Глава Х VI . Разновидности белой Маски

 

— Отто, как нам быть?

— Не знаю, Акси... Думаешь, комиссар полиции может всё?

Честно говоря, Аксель именно так и думал, если комиссар полиции — Хоф. Он забывал в юношеской скромности (хоть мы не раз видели его на наших страницах излишне самонадеянным), что не Хоф, в конце концов, а он сам спасал себя и других в Потустороннем замке, а если на Сан Антонио или в Альпах вышло иначе, то Отто там не присутствовал совсем.

Они сидели в своей надоевшей анфиладе, слушали азартные возгласы игроков, иногда устало косились друг на друга. Затем Хоф сделал нечто уж вовсе возмутительное: лёг на кровать Акселя и закрыл глаза.

— И если бы этим всё закончилось! — неожиданно сказал он, массируя ладонью лицо.

— Чем? — жадно спросил Аксель. Пока Отто думает — есть надежда!

— «Луной»... Но дальше-то будет ещё хуже.

— Мне кажется, хуже просто некуда! А чтобы Штрой дал нам жить спокойно — лично я давно не надеюсь... Может, мы когда-нибудь заставим его уйти?

— Так. Уйти. А потом?

— Потом? Нормальная человеческая жизнь!

— Потом, Акси, придёт Франадем. Затем он нам и подсказывал, как выкурить его конкурента из Лотортона. А вовсе не из душевной доброты...

— Но ты же отказал Вселенной Хас в своей помощи! И он говорит, ухода Штроя ему довольно!

— Помощь моя, Акси, ему нужна до тех пор, покуда у тебя получается бить Штроя. Франадем из твоих побед...

— Из наших побед, Отто!

— Ладно, нам сейчас не до споров. Из чьих угодно побед! Он сделал из наших приключений немножко другие выводы, чем Штрой — ты заметил? Не потому, конечно, что Штрой глупее, а потому, что Франадему не приходится спасать свой авторитет от горстки детей... Видно, он давно сомневался, нужно ли уничтожать такое ценное стратегическое сырьё, как человечество. Вот и не поддержал «Луну»... Гуго Реннер укрепил его скепсис, вы четверо — превратили в сталь. Уж если дети способны так хорошо дать сдачи, какую выгоду можно извлечь из взрослых! Но Франадем не стал объяснять Штрою его ошибку: к чему вразумлять соперника?

— Да тот и не захотел бы слушать! — вставил Аксель. — Из-за авторитета...

— Да тот и не захотел бы слушать. Взамен речей Франадем крадёт в Резиденции учёных и похищает результаты исследований. Ведь если кто-то любезно сорвёт ещё и проект «Луна», и даже вовсе выгонит Штроя с нашей планеты, те труды Франадему пригодятся! Он тогда сможет делать из людей звёздное пушечное мясо...

— Ты отказал... — повторил упавшим голосом Аксель.

— Я тебе не властитель земного шара! Повторяю второй раз за пять минут: я — рядовой чиновник. Франадему тоже нужно считаться с настроениями своих подданных, а те презирают «человечков». Не изучают их магию, не переводят на свой язык их заклятий, не готовятся к захвату нашего мира, одним словом... И Франадем пока не считает необходимым форсировать события. Но едва свято место опустеет, увидишь — он будет тут как тут! Он найдёт на Земле союзников помощней меня. И тогда начнётся такое...

Аксель закрыл лицо руками.

— Так значит, всё, всё напрасно? — со стоном вырвалось у него. — Мы для них — только дичь, добыча... И навсегда!

— Твоё потрясение чужим бесстыдством, Акси, — сказал Хоф, вставая, — единственный путь к тому, чтоб иной раз оставаться человеком! Есть более приятные способы, я согласен. Но порой и без этого нельзя... К тому же в подобных случаях остаётся сильное утешение!

— Какое?

— Возмущение, как огонь, выжигает в нас всё, чем хотели бы наградить нас наши враги — и делает не грязней, а чище. Главное же, никогда не поддайся их стараниям убедить тебя, будто они живут по нормальным законам живой природы. Звёздный дух не обошёлся в своих речах без маленького земного паука, однако он зря на него ссылался! Паук нападает, чтобы жить, а Франадем со Штроем хотят убедить себя в том, что они живы. Но у них нет шансов поверить, пока не поверишь ты!

— Я вовсе и не верю, не думай... — вздохнул Аксель. (Хоф обнял его за плечи). Слушай... давай устраним МакДаффа!

— «Устраним» — то есть убьём? Словарь молодого гангстера...

— Ну, не убьём, а заколдуем. И после запрём у Шворка! В мелкий карман на животе...

— Вот эгоист! Мой карман не такой уж мелкий, но вспомни, каково тебе было в нём сидеть. Кроме того, Штрой тут же найдёт другого. Наш хотя бы в обморок падать может... И даже не любит крайних мер.

— Чего ж он украл Бонелли?

— Его торопят! Нет, мы с тобой убедим его разбить усилитель, а потом пожаловать к Шворку — правда, уж не в карман на молнии, а в пассажирское кресло, на рейс «Луна — Земля». Но так как я не уверен, кто сильней — Эдгар МакДафф, или его совесть, — посижу-ка я опять да подумаю... А ты отдохни немножко.

