Ценные бумажки разного достоинства. – Неудачный комплимент опытного ловеласа. – Время встречи изменить нельзя.

 

Горничная Дашенька закончила прихорашиваться перед зеркалом и вышла из номера. Она рассчитывала, что до трех часов – когда у Амалии Константиновны назначена какая‑то важная встреча – у нее самой есть свободное время. Но не тут‑то было – в коридоре девушку остановил лакей и вручил несколько конвертов с приглашениями. Дашенька надула губы.

– Ну и кто тут? – проворчала она, рассматривая конверты. – К губернатору нас уже звали, к вице‑губернатору звали, жена полицмейстера тоже прислала приглашение. Так, надворный советник, генерал… еще один генерал… статский советник Лакомый… Вот повезло его жене, хорошо, наверное, быть госпожой Лакомой! – Горничная сложила конверты, состроив страдальческую гримасу. – И совершенно непонятно, когда у нас будет время ходить по всем этим обедам. Мы и для вице‑губернатора еле время выкроили!

– Тяжелая у вас служба, – притворно вздохнул лакей, одним глазом кося на светлые колечки Дашенькиных волос на шее, а другим – на ее соблазнительное декольте.

– И не говори! – поддержала девушка. – Сплошные разъезды, то туда, то сюда. Дома толком побыть некогда, чуть что – и сразу в дорогу.

Лакей хотел продолжить беседу, но тут увидел в конце коридора холеного господина с клиновидной бородкой. Господин мрачно покосился на него, и лакей, сразу же вспомнив о том, что его ждут совершенно неотложные дела, ретировался. Дашенька разочарованно поглядела ему вслед. Господин с бородкой меж тем уже материализовался возле нее.

– Послушай, любезная…

«Любезная» обернулась и, признав симпатичного полицмейстера, вся заискрилась улыбкой.

– А что за письма ты несешь? – строго вопросил подошедший.

– Нехорошо любопытствовать, сударь! – откликнулась горничная и хихикнула.

Услышав глупое хихиканье, полицмейстер сразу же успокоился. Какой бы умной ни была хозяйка, горничная явно ей уступала.

– Я, между прочим, здешний полицмейстер, – важно изрек де Ланжере. – И мне все полагается знать по чину.

Говоря, он вложил в свободную руку горничной какую‑то бумажку. Однако продолжение было вовсе не таким, на какое полицмейстер рассчитывал. Дашенька с любопытством поглядела на бумажку, признала в ней трехрублевку и, ослепительно улыбнувшись, засунула ее обратно де Ланжере в карман.

– Не по чину берете, сударь, – сказала она загадочно. – И не по чину даете.

И ласково поглядела опешившему мужчине прямо в глаза.

– Да ты нахалка, однако! – объявил полицмейстер, машинально отмечая, что у нахалки очень красивые глаза, да и все остальное явно заслуживает самого пристального внимания с его стороны. – Может, мне еще радужную[14] тебе дать?

– А хоть бы и так, сударь, – отвечала горничная, томно косясь на собеседника. – Потому как мне отлично известно, что вы хотите узнать.

– Да? – Полицмейстер дивился все больше и больше. – И что же я хочу знать?

– Не погонят ли вас вскорости в шею, – снова хихикнула горничная. – Цельный день за мной всякие господа ходят, деньги сулят и все выспрашивают, не будет ли им от визита моей госпожи какого урону. Смех, да и только!

Однако де Ланжере было вовсе не смешно.

– И что, погонят меня или нет? – довольно‑таки сухо спросил он.

– Откуда мне знать? – пожала плечами плутовка. – Только ежели вы верите, что госпожа со мной делится, что да как, вы не правы, сударь, не правы! Не таковский она человек, чтобы прислуге все разбалтывать!

Де Ланжере вздохнул.

