Об одном зверьке, любителе меда

Все шло как будто без помех. Но в эту зиму произошел и еще один любопытный случай.

Колхозный пчеловод Аршак пошел однажды утром поглядеть, не упала ли температура в ульях. Холода усиливались. Со стороны озера дул морозный ветер, по безлесным склонам гор и приозерной равнине гуляла метель. Аршак тщательно заткнул соломой все щели в сарае и еще раз обошел его со всех сторон — не оставил ли где какой дырочки.

Неожиданно он заметил на снегу тонкую цепочку следов, тянувшихся по снегу к сараю.

Увидев ходившего невдалеке от стогов деда Асатура, Аршак помахал ему фуражкой:

— Иди, дед, сюда! Скажи, чьи это следы? Какая дрянь на пчельник забралась?

Дед склонился над следами и хмыкнул.

— Ишь, мед почуяла!.. — загадочно произнес он и, войдя в сарай, начал тщательно осматривать ульи.

Скрипнула дверь, и в ней появился Грикор.

— Ты зачем? — сурово спросил дед.

— Вот дела-то дивные! Куда это я попал? — в притворном недоумении моргал глазами Грикор. — Ведь я же в клуб шел. Как я сюда попал?.. Ты погляди только, какая сила у твоего меда, дедушка: возьмет человека за нос и тянет, ведет за собой!

— Полно пустяки болтать! Тут разбойник в ульи забрался, а ты...

Дед нашел поврежденный улей и с огорчением осматривал его.

Ночью куница пролезла в сарай, разломала в одном из ульев леток и сожрала мед. Застывшие от холода пчелы не в силах были защищаться.

— Вот я ей покажу, как мед есть! — сердился дед. — Поди дай знать моим львятам. Нагоним — сдерем шкурку с этого дрянного зверька. Живо!

Вскоре пришли Камо и Армен. Они осмотрели улей, возле которого валялись куски воска и мертвые пчелы.

— Как же она собак не побоялась? — спросил Камо.

— Ночью метель была, собаки все под сараи попрятались, ленивые отродья! А куница как раз такие ночки и выбирает, — огорченно ответил дед. — Как только мне в голову не пришло поставить капканы у сарая!.. Да разве поставишь, когда кругом столько собак и кошек!.. Ну, пойдем, пойдем. Сходи, Камо, милый, принеси мое ружье да и Багратову винтовку захвати, она у нас дома: Не забудь и лопату с киркой взять. Чамбара кликни.

Несколько часов спустя дед Асатур, спрятав бороду за пазуху, торопливо поднимался по склонам Дали-дага. За ним шли Камо и Армен. Шествие замыкал Грнкор. Впереди всех, охваченный охотничьим пылом, бежал Чамбар. Кренделем завернув хвост на спину, он внимательно вынюхивал следы пробежавшей здесь куницы. Ночью прошел снег, и следы эти были ясны и четки.

Когда они дошли до ущелья Чанчакара, Грикор устало присел на камень.

— Уф, как много ходит этот зверь! — сказал он.

— Да; еще как ходит! — подхватил старик. — Человеку в три дня не пройти столько, сколько куница за ночь пройдет... А как вы думаете, почему куница так много ходит? Да все от страсти к меду!.. Помнишь, как ты по запаху меда на Черные скалы забрался? — обернулся он к Грикору. — Чуть в пропасть не свалился! Вот и куница, как ты, мед любит и в поисках меда готова до зари все щели обыскать. Лишь под утро она, как и все другие животные, прячется, чтобы ее враг не заметил. Только страсть к меду и заставляет ее так много бродить... Но сейчас она далеко не ушла, где-нибудь здесь прячется. Разве она может уйти далеко, съев столько меду! Должно быть, уже дрыхнет в какой-нибудь дыре.

И в самом деле, след куницы обрывался у неширокого отверстия в скалах.

Мальчики еле сдерживали свой восторг. Да и как им было не радоваться: ведь они впервые охотились на куницу!