— Я лучше пойду погуляю. Заодно проведаю наших...

И Аксель сжал в своём собственном кармане аграф. Да, Отто о нём узнает, что бы ни стояло за украшением, запутавшимся в плаще у Кья. Узнает позже. Сейчас ему надо обдумать вещи, гораздо более важные, и незачем его отвлекать.

Аксель разберётся с аграфом, вернётся и выслушает новый план Отто.

И поможет его осуществить.

 

Он позвал Шеса, миновал охранника-духа, всё звякавшего своей дурацкой секирой (и зачем на свете так много звуков?), а за поворотом отпустил провожатого назад. Тот кинулся со всех ног: его ждёт раздача, может, даже король на флопе.

— Наверно, не Амарцин здесь самый умный, — вслух сказал Аксель и пошёл дальше. Больше никаких приключений не испытал, разве что мимо пролетел серебряный шмель. Да парочка тех же амарцинов.

На сей раз он начал с девчонок — и ясно, почему. Тави к аграфу заведомо отношения не имеет...

Зато Октавио явно имел отношения к чувствам Кри, которые оказались чернее ночи! Любимая сестра Акселя уныло сидела в старенькой футболке и джинсах у себя на кровати и пыталась что-то читать. Но в глазах её стояла тоска, а под ними были такие же голубые круги, как они сами. Аксель сел рядом, погладил её по волосам. Ни про какую «Луну» он ей не скажет, во всяком случае, нынче. Это уж точно!

— Мне нужно кое-что передать тебе... от Шворка, — сказал он, аккуратно проверив звуковую защиту из трёх ступеней. Девочка вздохнула, но покорно приняла в своё сознание всё, нужное для скрытных путешествий по коридорам.

— Где Дженни? — продолжал Аксель.

Кри молча кивнула на ванную, откуда слышался шум воды.

— М... — начал он и замялся.

— Не знаю и знать не желаю! — сразу же взорвалась она. — И не спрашивай меня о нём больше. Никогда!

— Он вернётся, Кри. Вот увидишь. Ты просто его не понимаешь...

Произнося последнюю фразу, Аксель знал, на что он идёт. Но лучше взрыв, чем немая, запертая тоска.

— Я? — с ледяным презрением сказала она. И только...

— Ты же не ожидала... заранее, — ужасаясь своей жестокости, сказал он. Слон в посудной лавке мог бы так поступить, а не старший брат!

— Знала! — плюнула Кри. — Иначе бы не просила Асфодель. Но иных никакая фея не проймёт!

— Слушай, Кри, — осторожно начал Аксель. — А тебя не удивляет такая слабость заклятий, наложенных самой королевой фей?

— Что ты хочешь сказать?

— Да видишь... Я вот думал, мы с ней друзья. Или пусть уже не друзья, но она не заманит меня в ловушку... А она заманила.

— И?

— А если она и тебе не друг? Просто притворялась?

— Но я-то ведь с ней не ссорилась!

— Она могла пожалеть, что слишком приблизила тебя. Вдруг ты у ней трон отберёшь? Асфодель непредсказуема: все так считают!

— Могла-то могла, да пока ведь не пожалела...

— А если она наложила на тебя СОВСЕМ ДРУГОЕ ЗАКЛЯТИЕ?

— То есть... КАК? — Кри стала белой, как бумага, и начала медленно вставать. Бедный покинутый зверёк! Аксель пожалел о своих словах. Но вернуть их было нельзя... да и надо же когда-то её предостеречь, чёрт возьми!

— ОНА ОТНЯЛА У МЕНЯ ТАВА!!! — взревела Кри. Вместо зверька перед юношей стояла тигрица. Тигрица, готовая на всё!

— Погоди, я не утверждаю! — взмолился Аксель. — Вот уж чего ей точно не надо — отнимать его у тебя! Даже смешно...

— Смешно?! — И Кри в самом деле визгливо расхохоталась. — Куда уж смешнее, когда он достанется ЕЙ! А я-то не понимала, дура... — Медленно закрыла глаза, подняла руки к вискам и, к ужасу Акселя, принялась качаться всем телом. — Дура! Дура!! Дура!!!

В ванной стал меньше шум воды: кажется, Дженни прислушивалась. Её сейчас не хватало!

— Спасибо тебе, Акси! — сказала Кри. — Теперь мне многое ясно. И я... я её...

— Кри! Опомнись! Я вовсе не то хотел... Я...

— Ну конечно! Ей мало отомстить лишь тебе. Она бьёт по мне. Потом этот перемётыш начнёт вешаться ей на шею, и она разобьёт ему кирпич, который у него вместо сердца! И поделом...

— Кри!!!

— Что? Не надо меня утешать. Я не ребёнок! Она хотела мне отомстить, но оказала услугу. А теперь я ей отомщу...

— Зачем? — завизжал и Аксель, теряя всякий контроль. — Зачем Асфодели подсовывать Таву Ивонн, если она бережёт его для себя?!

