Каденция: Встреча с посланцем от «старого учителя»

Я не знал, куда мы идем, потому что фраза Верокочева: «Наш путь лежит на север» не соответствовала направлению нашего движения. Мы быстрым шагом направлялись в сторону Рязани. Только до нее нужно было идти почти две сотни километров – больше суток непрерывного пешего перехода. Разумеется, я не сомневался, что для этого найдутся необходимые силы. Но меня одолевал вопрос: зачем? Зачем мы идем на восток, если двигаться нужно на север?

Водан молчал, погруженный в самосозерцание. Казалось, ничего не волновало его, ничего не тревожило – ни тени грусти, ни намека на радость. Каждый его шаг был наполнен простотой и неумолимостью совершаемого действия. Наверно, именно так природная стихия проявляет себя в определенный момент. Отвлекать его от того важного, что сейчас происходило в нем, я не мог. Всему свое время, и сейчас наступило время для тишины. Я заметил, что даже машины, проезжавшие мимо нас, идущих вдоль обочины дороги, не ревели моторами, как обычно, а едва шелестели колесами на разогретом солнечными лучами асфальте.

Наконец, примерно через полтора часа быстрой ходьбы, Водан взглянул на меня, показав тем самым, что он вернулся в обыденную реальность, и сказал, не нарушая неестественную естественность тишины:

– Мы движемся против часовой стрелки. Это нужно для восхождения.

Против какой стрелки? Уже давным-давно люди пользуются электронными часами без циферблатов со стрелками... Однако пробуждающееся во мне возмущение из-за непонимания происходящего и желание как-то отреагировать на раздражающее поведение Водана были пресечены простой и светлой улыбкой Верокочева:

– Яромир, помни, что означает твое имя. И просто будь тем самым солнцем, творящим рай. Не пристало тебе ерепениться против потока бытия.

Я рассмеялся. Действительно, чему тут раздражаться: тому, что все происходит не так, как я привык? Но разве каждый миг нашего путешествия не наполнял меня радостью и силой вместо того, чтобы опустошать? «Любишь кататься, люби и саночки возить!» – иначе, в чем суть божественности? Ведь именно в принятии потока бытия, в нахождении радости от упругих струй течения жизни, подобно тому, как рыба идет на нерест против течения, чтобы насытиться кислородом и дать возможность новому поколению обрести радость существования, мой путь обретает смысл по мере осознания пережитых в этом движении моментов проявления моей божественной сущности. В голове прозвучал голос Фрэнка Синатры «...and did it my way...». Водан тоже рассмеялся:

– Вот уж не думал, что ты такой романтик.

– Рядом с тобой я открываю в себе нечто, о чем не подозревал раньше.

– Наверно, это хорошо. Я имею в виду: хорошо, когда в твоем присутствии человек раскрывается, а не скукоживается.

Через пару минут Верокочев произнес вслух:

– Я чувствую, что нас догоняет попутка, водитель которой будет не против подвезти двух автостопщиков.

Действительно, при этих словах Водана позади нас показался белый пикап «двухсотка» мицубиши с забитым доверху какими-то подушками вторым рядом кресел. За рулем сидела огненно-рыжая девушка, которая, судя по всему, во весь голос подпевала Аланис Мориссетт про старика, выигравшего в лотерею и умершего на следующий день. Так и есть: «жизнь имеет забавное свойство застать тебя врасплох и забавное свойство выручить тебя». Девушка притормозила возле нас, не открывая дверь, кивнула на кузов, вопреки запрету возить людей в нем, и, как только мы уместились вдоль бортов, схватившись руками за приваренные к кабине дуги, рванула вперед. Я поневоле вспомнил Владимира Семеновича с его «Привередливыми конями».

Следующие полторы сотни километров мы преодолели меньше чем за два часа. Руки мои закоченели, волосы от ветра спутались в колтун, сердце и легкие провалились куда-то ниже брюшины из-за постоянных подпрыгиваний пикапа на ухабах. Водан же выглядел так, словно всю дорогу провел в удобнейшем кресле междугороднего автобуса. На меня он смотрел с сочувствием, без намека на какое-то превосходство. Я перевалился через борт «двухсотки», попав прямо в руки подхватившей меня хозяйки пикапа.

