Любовь — понятие гипотетическое

 

Политические вопросы вдохновили меня на подвиги. Начитавшись папкиных газет и кое-какие брошюры В.И. Ленина, я стала бегать по двору и кричать:

— Контрреволюция! Контрреволюция! Контрреволюция! — делая ярко выраженный акцент на двух буквах «рр».

Наконец мать, моющая окна и рамы, психанула и кинула в дочь тряпку:

— Кончай орать как оголтелая! Ты хоть знаешь, что означает это слово?

— Знаю! — завопила пичужка. — Это подрывники советской власти, враги народа, беляки, меньшевики и левые эсеры!

У матери от такого шума разболелась голова, она закрыла окно.

— Обиделась, — подумала я, мне тотчас расхотелось заниматься политикой. — Пусть батя в ней копается, а я подумаю о любви.

Но и о любви ей мечтать не хотелось. Не понимала она, что такое настоящая взрослая любовь.

— Скучно, — вздохнула я и побрела на сопку.

А весна играла одуванчиками на зеленых коврах, проснувшимися пчёлами и божьими коровками. Глядя на их красные спинки с черными точками, мне вспомнилась колыбельная своей бабушки.

 

Божья коровка,

улетай на небко!

Там на синем небке

золотые ветки...

Ай и раз, и два, и три,

моя деточка усни.

 

— А ведь старая скоро умрет, а я её недолюбила! — с ужасом подумала внучка. — Побегу-ка я её долюбливать.

Я кубарем скатилась с горки и быстрые резвые ножки катком покатились к бабушкиной хатке. Карга уже сажала семена в грядку, стоя на карачках. Любвеобильная внучка хотела обнять роднульку, но не знала, как к ней подступиться. Обнимать выставленный к ветру толстый зад показалось мне не очень прилично. И покрутившись пару минут рядом, решила просто задать вопрос:

— Привет, ба! А ты знаешь, что такое контрреволюция?

Бабулька оторвала сосредоточенный взгляд с узких бороздок на земле, очерченных тыльной стороной ладошки и нехотя процедила:

— Контра.

— А что такое контра?

— Враги.

Тут я вспомнила: как бабушка поругается с дедом, так жалуется, что она с супругом в контрах.

— Контра! — мечтательно повторила внучка. — Красивое слово. Побегу быть в контрах с Толяном.

—Инн! — окликнула бабка убегающую вдаль родную кровь. — Есть ещё одно красивое слово: контрабанда.

— Да знаю, — махнула я рукой. — Это целая банда врагов! А если я со всеми вами поссорюсь, то вы будете для меня контрабандистами.

— Логично, — согласилась бабушка и снова подставила свой пышный зад сверкающему солнцу.

А ласковое весеннее неспелое солнышко улыбалось дышащей на ладан старушке и хмурилось в спину убегающего ребёнка:

— Эх, Инна, не ругайся с пацаном зазря! Не вырастай в большую и толстую стерву.

Я подумала, подумала и согласилась:

— Любовь? — ойкнула и остановилась, а затем развернулась всеми своими веснушками к огороду и гаркнула. — Ба, а что такое любовь к Родине?

Бабка нехотя разогнулась, страдальчески сморщилась и кинула в неугомонную политоманку ведро:

— Родина, родина... — пробурчала она. — Где душа, там и родина.

— Это как?

— Раком, — буркнула старуха и снова раскорячилась над грядой.

 

Ликбез Владимира Ильича

 

Сходила я вечером в уборную, но вышла оттуда не с пустыми руками, а прихватила с собой брошюру Ленина. Я никогда и никому не рассказывала, что их семья не только старыми книжками по электрике, но постулатами вождя задницы вытирает. Но Владимир Ильич всё равно казался мне фигурой загадочной и многозначительной — слишком уж много его портретов везде висело, особенно в школе, и даже на её октябрятском значке.

— Наверное, он и есть бог, — рассудила я. — Накажет он нас за такой грех, ох, накажет!

Положив тонкую книжицу под подушку и тревожно поворочавшись, я уснула.

И приснилась мне огромная голова Ульянова-Ленина, которая шевелила бровями и шептала пухлой нижней губой:

— Ликбез, Инна, ликбез! Непорядок тут у вас, баба Дуся безграмотная, баба Дуся безграмотная. Тебя совесть не мучит, октябрёнок? Где там спряталась твоя попка? Дай пруток, посеку! Дай пруток, посеку!

Несчастная металась по подушке и вроде как пыталась ответить ему:

— А у тебя рук нету! А у тебя рук нет! Прут в рот возьмёшь или как?