— Зачем? — Кри на миг задумалась, но тут же нашла решение. — Чтоб отвести подозрения от себя, вот зачем! И помучить меня подольше... Сама не может из-за охоты — так подослала временно эту девку!

Аксель со стоном сел. (Ибо оказалось, что он стоит).

— Не верю, — вздохнул он. — И ты не веришь! Ты просто возбуждена... Нет, я, серьёзно, совсем другое хотел сказать!

— Другое? — с надеждой спросила Кри. «Какой ужас — быть девочкой... Какой ужас! Так можно стать старухой в пятнадцать...», — подумал он. Хотя...чья бы корова...

— Тав тут ни при чём, — внушительно сказал Аксель, зорко наблюдая себя со стороны. — Я его знаю, ясно? Ты просто-напросто его ослепила, он никого не видел, кроме тебя! Но шло время. Он начал сравнивать... чтоб лучше оценить, кто ты!

— Стих пойди напиши, — подала идею она. — Все вы...

— Ну вот, теперь и я крокодил! — фыркнул Аксель. — То у тебя все добрые, а то злые. Он вернётся к тебе, увидишь!

— Я выгоню его вон. И хватит! Ты мне про другие заклятия хотел сказать?

— Да... Может, она решила заставить тебя сделать какую-нибудь вещь... Чтоб тебя лишили статуса неприкосновенности, — выдавил из себя Аксель, глядя в сторону. Дожили... «Сестричка, случайно не ты убила Кья? Просто так, в гипнозе?»

— Какую-нибудь вещь? А какую? — пожало плечами Воплощённое Здравомыслие. — Я, видишь ли, пока ничего такого не сделала. А вот где твой брат Октавио? А? Его здесь нет! И я знаю, где он.

«Не она... В гипнозе или нет — не она... Дженни?! Я это знал».

— Кри, а где твой балахон и аграф?

— Мне надоели её обезьяньи шмотки! В рюкзаке. Или в шкафу, не помню...

— Найди, пожалуйста. Я бы хотел их видеть.

— Зачем?

— Некоторые заклятия оставляют следы даже на одежде. И украшениях! Нам будет спокойнее, поверь мне.

Кри хмыкнула, но тут же взяла рюкзак и распотрошила его. Балахон сыскался на самом дне, свеж и непорочен (благо эльфийские «шмотки», в отличие от цветов, мнутся плохо. А вот на твоё настроение реагируют, пока ты их носишь!). Аксель сделал вид, будто бы колдует, но, устыдившись, сочинил стих по дедушкиной методе и впрямь поискал следы заклятий — хотя понимал, что ищет он ветра в поле.

— Вроде в порядке, — сказал он. — Ну, а аграф?

— Оно угодило мне вот сюда, — и Кри указала пальцем прямо на сердце, хотя «зайчик» на глазах Акселя угодил ей в солнечное сплетение. — Мой аграф тут ни при чём, Акси!

— Это знак Асфодели! Он мог притягивать её чары, — изрёк Аксель. — Давай, ищи...

Кри вздохнула и принялась искать. В рюкзаке нет. В ящиках шкафа — раз, два, три — нету, нету, нету! На тумбочке пусто. Внутри тумбочки — барахло, конфеты. Стали перетряхивать простыню, пододеяльник, матрац. Коврик у кровати.

— И правда, а где аграф? — сказала она. — Нет уж, не надо заклятия Поиска! Так можно повредить украшение... Сами найдём.

— Что здесь происходит? — послышался голос Дженни. И она вышла из ванной в белом пушистом халате, с влажными волосами, хмурая, притягательная. Куда красивей, чем прежде! А может, просто не случалось видеть её такой? Пляж ведь совсем не то...

— Я ещё под душем насладилась интересными звуками извне... Следствие добралось до нас и проводит обыск? — сказала Дженни, уютно садясь на свою кровать. — Мне тоже доставать вещи, или на выход?

И очарование исчезло. Без следа... Ах, так? Ладно!

— Вещи не вещи, — столь же хмуро ответил Аксель, — но твой аграф я бы хотел видеть! — И в упор глянул на неё: а?

Дженни чётким движением достала из своего рюкзака аграф и предъявила ему — как агент ФБР бляху.

— Вот! Ну, а теперь объясни, зачем тебе и твоему Хофу наши аграфы?

— «Моему Хофу...» Что-то новенькое, — медленно сказал Аксель. — Ты всегда уважала его, Дженни!

— Я и тебя уважала... может быть. А после вы нас надули. Как маленьких, пустым фантиком. Так зачем они вам, аграфы?

— Просто я боюсь... Асфодель может лишь притворяться, будто желает вам обеим добра. (Лучше выпить жидкость, которой облили Кья, чем пороть правду, не проверив!) Она могла наложить вредные заклятия на свои символы... например, аграфы. Я читал о таких вещах! Вот мы и начали искать аграф Кри, чтобы осмотреть. И не нашли...

Дженни подняла брови. Взглянула на постель Кри. На её шкаф, на её тумбочку. Заглянула в последнюю, вытащила из-за коробки конфет аграф со следами шоколада и ехидно спросила:

— Это?

У Акселя ослабели ноги. Но нужно встать!

— Да...

