Диана Син «Посещение весеннего фестиваля»

 

За ночь до возвращения в Китай миссис Лью проснулась от ужасного сна и знала с уверенностью, что призрак сидел на ее груди. Ее кожа была мокрой от пота, и она не сразу смогла перевести дыхание. Прошли часы, и она вернулась к беспокойному сну.

В свете дня она снова была собой – логичной, практичной. Она была женщиной, которая проверяла баланс чековой книжки каждый понедельник и ходила в церковь каждое воскресенье. Ее друзья подтвердили бы: она была самой серьезной и логичной женщиной, одной из последних, кто заслужил быть преследуемой призраком, в которого она не верила.

Призрак пришел от тети Ду. Десять лет назад, когда женщина умерла, она завещала призрака миссис Лью в своем завещании. Призрак был призраком, и миссис Лью не верила в призраков, так что она не вспоминала о наследии до недавнего времени.

В прошлом году призрак проявился, не давал забыть о себе, каждый день мешая. Она не могла сосчитать, сколько раз он менял сахар и соль или воровал ее ключи и опускал в ее карман часы спустя.

Откуда ей было знать, был призрак женщиной или мужчиной? Она не знала. Она не видела призрака. Она не верила в призрака. Но он ощущался как призрак-мужчина. И она была уверена, что это он вытащил ее паспорт из выдвижного ящика и оставил на пианино, сломал застежку на чемодане, который она недавно проверяла, и превратил банки жира печени трески, которое она купила как подарки, в капсулы бесполезного витамина Е.

Подготовка к поездке сделала ее рассеяннее, чем обычно. Она всегда хваталась за одинокие мысли, части себя, которые будто блуждали. Она глубоко вдохнула, пытаясь отыскать тихий момент и растянуть его как можно сильнее. А потом ее муж прошел в комнату, и все, что она медленно собирала, снова развалилось. Его запах, его шарканье ног, его покашливание вмешивались в ее пространство, как камешки, царапающие кожу.

- Авиабилет, - сказал он, помахивая своим списком. – Мелатонин. Пептол-Бисмол.

- У меня просто несварение от итальянской еды, - возразила она.

- Но нельзя доверять качеству еды в Китае. Грязное масло, сама знаешь, - мистер Лью покачал головой и вздохнул. – У тебя паспорт с собой?

- Я готова.

Мистер Лью глубоко вдохнул, и она задумалась, не надоело ли свидетелям, которых он допрашивал, смотреть на его игру.

- Но готова ли ты вернуться домой?

Миссис Лью выдавила улыбку. Считала ли она с мистером Лью Китай домом, они, как и все их друзья, звали его jia. Мистер Лью покинул Китай, когда был подростком. Что он знал о Китае? Что она сама знала о нем, если не была там пятнадцать лет? Jia было тем же словом, что и семья. Ее единственной семьей в Китае была стая жадных кузенов, а теперь ее дочь.

Мишель была в Китае лишь раз, когда ей было пять. Миссис Лью помнила, как она стояла в смятении на похоронах дедушки, ее маленькое тело скрывало белое платье, и е лицо было возмущенным, когда ее отругали за то, что она забрала кусочек пирожка из красных бобов с алтаря. Все видели, что девочка, хоть и выглядела как все, не была местной. И прошлым летом Мишель сообщила, что бросала работу, покидала хорошую компанию «Mountain View», в которой работала с колледжа, и переезжает в Китай. Она сказала, что всего на год. Она будет учить английскому в элитной частной старшей школе. Она уже поговорила по Скайпу с директором. Контракт был обсужден.

Год прошел, и она хотела остаться дальше. Пора было забрать ее. Операция: вернуть дочь.

- Скажи ей о магистратуре, - напомнил мистер Лью в машине. – У нее не будет будущего без степени, и она не сможет учиться, когда станет старой.

- Она не знает, что хочет изучать.

- Скажи, пусть изучает правоведение.

- Сам скажи.

- Она меня не слушает.

- Будто она слушает меня.

Мистер Лью прищурился и склонился, сосредоточился на разговоре.

- Проследи, чтобы она хорошо ела, - сказал он. – И заботься о себе. Держи сумочку на замке, а паспорт – всегда при себе.

- Проследи, чтобы дом стоял, ладно? – сказала миссис Лью. Он любил давать советы и упрекать, но не разбирался в Китае. Она знала страну лучше. Ей месяцами снились пустые кабинеты ее колледжа, двор и маленький фонтан с кувшинками, где ученики собирались и нарушали покой того места своим шумом.

- Что сможешь делать ты? – спросил ее муж. – Посетишь старых друзей. Ты с кем-нибудь связалась?

Она посмотрела на него, отметила его бодрый взгляд. Он явно ждал две недели одиночества, все время мира для кроссвордов и книг по истории. Если бы он переживал, он бы сам полетел туда.