— Теперь ты, милая, у нас в руках. Теперь тебе от деда Асатура не уйти, — говорил старик, вынимая из сумки старые газеты.

— Что нам надо делать? — спросил Грикор. *

— Ты ничего не будешь делать. Все, что надо, сделаю я. Дымом придушу куницу в ее логове, а потом разрою его киркой и вытащу зверюшку. Так полагается.

Старик скомкал несколько газет, положил их в отверстие в скале, поджег и начал раздувать огонь, стараясь, чтобы дым шел внутрь.

Но в скале были щели, и дым, не задерживаясь в норе, повалил со всех сторон.

— Скорее, скорее затыкайте щели! — всполошился старик.

Мальчики бросились ему на помощь, но тут из норы послышался хрип, кашель. Куница, не вынеся дыма, разметала горящие газеты, выскочила и убежала..,

— Чамбар, держи, лови ее, Чамбар! — растерянно размахивая руками, кричал дед. — Врешь, не уйдешь, я еще сдеру с тебя шкуру!

Чамбар не нагнал куницу. Она успела добежать до дуба и нашла приют на одной из самых верхних его веток. Прижавшись к дереву, зверек затих.

— Ах, проклятая, бороду мне опалила! — сердито ворчал дед, стряхивая с себя искры. — Чтоб твоя родительница подохла!.. Вы что зевали? Надо было за хвост схватить... Будь я молод, я бы ее не.упустил.

«Болт... бо-олт... болт!..» — взревел на Гилли «водяной», словно смеялся над неудачей деда.

— И этот туда же! — рассердился дед. — Вот я ему сейчас покажу, чего стоит охотник Асатур.

В те дни в окрестностях появились волки, и старый охотник на всякий случай взял у председателя его боевую винтовку.

— Дробью ее не достанешь, — сказал старик, — высоко забралась. Придется из винтовки. — Дед вздохнул. — Эх, жаль, старый стал я... Надо выстрелить в голову, тогда шкурку не попортишь. Но куда уж мне!.. На-ка ты попробуй, — протянул старик винтовку Грикору.

Грикор обрадованно потянулся было за нею, но дед, удивленно подняв брови, язвительно засмеялся и отдернул ружье:

— Ты что думаешь — я уж и на самом деле никуда не годен, что ты меня заменить можешь?..

Грикор опешил. Рука его так и повисла в воздухе. Ребята, поняв, что дед шутит, рассмеялись.

— Умри верблюд, все одно — не снести ослу его шкуры, — загадочно сказал дед и, подняв винтовку, прицелился.

Раздался выстрел, и куница, соскальзывая с ветки на ветку, упала на снег так бесшумно, как мог бы упасть брошенный на ветер серо-коричневый комок ваты.

Камо подбежал и поднял зверька. Он был поражен: пуля выбила у куницы только два передних зуба. Шкурка, мягкая, нежная, бархатистая, осталась неповрежденной.

— Вот как стрелять надо! — хвастался дед, самодовольно поглаживая прикрепленный к архалуку значок «Ворошиловский стрелок». — Даром, что ли, меня, охотника Асатура, во время войны район командиром ополчения в селе Личк назначил? Так, зря, наугад?.. И в районе знают, какой стрелок дед Асатур!

Зверек был красивый — каменная куница-белодушка. Шкурка ее была темно-каштанового цвета, на брюшке — более светлого оттенка, на шее — большое белое пятно, хвост пушистый, пышный. Но по мере того как жизнь покидала куницу, мех ее терял ту красоту, которая свойственна ему только у живого существа.

— Погодите-ка, у нее вся мордочка в меду, да и на голову сколько налипло!.. Дай слизну, — шутил Грикор.

— Фу, довольно тебе! Кто тебя не знает, подумает, что ты и на самом деле обжора! — возмущался Камо.

— Ну, а если мне не даете, дайте Чамбару, пусть полакомится, — предложил Грикор.

Услышав свое имя, Чамбар начал повизгивать. Было ясно — предложение Грикора пришлось ему по сердцу.

— Это можно, — согласился старик и достал нож.