– Послушай, милая… Я понимаю, что твоя госпожа многое держит в секрете, но если вдруг… если ты что услышишь… – он облизнул губы, – обо мне или… или о моем месте… – Полицмейстер полез в карман, достал бумажку покрупнее достоинством и со значением поводил ею в воздухе перед носом Дашеньки. Горничная следила за бумажкой, как завороженная. – У меня много врагов, – горько сказал полицмейстер, вкладывая купюру в руку Дашеньки. – И хотя я тружусь, не щадя живота своего, многим мое присутствие в этом городе не по нраву. Я знаю, что меня могут оговорить, опорочить… да‑с… – Он заглянул в декольте Дашеньки и приосанился. – Но ты, мне кажется, умная девушка, и…

– Так обычно говорят девушкам, которые не могут больше ничем похвастаться, – с разочарованием заметила Дашенька, отчего полицмейстер поперхнулся. – Не волнуйтесь, сударь, если я что услышу про вас, непременно скажу.

И, стрельнув глазами, чем окончательно добила потомка французского короля, скользнула прочь.

Далеко, впрочем, Дашеньке уйти не удалось, потому что возле лестницы ее поджидал черноусый брюнет с волосами, густо покрытыми фиксатуаром. Костюм на брюнете был просто идеальный, золотые часы поражали воображение тонкостью работы, но, несмотря на это, их обладатель отчего‑то не внушал совершенно никакого доверия.

– Красавица‑душа, до чего хороша! – промурлыкал он, расплываясь в счастливой улыбке.

– Кому душа, а кому иди мимо, – весьма неприветливо отозвалась Дашенька.

– Мадемуазель, право слово, вы со мной чересчур суровы, – объявил сутенер Жорж. – Можно вас на пару слов?

– Нельзя, – последовал мгновенный ответ.

– Совсем никак? А если так? – В руке Жоржа, зажатая между средним и указательным пальцем, неведомо откуда возникла сложенная бумажка.

Дашенька вздохнула, покосилась вправо, покосилась влево и с видом человека, вынужденного покориться грубому принуждению, взяла бумажку.

– Ты горничная баронессы, принцесса? – спросил Жорж, пристально глядя на нее.

– А ты мне не тыкай, – отрезала Дашенька. Развернув бумажку, поглядела ее на свет и вздохнула: – Фальшивая. Впрочем, чего еще ожидать от такого, как ты!

И в следующее мгновение фальшивая купюра, с помощью которой подручный Хилькевича надеялся задобрить горничную и кое‑что у нее выведать, полетела Жоржу в лицо. Сутенер остолбенел.

– Меня можно подкупить, я такой же человек, как и все. Но не фальшивыми же деньгами! – беззлобно промолвила Дашенька и строго поглядела на раздавленного Жоржа. – Передай… сам знаешь кому… чтобы не опаздывал на встречу. Иначе другой раз встреча случится в городском остроге на Райской улице, а твой хозяин будет уже закован в кандалы!

Жорж хотел протестовать, объяснить, что все получилось случайно – он понятия не имел, что бумажка, которую он получил от Хилькевича, поддельная… но Дашенька уже прошла мимо, зажав в руке пачку конвертов и гордо неся голову. К тому же откуда ни возьмись возник полицмейстер де Ланжере и злобно уставился на сутенера. Выругавшись вполголоса (без всякого соблюдения рифм), Жорж подобрал скомканную купюру с пола, оскалился и был таков.

Через несколько минут он уже пил вино в заведении мадам Малевич, расположенном аккурат напротив гостиницы «Европейская». Галстук Жоржа валялся на столе, ворот рубашки был расстегнут, и одна из девиц, стоя сзади в одних чулках и корсете, массировала сутенеру плечи. Все девицы мадам Малевич обожали Жоржа, потому что он был не злой, не жадный и к тому же такой милашка, что просто ах.

– Он выставил меня дураком! – кричал Жорж. – Ассигнация была фальшивая!

– Успокойся, успокойся, мой котик, – гудела Розалия. – Где она?

Жорж кивнул на сюртук, лежащий на диване. Розалия достала злосчастную бумажку и тщательно осмотрела ее.

– Точно фальшивая, – вздохнула она. – Варшавская работа, сразу и не заметишь. А горняшка‑то не промах!

– В чем дело? – С этими словами в комнату в сопровождении Пятирукова и графа вошел Хилькевич.