- Нет, - твердо сказала она. – Все они заняты.

- Да? А Вэн?

У миссис Лью осталось от лучшей подруги молодости лишь несколько выцветших фотографий.

- Она уже не в Пекине.

- Я думал, все со степенью живут в Пекине. Парящий север. Так его называют? – он подъехал к обочине. – Пора ей получить степень магистра. Скажи ей об этом. И узнай, есть ли у нее парень.

Волоча за собой чемодан, миссис Лью была рада, что улетит от него. Она давно не путешествовала одна. Она разложила вещи для проверки, потом убедилась, что нашла свое место в самолете и пристегнулась к сидению с облегчением. Ее тревога стала утихать. Теперь она могла лишь сидеть. Тринадцать часов. Она хорошо научилась сидеть за прошлый год.

Когда Мишель улетела, стоматологический кабинет, где миссис Лью заполняла документы страховки, заменил ее работу компьютером. В ее графике появилось свободное время, и она могла сидеть в тихой комнате часами. Тогда призрак выбирался из паутины в углу. Она сидела, а он трепал шторы и бросал тени на стену. Порой его дыхание задевало ее, и внутри нее собирался холод. Она научилась слушать его, позволяла себе слышать скрип половиц, гул холодильника, тиканье часов, и ее чувства обострились, она стала слышать и его вздохи.

Она снова слышала его сейчас, он опустился на пустое сидение рядом с ней. Задел ее ладонь своей, и она была рада, что в самолете как-то оказалось место для него.

- Ладно, - тихо сказала она. – Все хорошо. Я помню тебя. Я готова.

А потом самолет устремился вперед, стал взлетать.

Призрак радовался.

Многие призраки обитали на Небесах, но редкие летали на самолете. Или они все поднимались туда на самолете. Призрак не знал, он не попал на Небо. Как терпеливо объясняла тетя Ду, его плазма была осквернена пятном греха, которую могла смыть только кровь Иисуса. Призрак был не виноват, что не получил крещение огнем. Призрак думал, что тетя Ду отправилась на Небо. Самолет поднимался в облака, и он прижался к овальному окошку, надеясь заметить тетю Ду и убедиться, что она попала туда.

Были только облака. Внизу он все еще видел мерцающий океан рядом с участками суши, но скоро и это пропало. Призрак отодвинулся от иллюминатора и прильнул к теплу миссис Лью. Порой мускусный вес проникал в его обычную невесомость. Это было ближе всего к ощущению тела.

Он всегда ощущал это сильнее, когда миссис Лью была рядом. Когда он касался ее руки, жар ее кожи проникал в него, словно и он гудел, пульсировал огнем. Словно и он имел облик.

Его удивило, когда он понял, как ему нравилась миссис Лью. Тетя Ду все время жаловалась на наглость и гордость женщины, которая обсуждала еду, которую явно купила в «Счастливом Бамбуке».

- Но они о тебе позаботятся, - сказала она Призраку, когда завещала его.

Но они этого не сделали. Он старался вести себя хорошо, а они игнорировали его. Он годами плакал один. А потом и миссис Лью стала плакать. Он выходил неизвестно откуда и садился возле нее. Ее печаль проникала в его, и его отступала. Каждый кусочек печали был как крохотный осколок ее души, и каждый острый осколок, которого он касался, приближал его к копированию сосуда, как ее тело.

Он уже мог входить в ее сны. Он знал все о ней. Он месяцами ощущал, как росло ее напряжение, пока он листал лица в ее подсознании. Лица из Китая. Порой он гадал, не было ли и его среди них, потерянного со временем. Порой он думал, что у него не было лица, только то, что тетя Ду придумала для него, а потом привязала к миссис Лью. Но разум миссис Лью ему казался интересным местом, энергия вспыхивала отовсюду, карманы дыхания и швы тишины. Он смотрел на все это.

Еще укол печали. Он не мог понять, это было его или ее чувство, так что прильнул как можно ближе, позволяя ритму ее печального сердца биться об него.

Солнце вспыхнуло в окошке, но это не согрело его. Миссис Лью опустила заслонку, погрузив их в тень.

Призрак прижался сильнее к ее груди, обвил ее собой. Порой он представлял, как она разбивалась.

Было сложно дышать в Китае. Жара в июле была густой от загрязнений, людей и пепла. Это был месяц Весеннего фестиваля, и на каждом углу улиц кто-то сидел на земле и сжигал бумажные деньги. От воздуха глаза миссис Лью слезились.

Она словно шла меж двух миров, настоящим Китаем и прошлым. Китай в настоящем был чудищем из высоких стеклянных зданий и блестящих автомобилей, но порой она замечала прошлое Китая. Лицо было удивительно знакомым. Улыбающееся лицо Мао висело на красной нити на зеркале заднего вида машины. Запах в воздухе, мясо жарили на масле, масло лилось из канализации. Все это тянуло за ее уже измученное сердце.