Он растерянно взял аграф под пристальным взглядом Дженни и сразу увидел то, что знал и так: никаких различий с бриллиантовой заколкой в его кармане. Впрочем, различие есть. Шоколад! Господи, счастье-то какое...

Сделав вид, что поколдовал, Аксель вернул аграф на тумбочку.

— Ты забыл мой проверить, — сказала Дженни.

Аксель «проверил» и её, хотя по глазам видел, что она не поверила ему. Зато Кри глядела на него с благодарностью. Он всегда беспокоится за неё, хоть как обходись с ним. И он разоблачил тех, кто отнял у неё Тава.

— Скажи Отто, — заявила она, — я больше на него не сержусь. Но пусть он так не делает с нами. Никогда!

— С кое-кого другого начала бы, — вздохнула Дженни.

И Акселя озарило. Приятно, когда ты знаешь, как тебе поступить, но ещё приятнее бывает другое... Он обнял и поцеловал Кри, затем, неожиданно для Дженни, обнял и поцеловал и её. Впервые в жизни! И ушёл поскорей — вспоминать это сам, и дать переварить ей.

Миндальный шампунь — вот самое чудесное средство в мире! Он будет ходить в душ только с ним.

 

Вернувшись к себе, Аксель увидел Хофа за столом.

Тот выглядел уже лучше, чертил в блокноте какие-то фигурки и эллипсы. На столе перед ним дымился обычный чёрный кофе.

— Не хочу привыкать к волшебному, — объяснил Отто. — Пускай даже оно не от врага, а от Шворка...

— А у Шворка кофе откуда? — усмехнулся Аксель. — От тех же духов! Они, между прочим, уже давно могли отравить нас... Интересно, почему они не отключат нашему пёсику линию доставки?

— Спроси при случае Штроя. Может быть, наводить подобную экономию для них мелко. А может, и ещё какие причины... Что слышно?

И Аксель рассказал ему про аграфы. Выслушав рассказ, комиссар не стал упрекать юношу за скрытность, повертел в пальцах бриллиантовую заколку и оставил себе.

— Видишь, Акси, а ты говорил, от тебя нет пользы следствию... Ты, безусловно, прав. Ни твоя сестра, ни Дженни не имеют к убийству Кья никакого отношения. Чего не скажешь об этой штуке!

— У тебя уже имеются подозрения, Отто?

— Пока нет смысла ими делиться. Спасибо! Ты мне помог.

И Аксель облегчённо вздохнул.

— Я понимаю, — заверил он. — Нельзя ни на кого бросать тень, если не уверен...

— Сожалею, но я в своих подозрениях как раз уверен! А насчёт тени... Жертвы злодеяний не вызвали у меня ни малейшего сочувствия. Никогда ещё я не был так равнодушен к успеху следствия, и если б не вы со Шворком, да вдобавок не одно «но», давно бросил бы его вовсе.

— «Но»? Какое «но»? — не выдержал юноша.

— Тот, кого мы ищем, независимо от Билаковского или Кья заслуживает долгого заключения. И я надеюсь приложить руку к столь необходимому делу!

Ответ, прямо скажем, ясности не вносящий... Аксель опять вздохнул, только без облегчения.

— Ну, а проект «Луна»? — спросил он, помедлив.

— Есть одна мысль... — кисло сказал Хоф. — Чего она стоит — покажет время. Ну, и МакДафф, конечно, у нас в запасе. И чтобы время ответов наступило быстрей, давай-ка ложиться спать!

 

Завтрак следующего дня не принёс ничего нового, кроме того, что девочки окончательно помирились с Хофом и успешно делали вид, будто не перемывали Акселю косточки добрых два часа, едва он их вечером покинул. Тот прятал глаза: его мучил запах миндального шампуня и жгучие, неясные мысли, о которых нельзя сказать никому на свете.

Но между Кри и Октавио, как прежде, лежал каньон. Невидимый. Колорадский... Глядя на Тави, делалось ясно: он не будет мириться. А значит, не помирится и она. У Акселя душа болела смотреть на сестру и брата. И потом... разве сейчас время для ссор? Только как подступиться хоть к одной из сторон, если обе по-своему правы? Отто хотел говорить с Акселем о них. Наверно, он надоумит? Вечная нянька Отто... Старшему брату ничего без неё в голову не придёт!

Хорошо, что Октавио в открытую не косился на Ивонн с её венком асфоделей и молчаливой, несколько презрительной красотой, когда она глядела сквозь Кри тёмными, равнодушными глазами. Устав от созерцания двух фей — белой и чёрной — Аксель проглотил завтрак побыстрее, передал Тави данные Шворка для тайных путешествий и вместе с Хофом ушёл к себе.  

Рассказывать всем новости о «Луне», бесспорно, сейчас не стоило. Правда, Геганий заглянул в трапезную лишь на минутку и не имел времени ни поесть, ни возглавить хор Капеллы, но всё-таки обретался где-то здесь. Между прочим, с хором дела обстояли скверно: на завтраке не было Франадема и МакДаффа, один только Купка грезил над горчичницами, мечтая о конце мира. Зато в коридоре путникам попался светлый полудух Амарцин. Лунный дистрофик ковылял им навстречу, как Торквемада, вдыхающий дым костров, и в глазах его стояло злобное ликование. Он ожил! Он явно что-то знал! Но жизнь теплилась в начальнике разведки недолго. Вот он взял из воздуха серебряного шмеля, разъял на две половинки, сунул в ухо кристалл, добытый из его брюшка и, закрыв глаза, впал в окоченение. А затем канул в трапезную.