Голова утвердительно кивала и грозила надрать сраки и её родителям за неуважение к верховной власти.

Продрала я глаза и вспомнила свой жуткий сон. Задумалась. Достала из-под подушки писанину Владимира Ильича, полистала, прочла обложку «Детская болезнь левизны в коммунизме». Нет, не нашла она в брошюре загадочного слова «ликбез».

А вот бабу Дусю я хорошо знала. Это сельская ведьма, живущая на холме. Говорят, у неё сундуки забиты несметным добром и заплесневелыми конфетами. Баба Дуся лечила хворых и привораживала парней к девкам. Безобидная старушенция, но тех пацанов, которые в неё камнями кидались, видимо, она всё же прокляла: кто-то из них руку сломал, кто-то ногу, а самый дерзкий — ключицу, когда на лыжах катался. А еще Дуська ходит всё время в лохмотьях, несмотря на то, что ей за услуги не только продуктами платят, но и деньгами. Но вот грамотная она или нет — никто не знает. Я часто встречала её в лесу, Дуська собирала какие-то травы и глядела на детвору зло, настороженно, исподлобья. Но я её не боялась. А вот другие дети наоборот, как увидят на дороге знахарку, так обходят её кругами, а потом ещё и сплетни всякие про Дуську выдумывают.

— У кого же спросить про «ликбез»? — задумалась я.

Отца с матерью не было дома — на работе.

— Пойду к бабушке, — вздохнула.

Я шумно распахнула дверь и выпалила:

— Что такое «ликбез»?

— Ба! — обрадовался дед. — Да наше дитя в аккурат к чаепитию приперлось. Иди, садись! Мы тут кренделей напекли.

— Я к баранкам привыкла, — буркнула Инна. — Так что такое «ликбез»?

— Ликвидация безграмотности, — расшифровала бабушка.

Развернулась я спиной к самовару любимому и к кренделям приятно пахнущим и побежала и в свой дом, прямиком к полке с книжками и тетрадками! Схватила свою старую «Азбуку» и помчалась в логово к безумной ведьме.

 

Ученье — свет

 

Хибара ведьмы Дуси была вовсе и не хибарой, а добротным домом, выкрашенными зеленой краской. В точно такого же цвета домишке живем и мы. Ну любят во Мгачах зеленый цвет.

В общем, неслась я на левый холм, крепко держа в руках «Азбуку». Мне повезло, сегодня ведьма гостей не принимала, а копалась в своем огороде. Весна — сезон жаркий, всем надо успеть сделать посадки: картошку, свеклу, укроп, лук, капусту там всякую. Баба Дуся сажала всё тоже самое! Нет, она не тыкала в дворовый чернозём приворотную и целебную травку, потому как каждая ведьма знает, что волшебная трава, выращенная на грядках, теряет свои лечебные свойства. Поэтому-то ведьмаки и рыщут по лесам, ищут четырехлистный клевер, цветы папоротника и прочую лекарственную флору: череду да толокнянку обыкновенную.

— Баба Дуся! — наткнулась я на тощий старушечий зад, выставленный против солнца.

Дуся, стоявшая на карачках, нехотя разогнулась, кое-как приподнялась и гаркнула:

— Чего тебе, отпрыск?

Я хотела было испугаться, но передумала:

— А вы грамоте обучены?

Бабка повела носом на пахнущую целым наслоением молочных каш, котлет и супов бумажную «Азбуку», пару раз непонимающе моргнула и недовольно пробурчала:

— Нет, нам без надобности! — и ведьма снова нагнулась к грядке. Но октябрёнок решил не отступать:

— Нам не надо поповского смрада, знания — вот награда!

— Иди отсель, я неверующая, — процедила хозяйка, не отрываясь от работы.

— Ученье свет, а неученье тьма!

Но школьница точно знала, что каждый октябрёнок должен помогать старикам и инвалидам.

— Баба Дуся, — мой голос стал звонче и настойчивей. — Я беру над вами шефство, я обучу вас грамоте и письму!

Ягуся, не поднимая головы, продолжила посадку семян в чёрную, жаждущих молодых побегов землю. Я внимательно пригляделась к урожайной податливой почве и выскочила за калитку, что-то поискала там глазами, нашла молодое кустистое деревце бузины, отломила веточку и вбежала обратно во двор! Я склонилась над той же грядкой, в которой копошилась Дуся, и стала старательно выводить на рыхлой почве:

— Смотрите, бабушка, это буква «А».

Карга нехотя глянула и продолжила кидать семена в лунки.