Незваная ностальгия опустилась на нее после прибытия, тревожила глубоко в груди, и было сложно сглотнуть. Она не знала, что вызвало ностальгию. Все было для нее чужим. Удивительно, но даже ее дочь.

Мишель коротко подстриглась. Не до плеч, а до ушей, открыв бледную изящную шею. В прошлом году Мишель выглядела бы с этой стрижкой как ребенок, но в этом году она выглядела как взрослая. Это было и в том, как она двигалась, уверенно шагала по дороге, подняв ладонь, чтобы поймать такси. В том, как она говорила с людьми, не извиняясь за ее сбивчивый китайский.

«Идем, мам, - говорила она. – Там поедим это, и я покажу тебе это, а потом ты сможешь купить то».

Она все больше напоминала отца.

Миссис Лью шла послушно за дочерью по городу, пыталась вспомнить, что была на задании. Только через несколько дней она решилась сделать ход. Они ели сэндвичи и пасту в кафе под названием «Альба». Мишель заявила, что это было ее любимое место. Миссис Лью не понимала, почему она не могла вернуться в США и есть спагетти там.

- Итак, - она крутила вилку, - тебе попадались хорошие парни?

Мишель приподняла бровь.

- Ребята, которых я учу, все хорошие.

- И вы собираетесь вместе?

- Это хорошая группа людей.

- Большие группы друзей всегда разделяются на группы меньше. Это естественно. А потом остаешься с кем-то наедине. И кое-что случается. Ты уже встречала кого-то особенного?

- Не так.

Миссис Лью услышала презрение в голосе Мишель. Что она скрывала, закатывая глаза? Когда она была подростком, она врала, играя оскорбление. Когда она была ребенком, она не врала.

- Твой отец говорит, тебе пора подумать о магистратуре. Я согласна. Если тебя тут ничего не держит, тебе стоит вернуться домой и учиться дальше.

- А меня должен держать тут парень? Почему не может что-то еще? В жизни есть не только парни, верно? Есть куда больше всего, - Мишель выдохнула, и миссис Лью вспомнила дочь в двенадцать-тринадцать лет, когда ее волосы падали на глаза, и от раздражения челка взлетала над ее лбом.

Но эта женщина была другой. Мишель выросла за последний год, и миссис Лью пропустила это. Ее аргументы теперь звучали ясно и логично.

- Мне плевать на мужчин, мам. Я тут ради женщин. И детей, пожалуй.

Феминизм. Неравенство. Отсутствие социальной ответственности. Ее отец гордился бы.

Но когда миссис Лью передала ему их разговор на следующий день, пока ждала Мишель, принимающую душ, он насмешливо ответил:

- Она решила спасти мир? А мы – ее спонсоры? Спроси ее, как она собирается кормить себя.

Миссис Лью ощущала, как ее сердце сжималось, пока он продолжал. Его речь звучала знакомо. В последнее время в воздухе звучал лишь шепот «деньги».

- Как метро? – спросил мистер Лью. – Чисто? Грязно? Прокатилась на скоростном поезде?

- Они ездят только между городами.

Она прошла к окну и посмотрела на стол Мишель, словно вещи на нем могли больше раскрыть об этой женщине. Там были несколько стопок работ учеников, зеленый дневник в кожаном переплете. Она полистала дневник. Просто проверила качество бумаги. Когда миссис Лью была юной, ее мысли были записаны на тонкой рисовой бумаге, которая часто рвалась под ее ручкой. Мистер Лью возмущался из-за истории, которую услышал в новостях, о каком-то случае в Ханчжоу.

Что-то укололо ее в палец, и она замерла, не открыв дневник. Фотография Мишель с другой женщиной, они сидели в ресторане. Фото было недавним, Мишель уже была с новой стрижкой. Они обе выглядели юными и счастливыми. Это напомнило ей о Вэн.

- Как она? – сказал мистер Лью.

- Выросла.

- Но все еще глупая.

Темный силуэт в тот миг мелькнул сбоку. Звук душа утих. Она повернулась, но ничего не было. Дрожь пробежала по ее спине.

- Ты не можешь ее переубедить?

Ее отражение в окне хмуро глядело на нее. Улицы внизу были тихими и в дымке.

Призрак смотрел, как тревога проступала морщинами на лице миссис Лью, а потом смятение. Он не знал, ощущала ли она, как двигались шестеренки, как щелкала земля, задевая свою тень или изнанку.

Спустившись с самолета, Призрак ощутил гул в себе. Восторг рос, наполнял воздух, а теперь по щелчку застыл.

Спокойствие длилось лишь миг. А потом голоса зазвенели из глубин, шуршали, как тысячи крыльев.

