Попытки про информировать руководителей государства

Тем временем советская экономи­ка продолжала деградировать. Я ре­шил, что пришло время, чтобы моя работа оказала влияние на движение страны в более конструктивном на­правлении. Я тщательно следил за советской прессой и понял (и время это подтвердило), что внутри руко­водства страны или в его окружении имеются реформистские силы. Рабо­ты Ф. Бурлацкого, Г. Шахназарова и В. Загладина, академиков Г. Арбатова и Н. Иноземцева, публицистов А. Бо­вина и Э. Генри отличались по манере и содержанию от тупого догматизма, преобладавшего в советской научной литературе. Очевидно, что эти люди имели поддержку влиятельных поли­тиков. Я не знал, кто эти политики, — но, как показало время, переоцени­вал их способность к политическим действиям.

Я решил привлечь внимание со­ветского руководства к результатам своей работы, надеясь, что они помо­гут сформулировать новый экономи­ческий и политический курс страны. Кроме того, я искал способ легализа­ции своих исследований. У меня была мысль передать их в самиздат — но я не хотел рисковать своей свободой, вступая в прямую конфронтацию с властью. Письма, которые я посылал в адрес руководителей государства, содержали двух-трехстраничное опи­сание полученных мной результатов. Более детальные расчеты я предлагал представить при наличии соответ­ствующей просьбы. Письма закан­чивались выводом о надвигающейся экономической стагнации и необхо­димости для ее предотвращения про­ведения экономических реформ. Эти реформы должны были значительно увеличить степень самостоятельно­сти предприятий и расширить ры­ночные отношения.

Я отнес письмо на имя Л. И. Бреж­нева к хорошо известному угловому зданию, где принимались письма, адресованные ЦК КПСС. Мне сооб­щили, что мое письмо получено и отправлено в соответствующий от­дел ЦК партии. На этом закончилась наша переписка. Письмо, адресован­ное Н. Байбакову, попало в руки пред­седателя сводного отдела Госплана СССР В. Воробьева. Он принял меня и был весьма вежлив, но напряжен во время нашего разговора — возмож­но, опасаясь его последствий. Мно­го позже я узнал, что примерно в то же время он сам представил доклад о состоянии советской экономики, содержавший аналогичные моим идеи об инфляции, реальном эконо­мическом росте и надвигающихся опасностях ^[5].

Я начал искать менее прямой и пуб­личный путь для передачи своего по­слания руководству страны: ведь в его среде мог быть кто-либо, кто скрыва­ет свои взгляды и нуждается в моих исследованиях для начала полити­ческой борьбы. Изучая биографии членов Политбюро в поисках скры­того ревизиониста, я нашел всех их посредственностями. Единственным из них, кто, казалось, выделялся, был А. Шелепин (конечно, я сильно оши­бался в отношении его политических взглядов). В то время Горбачев еще не являлся ни членом Политбюро, ни секретарем ЦК.

Я составил список самых талан­тливых советских ученых и публи­цистов, кто мог быть связан с ревизи­онистами в советском руководстве. Он получился коротким, поскольку в стране мало кто обладал этими ред­кими качествами. Кроме того, я из­менил форму представления своих взглядов, написав двадцатистранич-ную записку с детальным описанием методологии, результатов и прогно­зом на 1990 год. В ней предсказыва­лось полное прекращение экономи­ческого роста уже в середине 1980-х. Пожилая московская машинистка, которая печатала записку, с гордо­стью сообщила, что в жизни ей при­ходилось печатать немало важных и секретных документов. Вручая мне отпечатанный текст, она сказала с симпатией: «Это бомба!»

Первым, кто ознакомился с моей запиской, был Александр Бовин, ав­тор блестящих антидогматических статей в газете «Известия», долго ра­ботавший сотрудником ЦК КПСС. Мы встретились в его кабинете в ре­дакции «Известий». Он сказал, что не является экономистом и ему трудно оценить мою методологию, но пола­гает, что в целом я прав. Однако он не выразил желания пойти дальше на­шей встречи. Бовин с горечью выска­зался о происходящем в стране и до­статочно определенно заявил: «Когда он умрет, мы начнем с начала». Это только подтвердило мое предполо­жение о наличии оппозиции в пар­тии, но я был потрясен ее беспомощ­ностью. Предположим, Брежнев не умрет еще лет десять. Значит ли это, что страна должна и дальше катиться вниз?

