мудрости, разумении, научном и откровенном знании.»[95] (3) Перечисленные только что добродетели суть основы откровенного знания. Но следовательно вера еще фундаментальней, поскольку она необходима для истинного гностика не в меньшей мере, чем воздух для каждого, живущего на этой земле. Жизнь невозможна без четырех первоэлементов. Без веры невозможно знание. Итак, вера есть основание истины.

 

VII

О страхе Божьем

(32, 1) Отрицающие необходимость страха [Божьего], порицают закон, а вместе с ним и самого Бога, автора этого закона. То, о чем идет речь, касается троякого: правителя, правления и управляемых. (2) Если, хотя бы гипотетически, бы решим отменить закон, тогда с необходимостью окажется, что каждый предающийся удовольствиям, к которым влекут его чувственные пожелания, будет пренебрегать всем тем, что заслуживает уважения и гнушаться священного, бесстыдно выказывая свою неправедность и нечестие, безо всякого страха греша против истины.

(3) Можно услышать мнение, что страх – это неразумное уклонение, болезнь души. Но о чем это мы? Какой смысл настаивать на таком определении страха, когда заповедь о нем дана нам самим Логосом? Заповедь содержит в себе запрет. Она устрашает угрозой наказания тех, кто в силах принять наставления. (4) Следовательно, страх не является чем-то нелогичным, напротив, он происходит от логоса. И почему же неразумно предусмотреть наказание за неисполнение таких заповедей, как «не убий, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй»[96]. И если следовать софистическим определениям, можно вслед за философами назвать страх благоразумным уклонением.[97] (33, 1) Однако фасилитянин Критолай недаром называет таких философов «борцами на словесном ринге». Часто наши хулители находят заповеди остроумными и вполне хорошими, если их предварительно переименовать. (2) Осторожность в этом смысле вполне согласна с разумом, так как она заставляет нас избегать вещей вредных и сопровождается раскаянием в допущенных ранее ошибках. Но именно «начало премудрости – страх Господень, благое же разумение у всех, кто приобрел ее.»[98] Здесь говорится о деле, ведущем к мудрости, началом которого является страх Божий; следовательно, страх открывает нам путь к мудрости. (3) И если закон вызывает страх, то познание закона также есть начало премудрости и без закона нет мудреца. Стремящиеся устранить закон безумны, а следовательно и нечестивы. (4) Наставление есть начало премудрости. «Нечестивые же, – говорит Писание, – пренебрегают мудростью и наставлением.»[99]

(34, 1) Но посмотрим, каких злых дел закон заповедует страшиться. И если те состояния, которые составляют середину между пороком и добродетелью, каковыми являются, например, бедность, болезнь, дурная слава, низкое происхождение и тому подобное, вполне приемлются гражданским законодательством многих народов, то перипатетики, толкующие о тройственной природе благ и считающие злом все им противоположное, находятся в полном согласии с этим воззрением.[100] (2) Нам же данный закон велит избегать, как зла, следующих вещей: прелюбодеяния, бесчинства, мужеложества, неведения, несправедливости, душевной слабости и смерти (не той, которая отделяет душу от тела, но той, которая отклоняет душу от истины). Вот главные пороки, действительно тяжкие и ужасные, которых нужно страшиться, равно как и их последствий. (3) Как говорят божественные речения, не следует «расставлять несправедливо сети пернатым, ибо соучастники убийств многие собирают себе беды.»[101] (4) Как же могут после этого некоторые из еретиков хулить закон, не видя исходящих из него благ, и порицать апостола, сказавшего: «Через закон познание греха»?[102] Мы ответим им на это, что закон не творит грех, но только указывает на него. Указывая, что надлежит делать, он тем самым осуждает противоположное. (5) Но учить тому, что спасительно, указывать гибельное, одно советовать, другое запрещать – не есть ли это один из признаков благости закона?

