Сучжоу 25 мая 2 часа 25 минут пополудни

Между Черченом и Чарклыком поезд подвергся нападению бандитской шайки знаменитого разбойника Ки Цзан а пассажиры отбили атаку сокровища китайского императора спасены обеих сторон убитые и раненые атаман убит отважным монголом Фарускиаром директором Правления Великой Трансазиатской магистрали его подвиг заслуживает всеобщего восхищения

Двух часов на осмотр Сучжоу, разумеется, недостаточно.

До сих пор мы видели в Туркестане по два смежных города, старый и новый. В Китае же, как сообщает мне Г1ан Шао, многие города, например, Пекин, состоят из двух, трех и даже четырех городов, включенных один в другой.

Так и здесь: Тайчжоу — внешний город, а Сучжоу — внутренний. Больше всего поразило нас то, что оба они выглядят опустошенными. Повсюду следы пожарищ, полуразрушенные пагоды и дома, неубранные груды обломков. Эти печальные следы оставлены не временем, а войной. Сучжоу несколько раз переходил из рук в руки — то в город врывались мусульмане, то его обратно отбивали китайцы, и эта варварская борьба каждый раз заканчивалась разрушением зданий и беспощадным избиением жителей, без различия пола и возраста.

В Сучжоу есть одна достопримечательность, заслуживающая внимания туристов: как раз до этого места доходит Великая Китай ская стена.

Спускаясь на юго-восток, к Ланьчжоу, знаменитая стена снова поднимается на северо-восток, огибая провинции Ганьсу, Шэньси и Чжили севернее Пекина. Но здесь она представляет собой лишь невысокий земляной вал с несколькими полуразрушенными башнями. Я пренебрег бы своими репортерскими обязанностями, если б не взглянул на конечный пункт этого гигантского сооружения, превосходящего своими масштабами все новейшие фортификационные работы.

— Есть ли какая-нибудь польза от Великой Китайской стены? — спросил меня майор Нольтиц.

— Не знаю, как для китайцев, но для политических ораторов, несомненно, и даже очень большая. Ведь они пользуются Китайской стеной как сравнением, особенно, когда обсуждаются торговые договоры. Не будь этой стены, что осталось бы от нашего законодательного красноречия?

ГЛАВА XXIII

Багровое небо с зеленовато-сернистым отливом еще с вечера предвещало непогоду. Сильно парило, атмосфера была насыщена электричеством. Наконец разразилась гроза — «вполне удавшаяся», по выражению первого комика, не преминувшего заметить, что ему никогда не приходилось видеть лучшего исполнения, если не считать сцены охоты во втором акте «Фрейшютца»^[97].

И действительно, поезд несется навстречу ослепительным молниям, среди оглушительных раскатов грома, которые отзываются в горах непрерывным эхом. Несколько раз мне казалось, что нас поразит молния, но ее принимали на себя металлические рельсы. Становясь проводниками тока, они спасали вагоны от ударов. Какое это прекрасное и вместе с тем жуткое зрелище: огни, прорезающие пространство, которых не может затушить даже ливень! К бесконечным электрическим разрядам примешивались пронзительные свистки нашего локомотива, когда мы проходили мимо станций Шаньдань, Юнчан, Увэй, Гулан.

По милости этой бурной ночи мне удалось повидаться с Кинко, передать купленную в Сучжоу провизию и поболтать с ним несколько минут.

— Мы приедем в Пекин послезавтра, господин Бомбарнак?

— Да, Кинко, если ничего больше не стрясется.

— О! Я боюсь не опоздания. Меня пугает другое: ящик ведь не сразу доставят на улицу Ша-Хуа.

— Ничего, Кинко, мадемуазель Зинка Клорк, наверное, сама явится на вокзал.

— Нет, господин Бомбарнак, я просил ее этого не делать.

— Почему?

— Женщины ведь так впечатлительны. Она, конечно, захочет увидеть вагон, в котором меня привезли, начнет торопить с доставкой ящика и будет действовать так настойчиво, что невольно может выдать и себя и меня.

— Вы правы, Кинко.

— К тому же мы приедем в Пекин вечером, когда будет уже темно, и выдачу багажа отложат до следующего утра…

— Возможно.

— Так вот, господин Бомбарнак, если я не злоупотреблю вашей любезностью, то хочу попросить вас еще об одной маленькой услуге.

— О чем, Кинко?

— Не будете ли вы так добры проследить за отправкой ящика, чтобы не случилось неожиданностей.

— Хорошо, обещаю вам это. Черт возьми, ведь зеркала — хрупкий товар и требуют нежного обращения. Я прослежу за выгрузкой и, если хотите, буду сопровождать ящик до улицы IIIаХуа.