— А это буква «Б», — настойчиво продолжала я.

Ведьма искоса поглядела на непоседливое дитя, сплюнула, всадила последние зернышки в небольшие углубления, ловко разровняла грядку руками, и на удивление легко и бодро оторвала свои скрипучие колени от «матери сырой земли»:

— Всё, хватит, пойдём в дом! — она отряхнулась, схватила меня за руку и поволокла в хату.

Учебный прутик беспомощно упал наземь. Что ждало бедное дитя там, за зелёными зловещими стенами?

— Вот сейчас посадит она меня в один из своих сундуков и всё, помру я в заточении! — защекотало у меня в животе, в груди и даже в кишечнике.

 

Стихи для яги

 

Скрипнув лёгкой деревянной дверью, бабка грубо затащила ребёнка в хату. В сенях стояла лавка, а на ней два ведра с водой. Сени как сени — ничего особенного. А внутрь звала дверь помассивнее, оббитая войлоком для тепла в холода: всё это растрепалось и жалкими кусками свисало вниз. Я огляделась, перестала бояться и даже по-хозяйски вздохнула:

— Некому одинокой бабушке помочь.

Дуся хлебнула воды из старого алюминиевого ковша и с трудом открыла тяжелую дверь, запихнув молодую шефиню в темную прихожую. Там виднелись лавки для посетителей, но я не успела их разглядеть, как оказалась в более светлой кухне. Большой обеденный стол уныло приветственно кивнул гостье: мол, едят на мне редко, всё чаще ворожат. На нем валялись карты, ещё какие-то картинки, свечки, блюдце с водой, а в воде плавал расплавленный воск; а ещё пучки разных трав, и пепел в чашке. У стола две табуретки. Слева кирпичная печь, тумба с ведрами воды, посудой и прочей домашней утварью; а стены обвешаны травами, гроздьями репчатого лука и чеснока. Проход в спальню зашторен тюлем, но через легкую ткань виднелись слева и справа две кровати, да пара небольших сундуков. Пока ведьма тряпкой смахивала со стола, я чисто из женского любопытства заглянула в спальню.

— Вот где просроченные конфеты хранятся да колдовское добро! — подумала, разглядывая сундуки, а потом перевела взгляд на кровати.

Одна постель была застелена легко и небрежно, а вторая идеально гладко, а на ней возвышались три высокие подушки, прикрытые легкой кружевной салфеткой, а к кружеву был прислонена фотография солдата в рамке. Я хвать портрет руками и впилась глазами в него. Солдат гордо разгладил усы, звякнул медалью, расправил военную форму и подмигнул внучке.

— Бабушка, а это кто? — побежала я показывать хозяйке служивого.

— Дай! — Дуська недовольно вырвала солдата из детских рук, бережно протерла стекло подолом юбки и поковыляла ставить вояку на место. — Муж это мой, Матвей. Убили его в сорок пятом.

— Муж?

Вот никто бы из детского населения поселка никогда бы и не подумал, что у ведьмы был муж. Этот факт так удивил, растрогал и опечалил меня, в моей душе тут же произошла маленькая революция. Я пожалела старушку и уже нехотя положила «Азбуку» на стол:

— А вы его любили?

Бабка зло сверкнула глазами:

— Ещё один вопрос, и я вышвырну тебя отсюда!

Ведьма плеснула в чайник водицы, поставила его на печурку, сдвинув котелок с вареной картошкой на самый край. И подкинув уголь в огонь, уселась за стол.

— Давай сюда свою науку.

Я оживилась, лихо взгромоздилась рядом, открыла учебник и ткнула в первую же страницу пальцем:

 

Арбуз круглый и смешной,

тяжелый, сладкий, мы пешком

пойдём за ним на базар.

«Нет, на автобусе давай!»

 

Баба Дуся посмотрела на меня, как на придурочную, и загадочно процедила:

— Ещё давай!

Учителка кивнула и перелистнула страницу:

 

Бузина горькая ягода, но красивая,

невкусная, от того и плаксивая,

до земли свисают гроздья:

вы не ешьте меня, бросьте!

 

И тут бабка пришла в неописуемый восторг, захлопала в ладоши, засмеялась двумя последними кривыми зубами и закудахтала:

— Ещё, ещё!

Я строго на неё зыркнула, ведь у меня были и другие планы — заняться правописанием пройденных букв, но быстро сообразила, что вряд ли у знахарки найдутся ручка и бумага. И, не отважившись спросить её об этом, решила: «Ладно, потом свои тетрадки принесу». И открыла третью страничку:

— А это буква «В»...