(35, 1) Они не поняли апостола. По его словам, через закон открылось познание греха; но апостол не сказал, что источник греха лежит в законе. (2) Закон хорош, если он наставляет нас и дан нам в качестве педагога, ведущего к Христу[103], дабы по исправлении страхом и избрании другого пути шли мы прямо к совершенству, достигаемому через Христа. «Не хочу, – как сказано – смерти грешника, но покаяния его.»[104] Покаяние же возникает из заповеди, которая запрещает то, чего не следует делать, и поощряет благое дело. (4) Смертью, как я думаю, Господь в этом случае называет неведение. Слова же: «Кто близ Господа, тот исполнен ран»[105] указывают, по-видимому, на то, что приближающийся в познании к Богу, из любви к истине, мужественно борется с опасностями, страхами, заботами, страстями. «Сын наставленный ушел мудрым и спасся от зноя сын разумный; сын разумный усвоит заповеди.»[106] (5) «Горе тем, которые мудры в своих глазах и пред самими собой разумны»[107], – со ссылкой на Писание говорит апостол Варнава и потом прибавляет: «Станем же духовными; будем храмом Богу, достойными его величия. Насколько это в наших силах, позаботимся о страхе Божием, соблюдая его заповеди, обретая радость в исполнении Божественных оправданий.»[108]

Таков смысл Божественного речения: «Начало премудрости – страх Божий.»

 

VIII

О христианском философе

(46, 1) Три отличительные черты свойственны нашему философу. Во-первых, он стремится к созерцанию, во-вторых, он исполняет заповеди и, в-третьих, он занимается воспитанием добродетельных мужей. Соединение трех этих качеств в одном лице присуще истинному гностику. Но если ему недостает хотя бы одного из трех этих качеств, то его гностическое состояние несовершенно. (2) Превосходно говорит на этот счет Писание: «И сказал Господь к Моисею, говоря: объяви сынам Израилевым и скажешь: Я Господь Бог ваш. (3) По обычаям земли Египетской, в которой вы жили, не делайте, и по нравам земли Ханаанской, куда Я веду вас, не ходите. (4) Мои уставы исполнять будете и повеления Мои хранить, чтобы ходить в них. Я – Господь Бог ваш. (5) И соблюдете все повеления Мои и исполните их. Исполнивший их человек жив будет в них. Я – Господь Бог ваш.»[135]

(47, 1) Вне зависимости от того, символизируют ли Египет и Ханаанская земля мирские заблуждения или же душевные страсти и пороки, божественное слово ясно открывает нам, чего следует избегать, а к чему напротив надлежит стремиться, поскольку принадлежит это скорее Богу, нежели миру. (2) Слова же: «Исполнивший их человек жив будет в них», – относятся как к вразумлению евреев, так и их соседей, то есть нас, и усовершению нашей жизни, которая, при условии дисциплины и совершенствования, означает жизнь как для них, так и для нас. (3) «И мертвые по прегрешениям оживотворены Христом»[136] через завет, нам данный. (4) Писание не случайно неоднократно повторяет слова: «Я Господь Бог ваш.» Оно призывает нас обратиться, учит следовать Богу и заповедям, им данным. В нем содержится напоминание о необходимости искать Бога и, насколько возможно, стремиться познать его. В этом состоит величайшее созерцание, мистериальная практика (h(e)poptikh/) и подлинная наука, уже неопровержимая доводами разума. В этом состоит гносис, единственное знание достойное мудрости, которое никоим образом неотделимо от праведного действия.