— Я не осмелился обратиться к вам с такой просьбой, господин Бомбарнак…

— Напрасно, Кинко. Я ваш друг, а с другом нечего церемониться. К тому же мне будет очень приятно познакомиться с мадемуазель Зинкой Клорк. Хочу увидеть сам, как она распишется в получении дорогого ящика…

Страшный удар грома прерывает нашу беседу. Мне кажется, что от сотрясения воздуха поезд будет сброшен с рельсов. Расстаюсь с румыном и возвращаюсь в свой вагон.

Утром, 26 мая, в семь часов, мы остановились на вокзале в Ланьчжоу только на три часа! Вот к чему привело нападение бандитов!

Так поторапливайтесь же, майор Нольтиц, собирайтесь поживее, Пан Шао, не мешкайте, супруги Катерна! Скорее в путь, нам нельзя терять ни минуты!

Но в тот момент, когда мы уже выходили из вокзала, путь нам загородила грозная, грузная, важная персона — губернатор Ланьчжоу. На нем два халата — белого и желтого шелка, с широким поясом на блестящей пряжке, в руке веер, на плечах черная мантилья, какую уместнее было бы видеть на маноле^[98] Его сопровождают несколько мандаринов с шариками, и китайцы низко кланяются ему, сдвинув вместе оба кулака и помахивая ими снизу вверх.

Но зачем сюда пожаловал сановник? Неужели опять начнутся китайские формальности? Проверка пассажиров или осмотр багажа? Что тогда будет с Кинко? А я-то думал, что он уже вне опасности…

Нет, тревожиться нечего. Дело идет о сокровищах Сына Неба. Губернатор и его свита выходят на платформу, останавливаются перед драгоценным вагоном, закрытым на все засовы и запломбированным, и смотрят на него с почтительным восхищением.

Осведомляюсь у Попова, что может означать этот губернаторский визит и не имеет ли он отношения к пассажирам.

— Ни малейшего, — успокаивает он меня. — Из Пекина получен приказ телеграфировать о прибытии сокровищ. Губернатор выполнил распоряжение и ждет теперь ответа, отправить ли вагон дальше или оставить временно в Ланьчжоу.

— А нас это не задержит?

— Не думаю.

— В таком случае, пойдемте поскорее в город, — обращаюсь я к своим спутникам.

Нам совершенно безразлично, как будет решен вопрос с императорскими сокровищами. Зато Фарускиара это очень интересует. Но какое, в сущности, ему дело — отцепят вагон или нет? Однако он не может скрыть тревоги, и Гангир выглядит озабоченным, и монголы явно раздосадованы. Они перешептываются, с неприязнью поглядывая на представителей местной власти.

И тут губернатору сообщают о подвиге Фарускиара — как он отбил нападение на поезд и не только спас сокровища богдыхана, но и навсегда избавил страну от грозного разбойника Ки Цзана. Губернатор обращается к нашему герою с благодарственным словом, восхваляя его доблесть и давая понять, что Сын Неба не оставит такую услугу без вознаграждения. Пан Шао быстро переводит нам витиеватую речь сановника.

Директор правления Великой Трансазиатской магистрали слушает эти похвалы с обычным для него спокойствием, но вместе с тем и с заметным нетерпением. Быть может, он считает себя выше любых похвал и наград, даже если они исходят с такой высоты? Не проявляется ли в этом его монгольская гордость?

Наконец мы выходим на привокзальную площадь. От беглого осмотра Ланьчжоу у меня, тем не менее, сохранились довольно отчетливые воспоминания.

Прежде всего, и здесь два города — внешний и внутренний. Но на этот раз нет никаких развалин. Город многолюдный, население деятельное, предприимчивое, привыкшее благодаря железной дороге к присутствию иностранцев и не докучающее им нескромным любопытством. Обширные кварталы расположены на правом берегу реки Хуанхэ, достигающей тут почти двух километров в ширину. Хуанхэ — Желтая река, знаменитая Желтая река, которая пробегает четыре тысячи пятьсот километров, вынося свои глинистые воды в глубину Чжилийского залива.

— Не в устье ли Хуанхэ, неподалеку от Тяньцзиня, наш барон должен сесть на пароход в Иокогаму? — спрашивает майор Нольтиц.

— Именно там, — отвечаю я.

— Он, к сожалению, опоздает на него, — замечает господин Катерна.

— Если только не догонит его вплавь, — подхватываю я.

— Или как топор не пойдет ко дну, — добавляет первый комик.

— А ведь он может еще успеть, — говорит майор Нольтиц. — Если мы пойдем дальше без опозданий, то в Тяньцзине будем двадцать третьего, в шесть утра. Пароход же отправляется только в одиннадцать.

— Пропустит барон пароход или нет, — отвечаю я, — это его забота, а мы, друзья, продолжим нашу прогулку.