Он не вспорол шкурку, а вытащил из нее через пасть все тельце зверька и отдал Чамбару. Шкурка же осталась целехонькой, и, когда дед набил ее сухими дубовыми листьями, куница, казалось, ожила.

По дороге в село Камо спросил:

— Дедушка, а что ты сделаешь со шкуркой?

— Вы что, думаете, отняли у моей внучки камень на кольцо, отправили в Ереван — я так это и оставлю?

Ответ деда обрадовал мальчиков: Асмик была у них у всех на уме, когда они думали о шкурке.

Когда они пришли в село и остановились у дома, где жила Асмик, дед вызвал девочку и накинул ей куницу на шею:

— Возьми, доченька. Наденешь в день свадьбы и вспомнишь старого охотника Асатура.

Асмик покраснела, но меху — шелковистому, нежному — необычайно обрадовалась. Прижималась к нему лицом и все повторяла:

— Какой же он красивый, мягкий...

Камо готов был отдать полжизни, чтобы этот мех подарил девочке он, а не дед...

 

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

«Небо высохло»

С подснежниками, фиалками, стаями птиц с юга пришла и, пройдя по долине Аракса, поднялась к вершинам Дали-дага новая весна. Природа проснулась после зимнего сна, скинула белое покрывало и надела красочные одежды. В камышах озера Гилли снова закопошились, зашумели, заговорили на все лады птицы.

С наступлением весны ребята привели в порядок инкубаторы, добыли аккумуляторы. Неузнаваемо изменилось все здесь за зиму. Маленький, детскими руками созданный птичник превратился трудами колхозников в большую ферму. Птицы были помещены в новые клетки и питание получали по особым рационам: по одному — несушки, по другому — птенцы, по третьему — селезни и петухи водяной курочки*

В один из солнечных дней Асмик широко раскрыла ворота фермы, и ее питомцы — водяные птицы разных пород и раскрасок — неудержимо двинулись к пруду. Солидно переваливаясь с боку на бок, шли гуси нуия. Перья у них блестели так, как это и должно быть у здоровых и жирных птиц.

Асмик не могла нарадоваться, глядя на своих питомцев.

— Вы поглядите только, как они уже выросли!.. И птица в птицу: недаром в один день родились! — в восторге повторяла она.

— Да, все от одной железной матери, — с обычным смехом в глазах сказал Грикор. — Все выросли... Да ведь и ты выросла, Асмик. Джейран ты, а не девочка!

Асмик больно ухватила Грикора за вихор.

— Нет, нет, — вопил Грикор, — не выросла, не выросла! Пусти, больно!

Но Грикор был прав: Асмик за год расцвела. Не отстали от нее и товарищи. Камо еще более возмужал. На верхней губе у него уже пробивались усы, голос погрубел. Армен тоже повзрослел, но стал еще тоньше и застенчивее. Только Грикор остался как будто таким же: то же детски-наивное лицо, такой же подвижной, бойкий, тот же смех в черных глазах...

Дикие птицы на ферме начали нестись. А так как несушек было до ста двадцати, ребятам больше не было нужды собирать яйца для инкубаторов на озере.

Из отделения, где содержались лысухи, выбежала радостная Асмик. В руках у нее было продолговатое, покрытое мелкими крапинками яйцо.

— Первое яйцо! — закричала она. — Первое яйцо домашней лысухи! Поглядите, какое красивое!

— А ну, дай мне... Дай на зубах попробую. Ты знаешь, какие крепкие первые яйца у молоденькой курицы! — И Грикор протянул руку.

— Не дам! — испугалась Асмик. — Раздавишь. — Она нежно прижала яйцо к щеке.

— Давайте взвесим, — предложил Армен.

Грикор принес маленькие аптечные весы, висевшие на гвозде в одном из углов фермы.

— Ну, такое же, как и куриное, — сказал Армен, взвесив яйцо. — Тридцать семь граммов. А через год, через два, когда птицы подрастут, они и яйца будут нести крупнее. Нам теперь нужно получить помесь между дикой и домашней птицей, понимаешь, Асмик?