 

X

Об убедительности веры

(48, 1) Знание мнящих себя мудрыми, будь то эллинские философы или еретики-варвары, согласно апостолу, «надмевает»[137]. Однако существует и достоверное знание. Таково научное доказательное знание, присущее традиции истинной философии. Мы должны признать разумным то знание, которое ищет доказательств сомнительному в несомненном и неоспоримом. (2) Вера же двояка: одна опирается на знание, другая – на мнение. Поэтому ничто не мешает нам и доказательства также разделять на два вида: на доказательства, основанные на знании и на мнении. Поэтому употребляются два различных термина: знание (gnw=si») и предварительное знание, прогноз (pro/gnwsi»), при этом первый род знания является полным по своей природе, другой же неполным и эллиптическим. (3) Есть ли у вас основания сомневаться в том, что приводимые нами доказательства сами по себе ведут к истине, при условии, что они заимствуются нами из Священных Писаний и «богопреподанной», по апостолу, мудрости[138]? (4) Уразумение же нами этой мудрости достигается послушанием заповедям Божиим, то есть в силу веры в Бога. И вера эта является божественной мощью, которая имеет силу истины.

(49, 1) Все это находит подтверждение в Писании: «Если имеете веру как зерно горчичное, будете горы переставлять.»[139] И еще: «По вере твоей да будет тебе».[140] Один по силе своей веры оказался исцеленным, другой, уже умерший, оказался воскрешенным по силе веры того, кто поверил в его воскрешение.[141] (2) Доказательство, основанное на мнении, достигается риторическими доводами или же диалектическими силлогизмами. (3) Доказательство же, которое мы выше назвали научным, прививает веру через ссылки на Священное Писание, через раскрытие и разъяснение его людям, жаждущим знания. И это есть истинное знание. (4) Если аргумент, посредством которого доказывается что-либо, признается истинным на том основании, что он подтверждается Богом и пророчествами, то, как нетрудно заключить, и выводы, полученные на его основании, будут истинными. В этом смысле откровенное знание, гносис, также основано на истинном выводе.

(50, 1) Когда Моисею[142] повелевается на память о божественной и небесной пище сохранять ее в золотом сосуде и считать это напоминание священным, то говорится: «Гомор был десятой частью трех мер.»[143]Через это обозначается, что в нас самих есть три меры, три способности суждения: ощущение для восприятия предметов вещественных, рассудок для постижения смысла имен и высказываний, и разум для знания вещей умопостигаемых. (2) Гностик поэтому должен в равной мере воздерживаться как от грехов словесных, так и от греховных помыслов, чувств и дел. Он услышал, что «глядящий с вожделением прелюбодействовал»[144], и проникся смыслом высказывания: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.»[145]. «Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека, ибо из сердца исходят злые помыслы.»[146] (3) Вот, полагаю я, подлинно божественная мера, истинная и верная, которой может быть измерено все подлежащее измерению; вот мера, объемлющая всю десятерицу составных частей человека, которые в главных чертах обозначены выше как три меры. (4) Десять же частей человеческого существа таковы: тело, душа, пять чувств, дар слова, производительная сила и мыслительная или духовная способность, как бы ее не называли.

(51, 1) Но оставив в стороне все остальные части, сосредоточимся на разуме. Точно так же, перестанем заботиться и о девяти составных частях мира, среди которых называют четыре стихии, которые представляют собой нечто единое, ибо находятся в смешанном виде в каждом данном месте, семь блуждающих планет и, наконец, сферу неподвижных звезд. Оставив их все, обратимся к почитанию числа наиболее совершенного, к десятой части, которая представляет собой знание Бога, устремившись таким образом от творения к самому творцу. (2) Поэтому и посвящалась Богу ежедневно десятая часть эфы и десятая часть всех жертв. Поэтому и празднество Пасхи, знаменующее отречение всех от страстей и чувственных влечений, начинается на десятый день.[147] (3) Так гностик укореняет свое знание в вере. Мнящие же себя мудрыми остаются к истинным учениям невосприимчивыми, сознательно игнорируя истину. (4) Поэтому справедливо написано: «И ушел Каин от лица Бога и поселился в земле Наид, против Эдема.»[148] Наид же значит «смута», а Эдем – «отрада». (5) Вера, знание и мир составляют отраду, которой лишается изгоняемый за непослушание. Мнящий себя мудрым не желает прислушаться к Божественным заповедям; как и всякий самоучка, он надменен, охотно отдается течению волн, с высот извечного знания нисходя до вещей преходящих и пустых. (6) Недаром говорится, что «не владеющие собой, опадают, как листья.»[149] Поэтому и называют кормчим души рассудительность, которая, будучи правящей ее силой, есть начало устойчивое и руководящее. К неизменному приводит то, что само не подвержено колебаниям.

