Глава VII. «Я не камень, не железо, а человек»

 

Октября 1987 года, Москва

 

В Кремле открылась сессия Верховного Совета СССР. В президиуме – руководители палат Верховного Совета, правительства, члены Политбюро.

«Порой кто‑то входил, кто‑то выходил, – вспоминал об этом дне Гейдар Алиевич. – Горбачев сидел передо мной. Вижу, он встал и вышел. Погодя поднялся и Лигачев, кивнул Рыжкову, чтобы и он вышел в комнату президиума. Там мы собирались до заседания, в перерывах пили чай. Через некоторое время пригласили меня.

Горбачев, начав со мной разговор, сказал, что, по его мнению, я должен уйти из Политбюро и Совмина. Я сказал, что причины, по которой я должен уйти, не знаю. Я не считаю, что должен уходить, но если вы так считаете, то возражений у меня нет. «Тогда вы должны сказать, чтобы мы знали: уходите по собственному желанию или по болезни».

В перерыве я отправился домой. Мои сын и дочь были дома. Объяснил им ситуацию. Молодцы они! Сказали: папа, ты не беспокойся, что ж такого…

Вечером, придя к Горбачеву, я сказал, что ухожу. Да, я ухожу, и можете заявить, что ухожу по состоянию здоровья. Он встал, обнял меня, поцеловал и сказал: «Большое спасибо, Гейдар Алиевич!»

К этому времени они были знакомы уже почти два десятка лет. Встречались на пленумах ЦК партии, сессиях Верховного Совета… В 1972–м Гейдар Алиевич с семьей отдыхал в Пятигорске. В один прекрасный день позвонил Горбачев, сказал, что хотел бы проведать, посмотреть, как отдыхается. Приехав, пригласил в Карачаево‑Черкесию. Таким вниманием первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС одаривал далеко не всех секретарей и министров, отдыхавших в его вотчине.

Особое внимание, понятно, первым лицам: Брежневу, Андропову, Косыгину… Однажды Михаил Сергеевич пробросил Андропову давно заготовленную фразу:

– Нельзя Политбюро ЦК формировать только из людей преклонного возраста. У хорошего леса всегда должен быть подлесок.

Андропову льстивый образ с намеком понравился. И когда Горбачева – не без его помощи – избрали в Политбюро, Юрий Владимирович, поздравляя коллегу, вспомнил эту присказку:

– Ну что, «подлесок», давай действуй!

И Алиев поддержал этот выбор Андропова: «У меня мнение о Горбачеве было положительное. Правда, – продолжал Гейдар Алиевич, – после того как его избрали Генеральным секретарем ЦК КПСС, он очень изменился. Это не только мое мнение, но и мнение других членов Политбюро». Но пока до избрания было далеко.

В той поездке в Карачаево‑Черкесию они присмотрелись друг к другу, подружились. «Мне понравился Гейдар Алиевич, – вспоминал Горбачев начало их знакомства. – Очень умелый человек, очень способный вести диалог и на самом высоком уровне, и на самом простом. Это и мне было всегда близко. Мы как‑то сошлись». «Это было началом нашей дружбы или добрых отношений», – добавляет Алиев.

…Следом за сессией Верховного Совета собрался пленум ЦК. 22 октября газеты опубликовали информацию: «Пленум удовлетворил просьбу т. Алиева Г. А. об освобождении его от обязанностей члена Политбюро в связи с уходом на пенсию по состоянию здоровья».

Для посвященных в тайны Кремлевского двора это не было неожиданностью. Алиева, как за несколько лет до этого Косыгина, «трамбовали» врачи: вам, мол, уважаемый Гейдар Алиевич, пора на пенсию, здоровье не позволяет больше переносить такие нагрузки. Тактичный по натуре пациент не выдержал нажима: ваше дело лечить меня, а как я буду дальше жить, работать или нет, вас не касается!

Выйдя из больницы, он постепенно втянулся, в работу. Внимательно изучает материалы съезда учителей, который задумывался при его участии; посылает свои замечания к совещанию в ЦК по вопросам коренной перестройки управления экономикой. В конце июня коренную перестройку (на меньшее вожди не замахивались) обсудил пленум ЦК КПСС. Из Политбюро вывели Кунаева, от обязанностей секретаря ЦК освободили Зимянина. В члены Политбюро произвели Александра Николаевича Яковлева. Алиев только хмыкнул: во шагает! В январе избрали кандидатом в члены Политбюро, через полгода – полноправным членом…

В начале сентября Алиев вышел на работу. Повседневные дела – заседания в ЦК и Совете Министров. 18 сентября члены Политбюро ЦК КПСС Г. А. Алиев, Л. Н. Зайков, В. П. Никонов, Н. И. Рыжков, Н. Н. Слюньков посещают выставку «Химия‑87». По различным деталям Алиев фиксировал, как изменялось отношение Горбачева к нему. «Я это чувствовал постепенно, – говорит он в документальном фильме Вагифа Мустафаева «История одной зависти». – А до этого у нас были теплые отношения».