Всего лишь через час-полтора в книжке закончились все стишки, и я перевела взгляд на свою ученицу, та довольная хлебала чай из медной кружки и закусывала сухарями. Точно такая же кружка стояла и предо мной, а рядом сахарница. Напившись чаю, я нашла глазами цветные карточки, лежащие рядом с игральными картами и спросила:

— А это что за картинки?

Бабка взяла их в руки, перетасовала и ответила:

— Карты Таро, по ним гадают да судьбину предсказывают.

У меня загорелись глаза:

— Научи!

Ведьма задумалась:

— Да я б тебя научила, но такая наука опасная, за неё мзду платить надо.

— Какую мзду?

— Ну, оброк.

Ребенок опять не понял. Старуха разозлилась:

— Коль подаришь мне свой волшебный самовар, так научу тебя ворожить!

— Какой такой самовар?

— А тот, который Карачун тебе в лесу подарил.

Я уже и забыла, откуда в нашей семье появился всеми любимый пухлый самовар, забыла про свой давнишний поход в зимний лес, про злого-доброго деда Карачуна. Я тряхнула головой и медленно вылезла из-за стола:

— Пойду, пора мне.

И, пятясь, двинулась в прихожую. Еле-еле отворив тяжелую дверь, нырнула в сени, а из них во двор и вниз по горке до родной избы!

 

Урок правописания

 

Я никому из домашних не сказала, где была. А и кому такое расскажешь? Родители отругают, Толян тоже, а дед с бабкой умрут от зависти, ведь любимая внучка не им стишки читала, а злющей ненавистной ведьмачке.

— «Азбука!» — вспомнила девочка. — Я ж её у Дуси оставила!

Букварь — книга ценная, ею разбрасываться нельзя. Молодая горе-учительница всю неделю страдала: и так прикидывала, и эдак. Даже обдумывала план незаконного проникновения в чужое жилище. Но в следующее воскресенье я очень легко и уверенно схватила с полки чистую тетрадку, ручку. И побежала в горку, прямо к дому бабы Дуси. А в голове только одна мысль: «Лишь бы никто меня не увидел!»

Прибежала. Подышала минут пять на выкрашенный зеленой краской забор, тихонько скрипнула калиткой и сделала шаг на тропу очень жадной до чужого добра ведьмы. А та как будто меня ждала. Старуха сидела на крыльце своего теремка. Бабка хмыкнула, чуть присвистнула, оторвала свои дряхлые телеса от ступенек, призывно кивнула, развернулась к входной двери и поковыляла внутрь. Я, как завороженная, следом.

А в хате баба Дуся посадила гостьюшку за идеально чистый стол (предметы ворожбы, видимо, куда-то попрятались от юной ленинки). Ведьма отхаркнула кровью в ведро с углем и прорычала:

— Давай, учи! — она бросила невесть откуда взявшийся букварь на стол и присела на стонущую от долгой жизни табуретку.

Я аккуратно открыла тетрадку и пододвинула её к старушке:

— Баба Дуся, давайте я проверю, умеете ли вы писать. Распишитесь!

Ведьма опешила.

— Ну, поставьте свою подпись на бумаге, то есть фамилию вашу напишите.

Дряхлеющая с каждой новой секундой ученица, вспотев и хорошенько отхаркавшись, неуверенно взяла в корявые пальцы ручку, повертела её в руках и чуть не поставила на бумаге свою кривую закорючку, но вовремя спохватилась и накарябала жирный крест.

Я посмотрела на этот крест и вздохнула, так как уже знала, что до революции крестом расписывались абсолютно неграмотные люди (в школе учительница рассказывала).

— Так, так, — пробурчала я, вырвала ручку из рук тёмной необразованной женщины, и каллиграфическим почерком вывела...

— Это буква «А».

Дуся удивлённо хмыкнула, один глаз её безумно и азартно заблестел, а второй, покрытый бельмом, почему-то не проявил никаких эмоций. Теперь она выхватила перо из рук светлой образованной девочки, и тремя палками дала понять, что...

— Это буква «А».

Я удовлетворенно кивнула: мол, лиха беда начала. И урок начался!

Долго ли, коротко ли я учила знахарку — и сама не поняла. Но знаю точно: урок шёл до той поры, пока Дуся не поставила на стол пшённую кашу со шкварками и домашний хлеб.

 

Кто колол дрова для Дуси

 

Наевшись, пыхтя и отдуваясь, обе выползли во двор. Присели на скамеечку и стали рассматривать вдаль бегущие облака. Одно облако было похоже на боженьку, а другое на чёрта.

