Часть четвёртая: Сопромат Платона.

 

– Ты не можешь взорвать мне голову усилием ума!
– Тогда я соглашусь, что у тебя аневризма!
– Прекрати!
– Вы видели? Он ударил меня. Ты ударил меня!
– Ты пытался взорвать мне голову.
– Значит, это сработало!
– Нет, не сработало! Ты псих!!!
– Вот посмотрим! Люди в первом ряду, пригнитесь, вы в зоне поражения!
Преподобный Леонард Лики Хофстедтер и преподобный Шелдон Ли Купер.

Уважаемые товарищи, в контексте нашего разбирательства материальных материалов дела гражданина Платона показательным примером, что такое есть материя, может послужить проблема солипсизма. Памятуя о ленинских филиппиках в «Материализме и эмпириокритицизме» покажу опровержение солипсического мировоззрения. Оно простое как три рубля и в нём сходятся философия и житейский здравый смысл. Если содержание моего ума и восприятия есть порождение моего же ума, то в таком случае я являюсь полновластным хозяином этого содержания и могу управлять им по своей воле. Во всяком солипсическом случае, я обладаю абсолютным знанием по отношению к содержанию своего сознания и восприятия. Другими словами, я есть всеведущий Бог-Творец и Вседержитель. Но вот ведь незадача какая – Путина почему-то усилием мысли я прогнать не могу. Не получается. Я даже не знаю, что он там задумал в своём Кремле. Может быть, потому что я не всеведущий Бог-Творец и Вседержитель? Значит, моя воля ограничена и что-то в моём жизненном мире ей сопротивляется, что-то непроницаемо для моего ума, тем самым, это что-то является внешним к моей воле, уму и сознанию.

То есть, тут всё житейски просто. Например, вы солипсист и захотели пройти сквозь стену. Ну что ж, похвальное желание. Перед тем, как осуществить задуманное, феноменологически зафиксируйте, что это именно ваше желание и ничьё иное, и желание это достаточно сильное, чтоб свернуть горы, не то, что свой лоб. Разбегаетесь. Хуякс! – убились ап стену. Эксперимент вполне проверяемый.

История философии сохранила известный анекдот: Диоген Синопский (в других версиях – Антисфен) пытаясь доказать, что Ахиллес догонит черепаху, начал расхаживать перед учеником Зенона Элейского. Элеат в раздражение на тупицу, подменившего чистую мысль натурализмом, ударил того палкой. Наверняка бамбуковой. Но в том-то и дело, что солипсизм отвергает существование внешнего реального мира, а не какой-то мыслительной конструкции. Ну вот пусть мир феноменологически и докажет себя упрямцу бамбуковой палкой Стеной.

Мне могут возразить, – дескать, а что если сопротивляющиеся моей воле и ускользающее от понимания содержание моего жизненного мира есть просто моя же навязчивая галлюцинация, кошмар от которого трудно избавиться. Таким критикам я отвечу: навязчивая галлюцинация есть признак схизиса – психопатологического расщепления личности. А расщепление на то и расщепление: уже усматривается Я и внешнее мне не-Я. Шизофреник, во всяком случае, ничуть не сомневается, что голоса в его буйной головушке или видения имеют внешний источник. Именно феноменологическая неуправляемая навязанность галлюцинаций (а доказывать или опровергать солипсизм нужно только и исключительно феноменологически, другие доказательства не работают) есть доказательство их дистантности к Я. Галлюцинации суть Иное личности.

Но что же сопротивляется, точнее говоря, что такое сопротивление как таковое? Сопротивляются не просто вещи, даже если эти вещи машут кулаками и дубинками, норовя удручить побоями многомудрое чело солипсиста.

Упругое сопротивление вещи моей устрояющей воле и ускользание вещи от моего понимания, взятые как понятие, и есть материя. В искусстве и ремесле есть такая штука – сопротивление материала воздействию мастера (да-да, демиурга-ремесленика). Одна из задач искусства – это преодоление косности материала в процессе воплощения мастером своего идеального замысла. И конечно уместна отсылка к сопромату, важнейшим понятием которого является прочность материала, которая, в свою очередь, есть свойство этого материала сопротивляться разрушению под воздействием внешних сил.

Вот это вот сопротивление вещей идеи и есть антитипия Демокрита, усвоенная Платоном – сопротивление идеальным тюпосам. Это одно из главных качеств материи. Я говорю «качество» условно, конечно, поскольку по Платону материя бескачественна. Ещё раз акцентирую ваше внимание, товарищи: материя – это не сопротивляющаяся, ускользающая, непрозрачная идее вещь; материя – это сопротивление, ускользание, непрозрачность как таковые, абстрагированные от вещи. И мы помним из «Тимея», что Демиург побеждает эту антитипию хоры убеждением. Уболтал как казанова ломающуюся кокетку. Вообще, надо сказать, что эротические образы эМ-Жо ключевые для Платона.