 

История одной зависти

 

Горбачев в этом фильме утверждает, честно глядя в камеру, что уход Алиева «был связан с состоянием здоровья. И я вам скажу: огромное давление республики. Огромное давление… Мол, своим положением, находясь здесь, он мешает республике. И я пришел к такому выводу.

Я не думаю, что здесь была проявлена какая‑то кровожадность. Или тем более – сведение счетов. Все сделано было очень по‑человечески с ним. Никто его не топтал, не унижал. То, что вокруг говорят, меня не интересует и не касается. Я‑то знаю, что моя совесть чиста».

Читатель уже знает, как отставляли Алиева. Прочитает, как расправлялись с ним, и сам сделает выводы, чья совесть чиста, а чья‑не очень. Первое, о чем Михаил Сергеевич спросил Мустафаева, сколько фильмов он снимает про Алиева.

– Двенадцать.

– Двенадцать! – удивился экс‑генсек и экс‑президент. – Мы с Геншером (бывший министр иностранных дел ФРГ. – Авт.) про меня одну серию сняли.

– Это ваши проблемы, – устало отозвался режиссер.

Он три года добивался от Горбачева согласия на съемки.

Наконец звонок из Москвы: «Михаил Сергеевич дал согласие. Ждет вас. Съемка в течение десяти минут».

Мустафаев и оператор тут же вылетели в Москву. Едва сошли с самолета, звонок мобильного телефона: «Михаил Сергеевич не может встретиться с вами».

Можете представить чувства кинорежиссера… Подъезжает к посольству Азербайджана, у памятника Низами его догоняет еще один звонок: «Михаил Сергеевич согласился!»

…Вошли в здание «Горбачев‑фонда» на Ленинградском проспекте, недалеко от городского аэровокзала. В глаза бросился аквариум.

– Вот здесь будем снимать, – сказал Вагиф. Первые кадры – сдержанный, а то и бесстрастный разговор на общие темы. Но вот Мустафаев напрямую спрашивает, почему генсек удалил Алиева. «Горбачев начинает нервничать, – вспоминает Вагиф, – волнение передается оператору, камера у него в руках трясется… А нам еще надо задать много вопросов».

Один из них был связан с Ильхамом, сыном Гейдара Алиевича, преподавателем Московского государственного института международных отношений. Его заставили уйти из института. Горбачев сказал, что впервые об этом слышит.

«Историю одной зависти» показывали на кинофестивале в Екатеринбурге, фильм получил Гран‑при. Когда Горбачев говорил, что впервые слышит об эпизоде в МГИМО, на весь зал раздался женский голос: «Да врет он все, этот Горбачев!» А рыбки за его спиной все виляли и виляли. Генсека, по оценке начальника его личной охраны генерала Медведева, отличали бесхарактерность и непостоянство. Он бесконечно тасовал свое политическое окружение, бросая и левых, и правых. В эти жернова попал и Гейдар Алиевич Алиев.

Владимир Медведев – генерал КГБ СССР, многолетний руководитель личной охраны Л. И. Брежнева (14 лет) и М. С. Горбачева (6 лет). После Брежнева и до Горбачева, два с половиной года, он служил в резервном отделении Девятого управления КГБ, которое обеспечивало безопасность глав высокопоставленных делегаций. В этом качестве он дважды готовил визиты Гейдара Алиева – первый в Вологду и Череповец, второй – во Вьетнам.

Конечно же, Алиев хорошо помнил Владимира Тимофеевича по прежним встречам, в том числе и в Баку, куда генерал прилетал с Брежневым. Выслушав протокольный рапорт о том, что визит подготовлен, тут же по‑дружески спросил, как дела, как работается в новой должности.

«Я знал, что Алиев был на высоком счету у Брежнева, – вспоминает генерал Медведев. – Знал, что в Политбюро ЦК он включен по рекомендации Юрия Владимировича Андропова».

Во Вьетнаме Алиеву предстояло посетить металлургический завод. Первым по будущему маршруту главы советской Делегации прошел Владимир Медведев. Заметил в груде металлолома у мартеновских печей снаряды. Хозяева убрать железяки отказываются: они, мол, не опасны.