Это был четырнадцатый день седьмого лунного месяца. Канун Весеннего фестиваля. Врата в мир мертвых открылись, и призраки вылетали оттуда.

Озеро Хоухай было полным людей. Туристы и эмигранты собирались тут регулярно ради магазинов и ночной жизни. Местные приходили, чтобы послать бумажные фонарики и лодочки со свечами, чтобы провести домой своих предков, выпустить их на ночь из нижних миров.  Бары и рестораны у трех озер Запретного города были с громкими гитарами и голосами, поющими не в такт, чтобы привлечь гостей. Напротив них торговцы продавали прохожим палочки благовоний, желтую бумагу, сложенную в дома, телевизоры, Бентли – подарки для мертвых.

Миссис Лью обходила торговцев, не теряла из виду красный берет Мишель. Мишель хотела показать ей ночные рынки, но миссис Лью отвыкла от таких толп, и она никогда не любила громкую музыку. Ее нервы были на пределе.

- Тут очень людно, - крикнула миссис Лью дочери. – Мы не можем пойти в место, где тише?

Призрак следовал за ними, тоже ошеломленный. Он еще никогда не видел столько духов. Он встречал только трех призраков, и все они существовали временно. Меньше, чем он. Они все нашли дела, которые должны были завершить, встретили человека, с которым должны были воссоединиться.

Призрак смотрел на красный берет Мишель. Краски путали, огоньки сияли, как созвездия, во тьме неба и воды. Некоторые духи следовали за ними как струйки тумана и дыма. Призрак пытался позвать их, сказать, что это была лишь бумага, но не мог общаться.

Он попытался спросить у женщины с круглыми глазами, откуда были она и ее товарищи, но она лишь покачала головой, свист вырвался из ее тонкой длинной шеи, и вся она задрожала.

Он плелся за миссис Лью и ее дочерью, и они повернули на извивающуюся дорогу. Хоть тут было тише, странные призраки попадались и здесь. Например, женщины с длинными тонкими шеями и объемными животами. Другие были с огнями во ртах. Несколько прошедших духов отрыгнули воздух, который был таким гадким, что он задрожал.

Миссис Лью отметила, что старые переулки, хоть и были более узкими, ощущались просторнее, словно тут было место, чтобы дышать. Порой ужасный запах появлялся в воздухе, такой гадкий, что она почти ощущала, как он скользил по ее коже.

Шагая по этим улицам, она вспоминала годы учебы в 80-е. Ее колледж был неподалеку, и она часто бывала в этом районе. Она сидела с друзьями в кафе за чаем, там был говорящий попугай. Она днями тихо восхищалась мастером каллиграфии в углу книжного магазина.

Группа поэтов, тихих, но мятежных, собирались тут, за одной из тех красных деревянных калиток. Она помнила гордость в голосе лучшей подруги, когда она читала свое творение вслух. Вэн всегда была общительной, водила ее на собрания, познакомила ее с юным поэтом с сильным уверенным голосом, но робкими нежными губами. Пепел вернулся в ее глаза. Она вытерла их ладонью.

- Это место – одно из последних кусочков прошлого Пекина, - сказала Мишель. – Правительство медленно убирает прошлое. Они сменили названия старых улиц. Они хотят продолжать стройку. Всюду строят.

Миссис Лью не мешала Мишель объяснять Китай, но ее удивило, когда дочь повернулась к ней с сияющими глазами и сказала:

- Мам, мне тут нравится.

Она подумала о старых друзьях, пустых местах в кабинете.

- Тут жить сложнее.

- Знаю, тут грязно и бывает опасно, но я ощущаю себя тут живой, - сказала Мишель. – Чему я могу научиться в институте, если я уже многому учусь тут? Я не могу вернуться к чтению о философии, логии или психологии исследования рынка, не дай бог! Я хочу работать тут.

Миссис Лью вспомнила, как сидела за закрытыми дверями с лучшей подругой и тем юным поэтом, обсуждала мир с пылом, какой был только у двадцатилетних. Снаружи звенели колокольчики, мимо проезжали ученики на велосипедах.

- Мне нужно было улететь, мам, - сказала Мишель. – Ты не знаешь, как сильно мне нужно было уйти.

Она подумывала упомянуть тех учеников Мишель, дать ей знать, что и у нее были мгновения страсти. Но Мишель, конечно, не спросила. У нее была своя история.

- Это место не было хорошим, мам. Знаю, оно казалось хорошим. Словно я выиграла приз. Но люди там… Я ощущала себя такой маленькой.

- Это был хороший шанс. Тебе повезло получить работу.

- Знаю, - сказала Мишель, ее тон брал слова и опускал, как кирпич. Хватит. Перестань. – Я встретила мужчину, который два года провел в тюрьме. Знаешь, почему?