(52, 1) Так «Авраам стоял перед Господом и, приблизившись, сказал»[150]; и Моисею говорится: «Ты же здесь встань со Мною.»[151] (2) На этом основании последователи Симона воображают, что их поклонение Стоящему (tw=? e(stw=ti) свидетельствует о непоколебимости их учения.[152]

(3) Итак, вера и знание истины по мере своего проникновения в предавшуюся им душу дают ей согласие с собой и равенство себе. (4) Ложное же знание неизбежно соединено с метанием от одного к другому, уклонением и отступлением, тогда как знание истинное дает душе тишину, покой и мир. (5) И подобно тому, как надменность и самомнение испортили философию, так и ложное знание, хотя и прикрывается тем же именем, портит истинное знание. Об этом-то ложном знании и пишет апостол: «О Тимофей, храни преданное тебе, отвращаясь негодного пустословия и возражений, исходящих от лжеименного гносиса, предавшись которому некоторые уклонились от веры.»[153] (6) Именно потому, что слова эти изобличают еретиков, многие из них не признают Послания к Тимофею подлинными. (7) Итак, если Господь есть истина[154] и мудрость и сила Божия[155], чем он в действительности и является, то отсюда явствует, что познавший его самого и, при его посредстве, его Отца, есть истинный гностик. Он понимает смысл сказанного: «Уста праведных ведают высокое.»[156]

 

XII

О двойственности веры

(52, 1) Вера, подобно времени, двойственна; поэтому можно выделить и два рода добродетелей. Воспоминание обращено в прошедшее, надежда же смотрит в будущее. Мы верим в то, что прошедшее действительно существовало, равно как и в то, что будущее нам предстоит. Кроме того, мы проявляем свою любовь именно потому, что под влиянием веры мы непоколебимо убеждены в том, что прошедшее было именно таким, как передано нам; питая надежду, мы ожидаем известного течения событий, еще не совершившихся. (2) Истинный гностик ко всему относится с любовью, зная, что существует один Бог. «И вот, все, что Бог сотворил, весьма хорошо»[157]; он знает это и исполнен удивления. Благочестие прибавляет ему «долготы жизни», и «страх Господень прилагает дни»[158]. (3) Дни наши на этой земле хоть и оканчиваются смертью, однако же составляют часть жизни, текущей в вечность, поэтому и страх становится началом любви; по мере развития он сначала обращается в веру, а потом преобразуется в любовь. (4) Но этот страх не походит на страх, внушаемый нам диким зверем, поскольку этот последний соединен с ненавистью (вспомним, что и страх бывает двоякого рода). Этот страх напоминает скорее страх перед отцом, которого я боюсь, но одновременно и люблю. Бояться наказания – значит любить себя; точно так же, бояться чем-либо вызвать недовольство отца – значит любить его. (5) Блажен тот, кто верным становится под влиянием любви и страха. Вера является в этом случае силой, ведущей к спасению, мощью, направляющей к вечной жизни.