«Когда прибыл Гейдар Алиевич, – рассказывает Медведев, – я ему, разумеется, доложил о снарядах и попросил, нельзя ли от поездки на завод отказаться. Но это не в характере Алиева отказываться. «Нельзя, – ответил он, – нас ждут там люди, надо ехать». Он всегда такой был. И, кстати, к собственной безопасности относился не то чтобы пренебрежительно, с бравадой, нет – не это было для него главное». Любопытно привести здесь еще одно свидетельство такого рода – журналистки Эльмиры Ахундовой. Она среди других репортеров сопровождала Президента в его очередной зарубежной поездке. Незадолго до этого, в июле 1995 года, только счастливый случай спас самолет, на котором Алиев возвращался после визита в Болгарию и Румынию. Кое‑кто откровенно побаивался новой атаки террористов. И тогда прямо в самолете, ответив на вопросы Эльмиры, Гейдар Алиевич добавил: «Ты не бойся, ничего со мной не случится. Меня хранит Аллах, потому что знает – я еще нужен своему народу».

Жаль, что даже Аллах не мог защитить человека от партийных козней.

Мы еще расскажем о том, как глубоко и емко оценил Нурсултан Назарбаев деятельность и личность Гейдара Алиева, вспомним, как вызревал и взорвался Карабах… Пока же вернемся к XXVII съезду КПСС, на котором Гейдара Алиева, уже персонального пенсионера союзного значения, избрали членом Центрального Комитета. Биографическая справка перечисляет его партийные и государственные должности, вплоть до самой последней (на то время): «С октября 1987 г. по ноябрь 1988 г. государственный советник при Совете Министров СССР».

Должность почетная. Вернулись силы. Он, как всегда, к 8.30 приходил на работу в свой небольшой кабинет и все острее чувствовал: в его советах никто здесь не нуждался.

Недолгое время Алиев оставался государственным советником при Совмине СССР и членом ЦК КПСС. Потом его освободили и от этих «нагрузок». Мнение авторитетного и мудрого политика Александра Сергеевича Дзасохова, Президента Республики Северная Осетия‑Алания: «С Алиевым поступили несправедливо».

Как‑то после отставки Гейдар Алиевич попросил заведующего «своим» секретариатом подобрать для него некоторые материалы. Услышал в ответ оскорбительную реплику: «Вы у нас уже не работаете».

Тогда по своей доброй воле бумаги стал подбирать Александр Гаврилов. Бдительный зав тут как тут:

– Вы для кого это готовите?

– Для Алиева.

– Запомните: он у нас уже не работает!

И все же Александр Тимофеевич ослушался шефа. «Иначе поступить было бы не по‑людски», – рассудил он.

Маленький штрих человеческой порядочности на фоне холуйского подличанья.

Пришлось переезжать на другую дачу – «дали какую‑то деревяшку», – в сердцах замечает Лиханов. – Ладно, своей фазендой Гейдар Алиевич не обзаводился, устроился и в «деревяшке». Сняли охрану – Бог с ней. Но зачем же отозвали домработницу, которая прибирала, готовила – он ведь после инфаркта, после смерти жены. Унизили мерзко, мелочно.

Помнится примечательная картинка в Кремлевском дворце съездов. Вестибюль в перерыве заполнили партсекретари, министры, большие военные чины… Кучкуются, шумно здороваются, обнимаются с теми, кого давненько не видали. И старательно обтекают одного человека, отводя от него глаза. Это Гейдар Алиевич Алиев, уже не член Политбюро, не первый зампред в Совмине. Еще вчера эта публика вилась бы вокруг, чтобы засвидетельствовать уважение, мелькнуть будто невзначай перед глазами, напомнить о себе: есть, мол, такой Добчинский‑Бобчинский.

Виктор Поляничко, понаблюдав за унизительной сценкой, не выдержал, кивнул одному из авторов этой книги:

– Витя, подойдем, поговорим с Гейдаром Алиевичем.

Мы подошли. Увидели, как благодарно вспыхнули его глаза.

Тот дворцовый сюжет был только началом отчуждения, прелюдией травли, через которую предстояло пройти Алиеву. Он еще не знал, что его будут предавать ученики, выдвиженцы, товарищи из самого близкого окружения. «Мне кажется, самое, страшное – ошибиться в людях, – скажет он. И еще у него вырвется:…вы знаете, в отношении меня было совершено много несправедливостей. Я ведь тоже человек, не камень, не железо, а человек!»

Это был тот эмоциональный порыв, пожалуй, единственный в годы жестокой и несправедливой опалы, когда открывается израненная душа. Никому больше Гейдар Алиевич не говорил об этом. Сильным положено все переносить в себе, сжигая сердце. И только кардиограммы знают, какими мегаваттами воли оплачены их пики и кривые.