— Отто, — тревожно сказал Аксель, — по-моему, он наступает нам на пятки...

— Да, мне тоже так кажется.

— А вдруг он тебя обгонит?

— На славу мне наплевать, к условиям твоего освобождения успех следствия не относится... Вот разве мои вчерашние надежды на долгое заключение для кого-то... Ничего, и я не топчусь на месте!

Действительно, скоро настала пора идти к Бонелли. После уже знакомого нам спектакля с фантомами и духом-охранником Хоф заточил Акселя в карман и в должный срок — минута в минуту — был на месте. МакДафф, в свою очередь, оказался точен, открыл без стука, придержал немного дверь, угрюмо захлопнул. По щетине на подбородке и слабому запаху спиртного (но, кажется, всё-таки не виски) чувствовалось, что он не спал всю ночь, многократно решался послать Хофа к чертям, когда тот нагрянет, и столько же раз менял решение. А сейчас растерян и зол.

— Добрый вечер, — сказал комиссар,  возникнув из воздуха за его спиной.

— А ещё попрекали меня выпивкой! Сейчас утро, если, конечно, вы не против.

— Мне кажется, мысленно вы всё ещё там, в моём вечернем визите. И правильно! У верного пути свой отсчёт...

— Весело, да? — злобно хмыкнул доктор. — Думаете, загнали меня в угол?

— Я думаю вот о чём, МакДафф. Если вы не оставите свой комнатный бар в покое, не удалите щетину с подбородка и не приведёте нервы в порядок, ваше состояние заметит Амарцин. И если он загонит вас в угол, то вырваться оттуда будет куда трудней, чем из моего.

 — Моя забота! — икнул МакДафф. — А сейчас хватит душеспасительных бесед! В той комнате вас ждёт этот шут. Живой и здоровый. И говорите с ним тише, голова ноет... Вы сорвали мне рабочее утро!

— Чем больше рабочих утр, тем короче жизнь. Помните, вы говорили с Билаковским о Фибахе? В последнее утро своей жизни тот был тоже пьян...

И, повернувшись к протрезвевшему доктору спиной, комиссар направился в глубь анфилады. Невидимый Аксель уже возился со звуковой защитой.

В соседней комнате царил полумрак. Ложное окно с витражными стёклами изображало цирк: широкий, пустой манеж, безлюдные ряды амфитеатра, высокий и тёмный купол. Видно, доктор заботился о привычном для жертвы «фоне», что делало честь психологическому подходу. В кресле-качалке сидел костлявый, крупный старик, облачённый в чёрное кимоно.

Хоф уже запомнил его без грима — на улице и в кафе. Умное лицо — одно из тех, какие комиссар видел именно у пожилых итальянцев. Смуглое, изрезанное морщинами, с длинным носом и сизоватыми, плоскими губами. Им может обладать рыбак и профессор... но выражение подобных лиц неповторимо.  В уме столь классного мима у комиссара сомнений и прежде не было, а сейчас, не обменявшись ни одним словом, зато посмотрев вблизи, Хоф мог почти поручиться за доброту будущего собеседника. К сожалению, «запас прочности» Саннадзаро Бонелли покажут только события... Да, лучше бы вести разговор в служебном кабинете. Или хоть в «Цирке Юлиуса».

— Здравствуйте, — сказал он по-итальянски. — Я могу присесть?

— Здравствуйте, — глуховатым голосом ответил старик. — Да, прошу вас. — Его водянисто-голубые, выпуклые глаза в красных прожилках поискали плетёный стул в углу комнаты. — Тут у них откуда-то моя мебель... Возьмите стул, синьор Хоф. И можете говорить со мной по-немецки, если хотите. Я в совершенстве владею восемнадцатью языками! — гордо сообщил он.

— О! — восхитился Хоф. — Так вы, значит, получили заклятие-рассказ о том, кто я, и как я вас нашёл? — продолжал он, переходя на родной язык.

— Да, мне теперь всё ясно. Мозги у меня в порядке, не сомневайтесь... Только в сон клонит иногда. И ещё раздражает то окно... — Старик повёл ладонью в сторону «циркового» витража. — Додумался, идиот! Или он хочет вызвать у меня ностальгию?

— Надеюсь, мир волшебства вас не испугал?

— Испугал? — величественно переспросил Бонелли. — Потусторонние силы — моя слабость! Я ведь учился в Риме, изучал философию и изящные искусства... И чем бы ни занимался, профессора и крупнейшие знатоки своего дела беседовали со мной, как с равным, а если могли иногда поправить, то лишь чуть-чуть. Каждый из них принимал Микеланджело Саннадзаро Бонелли за коллегу!

— Ах, вы ещё и Микеланджело?