– Валя, – представилась мне девушка, не обращая внимания на Верокочева, словно меня одного она подобрала на дороге, а Водан с самого начала ее поездки был в кабине вместе с ней.

– Ерёма, – ответил я, позабыв про свои отбитые и заледеневшие по дороге конечности.

Водан улыбнулся и галантно пожал руку поставившей меня на ноги валькирии. Эта мысль мелькнула в моей голове как вспышка молнии. Валя улыбнулась Верокочеву в ответ, поглаживая своей свободной от рукопожатия рукой борт пикапа.

– Так вот почему ты за рулем «двухсотки», – произнес я вслух.

Ничуть не смутившись моему возгласу, Валя обратилась к Водану с молчаливой просьбой:

– Будь добр, объясни новичку, что слова нужно беречь, не произнося лишнее.

– Яромир это прекрасно знает. Просто навык у него еще не сформировался. Ничего, пообвыкнется, и станет как мы. Дай ему время – поди, не каждый день встречаешь живую валькирию.

– Да я сама, глядя в зеркало на свое отражение, иногда готова упасть от своей божественной красоты в обморок.

Довольная своим дерзким видом, она продолжила:

– Ладно, мальчики, поднимайтесь на седьмой этаж. Водан знает, где лежит ключ от квартиры. Заходите, умывайтесь с дороги, пока я за своими лошадками тут поухаживаю. Им тоже нужно мое внимание. К тому моменту, как вы проберетесь на кухню, я окажусь рядом и разогрею вам что-нибудь повечерять.

В подъезде творилось что-то неладное. Хотя я в первый раз оказался в этом месте, ощущение было, что впереди нас ждет испытание, вроде выкупа невесты в день свадьбы. Только выкупать нам предстояло свое право на то, чтобы оставаться богами, каждую секунду осознавая: что и ради чего мы делаем. Водан сразу направился к лестнице, даже не посмотрев в сторону лифта.

– Не работает…

Шутить про несвоевременную физзарядку или про то, что подъем наверх всегда связан с необходимостью прикладывать усилия, я не стал, понимая: раз я чувствую себя сейчас неуютно, значит, мой старший брат, поднимающийся по лестнице передо мной, ведает о происходящем гораздо больше. И потому движется навстречу скрытой угрозе первым.

Когда мы оказались на лестничной площадке седьмого этажа, перед нашими глазами предстала странная картина. Дверь в квартиру Валентины стояла в метре от дверного проема, словно кто-то аккуратно снял ее с петель, чтобы внести в дом что-то громоздкое. Причем было непонятно, как при этом не пострадали косяки, дверные замки и сами петли.

Верокочев сначала осмотрел дверь, прислоненную к стене, затем внимательно изучил входной проем и только после того, как удовлетворенно хмыкнул, переступил порог дома Валентины. В этот момент она уже поднялась по лестнице и, нахмурившись, разглядывала последствия взлома своего жилища.

– Ключи значит, взяли. Дверь отворили. А после выставили ее наружу?

– Это не мы, – начал, было, я оправдываться.

– Да я понимаю, что не вы, – глядя на меня, как на идиота, ответила Валя.

Водан повернулся к нам и произнес:

– Здесь был старик.

– Но как? Он же был заточён в каменную глыбу много веков назад!

– Значит, ритуал мальчишек в Силикатах сработал. Нужное время в нужном месте и пара-тройка не отдающих себе отчета в том, что они делают, желающих поиграть с огнем... Ты же родился в Советском Союзе. Наверняка в вашем или соседнем дворе были мальчишки, которые нанесли себе увечья, взрывая самодельные бомбочки или кидая в костер что-нибудь эдакое. Безрассудство, помноженное на отвагу, – и как результат – искалеченные судьбы.