– Зачем вы дали мне фальшивую бумажку, чтобы подкупить горничную? – набросился на него Жорж.

У Хилькевича возникло скверное чувство: ситуация окончательно выходит из‑под контроля, если даже Жорж позволяет себе кричать на него при свидетелях. Однако король дна сдержался.

– Мне неизвестно, в чем дело, – холодно сказал он. – Розалия?

Владычица веселых домов обрисовала ситуацию, не забыв упомянуть и о переданной Дашенькой угрозе организовать встречу в остроге, если Хилькевич не придет к баронессе. Король дна нахмурился.

– Это ведь ты дал мне ту ассигнацию, – сказал он, оборачиваясь к Пятирукову. – Откуда она?

Пятируков со смущением ответил, что бумажка была из чужого кошелька – одного из тех, которые стащил его племянник на вокзале, пользуясь теснотой и суматохой. (Никто из присутствующих так никогда и не узнал, что купюра явилась на самом деле из кошелька Валевского.)

– К горничной нам теперь не подобраться, – вздохнул Хилькевич.

– Ну почему? – отозвалась Розалия. – Можно еще Груздя к ней послать, к примеру.

– Груздь слишком старый, он ей не пара, – возразил Жорж.

Он мельком улыбнулся девице в чулках и поцеловал ей руку, и та, истасканная, бесконечно несчастная, в сущности, провинциалочка, приехавшая в большой город за большим счастьем, заулыбалась так, словно ее поцеловал сам король. Розалия сверкнула на нее глазами, и девица поспешно вышла за дверь.

– А какое это имеет значение? – ответил Хилькевич. – Хотя…

Он задумался.

– Я все‑таки считаю, что незачем идти на встречу, – проворчал Пятируков. – Мало ли что сказала какая‑то служанка…

– В самом деле! – поддержал его граф.

– Если мы не придем, дама может решить, что мы ее боимся, – возразил Жорж.

– И что? – вскинулась Розалия.

– С тем, кто боится, можно сделать все, что угодно, – бросил сутенер.

«Смотри‑ка, что ему известно!» – удивился про себя Хилькевич.

– А прийти, – упорствовал Пятируков, – будет все равно что признать свою вину!

– Вину в чем? – пожал плечами Хилькевич. – В том, что сперли мешочек с камушками? Так она сама его обронила на вокзале, к примеру. И что?

Розалия села в кресло и скрестила отечные ноги, обутые в дорогие туфли цвета бордо с золочеными пряжками. По старой памяти туфли были на больших каблуках, и хотя Розалии теперь было нелегко на них передвигаться, она упорно отказывалась сменить обувь на более удобную.

– А мне вот интересней то, что было до мешочка, – внезапно объявила хозяйка.

– Говори ясней, – попросил Пятируков.

– Она нас просчитала, – жестко сказала Розалия. – Она знала, что мы будем делать и как. Она знает о Виссарионе – и, возможно, не только о нем. Но будь она хоть самой умной женщиной на свете, без сведений у нее бы ничего не вышло. Понимаете, о чем я?

Хилькевич кивнул.

– Кто‑то нас заложил, – уронил король дна. – Причем до того, как баронесса приехала в город.

– Поэтому хорошо бы узнать, что именно ей известно, – закончила Розалия. – С этой точки зрения встреча с ней может оказаться весьма полезной.

Однако Пятируков не желал сдаваться.

– Ну и что, что ей о нас известно? – с вызовом спросил он. – Все равно она ничего не сможет поделать. И потом, она ищет Валевского и украденную парюру – пусть ищет! Мы что, собираемся ей мешать?

Граф Лукашевский рассеянно потирал усы.

– Должен признаться, – неожиданно проговорил он, – мне это не нравится. Жили мы, не тужили, и тут нате вам…

– Антонин, прошу вас, оставьте рифмы Жоржу, – с гримасой раздражения перебила его Розалия. – Лично мне совсем не понравилось, как уверенно горничная говорила насчет острога на Райской улице. Кстати, откуда им известно, что он именно на Райской улице, а?