Горбачев, хотя и твердил о новом мышлении, действовал вполне традиционно: расправлялся с предшественниками. Хрущев низвергал Сталина, Брежнев – Хрущева, Горбачев – Брежнева… Каждая минувшая эпоха получала черную метку: культ личности, волюнтаризм, застой… Да, от чего‑то в прошлом следовало отказываться, извлекать из пройденного уроки, чтобы не допускать новых ошибок. Но не рушить все подряд.

 

Расправа

 

В советские годы была популярна сталинская формула: кадры решают все. Именно кадры начал выбивать Горбачев – Кунаева, Алиева, Щербицкого, а затем, в апреле 1989 года, выставил из ЦК сразу сотню с лишним товарищей. На их место определил, как очень скоро выяснилось, перевертышей.

В Баку сместили Багирова, – только потому, что рекомендовал его в свое время Алиев. Рекомендовал, учитывая деловые, человеческие качества, Кямрана Мамед оглы. За его плечами была большая производственная, хозяйственная школа, опыт партийной работы: слесарь, инженер, декан, заместитель управляющего трестом, заведующий отделом строительства и коммунального хозяйства Совета Министров Азербайджанской ССР, первый секретарь Сумгаитского горкома партии, секретарь ЦК… По общему мнению, принципиальный, честный, порядочный человек. Он не позволил бы себе даже подозрением оскорбить Алиева. Но ведь его рекомендовал Алиев. А против Алиева уже лепили дело.

Инспирированные статьи из центральной печати тут же перепечатывали бакинские издания – на русском и азербайджанском языках. Отвечать на обвинения, клевету, несмотря на провозглашенную гласность и плюрализм мнений, не давали. В Баку устроили гонения на братьев Алиева – Гасана, Агиля, Джалала. Агиля Алиева, заведующего кафедрой политэкономии медицинского института, доктора экономических наук, выставили из вуза в день рождения, 10 декабря 1988 года. А за пару лет до этого в том же институте Агиля Алиевича чествовали, говорили много добрых и уважительных слов, с почтением вручали памятные адреса. Они и сейчас хранятся в его офисе, хорошее напоминание о чести и бесчестии. Два года известный ученый, автор множества научных работ, глубоких исследований, монографий был безработным.

Академик Джалал Алиев, крупный биолог, писал в своей книге «Наука истинна», изданной в 1999 году:

«Последнее десятилетие, тяжелым плугом прошедшее по полю нашей жизни, заставило меня, человека немолодого и много повидавшего, окончательно убедиться в том, насколько эфемерными могут оказаться наши представления об устойчивости общества, частью которого мы являемся, о неизбежности победы правды над ложью, убедиться, насколько хрупким является благополучие людей и народов, если они по неразумию, легкомыслию и наивности вручают свои судьбы авантюристам и лицемерам, готовым ради собственных корысти и тщеславия на все, что угодно.

Как и очень многие, я оказался втянутым в политику, совершенно не собираясь ею заниматься. Теперь‑то я осознал справедливость утверждения о том, что если ты не будешь заниматься политикой, она займется тобой».

Политика достала академика в лаборатории, добралась до него на экспериментальном поле, где он с коллегами пестовал новые сорта пшеницы. Ученый мужественно вступился за честь брата, достоинство всей семьи. Отправил десятки писем во все инстанции – в Генеральную прокуратуру Союза и Президиум Верховного Совета, в редакции центральных и республиканских газет, в ЦК Компартии Азербайджана, ЦК КПСС, в Политбюро…

В ответ приходили отписки. Только журнал «Смена» (№ 19 за 1988 год) извинился перед Гейдаром Алиевым.

«В статье «…И одна ночь» («Смена». № 15. С. 18) говорится о том, что Л. И. Брежнев, будучи в Баку, принимал роскошный перстень от Алиева. Поскольку редакция не располагает документальными доказательствами по данному эпизоду, мы приносим свои извинения Г. А. Алиеву и нашим читателям».

 

Карабах

 

18 февраля 1988 года Горбачев утвердил в должности своего нового помощника – Георгий Хосроевича Шахназарова, ученого, политолога. Едва ли не в тот же день к нему напросился на прием армянский публицист и писатель Зорий Балаян. «Я знал его по интересным выступлениям в «Литературной газете», – пишет Шахназаров в своей книге «Цена свободы», – и поэтому охотно откликнулся на предложение встретиться, не подозревая, что разговор пойдет о Карабахе. Но гостя волновало только это. – Всматриваясь в худощавое смуглое лицо с необычайно черными даже для южанина, узкими глазами, можно было понять, что для этого человека, как и для многих его соотечественников, воссоединение Карабаха с Арменией стало не просто мечтой, а делом жизни или смерти».