Мы выходим на берег к тому месту, где через Желтую реку переброшен понтонный мост. От быстрого течения он качается, как суденышко на волнах. Госпожа Катерна, рискнувшая было вступить на зыбкий настил, тотчас же почувствовала головокружение и сильно побледнела.

— Каролина!.. Каролина!.. — жалобно восклицает комик. — У тебя будет морская болезнь! Вернись! Приди в себя!..

Госпожа Катерна «приходит в себя», и мы поднимаемся в гору, к пагоде, которая высится над всем городом.

Затем, спустившись вниз, мы увидели крупные промышленные предприятия — пушечный завод и оружейную фабрику. Обслуживаются они исключительно китайцами. Прошлись по прекрасному саду, прилегающему к дому губернатора. Сад очень причудлив: повсюду беседки, мостики, водоемы и ворота в форме китайских ваз.

Без десяти минут десять, совершенно измученные, мы вернулись на вокзал. От невыносимого зноя и духоты одежда прилипла к телу.

Первым делом окидываю взглядом состав. Вагон с сокровищами все на том же месте, предпоследний в поезде, под охраной китайских солдат.

Прибыла депеша, которую ждал губернатор: вагон приказано переправить в Пекин.

А где же знаменитый Фарускиар? Я его что-то не вижу. Неужели покинул нас?..

Нет. Вот он стоит на площадке, и монголы только что вошли в свой вагон. Фульк Эфринель тоже вернулся из города. Под мышкой у него портфель с образцами продукции торгового дома «Стронг Бульбуль и К⁰». Надо полагать, что он уже успел обделать кое-какие делишки. Вернулась и миссис Эфринель. Вполне возможно, что ей удалось закупить в Ланьчжоу партию волос. Но пришли они на вокзал порознь и сели на свои места, даже не подавая виду, что знакомы друг с другом.

Остальные попутчики — сплошь китайцы, многие из них едут в Пекин, другие взяли билеты до промежуточных станций — Сиань, Тунгуань, Шаньсянь, Тайюань. В поезде, должно быть, около сотни пассажиров.

Мы стояли на площадке, когда раздался последний звонок.

Господин Катерна спросил жену, что ей показалось самым любопытным в Ланьчжоу.

— Самым любопытным, Адольф? Большие клетки с чучелами птиц, вывешенные на стенах и на деревьях. Только птицы^[99] какие-то странные.

— Действительно, странные, госпожа Катерна, — ответил Пан Шао, — птицы, которые при жизни умели говорить…

— Значит, это были попугаи?

— Нет, головы преступников… ^[100]

— Какой ужас! — воскликнула субретка, всплеснув руками.

— Ничего не поделаешь, Каролина, — поучительно заметил господин Катерна, — таковы уж обычаи в этой стране!

ГЛАВА XXIV

От Ланьчжоу дорога идет по хорошо возделанной местности, обильно орошаемой реками, но такой холмистой, что должна все время кружить и огибать препятствия. Здесь нередко встречаются инженерные сооружения — мосты и виадуки. Многие из них — деревянные, и у пассажиров поневоле замирает сердце, когда дощатый настил прогибается под тяжестью поезда. Не следует забывать, что мы в Поднебесной империи, где даже несколько тысяч жертв железнодорожных катастроф составили бы ничтожнейший процент от четырехсотмиллионного населения.

— К тому же, — говорит Пан Шао, — Сын Неба сам никогда не ездит по железной дороге.

Тем лучше для него!

На сравнительно небольшом участке рельсовый путь тянется вдоль Великой стены, повторяя ее прихотливые изгибы. От этой колоссальной рукотворной преграды, возведенной некогда на границе Китая и Монголии, остались только глыбы гранита и красноватого кварца, служившие ей фундаментом; кирпичные террасы с парапетами неодинаковой высоты; старые пушки, изъеденные ржавчиной и обросшие мхом; а также квадратные сторожевые башни с уцелевшими кое-где зубцами. Непрерывная куртина^[101] поднимается к облакам, спускается в долины, изгибается, выпрямляется, исчезает вдали, сливаясь с неровностями почвы.

В шесть часов вечера — получасовая остановка в Тяньшуе. Успеваю заметить лишь несколько высоких пагод. В десять часов мы прибываем в Сиань, где стоим сорок пять минут. Было темно, и я ничего не смог разглядеть.

Понадобилась целая ночь на трехсоткилометровый перегон от этого города до Шаньсяня.

Думаю, что лондонцам вполне бы могло показаться, что в Шаньсяне они как у себя дома. Надо полагать, что у миссис Эфринель сложилось именно такое впечатление. Правда, здесь нет ни Стрэнда^[102] с его невообразимой сутолокой, скоплением пешеходов и экипажей, ни Темзы с бесконечными вереницами барж и паровых судов. Но мы очутились в такой плотной завесе тумана, что невозможно было разглядеть ни пагод, ни домов.