Подавленные воры стихли и только переглядывались. Жорж застегнул ворот рубашки и стал завязывать галстук.

– Без десяти три, – напомнил он, показывая глазами на часы в углу. – Счастливые часов не наблюдают, а прочие без них пропадают. Ну так как? Идем или нет?

 

Без двух минут три Амалия вышла из своего номера и спустилась в Герцогский салон, расположенный на первом этаже «Европейской». Здесь было уютно, чинно и спокойно. Бюст герцога, стоявший на возвышении, взирал на немногих посетителей, которые почтили своим присутствием салон в этот час. Трое или четверо мужчин читали газеты, какая‑то полная дама в туфлях цвета бордо пила кофе. Амалия задержалась на ней взглядом и подумала, что дама явно переборщила с косметикой.

Часы в углу пробили три раза. К Амалии подошел слуга, но, получив ответ, что ей ничего не надо, поклонился и отошел.

– Кажется, международное положение осложняется, – произнес мужчина за соседним столиком.

Он сложил газету, которая скрывала его лицо, и, уже не таясь, посмотрел на Амалию. Это был господин в седых бакенбардах, весь облик которого наводил на мысли о беспорочной службе, отличном послужном списке и многочисленных наградах.

– Виссарион Сергеевич? – спросила Амалия. – Вы вовремя, благодарю вас. Не хотите ли пересесть за мой стол?

Виссарион Сергеевич усмехнулся каким‑то своим тайным мыслям, однако же приглашение принял.

– Мне сказали, вы хотели меня видеть, – проговорил он, избегая упоминать об инциденте на вокзале. – Итак?

Баронесса Корф вздохнула.

– Полагаю, мы не будем терять время и играть в прятки, пытаясь ввести друг друга в заблуждение, – сказала она. – Вы знаете, кто я, и я знаю, кто вы. Думаю, вам должно быть известно и о том, что именно привело меня в ваш город.

– Лучше скажите вы, сударыня, – очень кротко попросил Хилькевич. – Я старый человек, могу и ошибиться.

Амалия улыбнулась.

– Некто Леон Валевский, российский подданный, – заговорила баронесса, – украл драгоценности, которые один… беспечный человек имел несчастье подарить знаменитой танцовщице. Драгоценности тому человеку не принадлежали и вообще являются фамильной ценностью. Мне поручено вернуть их, причем вернуть любой ценой. А пан Валевский в настоящее время находится в вашем городе.

– Беспечный человек – великий князь Владимир? – невинно поинтересовался король дна.

– Допустим, его звали именно так, – после небольшой паузы ответила баронесса. – Вряд ли это что‑то меняет.

– Гм, с какой стороны посмотреть, сударыня. Потому что, насколько мне известно, вы и великий князь одно время были весьма, весьма коротко знакомы,[15] – отозвался Хилькевич лукаво. И улыбнулся, не скрывая своего торжества.

Однако, как оказалось, он сильно недооценил баронессу Корф. На его мелкий укол Амалия ответила ударом, который – если пользоваться боксерским языком – сразу же отправил собеседника в нокаут:

– Положим, мне тоже многое о вас известно. Например, то, что вы убили свою жену.

Улыбка застыла на губах Хилькевича.

– Ложь! – проговорил он, дернув щекой. – Моя жена умерла после болезни.

– Я по натуре невероятно доверчива, – легко согласилась баронесса. – И если вы мне сейчас скажете, что ваша жена умерла оттого, что ее затоптало стадо диких слонов, которое убежало из местного зоопарка, я тоже вам поверю. Только вот к нашему делу смерть женщины не имеет никакого отношения.

– К нашему делу? – насторожился Хилькевич.

– Именно так, – подтвердила Амалия, и старый негодяй почти физически ощутил исходящую от нее угрозу, которая, как он только сейчас понял, вовсе не была шуткой. – Условия мои таковы. Вы заправляете данным городом, вернее, худшей его частью, и наверняка знаете, где находится Валевский, а также императорская парюра. Вы отдаете мне Валевского и драгоценности, которые он украл, и мы с вами будем в расчете. Можете и дальше строить из себя царька преступного мира, я не буду вам мешать. Более того, могу даже пообещать оградить вас от притеснений со стороны властей, если таковые будут иметь место. Как видите, в моих требованиях нет ничего невозможного, и думаю, вам будет легко выполнить мою просьбу.