Миссис Лью догадывалась.

- Он был протестующим студентом. Они поймали его, когда ему было всего девятнадцать. Теперь у него изменился разум, и он все еще не получил полное гражданство. Он не может работать или путешествовать. Он ходит по Китаю, говорит с людьми и играет на флейте.

- Как романтично, - пробормотала миссис Лью. – Вот так жизнь.

- Мам, это не романтично. Это кошмар. Они забрали его жизнь и так и не отдали его личность.

Ее грудь сдавило сильнее. Ей было сложно выдохнуть.

- Следи за языком.

Они вышли на главную улицу, машины выстроились у светофора. Призрак замер с ними, пока они ждали, чтобы перейти. Он смотрел, как духи терзали миску с фруктами, оставленную возле палочек благовоний у магазина. Персики таяли от огня и испарений из ртов призраков. Даже виноградина не поместилась бы в те тонкие шеи над пухлыми животами. Это сводило призраков с ума. Они хотели еды. Но Призрак завидовал им, следующим за светом, чтобы найти подношения от потомков. У него были только эти две женщины, и они не обращали на него внимания.

Он подумал, что эти духи направят его домой, что среди них он найдет знакомое лицо, например, тетю Ду, которое скажет ему, что делать. Но духи забирали дары, а он все еще был запутавшимся. Забытым.

Теперь они вернулись на главную улицу, миссис Лью понимала по внутреннему компасу, куда они шли. Она продолжала с трепетом, в голове были картинки из прошлого. Сладкие сцены, когда она держалась за руки с лучшей подругой, с юным поэтом, они шептали о своих желаниях. Но это не радовало ее. Ветер приносил далекий звон колоколов. Прошлое давило на нее, грозило унести ее.

- Мам? – дочь повернулась к ней. Возмущение пропало, сменилось тревогой. Миссис Лью взяла себя в руки. – Папа звонил перед тем, как ты прилетела. Я удивилась. Он почти никогда не звонит, если только не вы вместе.

Ее муж никогда не ставил семью в свои списки.

- Он переживал за тебя.

Мишель говорила с запинками, скрывала эмоции на лице, продумывая фразу. Миссис Лью узнала свои стратегии.

- Он говорит, у тебя меняется настроение. И ты стала забывчивой. Он хотел, чтобы я приглядывала за тобой, вдруг я что-то замечу. Но я не знаю. Ты хочешь мне что-то рассказать?

Миссис Лью прикусила губу. Ее муж уже сделал ход. Он сыграл ими обеими. Она пыталась злиться или удивляться, но устала. Ее муж уже не мог ее удивить или разочаровать.

 - Я в порядке, милая, - сказала она. – Твой отец любит преувеличивать.

Глаза Мишель были серьезными.

- Я вернусь, если нужна тебе. Но я пока не готова.

Миссис Лью задумалась, что Мишель искала, какой была ее работа, и какими были риски.

- Когда ты будешь готова? Что у тебя тут за работа?

- Дело не в этом.

Она ждала, что дочь продолжит, но та молчала. Миссис Лью узнала замкнутость лица и позы, но она не могла догадаться, какой была причина. Мишель была уже вне ее досягаемости.

Призрак заметил вдали что-то родное. Он ощущал это, а не видел, облако разочарования, бесцельное влечение. Они приближались к большим зданиям, и сотни призраков парили в воздухе. Он касался других, надеялся кого-то узнать.

Миссис Лью закончила свои поиски в этом городе. Когда она была тут в 1996, она стучала в двери и говорила со школьными секретарями, записывала адреса и телефоны. Она носила с собой фотографии Вэн. Она проехала на поезде три часа в маленькую деревню в Шаньдун, сочиняя всю поездку истории для Мишель, чтобы она не жаловалась на жару, шум, голод. Они прибыли к заброшенному городу в руинах.

- Тут кто-то сражался? – спросила Мишель, ее глаза расширились от вида перевернутых столов и сломанных стульев. Миссис Лью перестала искать. Ее лучшая подруга пропала. Юный поэт, который когда-то нежно целовал ее, исчез. Но он всегда будет сжимать ее жизнь, будет выдохом на стекле.

Призрак видел спектральные массы, отражающиеся в лобовых стеклах проезжающих машин, и он был среди них. Они были фрагментами, как свет, неясными, как тень, но они были яркими. Он ощущал в себе искру их электричества.

На другой стороне шоссе миссис Лью видела улыбающегося Мао с портрета над большим пустым двором площади Тяньаньмэнь, тихой и заброшенной.

Открытая площадь кипела бледными и встревоженными духами, и это манило Призрака. Он слышал их вопли, ощущал их запах. Их пульс окутал его полностью. Вместе они были безымянными. Они были нечетким сознанием. Они могли быть громкими. Они могли преследовать вечно. Никто не старался отправить их дальше, и у них не было границ.