(54, 1) Пророчество – это предвидение, прогноз (pro/gnwsi») будущего; гносис же состоит в понимании смысла пророчества, то есть проникновение в смысл того, что ранее было воспринято пророком от Господа, который открывает некоторые вещи заблаговременно. (2) Знание предвозвещенного проявляется трояким образом: оно касается либо прошлого, либо настоящего, либо будущего. (3) При этом и прошедшее, объемлющее собой события уже совершившиеся, и будущее, в недрах своих хранящее то, что последует, относятся к вере, происходящее же сейчас убеждает нас и подтверждает достоверность свидетельств о прошедшем и предсказаний о будущем. (4) Например, если одна часть пророчества уже исполнилась, а другая исполняется, то ожидаемое достоверно, а уже свершившееся – истинно. (5) Ибо прошедшее было когда-то настоящим, а потом осталось позади нас; таким образом, то, что было некогда верой в события предстоящие, после того, как они уже случились, становится знанием прошедшего. В свою очередь, вера в ожидаемые события обращается в знание, как только будущее становится настоящим. Последователи Платона, равно как и стоики, согласны с тем, что внутреннее согласие (sugkata/qesi»), достигаемое нашим разумом, находится в нашей власти.[159] (55, 1) Все мнения и суждения, всякая мысль и обычай, из которых слагаются наша жизнь и общение, являются, собственно говоря, внутренним согласием подобного рода. В этом смысле они представляют собой акты доверия. Неверие, напротив, оказывается актом вероломства, когда ни согласие, ни доверие более невозможны. Ведь нельзя говорить о недостатке чего-либо, если этого не существует вовсе. (2) Внимательно вникнув в дело, мы найдем, что, хотя человек и склонен соглашаться с ложным, в нем все же живет предрасположенность к вере в истину. (3) «Добродетель, силою которой держится церковь, – говорит Пастырь, – есть вера; именно благодаря ей спасаются избранные Богом. Укрепляется же она другой добродетелью – воздержностью. Затем следуют простота, осмотрительность, беззлобность, скромность, любовь – все это дочери веры.» [160] (4) Далее сказано: «Вера предшествует, страх созидает, любовь же ведет к совершенству.» (5) И в другом месте: «Чтобы созидать и назидать, нужно бояться Бога; ниспровержение же и разрушение есть плод страха пред сатаной. Установления Господни, то есть заповеди, следует любить и исполнять; дела же демона следует бояться и избегать. Ибо страх Божий наставляет, исправляет и ведет к любви, страх же пред делами демона вселяет ненависть.»[161] (6) Далее тот же автор называет покаяние «великим вразумлением». «Ибо раскаявшись в своих делах мы более уже не позволяем их себе ни на деле, ни в мысли. Терзаться же и мучиться в душе из-за своих грехов – дело доброе.»[162] «Прощение грехов и покаяние – это не одно и тоже, но и то, и другое – в наших руках.»[163]

XIII

Покаяние и ответственность

(56, 1) Итак, получивший раз отпущение грехов грешить более не должен, ибо за первым и единственным покаянием в грехах (совершенных в течение жизни первой и языческой, которая прошла в неведении), званным предлагается немедленное раскаяние, очищающее душу от всего ей несвойственного и подготавливающее место для обоснования в ней веры. (2) Господь же, будучи «сердцеведцем»[164] и зная наперед все, что должно случиться, предвидел и легкомыслие человека, и лукавство и злобу дьявола, и то, как дьявол, завидуя возможности прощения грехов, предоставленной человеку, будет продолжать подавать рабам Божиим лживые поводы к греховным действиям, дабы вслед за собой лукаво привести их к падению.

(57, 1) Поэтому тем из уверовавших, кто впадает в какой-либо грех, он по великому своему милосердию дарует вторичное покаяние, дабы впавший в грех после того, как он был однажды призван, и подавляемый смущением мог принести еще раз «покаяние неизменное»[165], желая возвратиться на добрый путь. (2) «Ибо если мы, получивши познание истины, произвольно грешим, то не остается более жертвы за грех, но некое страшное ожидание суда и ярости огня, готового пожрать противников.»[166] (3) Постоянные же и один за другим следующие акты раскаяния в грехах ничем не отличаются от полного неверия, за исключением случая признания своей греховности. И я не знаю, что хуже: сознательно ли грешить или, раскаявшись в грехах, снова приниматься за них. (4) Вина и того и другого очевидна: один свидетельствует о ней тем, что осуждает свое незаконное деяние в то самое время, как предается ему; другой – тем, что, несмотря на признание греховности своего действия еще до его совершения, все-таки его свершает. Один потакает себе и даже получает удовольствие от своих грехов, хотя и не ведает того, чем увеселяется; другой же, раскаявшись в том, чем прежде наслаждался, после опять отдается удовлетворению тех же самых пожеланий и сближается с тем, кто с самого начала грешит по выбору своей воли. Ибо раскаиваться в чем-либо и тотчас же снова за это приниматься – значит грешить сознательно.