– Водан как в воду глядит – все по полочкам разложил тебе. Порой какой-нибудь разочаровавшийся в жизни подросток, а иногда и взрослый, не нашедший близкого друга, которому может выговориться, решает покончить с собой, не понимая, что жизнь – особый дар, благодаря которому можно прикоснуться к красоте. Если только посмотришь вокруг немного дальше, чем привык. Сколько удивительных мест на нашей планете, сколько замечательных людей с сияющими сердцами всего-то в двух-трех днях пешей прогулки от той рутинной трясины, в которой они тонут в отчаянии. Мало того что сами тонут, так еще и других за собой тянут. Как будто у них есть право распоряжаться чужой жизнью. Настоящий бог не посягнет на что-то не свое, зная, что все в мире взаимосвязано. Вот Верокочев, например, научился обходиться подручными вещами, хотя имеет силу использовать материальные и нематериальные предметы за сотни километров от себя. Но величие как раз и проявляется в том, чтобы потерять зависимость от своей силы. Чтобы ощущать радость от малого. Ведь для того, чтобы почувствовать вкус океанской воды, достаточно одной горсти этой воды – не нужно вычерпывать весь океан.

Я смотрел на валькирию зачарованно, восхищаясь тем, с какой убежденностью она излагала то, во что верила. Истинная сила в том, чтобы добровольно освободиться от ее власти над собой. Кто кем управляет – всадник или конь, на котором он скачет? Эта мысль вспомнилась мне, и перед глазами возник яркий образ грозы, которая безжалостна и непредсказуема в своих проявлениях. Но ведь именно благодаря этим сверкающим молниям на Земле возникли когда-то условия для того, чтобы мы жили сейчас и раскрывали свою способность творить что-то новое, исследовать непознанные явления, делиться мыслями и чувствами с теми, кто нам близок.

Мы стояли в прихожей, глядя друг на друга, чувствуя уплотнившееся пространство между нами, словно пружина мироздания сжалась до предела и готова в любое мгновение пробить непроницаемые стены восприятия обыденности, раскрыв истинную суть происходящего здесь и сейчас.

По-сути, в данную минуту происходил извечный спор с Мерлином, покинувшим чуть ранее «судилище», которым на время стал дом валькирии, о том, в чем божественность и величие проявляющегося через человека-проводника принципа восхождения или нисхождения, развития или деградации, созидания нерукотворного полотна Жизни или разложения.

– Каково это, знать многое – по человеческим понятиям почти все, и не говорить? Видеть, что кто-то вот прямо сейчас «наступает на грабли», и не останавливать его? Быть способным изменить окружающее пространство усилием воли, ради того чтобы сделать любимого счастливым хотя бы на миг, и не делать этого?

Я спросил Водана и Валю, излив на них всю горечь тех, кто не мог понять, почему любящие допускают боль и разочарования в их жизнь. Но мои друзья, стоя под шрапнелью этих обвинений, не прятались и не защищались, как обычно поступает каждый из нас, желая избежать неизбежное.

– Задай себе вопрос: что движет тобой, когда ты судишь другого, оценивая со своей точки зрения, – возможно, эта «жажда справедливости» укоренена в твоем уязвленном эго? У тебя есть ожидание поступка от кого-то значимого для тебя. И если он, будучи свободен в своих поступках, совершает иной, разве он виноват, что твои ожидания не сбылись? Он отвечает за свои мысли и чувства, а ты – за свои. Когда ты осознаешь, что любовь может проявляться разными способами, а не только лишь так, как ты привык или кем-то научен, ты дашь шанс тому, кого любишь, стать богом – свободным поистине. И это станет залогом возможности развиваться, расти во всех смыслах. Опыт, который мы переживаем для этого роста, чаще всего для нас неприятен, потому что если что-то приносит нам удовольствие, мы фокусируемся на ощущениях, а не на смысле происходящего. Разумеется, проявляя заботу о близком человеке, ты стремишься оградить любимого от того, что его разрушает, но ведь люди давно подметили факт: то, что нас не убивает, делает сильнее. И лекарство – это яд в чрезмерно малой дозе. Лекарство приводит организм в состояние бодрствования, побуждает его к борьбе. Хотя современная медицина, вместо исцеления от болезни с помощью лечения «приведением организма в тонус», предлагает «костыли», посредством которых можно будет постоянно взимать плату с хронически больного пациента.