Миссис Лью стояла перед холодным открытым пространством. Той весной все ученики собрались в этом месте, маршировали и скандировали, заполняли воздух пылкими речами. Там были и она, ее лучшая подруга и тот юный поэт. Они собирались создавать перемены, улучшить систему образования, изменить будущее. И посреди мая она села на самолет, чтобы отправиться в Калифорнию к мужчине, с которым была помолвлена, которого встречала только два раза. Звон колоколов вдали утих, и ужасные сцены хлынули в ее голову. Окровавленные лица, павшие тела, скрытые дымом от выстрелов. Она не знала, видела ли эти сцены раньше, но они ощущались знакомо, как воспоминания.

- Я не выбирала уйти, - сказала она.

- Что ты сказала?

В одну ночь все пропало. Солнце встало над трупами, которые не считали, не называли. Их было просто убрать, стереть. Было просто забыть.

- Мы должны дать им имена.

- Кому? – молодая женщина подошла к ней, опустила ладонь на ее плечо. Она была такой милой, такой знакомой, но уголки ее ртов были напряженными. В ее глазах сиял страх.

- Вэн? – миссис Лью сжала ее ладонь. – Это ты?

Девушка опешила, словно ее ударили по лицу.

Миссис Лью прищурилась.

- Кто ты?

- Мам. Это я. Мишель.

Да. Да, это была ее дочь, ведь ее жизнь продолжалась. Она села на самолет.

- Прости, - сказала она.

- Ты в порядке?

- Да. В порядке. Не нужно так переживать.

- Ты напугала меня.

- Я просто устала.

- Мы можем поехать домой на такси.

- Хорошая идея.

Она позволила дочери взять ее за руку и увести. Ей нужно было уйти, закрыть глаза на миг.

Призрак за ней замерцал, стал освобожденным и сильным.

 

 

Кэлвин Д. Джим «Рука Розы»

 

Роза Ишикава сидела на деревянной скамье в вестибюле Объединенной церкви Японии. Ее левая ладонь сжимала урну с прахом матери. Она ощущала вес холодного серого камня в складках ее платья с узором в цветочек.

Друзья папы медленно уходили из церкви. Их приглушенные голоса, пропитанные сочувствием, угасали за стуком теплого ванкуверского дождя. Папа скоро захочет домой. Она крепче сжала урну.

- Мисс Роза?

Она подняла голову. Доктор Самуэль Т. Траск снял шляпу механической правой рукой. Маленькие шестеренки щелкали. Он опустился на колени перед ней. В воздухе висели тихие голоса «хакуджин», «белый человек». И он пришел с юной японкой.

- Я сожалею о вашей потере, мисс Роза, - сказал он. – Ваша мать не страдала, уверяю.

«Конечно, страдала. Я была там».

- Роды вперед ногами, было поздно. Я ничего не мог сделать.

Роза смотрела на серую урну. Он был бы красивым мальчиком. Сыном. Папа говорил об этом неделями перед смертью мамы. Он хотел мальчика, сына, чтобы он сохранил фамилию. Рожденный в 1928, в год дракона, он принес бы много удачи. Мама много раз говорила Розе не слушать эти разговоры.

- Папа любит и тебя, - говорила она. Он был иджуша, иммигрантом из старой страны, шептала она. У него были такие обычаи.

- Но я родилась тут, - говорила Роза. Мама только улыбалась и обнимала ее.

Доктор Траск вытащил визитку из кармана пиджака и сунул в ее левую ладонь, еще сжимающую урну. Металлическая рука блестела медью.

- Если я могу чем-то помочь, прошу, дай мне знать.

Роза кивнула, не хотела показаться неблагодарной. Но она не сводила взгляда с механической ладони поверх ее руки. Было красиво.

- Я могу помочь?

Роза подняла голову. Папа нависал над ними.

- Мистер Ишикава, сэр, - доктор Траск встал. – Я выразил уважение вам и вашей дочери. И я предлагаю помощь в тяжелое время.

Папа взглянул на Розу, заметил бежевую визитку и забрал из ее ладони. Он смял визитку и бросил на пол. Выбросил удачу.

- Спасибо, - сказал папа. – Мы не нуждаемся в благотворительности.

«Было ли дело в этом, или папа просто не хотел быть в долгу перед хакуджином?».

Доктор Траск приподнял шляпу и ушел без слов.

Папа схватил урну.

- Папа, - Роза подавила вопль. – Прошу, дай мне отнести маму домой. Пожалуйста.

- Я же говорил, это не обсуждается, - он указал на обрубок правой руки Розы, обрезанной ниже локтя.

Он не хотел дочь. И не хотел однорукую.

Папа вышел из церкви. Роза вздохнула, подобрала смятую визитку доктора Траска и последовала за ним на расстоянии трех шагов.