Далее Шахназаров сокрушается: «Ничего не могло убедить их в том, что нужно искать компромиссные решения. Час настал, сейчас или никогда! – так сформулировало для себя задачу национальное самосознание, выразителями которого стали Балаян, Тер‑Петросян и их сподвижники».

Но к помощнику Генерального секретаря ЦК КПСС, «обрусевшему армянину родом из Карабаха, уроженцу Баку», как он о себе пишет, это не относится? Разве не он в числе первых должен заставить своих земляков «искать компромиссные решения»? Нет, он передает генсеку просьбу Балаяна принять его вместе с поэтессой Сильвой Капутикян. «Такая встреча состоялась 26 февраля и имела немалое значение для последующих событий», – замечает Георгий Шахназаров.

В Азербайджане, как и во всей стране, об этой встрече узнали из теленовостей. Ждали – генсек примет и представителей азербайджанской интеллигенции. Но он этого не сделал. В те дни генерал Бобков был в Карабахе. Он рассказывает:

– Я лично убедился, как много делал Алиев для развития автономной области, для упрочения национальных отношений. И даже первые вспышки не привели здесь к конфликту. Приведу два простых примера.

22 февраля 1988 года мне пришлось быть на дороге из Степанакерта в Агдам. Там шла толпа возбужденных людей. Им навстречу вышла пожилая женщина и бросила под ноги азербайджанский платок. Они остановились. Вернулись. Это о чем‑то говорит?

Второй пример. В этот же день в этом же районе армяне застрелили двух азербайджанцев. Представляете, какой мог быть взрыв, если бы люди в округе узнали об этом? Мы обратились к азербайджанцам, собрали самых уважаемых людей. «Давайте, – говорю, – переступим через это горе, через эту утрату». С нами согласились. Похоронили погибших, не разжигая из этого ЧП искры ненависти.

В Степанакерте во время одного из митингов подстрекатели потащили гробы. Рядом со мной стояла актриса областного театра, армянка, запамятовал, к сожалению, ее фамилию. Она с отчаянной смелостью, с настоящим мужеством выступила против провокаторов. Провокация не прошла.

Скорее всего, это была Кнарик Погосян – о ней писали газеты в репортажах из Карабаха. Тогда же «Социалистическая индустрия» рассказала, как рабочие алюминиевого завода в Сумгаите спасали от погромщиков своих товарищей‑армян. Начальник охраны завода Исмаил Алиев свозил на предприятие целые семьи рабочих и специалистов – здесь они были под надежной защитой. Был среди спасенных и дядя Костя со своей семьей – так все на заводе называли мастера‑литейщика Константина Айказовича Мартиросяна. А он назвал Исмаила своим родным братом.

Карабах ворвался на первые полосы центральных газет, на телеэкраны в феврале 1988 года. Власти Нагорно‑Карабахской автономной области приняли решение выйти из состава Азербайджанской ССР. Это был запал, который поджег целую цепочку этнических конфликтов.

«Демографический энциклопедический словарь», изданный в Москве в 1985–м (первый год правления Горбачева и последний мирный год в Советском Союзе), так представляет Нагорно‑Карабахскую автономную область:

«Расположена в юго‑восточной части Малого Кавказа, в составе Азербайджанской ССР. Территория 4,4 т км2. Население к 1983 г. – 170 тыс. человек. Центр – г. Степанакерт». (Переименован в 1923 году, в память о Степане Шаумяне, члене РСДРП с 1900 года, председателе Бакинского СНК, расстрелянном в числе 26 бакинских комиссаров.)

С середины XVIII века, напоминает словарь, эта территория, входившая прежде в состав различных тюркских держав, стала частью Карабахского ханства, образованного на территории центральной части Азербайджана. В 1805 году Карабахское ханство перешло под власть России. К началу конфликта в Нагорном Карабахе наряду с армянами жили азербайджанцы, русские, люди других национальностей.

Экономика, социальная инфраструктура, культура автономной области развивались вместе с Азербайджаном. Строились заводы и фабрики, водохранилища, открылся пединститут с преподаванием на армянском языке. В целом НКАО превосходила социально‑экономические показатели Азербайджана и Армении. Конечно, как и везде, возникали проблемы, но решались они в добром согласии всех живших здесь людей. Открыли, к примеру, авиалинии Степанакерт – Баку и Степанакерт – Ереван и обслуживать их по инициативе первых секретарей ЦК Алиева (Азербайджан) и Демирчяна (Армения) стали попеременно азербайджанские и армянские пилоты.

