Златоуст: «Богатство» как «мамона»

Выше мы отмечали мнимое противоречие в воззрениях святителя на богатство: то он видит его нравственно нейтральным, то бичует его как несомненное зло. Объяснение этому «противоречию» в предыдущих заметках было найдено в «петле Златоуста». По воззрениям великого святителя богатство раздувает любостяжание, а то, в свою очередь, толкает на увеличение богатства. Таким образом, богатство и любостяжание настолько тесно связаны между собой, что вполне допустимо рассматривать богатство таким же злом, как и сребролюбие.

Все же от такого объяснения остается неудовлетворенность, поскольку сам святитель признает, что существовали очень богатые люди, не подверженные страсти любостяжания (например, Иов, Авраам). Для того, чтобы удовлетворительно понять ситуацию, заметим, что часто у Златоуста слово «богатство» используется в особом смысле — оно часто заменяется словом «маммона» и наоборот. Например, комментируя знаменитые слова Христа: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф.6,24), Златоуст указывает:

"Помыслим и ужаснемся, что заставили мы сказать Христа, — сравнить богатство с Богом! Если же и представить это ужасно, то не гораздо ли ужаснее на самом деле работать богатству, и его самовластное владычество предпочитать страху Божию? (…) Итак, не мудрствуй излишне! Бог однажды навсегда сказал, что служение Богу и мамоне не может быть соединено вместе" /VII:243/.

Тут следует обратить внимание на то, что в приведенном Евангельском отрывке слово «богатство» отсутствует. И тем не менее, Златоуст говорит о сравнении богатства с Богом, хотя тут Бог «сравнивается» с маммоной. Маммона же для великого святителя — понятие безусловно темное, прямо–таки противоположное Христу:

«…не можете, говорится, Богу работати и мамоне (Матф.6,24), — потому что мамона требует совершенно противного Христу. Христос говорит: подай нуждающимся, а мамона: отними у нуждающихся; Христос говорит: прощай злоумышляющим на тебя и обидящим, а мамона напротив: строй козни против людей, нисколько не обижающих тебя; Христос говорит: будь человеколюбив и кроток, а мамона напротив: будь жесток и бесчеловечен, считай ни за что слезы бедных» /VIII:270/.

Поклоняться маммоне для него — раболепствовать богатству:

«Но ныне не таковы богатые; они, будучи несчастнее всякого пленника, платят дань мамоне, как некоему жестокому тирану» /VII:243/.

«Заповедь — не собирать себе сокровищ на земли, но на небеси (Мф.6,19–20), хотя немногие, однако же находятся исполняющие верно; прочие же все, как будто услышав противоположную заповедь, как будто имея повеление собирать сокровища на земле, оставили небо и прилепились ко всему земному, с безумной страстью собирают богатство и, возненавидев Бога, любят мамону» /I:139/.

Более того, святитель, как мы видели, множество раз выражает свое горестное удивление всевластностью мамоны. От его восклицаний, вроде «Сребролюбие возмутило всю вселенную; все привело в беспорядок», «Я прихожу в изумление от этого (…) Откуда вошел этот недуг во вселенную? Кто может совершенно искоренить его? Какое слово может поразить и совершенно убить этого лютого зверя? Страсть эта внедрилась в сердца даже таких людей, которые по–видимому благочестивы» делается просто не по себе. «…поистине, велика сила мамоны!» — заключает Златоуст.

Итак, маммона для великого святителя — тоже название богатства, но в особом смысле. Каком же именно? Сразу ответим: Златоуст словом «маммона» выражал название некой социальной реальности. Точнее, мамонического социального строя, в котором решающая роль принадлежит деньгам и собственности. Название, конечно, образное, но выражающее суть дела. Ведь поклоняться маммоне — это и значит жить по законам строя, в котором правят деньги. Причем, этому строю святитель давал безусловно отрицательную оценку. Именно этим главным образом объясняется его осуждение богатства как такового — святитель осуждал не собственно материальные ценности, а главный предмет вожделения людей при таком «маммоническом» строе, насквозь проникнутом собственническими стремлениями. Тут великий святитель выходит на просторы социологии, хотя и описывает социологические явления в чисто богословских терминах.