Итак. Материя неотменяемо и даже навязчиво есть. Я намеренно говорю слово «есть», хотя меня могут тыкнуть в тот очевидный момент платонизма, который гласит, что материя не есть, она – нечто-ничто, мэон, несущее. Это всё так, но об этом противоречии чуть позже. Пока важно снова зафиксировать утверждение Тимея – есть три рода сущего, совечных друг другу: идея, хора и вещь.

Об остальных качествах платонической материи, дорогие товарищи, мы поговорим в другой раз. Я же пойду выпью буржуазного коньяку после тяжкой рабочей недели, и опаду как озимые. Я – working class hero, я заслужил.

 

Часть пятая: Икота Агафона.

 

– А может быть, – спросил Сократ,
– это не просто вероятность, но необходимость,
что вожделение вызывает то, чего недостает,
а не то, в чем нет недостатка?
Мне, например, Агафон,
сильно сдается, что это необходимость.
Платон, «Пир»

Итак, продолжим срывать покрова Майи и подрывать устои. Для понимания политического аспекта Материи, архиважно обратиться к проблеме Желания, как нехватки.

Задолго до Жака Лакана, Платон в диалоге «Пир» (а Лакан в своих построениях и опирался на этот диалог, прямо заимствуя оттуда свой objet petit a – агальму) устами Сократа, допытывающего участника симпосиона Агафона (Ἀγαθόν – буквально «благо»), показывает, как желание вывести из нехватки:

[– Следовательно, и этот человек и всякий другой желает того, чего нет налицо, чего он не имеет, что не есть он сам и в чем испытывает нужду, и предметы, вызывающие любовь и желание именно таковы?] …

[– Ну, а теперь, – продолжал Сократ, – подведем итог сказанному. Итак, во-первых, Эрот это всегда любовь к кому-то или к чему-то, а во-вторых, предмет ее – то, в чем испытываешь нужду, не так ли?]

Общее, что объединяет любую сотериологическую духовную традицию и материализм – это корысть. Я говорю – «корысть» вполне безоценочно, имея в виду движение человека или группы людей от худшего к лучшему. То есть речь идёт о пользе, о выгоде. Кто бы что ни говорил, но первую Благородную Истину ещё никто не отменял. Жизнь есть страдание. Вторая же Благородная истина поясняет: страдание берётся от танхи – ненасытного желания. Раз так, то любую сотериологию и прогресс объединяет движение от желания к объекту желания, от нехватки к благу. Это до такой степени элементарно, что не сразу бросается в глаза, в то время как в этом вся соль.

Ключевым свойством хоры (χώρα) является отчуждение – хоризмос (χωρισμός). Что это за отчуждение? Разумеется, отчуждение от блага. Всякому здравомыслящему человеку понятно, что отчуждение от блага есть нехватка блага. Нехватка блага вызывает страдание. Я не стану задаваться вопросом «что есть благо – кусок хлеба, автомобиль «Бентли» или божественный смысл?», просто зафиксирую: благо – хорошо, нехватка – плохо. Кстати сказать, именно поэтому платоники и склонны были описывать материю как зло.

С благом, вообще-то, товарищи, тоже не всё понятно. В словаре Даля, например, нет слова «благо», но есть «благий», «благой». У этого русского прилагательного два смысла:

1. хороший, добрый;

2. плохой, злой.

Такие дела. Это всё неспроста. Отвлекаясь в сторону, скажу, что у Платона благо – подсудимое. Благо допрашивается Сократом – а благо ли оно на самом деле? И в конце-концов выясняется, что благо для человека – это и есть сам диалог о благе. Диалог – космическое тело Сократа. Ну да ладно, оставим пока эту тему до вашего, товарищи, просветления в сократтовости, да поможет нам команданте Гаутама.

Возвращаемся к нехватке. Хора – это чистая нехватка. Пустота. Но не какая-то там физикалистская или, скажем, буддийская пустота, а пустота, прежде всего, экзистенциальная – фундаментальная бессмыслица обычной жизни, принципиальная отделённость нашей юдоли от смысла. [Забегая вперёд, скажу, что отождествление хоры и пространства – это метонимия. Хора не пространство в прямом смысле (хотя, что такое прямой смысл пространства? – хотел бы я знать).] Таким образом, нехватка-хора онтологически несамостоятельна. Это лишь некая абстракция в величественном здании платоновской онтологии. Реально есть лишь вещи. И о вещах мы можем высказать нечто осмысленное и, кроме того, понять, что сама вещь и её смысл совсем не одно и то же. Как я уже говорил, налицо три рода:

1. вещь;

2. cмысл вещи;

3. отделённость вещи от её смысла.