 

Июня 1988 года, Москва

 

В столице, залитой жарой, открылась XIX Всесоюзная конференция КПСС. Разморенные речами делегаты в перерывах искали тенечек у кремлевских белых берез, курили, смачно поругивая генсека. По стране уже полыхало, а самовлюбленный глухарь все толковал, «как углубить и сделать необратимой революционную перестройку…». Три последних года ему казались поворотными – только куда? «Усилиями партии, трудящихся удалось остановить сползание страны к кризису в экономической, социальной и духовной сферах. Общество теперь лучше знает и понимает свое прошлое, настоящее и будущее». Тех, кто считал иначе, генсек предпочитал не слышать.

На следующий день, выступая с той же трибуны, писатель Юрий Бондарев сравнил перестройку с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка. И это было сущей правдой.

– Только согласие построит посадочную площадку в пункте назначения, – продолжал Юрий Васильевич. – Только согласие. Однако недавно я слышал фразу, сказанную молодым механизатором на мой вопрос об изменениях в его жизни: «Что изменилось, спрашиваете? У нас в совхозе такая перестройка мышления: «Тот, кто был дураком, стал умным – лозунгами кричит; тот, кто был умным, вроде стал дурак дураком – замолчал, газет боится. Знаете, какая сейчас разница между человеком и мухой? И муху, и человека газетой прихлопнуть можно. Сказал им, а они меня в антиперестройщики». В этом чрезвычайно ядовитом ответе, просоленном народным юмором, я почувствовал и досаду, и злость человека, разочарованного одной лишь видимостью реформ на его работе, но также и то, что часть нашей печати восприняла, вернее, использовала перестройку как дестабилизацию всего существующего, ревизию веры и нравственности. В тот же день на конференции выступал и Абдурахман Везиров, новый первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана. Говорил, что перестройка Азербайджана связана с большими трудностями, слишком велик груз прошлого.

– Разлагающее влияние на социально‑политическую, моральную обстановку в республике в первую очередь оказывали извращения в кадровой политике, которой были присущи клановость, землячество, угодничество, процветали приписки, злоупотребления служебным положением…

В выступлении первого секретаря явно чувствовалась политическая линия М. Горбачева. Гейдар Алиев хотел бы ответить оппонентам, да кто даст трибуну? Кто позовет его, чтобы управиться с ситуацией? Никто не зовет. Надеялись, что наведут порядок, покрепче завернув гайки.

Приведем три некогда совершенно секретных документа.

Первый – записка в ЦК КПСС «О неотложных мерах по наведению общественного порядка в Азербайджанской ССР и Армянской ССР».

 

 

«Развитие событий в Азербайджанской и Армянской союзных республиках вокруг Нагорного Карабаха приобретает все более опасный характер. Ширится забастовочное движение, увеличивается количество несанкционированных митингов и демонстраций. Выступления и действия их участников становятся все более агрессивными и неконтролируемыми, перерастают в массовое неповиновение.

В сложившейся обстановке имеющимися правовыми средствами пресечь эти антиобщественные действия не представляется возможным.

В связи с этим полагали бы необходимым в качестве временной меры принять Указ Президиума Верховного Совета СССР, предоставляющий возможность силам, обеспечивающим поддержание общественного порядка, изолировать организаторов, подстрекателей и активных участников подобных противоправных действий.

Проект постановления ЦК КПСС по данному вопросу прилагается.

23 ноября 1988 года.

А. Яковлев

В. Чебриков

Г. Разумовский

А. Лукьянов»

 

 

На письме размашистый росчерк Горбачева: «За» (РГАНИ. Ф. 89. Оп. 4. Д. 5. Л. 1–5).

Второй документ – датированное тем же днем, 23 ноября, постановление ЦК КПСС «О неотложных мерах по наведению общественного порядка в Азербайджанской ССР и Армянской ССР»: «Одобрить проект Указа Президиума Верховного Совета СССР по данному вопросу (прилагается)» (РГАНИ. Ф. 3. Оп. 102. Д. 1058. Л. 22–26).

Ну и, наконец, проект Указа о неотложных мерах, на которых настаивала разномастная четверка:

«1. Предоставить право должностным лицам органов внутренних дел и внутренних войск, уполномоченным Министром внутренних дел СССР, в местностях или населенных пунктах, в которых введен комендантский час, задерживать в административном порядке на срок до 30 суток лиц, разжигающих своими действиями национальную рознь или провоцирующих нарушения общественного порядка, либо понуждающих к антиобщественным действиям, а также препятствующих осуществлению гражданами и должностными лицами их законных прав и обязанностей.

2. Установить, что лица, задержанные в соответствии со статьей 1 настоящего Указа, содержатся по установленным законом правилам в спецприемниках Министерства внутренних дел СССР или в иных помещениях, определяемых Министром внутренних дел СССР.

3. Настоящий Указ ввести в действие с 24 ноября 1988 года». Проект стал Указом.