— Ну, а как же? Мои родители чувствовали, что я предназначен для искусства. Артисту же, комиссар, нужна широта взглядов, он должен любить таинственное, понять волшебство сам и научить ему остальных... переходя к предмету нашей беседы.

(«Если я ошибся, и он дурак, очень жаль. Нам так нужна помощь!»).

— А второе имя мне дали в честь великого Джакопо Саннадзаро, самого замечательного писателя Высокого Возрождения, автора «Аркадии»... И это символично! Неаполитанец Саннадзаро серьёзно учился магии. В своём романе он скрыл массу герметических таинств, понятных лишь посвящённым. Вот почему...

— Простите, но у нас сейчас нет возможности...

— Вот почему, герр Хоф, (он и впрямь говорил по-немецки без акцента) меня трудно удивить волшебством! Крупнейшие рыцари герметизма всех времён, и те не могли бы...

— Герр Бонелли, я вынужден просить вашего внимания!

— Да. Конечно. Простите. Старческая болтливость, комиссар.

— Как вы знаете, — поспешно продолжал Хоф, — я с огромным трудом и риском проник к вам. Дорога каждая минута, иначе МакДафф, используя ваше мастерство, доведёт до конца проект «Луна» и погубит всё человечество...

— Не погубит! Я ему не позволю.

— Рад слышать, но почему вы так уверены...

— Нет ещё человека — и никогда не появится, заметьте! — который заставил бы Микеланджело Саннадзаро Бонелли делать то, что он не находит нужным. Я был парализован и нем, видел всё, словно бы в тумане, но когда ознакомился с вашей памятью, запечатлевшей обезьяньи гримасы доктора МакДаффа... — Старик глядел на Хофа со странным выражением, которое плохо вязалось с его словами, и понять которое Хоф не мог. Бонелли запнулся, облизнул пересохшие губы, продолжал: —...то сразу понял: мелкий мошенник может подражать мне в поте лица...а толку не будет.

Мимика — вещь очень серьёзная! — добавил он вдруг нормальным человеческим тоном. — Большинство людей даже не представляет себе, насколько...

— И вы надеетесь, ему не удастся опять погрузить вас в транс? — торопливо уточнил Хоф, радуясь островкам разума, замаячившим в потоке хвастливого краснобайства.

— Ну, если вы и впрямь защитите меня вашими заклятиями, как обещали в своём письме-рассказе, да я приложу усилия... думаю, можно быть спокойными. Понимаете, у нас всё на психологии, никакого насилия над собой! Он надрывается, болван, так как ничего в действительности не чувствует: ни ненависти, ни издёвки, ни желания оскорбить...

— Благодарю вас! Но, герр Бонелли, хотя мы защитим вас всесторонне, есть немало способов всё-таки сломить человека. Я не знаю, получится ли у нас с побегом... И если они найдут способ пытки... К счастью, вы пока в руках человека, а не духа!

— Не разделяю вашего оптимизма. Слабовольные типы, у которых ничего не выходит — порой ещё более опасный народец, чем профессиональные истязатели! В любом случае, пусть попробуют — и он, и его коллеги... Я не сдамся!

Хоф совсем уже ничего не мог понять в этой странной смеси высокопарного идиота с тонким психологом. Но, главное, надежда была!

— Когда я закончу накладывать на вас заклинания, нам с вами будет сигнал... — сказал Хоф погромче. — Путеводный Огонь, к примеру. Уж вы продержитесь, сколько сможете, а я постараюсь вас освободить в ближайшие дни. Вас не морят голодом?

— Ни голодом, и ничем иным! Чувствую себя, как в больнице через несколько дней после удаления аппендикса. Проснёшься — и вновь уснёшь. Надеюсь, теперь меня ждут не только угрозы, но и нормальный сон...

— Я приму меры, чтобы МакДафф вам не угрожал!  

Помолчали.

— Позвольте ещё спросить... В той небольшой анкете, которую вы заполнили для полиции, указано ваше настоящее имя — Шмуэль Кац. Полиция Дортмунда отчего-то не смогла мне помочь, ища вас в списке новорождённых...

Бонелли, кажется, растерялся. В первый раз.

— У меня иногда путаются мысли, — сказал он чуть ли не жалобно. — Вы меня извините, комиссар? Никакой я не Шмуэль... Им нужно было искать Бонелли — и всё в порядке! В госпитале святого Иоанна, третье февраля сорок восьмого года, Кармела Аддолората Бонелли... моя мать!

— Ах, вот что! Ну, нам сейчас, конечно, не до анкет, а вообще-то в полицейских бумагах нужна точность.

— Точность, да... Я даже с собой визитную карточку ношу. Там всё перечислено, чтобы не забыть! И кто я, и что я, — бормотал мим, блуждая глазами по помещению. — Вон, в шкафу, пиджак... Будьте добры, в нагрудном кармане, да, спасибо... Мне ещё нелегко вставать.