— Но у нас ни гусей, ни уток домашних нет.

— Давай обменяем часть наших диких на домашних, — предложил Камо.

По распоряжению Баграта ребятам разрешили взять с колхозной фермы десять птиц — пять уток и пять гусынь.

— А в обмен не возьмете наших? — спросил Камо.

— Такого распоряжения председатель мне не давал, — сказал заведующий фермой.

Запасы хлеба в селе в прошлом всегда зависели от дождей. Теперь колхоз летом глубоко пашет и на зиму накопляет в земле влагу. Кроме того, колхоз засевает поля осенью засухоустойчивыми семенами. И в районе Севана урожай повысился. Но все же засуха и теперь еще самый страшный враг этого края, потому что он лишен лесов.

— Посмотри, вон в чем наше несчастье, — сказал Армен Асмик, показывая на обнаженные горные склоны. — Мы окружены со всех сторон горами. С Черного моря к нам плывут облака, но наталкиваются на эти горы и весь свой груз — дожди — сбрасывают по ту сторону, не донеся до нас.

— А наше «море»? — спросила Асмик.

— Наш Севан не так велик, он образует мало облаков, да и те уносит ветром в чужие края...

Весной случилось то, чего боялись в Личке: сколько ни ожидали люди дождей, они не шли.

На полях пробились побеги, поднялись на пядь — и поникли, не получая влаги. Речка, протекавшая около села, обмелела, и колхозники стали ходить за водой к озеру Гилли.

Замерли пчелы на пасеке, на полях и на лугах начали увядать цветы. Особенно страдали водяные птицы на ферме. Они бродили вялые, похудели, запаршивели. Асмик два-три раза водила их к озеру Гилли.

Жалкий вид птенцов, их грязные перья заставляли девочку страдать.

— Ты видел, как потрескалось дно у нашего пруда? — спрашивала она у Грикора.

— Бедный пруд, он тоже пить хочет! — отвечал Грикор, и трудно было понять — смеется он или говорит серьезно.

Однажды Армен попросил у Баграта телегу, чтобы привезти воды из озера.

Взяв в кооперативе несколько пустых пивных бочек, ребята поехали за водой. Наполнив бочки, они по пути на ферму заехали на пасеку.

— Десять миллионов пчел не выпьют столько, сколько один теленок, — засмеялся дед. — Зря вы бочки сюда привезли: не будут же пчелы из бочек пить! Они привыкли пить из ручейков. Да ручьи теперь часто пересыхают. Можете вы для них новый устроить?

— Устроить-то устроим, только вода в нем будет мутной. А давайте польем этот клевер — здесь вода не загрязнится.

Ребята осторожно сняли с телеги бочку, опустил» ее на землю и полили поникший от жары клевер, который рос вдоль ограды пчельника.

Пчелы сейчас же почуяли воду и тучей слетелись на клевер.

— Так лучше. Пусть пчелы пьют с листочков клевера, а в ручье они и потонуть могли бы, — сказал Армен.

— Погодите, я сейчас такой для них ручей устрою, что пчелы, когда им время умирать придет, только меня, Грикора, и будут поминать! — И Грикор помчался домой.

В углу комнаты давно стоял старый медный самовар с кривым краном. Грикор схватил его и выбежал.

— Эй, сорванец, куда ты самовар уносишь? — крикнула ему вдогонку мать.

— Мамочка, у пчел праздник, им большой самовар нужен.

Не успела мать опомниться, а Грикора уже и след простыл. Притащив самовар на пасеку, он заторопил Армена:

— Армеи, скорее налей в него воды!.. Так... Теперь надо чуть-чуть приоткрыть кран.... Видишь, какой тоненький ручеек потек?.. Так, так... Надо каждый день так делать — наполнять самовар водой и открывать кран на такую чуточку. Вот вам и «пчелиный ручей».

Остальные бочки с водой они отвезли на птицеводческую ферму и разлили там во все, какие только нашлись, корыта и ванны.