Одному из нас, бакинцу, довелось пережить все эти события, как говорят, изнутри, другой прилетел на время из Москвы. Приведем несколько страничек из его дневника.

 

Бакинский дневник

 

28 ноября 1988 года.

Никогда еще не улетал в командировку по родной стране с таким гнетущим чувством. Никогда еще не провожали так в редакции. Для газетной жизни с ее чуть ли не ежедневными командировками чьи‑то приезды – отъезды – в порядке вещей. «Летишь, старик? – спросят на ходу. – Куда?» – И не дождавшись ответа, несутся дальше. Сейчас – иное дело. Те, кто побывал уже в зоне конфликта, считают своим долгом повспоминать увиденное, другим хочется просто потолковать «вокруг Карабаха».

Все свободные до вылета минуты вызваниваю Баку. Что там происходит? Знакомые журналисты, партийные работники, до которых удается дозвониться, растеряны: такого еще не видели. Сотни тысяч на площади днем и ночью. На заводах – забастовка. Улетевший днем раньше Джаваншир Меликов, собственный корреспондент «Социалистической индустрии» в Азербайджане, уточняет: нефтеперерабатывающий комплекс работает. В город введены войска.

В аэропорту на первый взгляд все спокойно.

– Может, заглянешь в зал вылета? – спрашивает встретивший меня Джаваншир.

В большом зале не протолкнуться. Женщины, дети, старики. Узлы, чемоданы. И – тишина, поразительная для такой массы людей. Угрюмая, готовая взорваться тишина. Что заставляет этих людей улетать? Не знаю. И не чувствую пока себя вправе спрашивать. Надо разобраться, что случилось с полюбившимся мне городом за последний год. Почему так недолго работал Кямран Багиров, энергично взявшийся за дело? Какие боли обострились? Какие появились вновь?

Узелки, особенно такие тугие, как национальные, надо развязывать очень осторожно, бережно. Тем более в краях, где давние и недавние свары напоминают костры, подернутые пеплом. Подсуетится усердный человек над затухающими огоньками, – тут же пламя оживет.

На огромной площади, говорят, тысяч четыреста, а может, и все пятьсот. Физически чувствуешь, как напряженно они внимают словам, произносимым с трибуны. Площадь – своеобразный барометр общественного мнения. Звучат призывы защитить заповедную Топхану, где Армения собиралась построить пансионаты и дома. Не отдать Карабах. Всем бастовать. В этот вечер я услышал и рефрен, адресованный партийному комитету:

– Позор Наримановскому райкому партии, который не позволяет рабочим бастовать.

И гулкое эхо: «Позор! Позор! Позор!» Что ж, надо познакомиться с райкомом, удостоившимся такого внимания площади.

30 ноября.

– Я воспринял эти призывы как одобрение нашей работе, – сказал мне первый секретарь Наримановского райкома партии В. Касумов.

За плечами Вагифа Касумовича – двенадцатичасовой рабочий день. С утра он был у проходных электромашиностроительного завода. Сам в прошлом рабочий, опытный хозяйственник, он решил говорить с людьми напрямую. Одних переубеждал, другим возвращал уверенность в себе, третьим помогал отделить правду от лжи, разобраться в лавине слухов.

– Экстремальная обстановка моментально проверяет людей, – говорит Касумов. – За считаные дни узнаешь цену каждому.

В Наримановском районе, одном из крупнейших в республике, свыше 50 предприятий, объединив свои силы, развернули строительство жилья. И вот теперь все это приходится отложить.

Причины понятны. Производственное объединение «Азэлектромаш» – его продукцию ждут тысячи потребителей в СССР, сорок зарубежных стран – потеряло уже миллион рублей прибыли, еще миллион потеряет на штрафах. А по району, городу потери увеличиваются в десятки, сотни раз. На четыреста тысяч похудел фонд социального развития предприятий Наримановского района, очередники недосчитались 20 квартир.

Восемь часов вечера. В кабинете первого секретаря – члены бюро райкома партии, секретари парткомов, директора предприятий. Собрались не для отчета и не для «накачки» – идет свободный, подчас острый анализ ситуации, последних наблюдений, тенденций. Пикетчикам, которые пытались блокировать заводы, отпор дан. Работу начали все предприятия в районе, правда, далеко не на полную мощность.

1 декабря.