Вечером после похорон Роза и ее отец вернулись к работе. Ее работа каждый вечер была просто: тащить деревянную телегу, пока папа продавал тофу ресторанам на людной улице Поуэлл. Требовалась вся сила воли, чтобы не пролить воду, в которой плескался тофу в деревянных ведерках, особенно, когда они проезжали широкие окна кондитерской Касуга, там были заманчивые корзинки яблок, красных имбирных конфет, сладких мочи. От вида рыбных пирожков, японских солений и свежих апельсинов в магазине Маикавы у нее всегда выделялась слюна во рту. Папа быстро вел ее по улице, а «Model-T» и трамвай катились к ним, гудя и гремя.

Миссис Хасагава, от которой пахло старым нафталином, всегда хвалила ее скромную работу. Роза выдавила улыбку и отвернулась. Сказала бы это миссис Хасагава девочке с двумя руками? Или ее поражало, что могла делать калека?

Их первой остановкой был «Фуджи Чоп Суэй», но его владелец уже купил дневную порцию тофу у Танаки-сана. Роза услышала такое и от Йошино и Морино. Чидори всегда брала пару кусочков, словно из чувства долга.

Роза смотрела на ведерко рассыпающихся кусков тофу. Хороший тофу был твердым, его было легко резать. Папин был как мягкая губка, вряд ли годился для супа. Папа не торговался. Он брал, что ему давали. Обычно этого хватало, чтобы купить соевых бобов и сделать еще тофу. Но они получали все меньше монет каждый день.

- Тофу мамы был намного лучше, - сказал папа, когда они миновали Манга. Китаец-нищий сидел на дороге и смотрел ржавыми механическими глазами-очками, пока гремел монетами в железной чашке. На картоне рядом корявым почерком значилось: «Помогите мне снова видеть».

Сильный запах куриного бульона наполнил нос Розы, они приблизились к столовой возле церкви святого Джеймса. Она сглотнула, ощутила, как желудок сжимался от пустоты.

- Папа? – сказала она.

- Не сейчас.

- Но, папа, ты не ел…

- Я сказал, не сейчас.

Плечи Розы опустились. Она смотрела на землю, следовала за папой мимо рельсов к старой мельнице. Она была далеко от дома, но папа настаивал, чтобы они ходили сюда. Запах хвои и морской соли ощущался в теплом воздухе над гаванью Ванкувера, чайки вопили над ними. Далеко за мельницей серые горы Северного берега сливались с вечерним небом. Скоро они пропадут во тьме.

Как давно хозяева мельницы прогнали папу и всех других японцев? Два месяца назад? Три? Хотя бы тофу мамы позволял им сохранить крышу над их головами.

- Когда ты вернешься работать туда?

- Тихо, - сказал папа.

Знак на решетчатой ограде был тихим ответом папы: «Япам нельзя». Папа плохо читал на английском, но он узнал эти слова. Вне улицы Поуэлл знаки были всюду.

Они миновали скрипучую пристань возле старой мельницы, где рыбацкие лодки разгружали улов лосося.

Сколько часов Роза провела с мамой, сидя на этой пристани, слушая чаек, летающих над морем, глядя, как красное солнце опускалось за высокие кедры в парке Стэнли? Одним вечером слезы покатились по щекам мамы, пока она смотрела на закат.

- Почему ты плачешь, мама?

- Так красиво, - сказала мама с улыбкой.

Роза повернулась к горизонту. Огненные оттенки медленно становились серо-голубыми.

- Почти закончилось, – сказала Роза.

- Потому я и плачу.

Мама обняла ее. Роза опустила голову на плечо мамы, пытаясь понять.

Роза хотела бы провести еще хоть день с мамой, посмотреть на такой закат. Теперь она была на пристани с папой, и воспоминание казалось далеким.

Она кашлянула.

- Хасагава-сан сказал, что может взять тебя грузчиком. Он платил бы два доллара…

- Тихо.

- Или я могу помогать делать тофу. Мама показывала…

- Я сказал: тихо!

Папа вытащил из наполовину полного ведёрка бесформенный кусок тофу и протянул ей. Он разломался в его ладони. Роза смотрела на ком тофу, избегая взгляда отца.

- Это жизнь. Никто не даст тебе жить. У всего есть цена. Мы… я должен делать это для нас, - он бросил тофу за ограду. Ком разлетелся на кусочки в воздухе. – Никакой благотворительности.

Роза сжала веревку телеги, костяшки были белыми, как снег. Она открыла рот, чтобы возразить, но передумала. Они могли съесть этот тофу. Жаль. Он все равно не послушал бы ее. Может, в этом была проблема. Как она могла убедить других, что была полезна, если папа не верил? Ей нужно было заставить его поверить.