Гуси и утки на радостях подняли такой гомон, с такой стремительностью бросились к корытам, что едва не разлили всю воду. Многим она и не досталась — птицы посильнее теснили и отгоняли слабых.

— Грикор, сбегай попроси у бригадиров еще две телеги. Может быть, и ячмень сумеем полить, — распорядился Камо.

Дед Асатур не останавливал ребят. «Пусть, — думал он, — мои львята облегчат жажду хотя бы кусочка земли. Но разве можно напоить все посевы!»

Какие это были томительные дни!

Когда бы еще не было так много воды перед глазами... Внизу — бескрайный водный бассейн, вверху, над ним, — страдающая от жажды земля...

А в камышах озера Гилли таинственно и зловеще продолжало реветь неведомое чудовище: «бо-олт... болт... бо-олт!..»

— Мы бога забыли, люди, бог нас и карает! — вопила Сонá и поднимала руки к небу.

— Не трепи языком! — сердился на нее старик охотник. — Вы раньше по три раза в год не ходили на богомолье? Не приносили жертв? Не постились? Что же, не было засухи?.. Забыла, как в японскую войну небо высыхало? Как обеднел тогда народ?

— Такие вот старики, как ты, и довели нас до этого. Спутались с ребятишками да их умом и живут. Пойдем, бабы, пойдем воду пахать [В старой армянской деревне суеверные крестьяне считали, что если вспахать» воду, то пойдет дождь] — может, и пожалеет нас господь.

— Дело Сонá говорит. Идите, способ испытанный, — с оглядкой советовал женщинам колхозный счетовод Месроп, бывший дьякон.

Сонá и несколько старух взяли кривую жердь, похожую на соху, и спустились к озеру.

За ними со смехом и шутками бежали ребятишки:

— Смотрите, смотрите, старушки пошли воду пахать!

— Сонá, над нами смеются, вернемся, — смущенно сказала одна из женщин. Повернулась и пошла назад. А остальные старухи поплелись за Соной, впряглись, как лошади, в «соху» и, войдя в реку, впадавшую из Гилли в Севан, начали бороздить ее — «пахать воду».

Окруженный своими «львятами», на плоской крыше сарая сидел дед Асатур. Посасывая неразлучную трубочку, он поглядывал на уморительные движения женщин, «пахавших воду» в реке, и насмешливо пофыркивал.

— Откуда у них это берется, дедушка? — спросил Армен.

— Откуда?.. Хм... Знаешь ли ты, в каком темном царстве мы раньше жили, как жили?.. Как скоты! Кто нас чему учил?.. Случился раз год такой засушливый — солнце все вокруг начисто выжгло. Ну, скажите, что наши сельские дуралеи придумали? Стали воду «пахать», а там и монахов позвали, из того монастыря на Севанском острове. Пришли они в черных рясах, в черных клобуках, с крестами, иконами, облачились в золотые ризы и пошли к озеру. А за ними валом повалил народ. Пели монахи там песни свои церковные, кадили кадилами, к небу дым валил — должно быть, молитвы верующих с собой к богу нес...

— Ну, а бог прислал дождь в обмен? — засмеялся Грикор.

— Дождь?.. Какой дождь! Холеру прислал.

— Холеру?..

— Ну да, холеру. Не слышали? В селе часто говорят: «В холерный год было». Это в тысяча девятьсот одиннадцатом. В Ереване холера началась, вот и стали от нее у нас спасаться — и к нам ее занесли. Как? Да вот так же. Приезжие из Еревана спешили в монастырь — к крестам да иконам прикладываться. Некоторые из них уже больные были. А потом монахи к нам в село пришли дождик у бога вымаливать да наших дураков заставили кресты целовать. Вот так и передали заразу... По двадцать человек в день умирало!.. Все в ужасе кинулись в горы, в пещеры, на пастбища. Шалаши ставили и жили. И все врозь. Люди, как звери, друг от друга убегали... Вот, ребята мои дорогие, как «дождь» на нашу голову призвали чернорясники! Зато на беде нашей они да поп деревенский нажились. Вон детский сад — дом с красной крышей — это бывший поповский. Хоронил-то ведь не даром! — Дед поглядел на озеро, покачал головой и добавил: — Глупое дело... Воду в реке взбалтывая, полей не оживишь. Тут другое нужно.

