Через пролом входит Б у ш т е ц.

Б у ш т е ц (присел у стены, снял каску, вытер пот). Целый, партизан?

Д е в р в о е д. Целый…

Б у ш т е ц. Гальчанского не видел?

Д е р в о е д. Не…

Б у ш т е ц. Дай глотнуть чего-нибудь…

Дервоед снимает измятую флягу.

Д е р в о е д. Нема… Вытекла… Осколком, кажись, зацепило…

Б у ш т е ц. Везет тебе…

Д е р в о е д. Ага…

Б у ш т е ц. Кого из наших видел?

Дервоед не отвечает. Молча смотрит перед собой.

(Нервно.) Ну чего ты смотришь?

В проломе появляются еще два бойца. Худой с бледным лицом С о л я н и к

ведет О д у в а н ч и к а с перебинтованной головой. Это совсем мальчишка.

Соляник отпустил товарища, снял каску, снял с плеча автомат, перекрестился.

Б у ш т е ц. Что, Одуванчик, получил на баранки?

О д у в а н ч и к (всхлипывая). Ухо, паскуда, отгрыз… Схватились в траншее… Худющий, старый, а жилистый… И так я его и эдак… Как клещами за руки схватил! А потом пасть раскрывает, зубы желтые, редкие, и за нос меня – цап! Я лицо в сторону, а он за ухо, барбос поганый! И грызет… Я ору, а он грызет…

Б у ш т е ц. Ты бы ему еще что-нибудь подставил…

О д у в а н ч и к. Ну как я без уха?

Б у ш т е ц. В цирк пойдешь… Людей смешить…

О д у в а н ч и к. Спасибо, Мишка Гальчанский подоспел… Заколол гада, а то он бы меня совсем загрыз…

Б у ш т е ц. А где Гальчанский?

О д у в а н ч и к. Откуда я знаю? Он дальше побежал…

С о л я н и к. Успокоился Мишка… У ворот лежит…

Б у ш т е ц. Может, ранило?

С о л я н и к (покачал головой). Я ему глаза закрывал…

Б у ш т е ц (вздохнул). Значит, закурим его табачек… (Достал из кармана измятую пачку «Казбека». Дервоеду.) Бери, партизан… На поминки нам оставлял.

Д е р в о е д берет папиросу.

О д у в а н ч и к. Дай и мне…

Б у ш т е ц. Кашлять будешь…

О д у в а н ч и к (зло). Дай мне!

Б у ш т е ц. Чего орешь? У меня уши целые… (Солянику.) Бери, Матвей… Помяни Мишку Гальчанского…

С о л я н и к. Я помяну… (Папиросу не берет.)

Сидят. Курят. Молчат.

Б у ш т е ц (задумчиво смотрит на дымок, а потом нервно затушил папиросу о собственную ладонь.) Курю его папироску, и хоть бы… Даже рад, сволочь, что не меня, а его сегодня уложило…

О д у в а н ч и к. А меня не убьют…. Я еще маленький был, матери цыганка на меня гадала… Сказала, чтобы воды боялся. От огня, от пули и от чахотки на мне заклятие лежит… А воды надо бояться. Огонь меня и не взял… Нас каратели палили… У матери сестричка маленькая на руках. Мать просит: «Паночки, чтобы уж только деткам больно не было… Не стреляйте больно…» А Зоська на ухо шепчет: «А это не щекотно, когда стреляют?» Щекотки боялась. (Солянику.) Слушай, Матвей, а я тогда Бога в бреду видел. Стою, кажется, на снегу… Вокруг ни души… Ни хат, ни деревьев… Как вымерла земля. Один ровный снег. Бог подходит. С бородой, с лысиной, все как положено… «Здоров, – говорит, – Леня…» «Здоров, – говорю, – хоть тебя и нету». «Даю тебе, Ленька, медаль…» Снимает солнце с неба и давай мне его на голову одевать…. А оно горячее страшно!

Б у ш т е ц. Моему дядьке цыганка нагадала: погибнешь от водки. Напуга-ала – двадцать лет не пил… Даже пива. И все равно погиб. Над нами соседка жила. Ее мужик любил это дело. Начала однажды гонять его, нераспечатанную бутылку через окно выкинула, а дядька на лавочке сидел во дворе… Бутылка «Московской особой» по темечку – тюк! И готов. Погиб от водки… (Неожиданно.) А похоронят в братской?

Д е р в о е д. Кого?

Б у ш т е ц. Мишку…

Д е р в о е д. Сходи глянь…

Б у ш т е ц. Не пойду! Никого мертвым не видел… Ни матери, ни отца. Ни сестер… И его не хочу! Сходи ты, партизан, а? Скажи «прости» за меня… Ну чего ты смотришь?