- Так не честно. Мамы нет. Почему ты не можешь позволить мне…

- Хватит! – голос папы разнесся эхом среди качающихся деревьев, спугнув гусей.

Они шли в тишине до дома. Желудок Розы урчал, пока они шли по улице Поуэлл и к своему дому за магазинам Хори-зэн. Роза хотела извиниться за вспышку, она не знала, что на нее нашло. Но она знала, что папа только хмыкнет и пойдет дальше.

Роза дрожала, когда папа прошел на узкое крыльцо их домика. Он разулся, опустил обувь на соломенный мат рядом с мамиными кожаными сандалиями. Роза опустила свою обувь с другой стороны и вошла за отцом. Когда она обула тапочки и повесила куртку на деревянную вешалку, папа уже зажег масляную лампу на кухонном столе.

Длинные тени мерцали над ведерками молочной жидкости, шесть самодельных прессов для тофу с мокрыми тряпками, висели с их краев. Старый медный котелок смотрел на нее с плиты. Любимый котелок мамы.

Роза глубоко вдохнула, представляя заманчивые ароматы соевого соуса и мирина, смешивающихся в густой терияки, или куриный бульон с имбирем и луком. Но котелок был холодным и пустым, запах пропал из воспоминания, сменился вонью затхлого соевого молока, бобов и щелочи. Почему он не давал ей помочь? Он нуждался в ней. Он просто не знал этого.

Урна мамы стояла на шкафу с выдвижными ящиками, окруженная двумя огарками свеч, миской с сухим рисом, покрытым пеплом от трех палочек гадко пахнущих красных благовоний, и блюдцем мандаринов. Они не могли позволить правильный буцудан, так что шкаф с белой облетающей краской стал ее самодельным храмом.

За урной лежала маленькая черно-белая фотография спокойного лица мамы, глядящей на нее.

Это было нечестно. Мама всегда улыбалась. Она была яркой точкой в людной комнате. Роза все еще видела, как она смеялась и плясала на кухне, хотя папа ругал маму, как хмурый самурай, за поведение, не свойственное японцам. Эта фотография не была ею. Это была маска смерти, манила их присоединиться к ней.

Но она еще не сдалась.

Папа снял урну со шкафа, прижал к груди и пропал без слов за дверью, ведущей в спальню с одной кроватью. Дверь хлопнула.

Роза вздохнула. Она не увидит его до рассвета, а то и полудня. Но к тому времени она уже уйдет.

Роза плюхнулась на протертое бархатное кресло у двери и вытащила визитку доктора Траска из-под тонкой подушки. Он был хакуджин, но если она хотела помогать папе на уровне мамы, ей нужно было посетить его. Папа не одобрил бы это. Она не собиралась давать ему выбор.

Роза отклонилась на спинку темного кожаного кресла в ярко освещенном кабинете доктора Траска, любовалась белыми и стеклянными шкафами с зелеными и красными сосудами, чистой сталью и стеклянными шприцами, маленькими картонными коробками с продвинутыми препаратами. Резкий запах спирта и формальдегида жалил глаза, как уксус, который мама использовала, чтобы сделать мэбоши. Это было место науки. Настоящей медицины, а не жирных мазей и горьких супов из китайской медицины.

Но ее внимание привлекло красно-золотое кимоно под стеклом, висящее на темной деревянной стене.

- Я хочу руку, - Роза указала на механическую руку доктора Траска. – Как у вас.

Доктор Траск отклонился в своем кресле, задумался, словно размышлял над серьезностью и масштабом просьбы.

- Сколько вам лет, мисс Роза? Десять? Одиннадцать?

- Тринадцать, - сказала она. – Достаточно взрослая.

- Не для всех решений, - сказал доктор Траск. – Ваш отец знает, что вы тут?

Роза покачала головой.

- Он не одобрил бы.

- Вы обдумали последствия?

Роза покачала головой.

Доктор Траск снял халат, закатал рукава и опустил механическую руку на стол. Он нажал на кнопку, скрытую возле локтя. Шестеренки щелкали, а потом остановились. Доктор Траск отцепил руку и опустил ее на стол перед ней. Скругленный медный сустав был соединен с плотью и костью выше его локтя.

- Иногда, мисс Роза, плоть лучше металла.

Но Роза не слушала. Она склонилась, смотрела на руку в дюймах от нее.

- Присоединение, - продолжил доктор Траск, - навсегда вживляет искусственный сустав в ваше тело. Его не убрать без серьезной раны. Хотя можно немного поправлять его, пока тело растет, сустав нужно присоединять, когда вы уже выросли.

Желудок Розы сжался. Ее голова кружилась. Он пытался запугать ее?

Доктор Траск поднял руку и покрутил, показывая Розе.

- Руку делают по конкретным меркам из лучших материалов в Германии, а потом доставляют самолетом. За ней нужно ухаживать, ее может чинить только