— Бр-р-р! — тряхнула внученька головой и перевела взгляд на аккуратно сложенную поленницу дров, накрытую от дождей куском рубероида.

Потом я поискала глазами сарай с углём. Нашла. Всё было в порядке: уголь внутри, и его много, потому как из маленькой дверки он изредка высыпался наружу и лежал у порога чёрным неприветливым ковриком. Всё как у всех!

— Дуся, — я перевела взгляд на одиноко-живущую хозяйку. — А кто тебе привозит уголь, лес? Кто чурки пилит, дрова колет и уголь в сарай лопатой перекидывает?

Дуся смутилась:

— Как кто? А все. Даже батя твой давеча колол.

— Как так? — не понял ребёнок. — Мы с мамкой ничего об этом не знаем.

«Никак ведьма приворотом берёт себе рабсилу!» — у ужасом подумала я.

Но карга быстро одернула мои недобрые мысли:

— Ишь ты, приворотом! А за три рубля не хочешь?

В голове у школьницы пронеслась целая буря эмоций, и осенила догадка:

— Так вот откуда наши мужики деньги на выпивку берут!

Старуха хмыкнула и отмахнулась:

— Моё дело заплатить.

Я встала с лавки и обиженно отряхнула платье:

— Ну, знаете, бабушка, я, пожалуй, пойду! — и бодрым шагом зашагала к калитке.

— Постой! — замахала мне вслед пожилая женщина. — А я, как бы я зиму лютую без дров пережила, ты обо мне подумала?

Но я о ней не подумала. Не подумала я и о снова забытой у ведьмы «Азбуке», ручке и тетрадке. Распсиховавшись, я маршировала до своей хаты, считая всех одиноких баб и бабушек в селе, в городе, стране, тщетно пытаясь вычислить процент спившихся из-за них мужчин.

А в небе хитро щурилось облачко-чёрт, и почему-то недовольно потряхивало седой бородкой облако-бог:

 

Эне-бене, барабу,

лезет рыжий черт в трубу,

а повсюду рай, рай!

Сиди дома, не гуляй,

не то демон у ворот

на суд божий позовёт.

 

Магия и сказочный самовар

 

Наступило лето. Школьники всецело растворились в жаркой поре каникул. Толян с головой окунулся в авиамоделирование: что-то с мальчишками они там клеили, вроде, самолетики и запускали их на футбольном поле, тем самым немало раздражая другую социальную прослойку детей — футболистов. Девчонки же собирались кучками на школьном дворе, а там чертили мелом на деревянных дорожках разнообразные фигуры и прыгали, скакали по ним до изнеможения.

А я занималась тем же, чем и все девочки, но по понедельникам (в неприемный день) повадилась ходить к бабе Дусе. Я научила ведьму читать и писать, а та в награду за нелёгкий труд, обучила внучку гадать на картах Таро и разбираться в лечебных травах.

Нет, конечно, не всё так было просто. Бабка долго вымаливала волшебный самовар в обмен за тайные знания. Нет, она просто издевалась надо мной, ведь историю про мой самовар знал весь поселок. Спасибо родственничкам за это!

Но однажды я пришла к яге с самоварными красками и красочно разукрасила её чайник. И карга растаяла. Она тягала меня по лесу и учила не только рвать травы, но и слушать о чём поёт лес, разговоры животных, шёпот злых и добрых духов, и даже читать мысли людей.

Угадывать мысли оказалось не так уж сложно. Надо было просто приучить своё тело чувствовать тонкоматериальный мир. И детям научиться этому было гораздо проще, чем взрослым. У меня получилось! Теперь я точно знала, что Анатолий меня... Не любит! Он просто со мной дружит. Ну тогда и я тоже просто с ним дружу — решила я. А Дуся радовалась! Зачем ей «он и она»? Ей нужна была преемница, молодая одинокая ведьма.

Но Инна и Толик всё равно гуляли вместе. И никто в поселке даже и не догадывался, чем ещё занимается юная невеста. Эти тайные походы к ведмачке во что-то должно было вылиться. И вылилось сие неожиданно — я научилась слушать свой самовар. Это было так удивительно: медный друг стоял у деда с бабкой, а деточка читала его мысли. Самовар рассказывал хозяйке разные сказки. И где бы я ни была, я слышала эти истории. Они мучили меня днём и ночью, пока не догадалась пожаловаться Дуське. Та как услышала стенания подруги, так страшно разозлилась:

— Тебя, зараза такая, пошто грамоте государство обучило?