Ребята сидели молча. Мысли их были заняты водой.

...Вечером на колхозном собрании председатель Баграт стыдил суеверных женщин:

— Ваша «пахота», кроме позора, ничего вам не даст. Уж лучше давайте пойдем все, сколько нас есть, к Гилли: пусть кто сколько сможет принесет воды для полей.

— Это что же? Мы, выходит, для того колхозниками стали, чтобы воду носить? — раскричалась Сонá.

— Колхоз тебе не карас с медом, чтобы ты, как куница, влезла, наелась и пошла спать, — сказал ей дед Асатур. — Идем, ребята! Хорошо надумал Баграт.

Арам Михайлович поднял на решение этой задачи сельскую партийную организацию, Камо — комсомольскую, Армен — пионеров своего отряда, Асмик и Араке — своих подруг.

Школьный звонок, умолкший на время каникул, неожиданно зазвонил. Не прошло и нескольких минут, как во дворе школы собрались все учащиеся, пришли учителя.

Арам Михайлович вышел вперед и произнес небольшую речь, которую закончил призывам:

— Идем спасать умирающие от жажды поля нашего колхоза!

Баграт стал похож на старшину роты, который спешно готовит к походу вслед за идущей в бой частью ее транспорт и хозяйство.

— Запрячь все колхозные фургоны, телеги! — тоном боевого приказ сказал он бригадирам. — Вывести всех имеющихся в селе ослов, лошадей, мулов. Собрать все, какие только есть, бочки, кувшины. Взять на молочной ферме все бидоны!

Каждый принес что мог: кто бурдюк, кто ведро, кувшин, даже чайник — все, что только можно было наполнить водой. В сердцах людей вспыхнула надежда спасти поля от засухи.

Когда все было готово, председатель отдал приказ:

— Все к Гилли!

И село тронулось за водой.

Стояла ночь, тихая, ясная. Полная луна мягко освещала обожженные солнцем поля и смотрелась в темное зеркало озера. Дневной зной сменился ласковой прохладой.

Зазвучала зурна. Ее поддержал барабан. Звуки музыки оживили людей. Послышались шутки, смех, вспыхнула' песня. Тишину озера нарушили плеск воды и звон ведер.

Спустился к берегу и колхозный грузовик, нагруженный бочками. С лязгом и скрежетом следовали за ним тракторы, волоча за собой прицепы, тоже с бочками. Тарахтели арбы и фургоны, запряженные лошадьми; за ними шел караван ослов и мулов, увешанных бидонами. А за караваном спешили запоздалые группы женщин и детей.

Набрав воды, все двинулись на гору.

Шли радостно настроенные, ободренные мыслью, что дадут жизнь умирающим без воды посевам.

Поднявшись на склон горы, на котором раскинулись их поля, колхозники опрокинули на землю бочки, развязали тугие бурдюки, откупорили узкогорлые кувшины, и к корням растений, истомленных от засухи, с приятным бульканьем потекла холодная, свежая вода.

Иссохшая земля жадно впитывала прозрачные струи воды и мягко похлюпывала, будто говорила: «Ох, как легко, как хорошо стало!.. Дайте же попить еще, еще!..»

Всю ночь колхозники поливали посевы. И всю ночь играла зурна, призывая их к труду... На рассвете, когда мальчики еще раз хотели вернуться к озеру за водой, Асмик сказала:

— Ты устал, Армен, довольно, поди домой. — И, словно оправдываясь перед товарищами, добавила: — Он ведь такой худенький...

В голосе девочки звучала забота и ласка. Армен тепло улыбнулся.

— Ну, теперь у меня и усталость прошла! — сказал он и, взяв ведра, побежал к озеру.

В камышах Гилли просыпалось пернатое население.