Хилькевич поймал взгляд Жоржа, который высунул голову из‑за газеты за два столика от них. Розалия хмурилась и покусывала губы. Граф Лукашевский, стоя у окна, делал вид, что любуется видом на море, но по его напряженной спине Хилькевич видел, что Антонин не пропустил ни слова из разговора. Старый друг Пятируков так волновался, что даже не заметил – он держит свою газету вверх ногами. Однако сейчас, признаться, король дна жалел, что отправился на встречу со своими сообщниками. Ему не понравился тон баронессы, не понравилось, что она говорила с ним – нет, не как со слугой, а как с каким‑то ничтожеством, которое только строит из себя значительное лицо. Никто и никогда в благословенном городе О. не смел обращаться с ним так. И еще ему крайне не понравилось, что приезжая дама упомянула о его жене.

– Какая поразительная просьба, сударыня, – проговорил Хилькевич, не сводя с собеседницы пристального взора. – Право, вы преувеличиваете мои возможности. Почему бы вам не обратиться, к примеру, к господину де Ланжере? В конце концов, он наш полицмейстер и обязан знать, что творится в городе.

– Мне следует понимать ваши слова как отказ? – осведомилась баронесса. – Поверьте, сударь, если бы я могла обойтись одним де Ланжере, я бы уже так и поступила. Но что‑то подсказывает мне, что вы можете принести куда больше пользы.

И Амалия очаровательно улыбнулась.

– Боюсь, вы плохо знаете меня, сударыня, – спокойно промолвил Хилькевич. – Я никому не оказываю одолжений, даже хорошеньким женщинам, которые приехали из столицы. Вы собирались оградить меня от притеснений со стороны властей, кажется? – Король дна пожал плечами. – Власти и так никогда меня не притесняли. Не знаю, кто является вашим осведомителем, но уж это он обязан был вам сообщить.

Баронесса вздохнула.

– Значит, вы все‑таки отказываетесь, – констатировала она. – Таково ваше окончательное решение?

– Да, – твердо ответил Хилькевич.

– Что ж… – обронила Амалия после паузы. – Tant pis pour vous, tant mieux pour moi.

Хилькевич ждал, что сейчас баронесса произнесет обязательную и, с его точки зрения, совершенно бессмысленную в таких случаях фразу о том, что он вскоре пожалеет о своем решении, но то, что та сказала, его обескуражило. Он не был силен в языках и теперь мучился, пытаясь определить, на что именно столичная гостья намекала. А о том, что ее слова содержали какой‑то намек, Хилькевич догадался по блеску глаз дамы.

– Это все, о чем я хотела с вами говорить, – завершила встречу Амалия. – Вы свободны.

Все‑таки она не удержалась от искушения обойтись с ним под конец как со слугой. И опять Хилькевич пожалел, что взял с собой своих людей, которые стали свидетелями его унижения.

Поднимаясь с места, он поглядел на лицо баронессы, и тут его словно ударило током – в нем не было и следа досады или раздражения, которые мог вызвать его отказ. Напротив, на нем было написано полное удовлетворение, словно дама услышала именно то, что ожидала и именно чего добивалась. А ведь дело, из‑за которого она приехала в О., и впрямь было весьма, весьма важным, и помощь короля воров могла оказаться очень кстати.

«Черт возьми, – в смятении подумал Хилькевич, – уж не нарочно ли баронесса провоцировала меня на отказ? Но зачем ей это нужно?»

Не прощаясь, даже не поклонившись даме, он быстрым шагом вышел из Герцогского зала и направился в дом напротив. Через несколько минут к нему присоединились его сообщники.

– Какая наглость! – восклицала Розалия, воздевая к потолку свои пухлые руки. – Явиться к нам и требовать, чтобы мы выдали одного из наших! Нет, какая наглость!