— Как пошто?

— А по то! Бери перо, бумагу и записывай свои сказки!

Ну что ж, внучка и села записывать былички злого самоварного духа Карачуна. И меня отпустило. Зато я перестала гулять с женихом. А он бил и бил меня горошинами мыслей прямо в темя:

— Инна! Инна! Инна! Выходи!

А Валентина Николаевна через забор пыталась дотянуться до ухажёра мокрой тряпкой:

— Вали отсель! Занята она, сочинение пишет.

Надо сказать, мама была против ранних половых влечений и поэтому дико радовалась тому, что дочка занялась наконец каким-то другим делом. Толик же печальный уходил к пацанам — жечь костры на берегу моря и купаться.

 

Сказки

 

Я всё лето сочиняла стихи и прозу. Вот одна из моих сказочек.

 

Жил-был медведь,

не умел медведь реветь,

ну, совсем не умел,

может, ягод волчьих съел,

иль сожрал в селе народ,

в общем, мишка не ревёт.

 

Что же делать, как же быть?

Надо к знахарю сходить.

Пришёл к лекарю медведь:

«Не могу больше реветь!»

 

Долго думал старый вед:

«Научу тебя реветь!

Заберись-ка на сосну

и спугни злую осу».

 

Вот полез медведь на ёлку,

напугал веселую пчелку,

а за нею рой, рой:

«Рот пошире открой!»

 

Открыл косолапый рот,

ждёт, ничего не поймёт.

А пчёлы ему в глотку!

Жалят хлеще водки.

 

И заревел медведко!

Свалился с толстой ветки.

Ух! Зато здоров

без всяких докторов.

 

Мои сказки пользовались очень большим уважением у Антонины Марковны. Их даже начали печатать в районной газете «Красное знамя» под псевдонимом «Девочка с Сахалина» (учительница начальных классов подсуетилась). Правда, этот стишок про пчёл и медведя был единственным, который не опубликовали. Главный редактор попросил сказочницу заменить слово «водка» на что-нибудь более лояльное к светлому социалистическому строю, но поэтесса покрутив в уме так и эдак, ничего взамен обжигающей гадости не нашла. Бр-р-р!

Ну и ладно. Зато вся родня гордилось нашей Инкой и с нетерпением ждало каждый новый выпуск газеты. А Толян ходил мрачнее тучи:

— Она станет знаменитой и бросит меня! — стонал пацан.

А Инна и правда зазвездилась, она перестала прислушиваться к мыслям и советам кого бы то ни было, и писала, писала, писала. Её произведения становились с каждым днём всё взрослее, острее и саркастичнее, как будто это писал не ребёнок, а сам великий и ужасный злой дух Карачун водил детской нежной рукой.

К концу лета Инна стала выдавать на-гора совсем уж недобрые вирши, где побеждали тёмные силы, и весь мир горел огнём. Главный редактор стал всё чаще и чаще задумываться:

— А не пора ли мне свернуть проект?

— Как же вернуть эту дуру к нормальной жизни? — ломал голову Анатолий.

— Как заставить девчонку снова шнырять ко мне по выходным? — гадала на картах баба Дуся, уже сто раз пожалев, что своим гнилым языком и сбила с панталыку девчонку.

И вот однажды, когда Толян шёл из леса домой с корзинкой, полной белых грибов, на его плечо опустилась костлявая старушечья ладошка...

 

Что- то надо делать

 

Парнишка оторопел и чуть было не надул от страха, но его выручили грибы: корзинка выпрыгнула из рук и покатилась, забрав весь детский ужас с собой. Толик медленно повернул голову и с облегчением выдохнул:

— Баба Дуся, вы так без сердца человека оставите! — он тоже не боялся ведьмы, в отличие от других пацанов.

— Ишь ты, выискался тут человек, от горшка два вершка!

Толик обиделся и кинулся подбирать заблудившиеся в траве грибы.

— Да ты это, погоди, не обижайся, — смилостивилась старуха. — Хочешь Инку себе вернуть?

— Хочу! — оживился мальчишка.

— Тогда слухай сюда. Психоз твоя девка от самоварища подхватила.

— От какого самоварища? — не понял Толик.

— А от такого, — ведьма сделала заговорщическое лицо. — От того, который у её деда с бабкой стоит.

— Да ты чё, баб Дусь!

— Ничё. А ты знаешь, как твоей красавице ейный самовар достался?

— Ну знаю, вроде как ей его дед Карачун подарил.