Туман держался весь день, и это немало затрудняло движение. Но китайские машинисты хорошо знают свое дело. Их внимательность, старание и сноровка могут быть поставлены в пример машинистам западноевропейских дорог.

Какой тоскливый день! Сколько строк репортерской хроники пропало из-за тумана! Вот уж действительно не повезло нам на подступах к Тяньцзиню! Я не видел ни ущелий, ни оврагов, среди которых вьется колея. В непроглядной мгле мы проехали двести тридцать километров и в десять часов вечера достигли большой станции Тайюань.

С наступлением вечера туман рассеялся, но не успели мы порадоваться, как опустилась ночь.

Выхожу на вокзал, чтобы купить в буфете несколько пирожков и бутылку вина. Хочу нанести Кинко последний визит. Мы выпьем за его здоровье и за будущее счастье с хорошенькой румынкой.

Фарускиар и Гангир чинно прохаживаются по платформе. На этот раз их внимание привлекает не вагон с сокровищами, а головной багажный. Почему-то они разглядывают его с особенным любопытством.

Уж не подозревают ли что?.. Нет, монголы наблюдают за машинистом, кочегаром и двумя молодыми китайцами, только что принявшими состав. Быть может, господина Фарускиара интересуют люди, которым доверена транспортировка императорской казны, а вместе с нею и добрая сотня человеческих жизней?

Дается сигнал к отправлению. Ровно в полночь мы покидаем Тайюань.

Ночь выдалась темная — ни луны, ни звезд. В нижних слоях атмосферы клубятся тучи.

Радуюсь, что легко будет пробраться в багажный вагон. Вряд ли кто заметит.

Мои размышления прерывает Попов:

— Вы еще не легли спать, господин Бомбарнак?

— Собираюсь. Из-за тумана пришлось весь день просидеть в душном вагоне. Захотелось немножко подышать свежим воздухом. А где будет следующая остановка?

— В Шоуяне. Не доезжая этой станции — разъезд, откуда отходит Нанкинская линия.

— Покойной ночи, господин Попов,

— Покойной ночи, господин Бомбарнак!

И вот я опять один.

Решаю прогуляться по всему поезду. На минуту останавливаюсь на площадке перед вагоном с сокровищами. Все пассажиры, кроме китайских жандармов, видят последние сны — последние, разумеется, на Великом Трансазиатском пути.

Возвращаюсь обратно. Начальник поезда, кажется, крепко спит.

Отворив дверь багажного вагона, проскальзываю внутрь и легким покашливанием даю знать Кинко о своем приходе.

Стенка ящика раздвигается, загорается лампочка.

В обмен на пирожки и бутылку вина получаю благодарности и, как было задумано, пью с моим славным румыном за здоровье Зинки Клорк. Завтра я с ней непременно познакомлюсь.

Без десяти час. Через несколько минут мы минуем разъезд. Нанкинскую линию еще только начали прокладывать. Она обрывается на пятом или шестом километре, где строится сейчас виадук. Пан Шао говорил мне, что это будет самое большое сооружение в долине Чжу. Китайские инженеры успели пока что возвести опорные столбы, высотою около ста футов. В месте соединения Нанкинской ветки с Великой Трансазиатской магистралью установлена уже стрелка, позволяющая перегонять поезда на новую линию. Через три-четыре месяца ее собираются закончить.

Чтобы не быть застигнутым врасплох во время стоянки, прощаюсь с Кинко, иду к выходу и вдруг слышу на задней площадке шаги.

— Берегите, Кинко! — говорю я вполголоса.

Лампа сейчас же гаснет; мы оба замираем.

— Створка, задвиньте створку, — напоминаю румыну.

Он закрывает ящик.

Конечно, это Попов, больше некому. Что он подумает, если застанет меня здесь?

Однажды я уже прятался между тюками, когда в первый раз явился в багажный вагон. Ну что ж, спрячусь еще разок, за ящиками Фулька Эфринеля, даже при свете фонаря, он не заметит меня.

Но это не Попов!

Ба! Да тут не один человек, а несколько! Вот они пробираются через вагон, отворяют дверь и выходят на переднюю площадку…

Это пассажиры, можно не сомневаться, но только зачем они здесь… и в такой час?

Попробую разузнать! Если предчувствие не обманывает меня, эти люди что-то затевают…

Осторожно подхожу к передней стенке вагона, прислушиваюсь. Несмотря на грохот поезда, голоса звучат довольно внятно.

Тысяча и десять тысяч чертей! Да ведь это Фарускиар разговаривает по-русски с Гангиром. Он, он, я не ошибаюсь!.. И с ними четыре монгола… Что им здесь понадобилось? Почему они собрались на площадке перед тендером? О чем совещаются?