В руке у Хофа очутился довольно жалкий клочок бумаги — именно бумаги, а не картона:

 

«МИКЕЛАНДЖЕЛО САННАДЗАРО БОНЕЛЛИ

 

                              Председатель Всемирного Совета Артистов Театрального

                              И Циркового Искусства

                              Директор Мирового Союза Мимов

Генеральный Директор Мирового Совета Художников, Скульпторов, Архитекторов И Балетмейстеров

                           Академик Академии изящных искусств (Флоренция)

                               Командор Ордена Искусств и литературы (Франция)

                               Четырёхкратный обладатель Гран-при «Золотой Гуинплен»

       Ассоциации клоунов Бенилюкса (1982, 1993, 1999, 2004) и далее, вне конкурса»

 

На обороте визитки были ещё какие-то титулы слепым шрифтом — иначе уже не умещалось. Но Хоф дальше не читал. «Всё ясно. Мания величия, паранойя. Жаль... Когда у него сознание проясняется — умница старик, и всё тут. Лучше б я не видал его на манеже, с клоунской маской вместо лица, когда он был и вправду велик! Вот и ещё одна Белая Маска в моей жизни... Впрочем, тут есть и настоящие награды и звания, кажется».

— Да, впечатляет, — вздохнул он, пряча визитку. («В паспорте, скорей всего, фамилия настоящая — но та ли? А, не до того!»).

Перед его лицом вспыхнул и погас огонёк.

— Ну, мне пора, — неловко вымолвил Хоф. Он не любил оставлять людей  под ударом — даже во имя высших целей. Ох уж эти высшие цели, что б они только делали без нас?

— Рад был познакомиться, комиссар, — спокойно сказал старик. — Не стоит переживать из-за меня. Ведь, узнает кто-нибудь, или нет, но, кажется, я действительно стал Похитителем Луны! И если бы речь не шла о преступлении, какой мим не позавидовал бы такому концу цирковой карьеры?

Хоф кивнул и вышел. В передней комнате анфилады, перед пустым столом сидел выбритый и мутноватый доктор МакДафф. Он тускло взглянул на комиссара, дважды икнув.

— Бонелли в порядке. Чем здоровей он останется, тем лучше пойдут и ваши дела, обещаю вам. Никаких угроз, давления и прочего! Я узнаю тут же...

— Не до него мне... — сообщил доктор потолку. — Мне бы вот никто не грозил...

— А я вам и не грозил. Я пришёл вытащить вас отсюда вместе с Бонелли! Но не вместо него... Вы готовы дать мне ответ?

— Сегодня вечером... Если выйдет.

— Почему может не выйти?

— Геганий хочет меня увидеть. И тоже вечером.

— Тогда — не позже, чем завтра! Лучше за завтраком. Последний срок — до обеда. Если я уеду без вас, помните — я всё сделал, чтоб вас спасти.

— Я тронут...

Оставив его размышлять о благодарности, комиссар пошёл к двери, но на пороге остановился.

— А вот Купка... что думаете о нём? Он мог бы нам помочь, узнав правду?

— А вот Купка, — снова икнул МакДафф, — здесь хуже всех! Билаковский хоть мог угостить ребёнка конфетой, Купка же и гиене ни разу не бросил мяса. Созвездие Жлоба...

  

Мысленной связи с Шворком, к счастью, не препятствовали никакие внешние чары. Получив сигнал о возвращении, он вылез в коридор и принялся расспрашивать духа, кто у того начальник, да скоро ли явится сюда — есть, мол, о чём поговорить. Тот глухо рычал. Двое друзей проскользнули внутрь анфилады, надёжно скрытые тенью косматого шворкова хвоста, и тихо подменили своих фантомов.

Акселя мутило. Выпив воды, он сказал:

— Отто, а вдруг лунатизм и правда заразный? Мне кажется, я заболеваю...

— Ничего, Акси, ничего. Скоро конец! Каков бы он ни был, но конец.

Хоф сел к столу и начал рассматривать фотографии.

— Давно хотел спросить, кто эта девочка?

— Русская поэтесса.

— Такая юная? Ей же лет семь, не больше...

— Да.

— Знаешь, познакомься я с тобой в детстве, — сказал Хоф, — не ты захотел бы стать полицейским, а я поэтом. Не получилось бы, конечно, но всё же... А к старости мы оба стали бы смахивать на Бонелли.

— Тебе некому завидовать. А Бонелли, мне кажется, больной.

— Да, похоже на то. Вот, посмотри визитку...

Юноша взял бумажку, прочёл и покрутил головой.

— Нет, Отто! Может, он и хороший, и даже великий клоун, но я таким становиться не хочу... И вообще, пойду-ка я к нашим. Расскажу им кучу вечерних и утренних новостей!

— Смотри, не забудь о звуке! Чтобы всё...

— Спасибо, я помню.

Тави он не застал. Кри и Дженни были в наличии и встретили его, в общем, милостиво. Он улыбнулся им и получил улыбки в ответ, хотя у Кри на душе явно скребли кошки. Но что он тут мог поделать?

— Заячья ферма — после обеда, — сказала Кри. — Я не пойду!

— Я одна тоже не пойду, — добавила Дженни. — Позовём, может, Шворка, сыграем в покер? — Аксель хмуро уставился на неё. — Или ладно, не надо... Ну, как там следствие?