Я понимал, что Верокочев говорит дело, но понимание и принятие не одно и то же. Должны были произойти еще несколько событий, прежде чем я стал мыслить сообразно тому, что сказал в доме валькирии Водан.

Мы стояли в коридоре, когда в комнате послышалось какое-то движение, словно кто-то впотьмах наткнулся на стол, стоящий прямо посередине комнаты. Почему мы не почувствовали того, что в доме есть посторонние, стало ясно мгновение спустя.

Не знаю, сталкивались ли Водан с Валентиной за свою долгую жизнь раньше с големами, но я даже представить себе не мог, что существуют такие страхолюдины. Это был не человек (вряд ли вообще он был живым в обычном понимании), а почти трехметрового роста великан, от которого шел неимоверный жар. Не понимаю, как в комнате, где он нас поджидал, не загорелась мебель. Я ощутил запах паленого железа, но существо было явно не из металла. Поверхность его тела была похожа на оплавленную пластмассу, местами потрескавшуюся, словно высохшее русло реки, бежавшей когда-то по илистому дну. Ни глаз, ни ушей у этого великана не было. Там, где должен был находиться рот, виднелась кривая ухмылка, будто его корёжило от неимоверной боли, и чтобы не кричать, это существо стиснуло зубы. Хотя я не уверен, что зубы у него имелись.

Голем не мог видеть нас. Тем не менее, он неуклюже двигался в нашем направлении, неумолимо приближаясь.

– Гой-лехм... Леший, по-нашему, – вопреки инстинкту самосохранения, требующему экономить драгоценное время перед схваткой, пояснил мне вслух Водан.

Голем насторожился и как будто втянул воздух, принюхиваясь. Носа и ноздрей у него не было. Поэтому он вбирал в себя воздух всем телом. Я почувствовал, что жар в помещении немного спал. Услышав свое родовое имя, голем остановился. В нем происходила борьба между необходимостью исполнить волю своего хозяина, призвавшего его из небытия, подарившего ему право на материальное существование ради одной только цели – нанести ущерб своему противнику, и любопытством, желанием выяснить: кто назвал его по имени. Этой заминки оказалось достаточно для того, чтобы Водан проявил свои воинские способности. Его движения были такими стремительными, что я ничего не успел разглядеть.

Лишь потом я понял, что Водан не тратил время, поясняя: кого я повстречал в квартире Валентины. Это был четко продуманный в считанные секунды план перехвата инициативы у соперника, приведенного на короткое время в замешательство.

Смазанность перемещений Водана, крушащего незваного гостя на части, была похожа на то, что я видел раньше, когда мы подходили к кругу Коловращения и я чуть не попал под вихрь несущегося из пустоты прошлого в пустоту будущего фантомного локомотива. Голем не успел начать защищаться или нападать на меня и валькирию, находившихся от него в паре шагов, проявив свою сущность, пока окончательно не потерял свою форму. Под конец смертельного танца Водана страшная улыбка голема превратилась в растянутый долгий выдох «вух», словно мучительная боль отпустила великана, предоставив ему право вернуться обратно в пространство нави.

На полу лежала груда лохмотьев и комьев земли. Это было похоже на большую навозную кучу, из которой торчали лоскуты мешковины. Словно мусор в льняных мешках выбрасывали в компостную яму вперемешку с тем, что выгребали из хлева. На удивление, от этой груды мусора не было никакого запаха.

– Опять за тобой прибираться до самого утра, – проворчала Валентина. Но в этом звучащем в моей голове голосе валькирии не было даже намека на сварливое ворчание. Скорее спокойное принятие неизбежного, с отчетливым акцентом на невысказанную благодарность.