Слышу почти каждое слово.

— Скоро мы будем у разъезда?

— Через несколько минут.

— И можно быть уверенным, что у стрелки дежурит Кардек?

— Да, так мы условились.

Условились? О чем, с кем, и кто такой этот Кардек?

Разговор продолжается.

— Нужно подождать, пока не покажется сигнал, — говорит Фарускиар.

— Зеленый огонь? — спрашивает Гангир.

— Да, он будет означать, что стрелка переведена.

Не схожу ли я с ума? Не снится ли все это? О какой стрелке они говорят?

Проходит полминуты. Собираюсь с мыслями. Надо скорее предупредить Попова.

— Сигнал!.. Вот зеленый сигнал!

Возглас Гангира приковывает меня к месту.

— Это значит, что поезд будет пущен по Нанкинской ветке, — подтверждает Фарускиар.

По Нанкинской ветке!.. Но мы все тогда погибнем!.. В пяти километрах — долина Чжоу, где строится виадук. Следовательно, поезд несется в пропасть…

Да, не напрасны были подозрения майора Нольтица! Он не обманулся насчет великолепного Фарускиара! Директор правления Великой Трансазиатской магистрали — отъявленный злодей, который втерся в доверие компании лишь за тем, чтобы выждать подходящий случай и подготовить внезапный удар. Случай представился, когда на горизонте стали маячить миллионы китайского императора. И если Фарускиар защищал от шайки Ки Цзана сокровища Сына Неба, то только потому, что сам позарился на добычу. Нападение бандитов на поезд расстраивало его преступные планы. Вот почему он так храбро сражался! Вот из-за чего он рисковал жизнью и вел себя как герой! А ты, бедняжка Клодиус, оказался настоящим болваном! Еще раз быть одураченным, снова плюхнуться в лужу… Ну и осел!..

Прежде всего надо помешать злодеям исполнить гнусный замысел. Надо спасти поезд, несущийся на всех парах к недостроенному виадуку. Надо спасти пассажиров от ужасной катастрофы. На сокровища, которыми хотят овладеть злоумышленники, мне наплевать, как на старую хронику. Ведь дело идет о жизни многих людей и о моем собственном спасении!..

Хочу побежать к Попову — и не могу сдвинуться с места. Ноги словно свинцом налились. Голова отяжелела.

Неужели мы катимся в бездну? А может быть, я и в самом деле схожу с ума? Ведь Фарускиар и его сообщники тоже разделят нашу участь и погибнут вместе с нами…

В эту минуту со стороны паровоза раздаются крики, крики людей, которых убивают… Нет сомнения! Машиниста и кочегара зарезали. Я чувствую, как поезд сбавляет скорость.

Теперь все понятно: один из бандитов умеет управлять локомотивом. Замедление хода позволит им всем соскочить на полотно и избежать катастрофы.

Наконец мне удается побороть оцепенение. Шатаясь, как пьяный, едва добираюсь до ящика Кинко и сообщаю ему в нескольких словах о случившемся.

— Мы пропали! — восклицаю я в отчаянии.

— А может быть, и нет. — Он стремглав выбегает из вагона и лезет на тендер.

— Идите! Идите сюда! Скорее!

Не помню, как мне это удалось, но уже через несколько секунд я оказываюсь рядом с ним в паровозной будке. Ноги скользят в крови — в крови машиниста и кочегара, сброшенных на путь.

Фарускиар и его сообщники исчезли. Но прежде, чем убежать, один из них отпустил тормоза, усилил подачу пара, набил топку углем, и теперь поезд мчится с чудовищной скоростью.

Еще несколько минут, и мы поравняемся с виадуком в долине Чжу.

Кинко не теряет самообладания и мужества. Но — увы! — он не знает, как обращаться с регулятором, как отключить подачу пара, как перевести тормоза.

— Нужно сказать Попову! — говорю я.

— Нет, медлить нельзя! Осталось одно средство.

— Какое?

— Усилить огонь, — спокойно отвечает Кинко, — закрыть все клапаны, взорвать локомотив…

— Неужели только это отчаянное средство может остановить поезд, прежде чем он достигнет виадука и сорвется в пропасть?

Кинко энергично подбрасывает в топку уголь лопату за лопатой.

Давление увеличивается, котел бурлит, пар со свистом вырывается из клапанов. Скорость резко возрастает — уже больше ста километров.

— Скажите всем, чтобы скорее бежали в задние вагоны! — кричит мне Кинко.

— А вы сами?

— Торопитесь, торопитесь, время не ждет!

Он изо всех сил налегает на рычаги, закрывая клапаны и отдушины.

— Прочь, прочь отсюда! — приказывает мне румын.

Мгновенно слезаю с тендера, пробегаю через багажный вагон, бужу Попова и кричу не своим голосом:

— Назад!.. Все назад!..