– Валевский не наш, – напомнил граф. – И никогда не был нашим.

– Все равно, он честный вор и хотя бы поэтому заслуживает уважения! – Розалия вся колыхалась от возмущения.

Пятируков блуждал по комнате, то и дело запуская пятерню в волосы. Видно было, что Агафон чем‑то сильно смущен. Граф объявил, что не прочь чего‑нибудь выпить. Жорж открыл новую бутылку, да так «ловко», что едва не уронил ее на почти новый ковер. (Заметим в скобках: положим, ковру на самом деле было лет десять, но с точки зрения каких‑нибудь версальских ковров он все равно считался младенцем.)

– Что баронесса сказала в конце? – внезапно спросил Пятируков у Хилькевича. – Я не понял ее слов. Она говорила по‑французски?

Жорж, который наливал себе вино, насмешливо хмыкнул и перевел:

– «Тем хуже для вас, тем лучше для меня».

– И что сие значит? – растерялся Пятируков.

Хилькевич имел все основания полагать, что лично для него это не значит ничего хорошего, но тут вошла одна из девиц и сказала, что явился Сенька‑шарманщик.

– Говорит, у него дело до Виссариона Сергеевича, – добавила девица.

Все шарманщики в городе, равно как и все нищие, были обязаны платить дань хозяину воров. Пятируков нахмурился.

– Сенька же за месяц задолжал, разве нет? Чего вдруг он таким смелым заделался? Раньше все от нас бегал, боялся, как бы ему руку не сломали.

– Не иначе, денежки завелись, – усмехнулся граф.

– Да какие там деньги! – фыркнула Розалия. – Он же пропивает все. Пропащий человек, совершенно пропащий.

– Ладно, – смилостивился Хилькевич, – впусти его. Посмотрим, что ему надо.

Девица вышла и вскоре впустила в комнату невзрачного мелкого субъекта, совершенно плешивого, несмотря на молодость, с серыми бегающими глазками и испитой физиономией. На субъекте был рваный пиджачок, заляпанный пятнами, и неопределенного цвета штаны, а на шее висела шарманка. В руках субъект держал пакет, перевязанный бечевкой.

– Виссарион Сергеич! – пробулькал субъект, радостно осклабившись. – Мы того, с оброком пришли!

Шарманщик полез в карман, едва не выронив пакет, и достал новехонький блестящий рубль.

– Ты никак разбогател, Сеня, – сказал Хилькевич с нехорошей улыбкой.

– Да вы что! – вскричал субъект, всплеснул руками и едва не уронил пакет вторично.

Тут уж граф не выдержал:

– Что у тебя в пакете?

Сенька потупился:

– Не знаю… Ей‑богу! Попросили вам передать.

Хилькевич выпрямился в кресле. Розалия приоткрыла рот.

– Кто попросил передать? – каким‑то новым, придушенным голосом задал вопрос теперь Хилькевич.

– А черт его знает! – отвечал удивленный шарманщик. – Девушка какая‑то… Подошла, говорит: окажи услугу… вот тебе рубль, я знаю, ты задолжал… иди отдай хозяину, он сейчас у Розалии… и пакет ему передай. Я хотел того, в портерную… – Молчание, царившее в комнате, начало пугать Сеньку, он съежился и стал отступать к дверям. – Пришел туда, а ее закрыли… по случаю приезда высокой особы… то есть… Ну и я того, к вам…

– Давай пакет, – велел Хилькевич. Глаза его горели нехорошим стальным блеском.

Сенька съежился еще больше, но пакет отдал. Размоталась бечевка, развернулась упаковочная бумага…

– Фу! – с отвращением воскликнул граф. И даже отступил на шаг назад.

Жорж посмотрел на содержимое пакета и скривился. Пятируков позеленел.

– Что за гадость? – взвизгнула Розалия. – Виссарион, что все это значит?

– Хотел бы я знать, – угрюмо ответствовал король дна.

В пакете, предназначенном ему, лежала дохлая ворона.

 

Глава 6