(58, 1) Итак, те из язычников, что свою прежнюю и нечестивую жизнь оставили и пришли к вере, тотчас же получают отпущение; но, кто и после этого возвращается к прежнему, тот, несмотря на свое раскаяние и полученное прощение, самого себя должен стыдиться, ибо уже не может получить другого омовения водами крещения во оставление грехов. Кто «не от крови, ни от хотения плоти родился»[167], а возрожден Духом, тот должен оставить не только идолов, которым некогда воздавал божеские почести, но и дела прежней жизни. (3) В этом будет состоять окончательное раскаяние, свободное от прежних грехов. Ибо частое раскаяние показывает лишь снисходительное отношение к прежним грехам; а склонность к новым падениям обнаруживает недостаток упражнения в истинном покаянии.

(59, 1) Итак, многократно испрашиваемое прощение за совершенные грехи не есть раскаяние вовсе, но только его видимость. «Правота выравнивает пути праведные», – поучает нас Писание. И опять: «Правота незлобивого выпрямляет путь его».[168] (2) Верны также и следующие слова Давида: «Как отец милует сынов, так помилует Господь боящихся Его.»[169] (3) «Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью»[170], – говорит Писание о тех, кто в раскаянии исповедует Господа, – «ибо блаженны все боящиеся Господа.»[171] Видите ли, что и Писание Ветхого Завета, подобно Евангелию, называет людей блаженными[172]? (4) «Не бойся, – говорит Давид, – когда разбогатеет человек, когда слава дома его умножится, ибо, умирая, оставит все, не будет ему сопутствовать и слава его.»[173] (5) «Я же по милости твоей войду в дом твой, поклонюсь святому храму твоему в страхе твоем; Господи, путеводи меня в правде твоей.»[174]

(6) Стремление есть направленность мысли к чему-либо или от чего-либо. Страсть же есть превосходящее всякую разумную меру стремление души к чему-нибудь или желание, выходящее за границы рассудка и не контролируемое им. Следовательно, страсти – это противоестественные движения души, которая вышла из под контроля разума. Но и вероломство, и уклонение, и непокорность зависят от нашей воли, подобно тому, как в нашей власти и повиновение. Вот почему они и подлежат суду как свободные действия. И всякий, кто прилежно исследует происхождение той или иной страсти, тотчас же найдет, что они являются неразумными стремлениями.

 

XIV

О грехах невольных

(60, 1) Несвободные деяния, напротив, неподсудны. Бывают они двух видов: одни совершаются по неведению, другие же – под влиянием непреодолимой силы. В самом деле, какому суду могут подлежать те, кто согрешил невольно? (2) В таких случаях человек либо вне себя, подобно Клеомену и Афаму, которые были объяты безумием,[175] либо не ведает что творит, и такой случай произошел с Эсхилом, который открыто произнес со сцены то, что открывается только в мистериях. За это поэт держал ответ перед Ареопагом, но так как он сумел доказать, что не принадлежит к числу посвященных в мистерии, то был оправдан. (4) Какому же суду может подлежать тот, кто по непредусмотрительности дает возможность ускользнуть врагу, а вместо него по неведению причиняет смерть кому-либо из друзей? Ведь он совершает это по неведению. (5) Причиной может быть оружие. Так не будет невиновным атлет, который, упражняясь в фехтовальном искусстве, не замечает, как у него с копья сваливается предохранительный мячик, в результате чего он голым острием убивает противника. (6) Причина может лежать в самой ситуации. Так не подлежит суду случайно поразивший своего соперника во время состязаний