— Вот-вот, злой бог зимы и холода, дух лютых морозов. Он кусочек разума своего гадкого в тот самовар запустил и девке мозги как хочет, так и ворочает!

— Вот те на! — присел на корточки Толик. — И что делать-то теперь?

— А то, надо тебе ту медную посудину у стариков выкрасть и ко мне в дом для обряда отворотного принесть. А потом обратно им снесешь.

Толик почесал затылок:

— А если дед с бабкой обнаружат пропажу?

— Ну и пущай, вернёшь в тот же день. Скажешь, что чай пил у кострища, а тоску по невестушке баранками закусывал.

Малец согласился:

— Ну, это да, ладно, ладно, по рукам!

— Так притащишь до меня беду пузатую?

У Толика не было выбора: девка сходила с ума, а её мамка только и делала, что радовалась. А чему радовалась — непонятно. И её бабка с дедом тоже радовались. Те-то знамо чему: внучка им каждый вечер свои писаные труды читала да чай из расписного самовара пила.

В эту ночь Толян плохо спал: ворочался, мучился, обдумывал воровской план. А ещё его терзала совесть, звала на подвиги отвага, и даже злыдень дядька Карачун прикинулся доброй матушкой, да всё пел, пел и пел ему свои колыбельные песни.

 

Спи, сынок, да не злись на Луну.

Как вернусь, я тебе снега принесу,

и весёлую, весёлую пургу.

Моя кроха, не твоя это беда,

что весь мир давно сошёл с ума.

 

Наш Толик — вор

 

Вынести самовар из избы предков невесты оказалось совсем не сложно. Нужно было лишь дождаться, когда бабушка уйдет в магазин. А дед чем бы ни занимался, только бы не жрал и не гонял чаи, так как все его телодвижения уже давным-давно предсказуемы: либо он в лесу или у моря с бреднем, либо на заднем дворе по хозяйству возится. Так что парадный двор почти всегда пуст, только если бабушка там в цветнике не ковыряется.

Вот дождался Толик благоприятных для себя обстоятельств и быстро прошмыгнул в хату. Он знал: входная дверь никогда не запирается, и лишь в крайних случаях на неё просто вешается замок, но не запирается на ключ, потому как в любой момент могли прийти внучка, невестка или сын.

Молодой воришка пробрался на кухню, схватил со стола огромный самовар и был таков: выбежал он на крылечко, на дорожку, за калитку, на дорогу и в кусты. А в кустах слил из пузатого всю воду и понёс его на холм к дому ведьмы Дуси. Нести даже пустой самовар было тяжко, и Толик просто-напросто его поволок:

— Да что ему будет, жестянке!

Вон и Дуськин дом. Немного отдышавшись и заглянув в щель зелёного забора, мальчик открыл калитку и потянул самоварище к порогу.

— Бум-бум-бум! — стучал металл по крыльцу.

— Тук-тук-тук! — ломился Толик в двери кулаками.

Никто не открывал. Открыл сам. Вошёл. А так как сегодня была среда — приемный день (о чём малец забыл), то в прихожей сидели посетители. Один. Дедок-ходок с больными суставами. Дед вытаращил зенки на расписную посудину и даже хотел было вскочить с лавки, чтоб помочь земляку затащить её внутрь, но тут у него сильно заныли колени и он остался на месте, растирая больные места ладонями и завистливо поглядывая на цветастый антиквариат. Толик справился сам, поставил заговоренного недруга на пол и тоже уселся на лавку.

— Чего болит, сынок? — участливо спросил дедок-ходок.

Парнишка смутился:

— Да так... понос напал. Уже какую неделю мучает.

— О, друг, да у тебя дизентерия, тебе в инфекционное отделение надо бы, а не сюды.

— Сюда мне надо, — нахмурился Толик и подвинулся поближе к уху деда. — У меня ещё и это... муки любовные. Подозрение есть, что девка приворотом меня взяла.

Реакция дедка оказалась неожиданной, он вдруг взбеленился и заорал:

— Ну что ты несёшь, знаю я вашего брата! Токо-токо писюны у сопляков отрастут, так и просятся в бой. А твоя мать, поди не знает, что ты самовар из дома стырил. Нашёл чем со знахаркой расплачиваться! Щас милицию позову.

Толик насупился и покосился на стариковские ноги:

— Ага, беги в ментуру, беги!

Ходок тоже покосился на свои ноющие колени. Понял, что молодой «шпингалет» быстрей до своей хаты с самоваром доскачет, чем он до поселкового участкового. И успокоился.