Проснувшиеся пассажиры толпятся в проходах, устремляясь в задние вагоны…

Вдруг раздается ужасающий взрыв, за которым следует резкий толчок.

На какое-то мгновение поезд замирает, а потом, увлекаемый силой энерции, продолжает катиться вперед, проходит еще с полкилометра и останавливается…

Попов, майор, Катерна, я и большинство пассажиров — все мы тотчас же спрыгиваем на полотно.

В темноте перед нами смутно рисуются строительные леса и очертания мостовых опор, поставленных для будущего виадука в долине Чжу.

Еще каких-нибудь двести шагов, и поезд Великой Трансазиатской магистрали был бы поглощен бездной.

ГЛАВА XX V

А я гак боялся томительного однообразия, заурядности этого путешествия в шесть тысяч километров, не ожидал от него никаких ярких впечатлений и переживаний, достойных печатного станка. Хотя опять попал впросак, послав телеграмму «XX веку», где представил Фарускиара героем! Правда, намерения у меня были самые лучшие, но недаром говорится — благими намерениями вымощена дорога в ад.

Мы находимся в двухстах шагах от долины Чжу, широкой впадины, потребовавшей сооружения виадука, протяженностью приблизительно в триста пятьдесят — четыреста футов. Каменистое дно впадины лежит на глубине ста футов. Если бы поезд свалился в пропасть, не уцелела бы ни одна живая душа. Эта катастрофа, безусловно, интересная с точки зрения репортажа, стоила бы целой сотни жертв. Но благодаря хладнокровию и решительности молодого румына мы все были спасены от гибели.

Но ценой жизни Кинко!..

А вдруг ему повезло и смерть его миновала? Случись такое чудо, он, конечно, вернулся бы в свое убежище и стал бы терпеливо дожидаться моего прихода.

Воспользовавшись всеобщей суматохой, я опять пробираюсь в багажный вагон. Увы, никаких надежд! Ящик пуст, пуст, как сейф прогоревшего банка. Бедный Кинко стал жертвой своеговеликодушия.

Так вот кто был настоящим героем! Не гнусный бандит Фарускиар, которого я так неосторожно прославил на весь мир, а скромный румын, этот жалкий железнодорожный «заяц», этот несчастный жених, которого напрасно будет ждать его невеста.

Я воздам Кинко должное, рассказав о его подвиге! И вряд ли поступлю нескромно, если раскрою его тайну. Да, он обманул компанию Великой Трансазиатской магистрали, но, не будь этого обмана, поезд со всеми пассажирами был бы теперь на дне пропасти. Не окажись среди нас этого смельчака, мы все как один погибли бы ужасной смертью.

Обескураженный, снова спускаюсь на полотно, с тяжелым сердцем, со слезами на глазах.

План Фарускиара, которому едва не помешал его соперник Ки Цзан, задуман был очень ловко. Ему ничего не стоило направить поезд на боковую ветку, ведущую к недостроенному виадуку. На месте соединения обеих линий должен был дежурить соучастник бандитов и в нужный момент перевести стрелку. И как только показался зеленый сигнал, подтвердивший, что «все в порядке», злодеи убили машиниста и кочегара, замедлили на минуту скорость и соскочили на ходу с поезда, предварительно набив до отказа углем раскаленную топку. А теперь они, наверное, уже спустились в долину Чжу, чтобы найти среди обломков крушения сокровища богдыхана, надеясь скрыть свое ужасное преступление под покровом темной ночи… Самой утонченной китайской казни достойны такие негодяи!

Я сделаю все возможное, чтобы бандиты были пойманы и понесли заслуженную кару. Но расскажу обо всем китайским властям лишь после того, как повидаю Зинку Клорк. Надо будет исподволь подготовить ее к горестному известию, чтобы несчастье не обрушилось как удар грома.

Завтра же, как только мы приедем в Пекин, первым делом отправлюсь на улицу Ша-Хуа. И если Зинка Клорк не захочет разглашения тайны ее покойного жениха, то ничто не помешает мне сообщить все подробности о злодеянии Фарускиара, Гангира и четырех бандитов, действовавших с ними заодно.

Увы! Я слишком поздно прозрел. Но ведь есть, как вы знаете, один человек, давно уже заподозривший Фарускиара в недобрых намерениях, и он только ждет случая выступить в роли обличителя!

У разбитого паровоза собралась группа людей, среди них — майор Нольтиц, немецкий барон, господин Катерна, Фульк Эфринель, Пан Шао и Попов. Китайские жандармы, верные своему долгу, оцепили вагон с сокровищами. Что бы ни случилось, они не покинут его ни на минуту.

Фонари, принесенные багажным контролером из хвостового вагона, позволили нам увидеть, что осталось от локомотива.