Моим вторым потенциальным посредником был Эрнст Генри, чьи книги «Гитлер против Европы» и «Гит­лер против СССР» произвели на меня огромное впечатление еще в юности. Его статьи о Китае и международных отношениях были несравненно ори­гинальнее и ярче, чем что-либо в со­ветской политической литературе. Его тексты о Мао Цзэдуне целились не только в китайского лидера, но и в Сталина, который в то время оце­нивался в целом позитивно. В наших разговорах, как и в своих публикаци­ях, Генри показал себя твердым про­тивником всех форм тоталитариз­ма. У него было невысокое мнение о брежневском режиме, и он предвидел его неминуемый крах. Я никогда не отмечал у него враждебности по от­ношению к Западу. Напротив, многие аспекты жизни в Англии он оценивал выше, чем в СССР.

Э. Генри прочитал мою записку и передал ее своему другу времен Ко­минтерна С. Далину, одному из круп­нейших советских экономистов. (Он неохотно упомянул эту фамилию в нашем последнем разговоре, опаса­ясь последствий для него от вовлече­ния в данное дело). Положительное отношение Далина в большой степе­ни определило и уважение Генри ко мне. Когда я заявил последнему о над­вигающейся стагнации, он добавил: «...а потом и спад». Такая мысль при­ходила мне в голову, поскольку мои расчеты выявляли эту тенденцию, но в то время она казалось столь неверо­ятной, что я даже не рискнул о ней на­писать. Под влиянием нашего разго­вора я рассмотрел и эту возможность, вскоре включив ее в свой прогноз.

Генри хвалил Андропова, который, по его словам, читал Гегеля. Он так­ же хвалил В. Загладина и Г. Шахназа­рова, известных функционеров ЦК, занимавшихся международным ком­мунистическим движением, которые разделяли его взгляды. Наши встречи продолжались в течение двух лет. Но после стал избегать их — вероятно, из-за моей репутации полудиссидента. Однажды Э. Генри пообещал передать мою записку В. Загладину (в то вре­мя первому заместителю начальника Международного отдела ЦК КПСС), но впоследствии уклонился от этого намерения.

Третьим потенциальным посред­ником оказался Василий Селюнин, по­пулярный журналист газеты ЦК КПСС «Социалистическая индустрия». Вско­ре после нашего знакомства я понял, что у него нет никаких связей «навер­ху». Тем не менее у нас установились дружеские отношения, продолжав­шиеся вплоть до его смерти. Наша совместная статья «Лукавая цифра» в журнале «Новый мир» в большой сте­пени открыла эпоху «гласности».

Кроме того, я доверял двум близ­ким к правящим кругам академиче­ским институтам — Институту США и Канады и Институту мировой эконо­мики и международных отношений. В конце 1970-х годов я послал письмо с кратким изложением полученных мной результатов академику Г. Арба­тову. Дружеское письмо, подписанное В. Кудровым, содержало предложение представить статью для публикации в трудах института, предназначенных для внутреннего пользования. Но ко­гда я ее написал и послал Кудрову, то не получил никакого ответа.

Одновременно я имел беседу в том отделе Института мировой эконо­мики и международных отношений, где обсуждалась моя диссертация. Его возглавлял С. Никитин — очень достойный человек, специалист по экономическим индексам. Позднее он рассказал мне,что в конце 1950-х годов по просьбе академика Е. Вар­ги оценивал реальные темпы роста советской экономики. Проект был прекращен из-за враждебного отно­шения со стороны ЦК КПСС. И он, и Варга имели неприятности из-за про­деланной работы.

На моем выступлении присутство­вало около 30 человек. Я представил детальное изложение своих методов и прогноз, согласно которому в се­редине 1980-х годов начнется спад ВВП. Никитин разделял мое мнение о мрачных перспективах советской экономики. Было ощущение мрачно­го будущего и невозможности изме­нить его.