Сегодня условились встретиться с Виктором Петровичем Поляничко, вторым секретарем ЦК Компартии Азербайджана. В Баку он едва ли месяц, до этого четыре с половиной года был в Афганистане. Знакомы мы, пожалуй, лет тридцать – со студенческих времен на Стромынке, где жили студенты факультета журналистики МГУ. С тех дней запомнился крупный, энергичный парень, не успевший еще снять солдатскую гимнастерку. Незаурядный человек всегда вызывает интерес – стараешься не потерять его из виду. Так было и с Поляничко. Весточки о нем доносились то с Оренбуржья – на строительстве горно‑обогатительного комбината, ударной стройке, он руководил комсомольским штабом, то из Москвы, то из Челябинска… На Урале и свела нас вновь судьба: его, уже первого секретаря обкома комсомола, и меня, собственного корреспондента «Комсомольской правды». Жаль, не часто встречались такие комсомольские и партийные работники, как он.

На часах было 22.30, когда из кабинета второго секретаря ЦК потянулись участники позднего совещания. Виктор подошел к дверям, кивнул нам с Джаванширом: «Заходите, ребята». Оставив свой большой стол, заваленный бумагами, папками, газетами, он сел рядом с нами, подвинул чай, блюдце с конфетами. На воспоминания в этот вечер времени не было, сразу – о текущем моменте, как говорили когда‑то.

– Ситуация сложная, но мы ею управляем. Карабах пройдет, и площадь пройдет, а нам, коммунистам, надо будет смотреть в глаза людям. Вот это бы донести до всех.

Резкий междугородный звонок прервал разговор.

– Дашкесан? Слушаю, Рауф Велиевич. Спасибо! За сутки это самая добрая информация.

Виктор Петрович вернулся к столу, помолчал.

– Может, еще чаю? – Что‑то далекое мелькнуло в его глазах, и вдруг, без всякой внешней связи, вырвалось: – Четыре с половиной года не был в отпуске, отвык, не знаю, как люди сейчас отдыхают. Когда выпадает свободная минута, забиваюсь в угол и читаю. Только не о войне. Осточертела война…

Мы молчали, боясь спугнуть эту неожиданную исповедь, понимая, что в другой обстановке ее, может, и не было бы…

Скрипнула дверь. Заглянул и вошел Афранд Дашдамиров, заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК:

– Ребята, пожалейте Виктора Петровича!

Накатывалась волна забот, срочных и сверхсрочных, безотлагательных. А Виктор только разговорился, рассказывал, как в Герате хоронили афганского товарища, партийного работника. Над могилой выступал Наджибулла. Выступал под аккомпанемент разрывов, мины падали все ближе. Виктор уговаривал его уйти в укрытие, Наджибулла не соглашался. И только закончился траурный митинг, отъехали на сотню‑другую метров, как очередная мина угодила прямо в свежий холм. Эти годы навсегда останутся с ним.

– Ну, что принес, Афранд Фиридунович? – поднялся Поляничко навстречу Дашдамирову.

– Растет число беженцев. Сегодня это самое главное.

Пока доезжаем от ЦК до гостиницы, машину пять раз останавливают военные патрули. На последнем посту молоденький лейтенант, заглянув в редакционное удостоверение, просит:

– Пишите правду, ребята.

2 декабря.

Будто из давних тревожных сводок ворвалось в наши дни горькое слово: «беженцы». Уходят азербайджанцы из Армении. Уходят армяне из Азербайджана. В Баку с утра выстраиваются очереди у касс Аэрофлота, аэропорт и железнодорожный вокзал переполнены. Люди снимаются семьями со всем своим скарбом, а подчас и не успев собраться. Обгоняя их, клубятся слухи один нелепее другого.

Накануне я подошел к кассам Аэрофлота. У входа канатом огорожен квадрат. Внутри два патруля – военный и милицейский. Плюс добровольные контролеры. В списках многозначные номера. Как и всюду в эти дни в Баку, едва начинаешь с кем‑то разговаривать, тут же оказываешься в плотном кольце. Люди напряжены, но стараются говорить спокойно, сдерживая тех, кто горячится.

Кто отрывает этих людей от родных очагов? Кто сеет слухи? Угрожает?

Люди бегут не от стихийного бедствия. Бедствие, которое заставляет разрывать дружеские узы, пострашнее природных.

– Это наше общее горе, – так оценил ситуацию слесарь Александр Степанович Скоробогатов, русский человек, волжанин, для которого азербайджанская земля стала второй родиной. В конторке управления рядом с ним сидели инженер А. Сукясов, начальник управления Т. Эминов, слесарь П. Киселев…

– В войну в одном окопе сражались русский и армянин, узбек и татарин, – говорил Скоробогатов. – У нас был общий враг – фашизм. А что происходит теперь? Кто‑то хочет заставить нас видеть друг в друге врага. Кому это нужно? Мне? Вам? Знаете, наш коллектив отверг забастовки. Мы работали и работаем. Но так тяжело на сердце, что даже домой не хочется идти. П<