Паровозная топка и котел превратились в бесформенные обломки. Уничтожен не только локомотив, но и тендер приведен в негодность. Водяные баки пробиты; уголь высыпался на полотно. Зато передний багажный вагон остался, как это ни удивительно, почти неповрежденным.

Потеряна последняя надежда: у молодого румына не было никаких шансов на спасение. При таком взрыве его могло разорвать на части, разнести в клочья. Неудивительно, что даже и следов не осталось от его тела.

Мы долго стояли молча, потрясенные ужасным зрелищем.

— Нет сомнения, машинист и кочегар погибли при взрыве, — нарушает молчание кто-то из присутствующих.

— Несчастные люди! — произносит Попов с тяжелым вздохом. — Я только одного не могу понять — как поезд очутился на Нанкинской ветке и почему они этого не заметили.

— Ночь очень темная, и машинист мог не заметить, что стрелка была переведена, — предполагает американец.

— Да, это единственно возможное объяснение, — соглашается начальник поезда. — Машинисту следовало остановить поезд, а мы, наоборот, неслись со страшной скоростью.

— Но кому понадобилось перевести стрелку? — спрашивает Пан Шао. — Ведь Нанкинская ветка еще не действует, и виадук не достроен.

— Думаю, это небрежность, — отвечает Попов.

— А я считаю, что злой умысел, — догадывается Фульк Эфринель. — Преступники хотели устроить крушение, чтобы похитить императорскую казну. Что еще их могло прельстить? Разве не с целью грабежа бандиты напали на нас между Черченом и Чарклыком? Думаю, что мы вторично подверглись нападению.

Американец и не подозревал, насколько был близок к истине.

— Вы, стало быть, полагаете, — говорит начальник поезда, — что после шайки Ки Цзана другие разбойники осмелились…

Майор Нольтиц, до сих пор не принимавший участия в разговоре, перебивает Попова и говорит громко и внятно, так, чтобы его все услышали:

— Где господин Фарускиар?

Пассажиры оборачиваются, ожидая ответа.

— Где его приятель Гангир и четверо монголов, которые ехали в последнем вагоне? — продолжает майор.

— Господин Фарускиар, где вы, где вы? — кричат хором пассажиры.

Молчание.

Попов идет в вагон, в котором ехал Фарускиар. Но там только сэр Фрэнсис Травельян. Он спокойно сидит на своем месте, холодный и неприступный, совершенно чуждый всему происходящему. Ему ни до чего нет дела. Быть может, англичанин думает в эту минуту, что на русско-китайской железной дороге не оберешься бестолковщины и беспорядков? Где это видано, чтобы стрелку переводил всякий, кому вздумается? Где это слыхано, чтобы поезд пошел не по своему пути?..

— Ну, так вот! — говорит майор Нольтиц. — Если хотите знать, какой злодей пустил поезд по Нанкинской ветке, прямо в пропасть, чтобы завладеть императорскими сокровищами, так знайте — это Фарускиар!

— Фарускиар?! — восклицают пассажиры, и большинство из них отказывается верить обвинителю.

— Как, — недоумевает Попов, — сам директор правления дороги, который так мужественно вел себя во время нападения разбойников и собственноручно прикончил Ки Цзана?

И тут я больше не могу сдерживаться.

— Майор не ошибается, — говорю я, — крушение — дело рук Фарускиара.

И, ко всеобщему изумлению, рассказываю то, что мне стало известно благодаря случаю. Но пока молчу о Кинко и его доблестном поведении. Я еще успею воздать ему должное.

— Теперь вы видите, господин Бомбарнак, что мои подозрения были не напрасны? — говорит майор Нольтиц.

— Да, и признаюсь без ложного стыда, что меня обмануло мнимое благородство этого проходимца.

— Господин Клодиус, — вмешивается в разговор первый комик, — напишите о случившемся роман, и все будут говорить, что это неправдоподобно.

Пожалуй, господин Катерна прав. Но то, что в романе кажется совершенно неправдоподобным, нередко случается в жизни.

Многие считают невероятным наше чудесное спасение, не зная, как его объяснить. Только мне одному, посвященному в тайну Кинко, известно, почему локомотив был остановлен на краю пропасти загадочным взрывом.

Теперь, когда опасность миновала, следует принять меры к возвращению поезда на линию.

— Сделать это очень просто, — говорит Попов. — Нужно только, чтобы некоторые из вас смогли потрудиться на общую пользу.

— Согласен! — восклицает господин Катерна.

— Что от нас требуется? — спрашиваю я.

— Дойти до ближайшей станции, то есть до Шоуяна и телеграфировать оттуда в Тайюань, чтобы поскорее прислали вспомогательный локомотив.

— Далеко ли это отсюда? — спрашивает Фульк Эфринель.