— Скрип-скрип! — сказала дверь, отделяющая прихожую от приемного салона и выпустила из когтей бабы Дуси незнакомую (видимо, городскую) тётку в алом платке на голове, на котором были нарисованы серп и молот. Ходок подскочил, как резвый конь, и быстро прошмыгнул внутрь:

— Моя очередь!

Тётка пропыхтела к выходу, чуть было не споткнувшись о самовар, искоса глянула на мальчишку и перекрестившись, открыла входную дверь. А когда она исчезла, и от неё остался лишь запах чабреца и полыни, мальчонка задумался о её необычном головном уборе:

— А не украла ли она эту тряпку из пионерской комнаты?

 

Отворот самовара

 

Дедок-ходок выполз от бабы Дуси, кряхтя и шамкая сухими губами о том, что ему уже ничего не поможет:

— Окромя могильной плиты.

— Размечтался! — подумал Толян. — Деревянный крест тебе поставят и хватит с тебя.

Ходок хотел было прихватить красочный самовар с собой, но вдруг, как будто из ниоткуда возникшая ведьма погрозила ему костлявым пальцем. Она подняла посудину с пола, моргнула сидящему на лавке Толяну и понесла самовар на кухню, поставила на стол и невольно залюбовалась:

— Хорош стервец, ну хорош!

И обряд начался. Баба Дуся брызгала на самовар какой-то жидкостью, катала по его глянцевой поверхности варёными яйцами, окуривала травами, читала проклятья, шептала молитвы, заговоры и даже плясала перед ним. А потом довольная и уставшая плюхнулась на стул:

— Всё.

Но ничего не происходило. Самовар не треснул, не покачнулся, не упал, из него даже не вышел пар в образе бога Карачуна.

— Как всё? — удивился Толик.

— Всё, — подтвердила знахарка.

— И эта штука больше не волшебная?

— Абсолютно, — выдохнула Дуся. — Забирай и вали отсюда.

Толик осторожно приблизился к вусмерть обкуренному медному друже, осмотрел его со всех сторон и прикоснулся пальцем к цветочку на боку. И снова ничего не произошло.

— Опосля наиграешься, — раздраженно буркнула ведьма. — Забирай и дуй отсель!

Парнишка схватил пузатого друга и выскочил во двор.

— Скрип-скрип, — сказала входная дверь. — Прощай навеки, космонавт!

Анатолий испуганно оглянулся, чертыхнулся, опустил самовар на дорожку и медленно пошёл вон, волоча его за собой.

Приблизившись к дому предков своей подружки, малец нос к носу столкнулся с дедом, который бежал к избе своей внучки и орал:

— Украла, опять украла, воровка, засажу!

Но не добежал, споткнулся о Толяна, упал, увидел свой самовар в пыли и чуть не задохнулся от злости. Мальчик же поставил чаегонный аппарат на дорогу рядом с захлебывающемся в слюне стариком, развернулся и пошёл к прямо к морю — подумать о своём будущем, о кораблях космических и морских, об Инне и о жизни вообще.

Дед хотел было встать, поматериться от души, надавать воришке пендалей и сдать его в милицию, но не смог. Он так и сидел на дороге, махая руками, возмущенно мыча и глядя в спину удаляющегося Толяна.

Непонятно, чем бы закончилось такое сидение дедушки на проезжей части. Может быть, его б сбил грузовик, а самовар расплющил в лепёшку. Но из калитки вовремя выбежала бабушка и, причитая да охая, подняла супруга. А тот схватил самовар в охапку, оттолкнул супругу и засеменил в родную хату:

— Нет, ты это видела? Нам в зятья вор достался!

— Не мели ерунду!

Но дед не унимался:

— Прибери меня бог до ихней свадьбы!

Бабулька испуганно посмотрела на мужа:

— Совсем рехнулся, старый, со своим самоваром.

Ближе к вечеру бабушка поняла из рассказов полоумного старика, что самовар украл Толик, и больно ударила дедка скалкой по голове:

— Чего напал на пострелёнка? Ну, попил жених чай у костра, тоску по невестушке баранками закусывал. Вернул же посуду? Вернул.

 

Ай лю-ли, лю-ли, лю-ли,

не летите к нам, гули,

у нас нечего брать.

А у соседа воровать

ой, да есть чего:

лебеды полкило

и немного полбы

по лбу, по лбу, по лбу!

 

Прошло буквально несколько дней, и я перестала писать свои ужастики. То ли отворот самовара помог, а то ли от того, что газета напрочь отказалась принимать мою писанину. Да и никто, кроме моих родных деда с бабкой, уже не хотели слушать Инкины сказки.