Через пролом входит старшина Д у г и н. Командир отделения. Высокий,

спокойный, мудрые и немного жесткие глаза. В руках термос, фляга, вещмешок.

Подошел к бойцам, бросил все на землю, присел на термос.

Д у г и н. Кто Соляника видел?

Б у ш т е ц. Вон он святых рассматривает…

Д у г и н. Тьфу! А я его среди убитых ищу… (Одуванчику.) Что у тебя, малый?

О д у в а н ч и к. Ухо…

Д у г и н. Сильно?

О д у в а н ч и к. Болит…

Б у ш т е ц. Гальчанского убило.

Д у г и н. Видел…

Д е р во е д. Еще кто?

Д у г и н. Все…. Больше никто не придет. Яковенку миной еще в своем окопе до атаки… Гуров и Воронин в санбате. Гуров, наверно, выкарабкается… У него тут (показал на грудь) сквозное… Воронин тяжелый… И в госпиталь не повезут… Отвоевался. Так что сегодня нам лафа… По пол-литра на брата выйдет… Из третьего взвода подкинули… Там совсем пить некому. Построения не будет… Всей роте благодарность за высоту, день отдыха… Так что будем ужинать, хлопцы… Давай, партизан, стели плащ-палатку… Кто хочет, может НЗ открыть. Хотя тут всего хватит… Буштец!

Б у ш те ц. Что?

Д у г и н. Не «что», а «я»! Иди сюда…

Б у ш т е ц (подходит). Ну, я…

Д у г и н (шепотом). Ты в подвале был?

Б у ш т е ц. В каком подвале?

Д у г и н. Покажь свою финягу!

Буштец, криво усмехнувшись, достает из-за спины трофейный эсэсовский

кортик, подает Дугину. Тот рассматривает.

Б у ш т е ц. А что там в подвале, если не секрет? (И неожиданно взвился.) А если бы он и в крови был?! Что из того?! Я из атаки, а не с бульварчика!

Д у г и н. Разговорчики! (Возвращает кортик, спокойно.) Одним словом, вот что, Серега: приказ Верховного ты знаешь… Знаешь или нет?

Б у ш т е ц. Ну, знаю…

Д у г и н. Не «ну»…

Б у ш т е ц. Так точно, товарищ старшина! За жестокое обращение с мирным населением или с военнопленными…

Д у г и н. Вот именно… Знаешь. Молоток. Ты мне близкий человек. Брат. Но озвереть я тебе не дам! Слышишь? Если что-нибудь… Я тебя без трибунала… Сам… Усек?

Б у ш т е ц. Усек…

Д у г и н. Вопросы есть?

Б у ш т е ц. Тебе сны снятся, Дугин?

Д у г и н. Я не высыпаюсь… четвертый год…

Б у ш т е ц. А я заснуть боюсь! Приказ… Верховный в Москве, а я тут… Знаешь, что мне снится?! От самого Ржева! Свадьба моя. Сидим с Люськой под образами… И перед нами чарка…. А в чарке кровь вместо вина… (Жестко.) Вопросы есть?

Д у г и н. Пошли выпьем…

Подходят к расстеленной плащ-палатке. Дервоед и Одуванчик уже накрыли,

расставляют кружки.

Б у ш т е ц (Солянику). Матвей, возьмешь граммульку или греха боишься?

С о л я н и к. На поминках не грех…

Дервоед разливает водку. Дошел до Одуванчика.

Б у ш т е ц. Куда ты ему столько?

О д у в а н ч и к. Боишься, что не хватит? Не боись. Лей, дед…

Б у ш т е ц. Ты же с земли не поднимешься, петушок безухий…

О д у в а н ч и к. Что тебе мое ухо?! (Отчаянно.) Выпью! Всю свою долю выпью! Назло.

Д у г и н. Давайте, хлопцы… (Очень-очень просто, обыкновенно.)  Помянем нашего товарища Мишку Гальчанского и молодых – Яковенку, Воронина…

С о л я н и к. Воронина нельзя… Живой еще…

Д у г и н. Вряд ли… Иди, говорит, старшина, мне скучно делается… И улыбается…

С о л я н и к. Грех…

Б у ш т е ц. Заткнись ты!

Д у г и н (Буштецу). Сядь! (Пауза.) Давайте, хлопцы…

Все выпили. Но закусывать не стали. Как-то притихли и помолчали.

А на улице входит в силу чужая весна. И трели соловья летят к самому небу и,

кажется, заполняют всю землю. И так эти нежные трели не сочетаются ни с

руинами, ни с утомленными тяжелым боем солдатами, ни с военным временем,

что кажется, вот-вот разорвут сердце.

Б у ш т е ц (не выдержал, схватил автомат). Да замолчит он, сука, или нет?!

Д у г и н (вырывая автомат). Ты что, сдурел?!

                                                                                         Трели соловья.

                                                                            З а т е м н е н и е.