Водан стоял, прислонившись к стене возле дверного проема в комнату. Он дышал ровно и спокойно, созерцая результат короткого боя без эмоций. У любого бойца после выброса адреналина в кровь наступает упадок сил и внутреннее опустошение. Верокочев же, казалось, не испытывал ничего подобного.

– Старик использовал кабальную магию, поработив на время сущность из другой мерности и приведя ее сюда, чтобы сообщить нам, что война будет идти до полного истребления. Ставка – не только моя или ваша жизнь, но существование всего рода людского, который, по его мнению, должен быть искоренен.

Валькирия, не теряя времени, надела на руки перчатки и стала аккуратно собирать груду мусора в большие бумажные пакеты. Понадобилось четырнадцать десятикилограммовых пакетов – оказалось, земля за время пребывания внутри голема пропеклась и после того, как он был «разделан под орех» Воданом, стала больше похожа на пепел, который, однако, не рассыпался, а лежал на полу комьями. Я помог Вале вынести из дома то, что было когда-то нашим убийцей, проделав путь вниз-вверх по лестнице трижды. За это время валькирия успела совершить четыре ходки с бумажными пакетами. Мне было неловко оттого, что она оказалась выносливее меня. Но видя улыбку на ее лице и зная, что мое смущение перед ней – не особая тайна, я успокоился. «Каждый сверчок – знай свой шесток», и не нужно пытаться казаться тем, кем ты не являешься, тогда все становится на свои места (даже пытающееся выпрыгнуть из груди сердце).

Когда я выбрасывал последний пакет с мусором, Валентина стояла возле своего пикапа и смотрела на меня, не отводя глаз. Эта дерзость, возможно, для кого-то была вызовом. Но мне нравилось, что она так смотрит. Видимо, шквал перепутанных мыслей пронесся в моей голове, все-таки оставив след, который Валя прочитала без заминки. Она улыбнулась, открыла дверь пикапа к задним сиденьям, заваленным подушками и, поддразнивая меня, молча кивнула на подушки.

Я сгреб все, что смог ухватить своими руками. А она, вместо того чтобы, взяв все не уместившееся в моих объятиях, закрыть машину и пойти со мной к подъездной двери, взвалила на меня сверху подушки из своих рук с шуткой:

– Ну, богатырь, посмотрим, отыщешь ты дорогу к дому или придется мне стать твоей путеводной звездой...

Сочетание несочетаемого – удивительная легкость Валентины, словно валькирия была из воздуха, и в то же самое время упругая прочность горной породы – вот что приводило меня в недоумение. Как такое может быть, как земля и воздух могут сплетаться воедино в одном живом существе? Это примерно так же, как если стихия воды подружится с огнем.

Очевидный факт существования Вали доказывал, что это возможно, вопреки всем моим представлениям об устройстве окружающего мира.

Снова, поддразнивая меня, она беззвучно пропела пару строчек в моей голове, занятой переосмыслением того, что в этом мире возможно, а чему в нем никогда не бывать:

– «...может, у оранжевой речки, там уже грустят человечки, потому что слишком долго нету нас...»

Чтобы не растеряться окончательно, потеряв свою голову от несвоевременной влюбленности, я нахмурился и попытался вспомнить момент, когда в коридоре квартиры Валентины мы встретились с големом, вытесняя из своего сознания мысли о валькирии. Из-за кучи подушек, которые перекрывали мне обзор, я не мог ее видеть, но был уверен, что она, заметив перемену мыслей в моей голове, скорчила рожицу и как маленькая девочка высунула язык, всем своим видом заявляя «ну и ладно!».

Все же пожалев меня и не желая того, чтоб я уронил ее подушки по дороге, она открыла передо мной входную дверь и, подсказав, когда под ногами окажется первая ступенька подъездной лестницы, стала подниматься в шаге от меня, готовая в любой момент прийти на помощь.

Я же зарекся, каких бы мне это усилий ни стоило, подняться наверх без остановок на отдых, чтобы даже тени сомнения не возникло у Вали относительно моего несокрушимого духа. Какой же тогда я был наивный и глупый... Да и сейчас, я ненамного поумнел с того дня.