— Мы находимся сейчас приблизительно в шести километрах от начала Нанкинской ветки, — отвечает Попов, — а от разъезда до Шоуяна еще километров пять.

— Итого одиннадцать, — говорит майор, — не так уж далеко.

Хороший ходок пройдет это расстояние часа за полтора. Следовательно, локомотив из Тайюаня будет здесь часа через три.

Я готов пойти.

— Чем больше нас соберется, тем лучше, — заявляет Попов. — Как знать, не встретим ли мы на дороге Фарускиара и его сообщников?

— Вы правы, — соглашается майор Нольтиц, — и потому необходимо как можно лучше вооружиться.

Действительно, предосторожность не лишняя, так как разбойники должны находиться где-нибудь неподалеку от долины Чжу. Правда, как только они узнают, что просчитались, то постараются улизнуть. Вряд ли бандиты осмелятся напасть вшестером на сотню путешественников, не считая китайских солдат, охраняющих императорскую казну.

Двенадцать пассажиров, среди них Катерна, Пан Шао и я, вызываются сопровождать майора Нольтица. Попову мы все единодушно советуем не покидать поезда — и без него сделают в Шоуяне все, что требуется.

Вооруженные револьверами и кинжалами, в половине второго пополуночи, мы быстрым шагом направляемся к разъезду и, несмотря на темноту, менее чем через два часа благополучно достигаем станции Шоуян.

Разбойники нам на пути не встретились. Пускай их разыскивает теперь китайская полиция. Но найдет ли? Желаю ей успеха, но, по правде говоря, не очень-то в него верю.

Пан Шао вступает в переговоры с начальником станции, и тот дает телеграмму в Тайюань с просьбой немедленно прислать локомотив на Нанкинскую ветку.

Уже брезжила заря, когда мы вернулись на разъезд и остановились там в ожидании локомотива. Через три четверти часа послышались далекие гудки.

Машина забирает нас на тендер, сворачивает на ветку, и уже через полчаса мы на месте.

Рассвело настолько, что можно окинуть взглядом окружающее пространство. Никому не говоря ни слова, я принимаюсь за розыски останков несчастного Кинко и не нахожу даже клочков от его одежды.

Так как путь здесь одноколейный и нет поворотного круга, локомотив пойдет до развилки задним ходом. Взорванный паровоз и поврежденный тендер будут вывезены позже. Багажный вагон с ящиком — увы, пустым ящиком! — моего несчастного румына оказывается теперь в хвосте поезда.

Перейдя стрелку, локомотив повернул в сторону Шоуяна. Вагоны были отцеплены и за разъездом составлены в прежнем порядке. В пять часов пополудни мы ехали уже с обычной скоростью по провинции Чжили.

Мне нечего сказать об этом последнем дне путешествия. Замечу лишь, что китайский машинист даже и не старался наверстать потерянное время. Но если для нас еще несколько часов опоздания не так уж много значат, то совсем иначе относится к этому барон Вейсшнитцердерфер, который должен сесть в Тяньцзине на пароход в Иокогаму.

И действительно, когда мы остановились около полудня на вокзале в Тяньцзине, немецкий «globe trotter»^[103] соперник мисс Блай и Бисленда, бомбой вылетев на платформу, узнал, что иокогамский пароход покинул порт за три четверти часа до нашего прибытия и в эту минуту уже выходил в открытое море.

Злополучный путешественник! Нечего удивляться, что на наш поезд изливается целый поток тевтонских ругательств, которые барон посылает «с бакборта, с штирборта и с обоих бортов сразу», как сказал бы господин Катерна. Но не будем слишком строги! Сейчас у него есть все основания браниться.

В Тяньцзине мы задержались только на четверть часа. Да простят мне читатели «XX века», что я не мог посетить этот китайскийгород с полумиллионным населением; город с многочисленными пагодами; европейским кварталом, где совершаются крупные торговые сделки; набережной реки Хайхэ, по которой вверх и вниз снуют сотни джонок… Повинен в этом Фарускиар, заслуживающий самой суровой кары уже за одно то, что помешал выполнить подобающим образом мои репортерские обязанности!

Последний этап нашего длинного пути не был отмечен никакими из ряда вон выходящими событиями.

Однако всему на свете бывает конец. Кончилось и наше путешествие в шесть тысяч километров по Великой Трансазиатской магистрали. По истечении тринадцати суток, час в час, минута в минуту, не считая однодневного опоздания, наш поезд останавливается у ворот столицы Поднебесной империи.

ГЛАВА XXVI

— Приехали, Пекин! — громогласно объявляет Попов.

Пассажиры выходят из вагонов. Четыре часа вечера.

Если вы провели в поезде триста двенадцать часов, то вряд ли захочется броситься с места в карьер осматривать город — что я г