— На выход! С вещами... — объявил он. Затем наложил на анфиладу «пузырь», обиходно говоря, и рассказал им о проекте «Луна», да ещё и вслух. Хотя вполне мог обойтись заклятием-рассказом. Но ему вот хотелось поболтать... Тем самым Аксель пагубно недооценил Амарцина. Если б он сейчас заглянул под стол, то извлёк бы оттуда пусть не самого полудуха, однако довольно странного и не менее измождённого слизняка размером с молодую морковку. А на спинке у гостя был нарост, который поглощал звуки, и слизняк становился всё упитанней по мере рассказа юноши. Не будем забегать вперёд и объяснять, почему звуковая защита не сработала. Скажем лишь, что не сработала она в самый губительный момент, какой только мог бы выбрать Аксель.

Девочки ахали, ужасались, их не волновал ни Бонелли, ни его визитная карточка. Ещё бы! Ведь над Землёй, родителями, всем, дорогим для них, опять нависла беда... Грядущие напасти из-за Франадема тоже не занимали детей ни капли. Потом, всё потом, всё неважно, главное — отвести удар! Но как?

— У Отто есть одна мысль, — твердил Аксель. — Наверное, даже не одна... Уж мы его знаем, правда? Он обязательно найдёт выход... Не хотелось мне огорчать вас, а, с другой стороны, нельзя было и молчать!

— Наконец-то ты подумал и о других! — с сердцем сказала Кри. — Мы бы тебя вовсе уважать перестали, понял?

— Ничего он не понял, не надейся! — вразумила подругу Дженни. — Думаешь, он просто так тебе рассказал? У него весь мир на уме! А вовсе не ты... Вдруг нам, двум мошкам, в головы стукнет нужная идея? Тогда и мы сгодимся для общей пользы...

— Время ли дрязги разводить? — холодно напомнил ей Аксель. — Да, ты права, у меня почему-то мир на уме, не старые счёты... Давайте лучше прикинем, можно ли хоть чем-нибудь помочь Отто! Иначе от моего рассказа толку мало.

— Как тут поможешь, если мы не знаем, что он задумал? — пожала плечами Кри. — Зато он знает: мы всегда наготове!

— Надо устроить побег не только Бонелли, но и тем детям. Из пятой анфилады! — сказала Дженни. — Я на Асфодель не надеюсь...

— Кое-кому из них тут, похоже, нравится! — едко вставила Кри. Но тут же увяла. — Да. Конечно. Устроить...

Аксель грустно поглядел на неё.

— Ладно, я пойду, — сказал он. — Наверно, я уже нужен...

— Ага, иди! — вздохнула Кри. — А мы тут пораскинем мозгами, вдруг и нам чего в голову придёт.

«Скорей уж не придёт, а взбредёт», — подумал Аксель, выходя в коридор, но озвучивать мысль не стал. Повернув за угол, он тихо остановился. От него удалялись — спасибо, хоть не плыли навстречу! — две фигуры, взявшиеся за руки. Одна в белом эльфийском балахоне, со смоляными кудрями, другая — в рубашечке и штанах трико, с тёмной копной волос, венком асфоделей. Они глядели в глаза друг другу и, наверное, даже идя к Акселю, не заметили бы его...

«Дрянь! — сжал кулаки Аксель в приступе злобы. — Мачо... Дженни во всём права!» Пару минут спустя он вспомнил, что у Дженни свои причины шипеть за спиной у Тава, что его, Акселя, сестра тоже немало потрудилась, чтобы так вышло, и заставил себя скрепя сердце простить Октавио. (Или хотя бы вступил на нужный путь). И даже подумал: «А может, вот единственный смысл жизни? Ведь они счастливы... Разве я мог бы сказать о себе то же? Я люблю девушку, от которой меня воротит! Тави умеет лучше». Жаль только, в итоге должна быть несчастной Кри!

Одно оставалось несомненным: вот тебе и заклятия фей...

Мимо пролетел серебряный шмель. Но этого Аксель не заметил.

 

                            ГЛАВА Х VII. ПОЛЁТ ШМЕЛЯ

 

У Отто пока не нашлось для него работы, ушёл по неизвестным делам, и до обеда Аксель, образно говоря, бродил по коридорам своей души. Заменить их реальными коридорами он не чувствовал ни малейшего желания — Капелла у него была уже ВОТ ГДЕ! Конечно, все эти потрясения не давали ему по-настоящему окунуться в то, что он называл для себя таинственно и прекрасно: «лазоревые гроты одиночества». Тем не менее Аксель попробовал отвлечься. Кажется, у Китса есть поэма «Эндимион». Наколдовал её и начал читать. Нет, никак... И даже, кажется, понял, почему.

«Ну да, Байрон его не любил за всяческие красоты. Он знал: длинную поэму нельзя писать так же, как лирический стих. Да ещё слащавый! В ней надо и посмеяться, и пошутить, и погрустить... всего в меру. Но когда Китс умер, Байрон не сказал о нём ни одного дурного слова и велел убрать из своих сочинений всю критику в его адрес. Немногие бы так поступили...».

— Акси! Акси!

— Что?! («Амарцин! Конец...»)

— У Шесика такие успехи! Ты только глянь: шесть к одному!!!

«Если бы <