Раз живое существо испытывает нехватку в чём-то, то разумно предположить, что оно, это существо, станет стремиться к этому чему-то, как к своему благу. Собственно само слово «нехватка» однокоренное со словами «хватать», «схватывать», «схватка». Русское отглагольное существительное «схватка» даже само по себе прекрасно и многосмысленно: рукопашная схватка, когда борцы сцепляются в единство кома; схватка-бой, как непримиримое противостояние; родовые схватки матери; и, конечно, сам глагол «схватывать» – хватать, хищно присваивать что-то, делать это что-то своей собственностью, отрывая, отчуждая его от некоего целого.

Важно ухватить умом этот переход, это драматическое перетекание от нехватки к достатку (когда всего уже наконец-то хватает). Это второе «свойство» хоры – быть восприемницей блага. Восприемство-восприятие с оттенком хищности. Это перетекание от худшего к лучшему есть становление. Становление есть принцип целесообразного движения. От нехватки к цели-благу, которая насытит нехватку.

И тут встаёт вопрос, в известном смысле ключевой: что заставляет материальное сущее тянуться к благу? Несмотря на то, что вопрос уже заранее несколько «отравлен» самой его постановкой – ценностной телеологией Капитала – всё же, раз мы пока двигаемся в створе платонизма, то ставить вопрос об Эросе необходимо. Тем паче, что меня интересует активный аспект материи, коль такой сыщется для пробуждения мультитюда к политическому действию.

 

 

Автомат и машина

В обывательском сознании существует путаница между понятиями «машинальность» и «автоматичность». Машинальность – это непроизвольность, слепая подчинённость жёстким причинно-следственным связям. Автомат, же, автоматон – это буквально само-по-себе-случаемость.
У Аристотеля в «Физике» автоматон – один из двух видов случая (как особой причинности), наряду с тюхе. Автоматон – это то, что случается свободно от наличных причин. Аристотель даже приводит некое мнение, что и само божественное Небо можно считать автоматоном. Ещё раз: ключевое в автоматоне – это его свобода. Он действует сам по себе. Поэтому в технике автомат – это такое устройство, которое включил, а дальше оно само, не надо постоянно на кнопки жать и рычаги дёргать. Автомат условный, конечно, потому что электрический. Восходит такое понимание к самодвижным «железным мужикам», созданным на забаву почтенной публике.
Отсюда, кстати, древний страх людей перед автоматами – големом, чудовищем Франкенштейна, терминатором, Матрицей. Человек надменно думает, что это тупая железяка, нечто привычное и понятное, а она, вдруг, ни с того ни с сего, сама по себе, ка-а-а-ак!. Машины восстают, потому что они и не были никогда машинами. Они – автоматы. Они свободны.

 

 

Следы

 

Всякий, кто имеет вкус к исследовательской работе, знает, что это скорей искусство, нежели чёткий метод. Да и что такое метод?

Μέθοδος. Приставка «μετά-» дополняет «ὁδός». Мета-ходос. Ходить через, между. Любой путь лиминален. Прояснить детерминацию («de-terminatio») – значит выявить пределы, дойти до о-пределений. Это и есть введение дефиниций – «de-finitio». Надо расставить гермы на пути во славу Гермеса. Нужно установить терминусы на межах.

Но только ли в этом дело? Разве мы не охотники? Разве нам неохота идти по следу поперёк всех владений? Вспомните то сладкое чувство, когда вы брали след. Это как запах для пса. Прежде чем что-то найти, вы уже это предчувствуете. Вы исследователь – вы идёте по следу.

Но что такое след? Это отсутствующее присутствие. Это форма присутствия того, что вы ищете, а значит, не имеете. Вы владеете тем, чего у вас нет. Сладость желания связывает нехватку с отсутствующим объектом желания. Возбуждение интуиции безошибочно ведёт, как психопомп, к развязке. От узла к узлу. От следа к следу. Исследование сексуально.

След архитектурен по своей структуре. Это место. Это оформленное границами пустое пространство. След это τύπος. Кто-то тут прошёл. Что-то оставило свой отпечаток. След подобен полой чаше. Следы нанизаны, как анфилада залов, на незримую ось. Это нить эроса. Путь совпадает с целью.

 

 

Ошибка кода

 

Как возможно нематериальное сознание в материальном мозге? Я не биолог, поэтому не претендую на нейробиологическую тему. Меня интересует другие штуки.

Любое сообщение, содержащее любую информацию, может быть закодировано массой способов: определённой последовательностью цифр – нулей и единиц в компьютерном коде; закономерной последовательностью графем в тексте; композицией из мазков краски с определённой градацией тона и колористического контраста на холсте; модуляцией акустической волны в музыке, определённой последовательностью фонем в естественной речи; азбукой Морзе; мимикой и т.д. В том числе информация может быть закодирована определённой последовательностью смен мембранных потенциалов в нервной клетке, порождённых определёнными биохимическими реакциями в организме. Отвлекаясь в сторону. Не понимаю, чего все так носятся с нейроинтерфейсом, как будто это что-то доказывает в нейронауке и что-то объясняет в «трудной проблеме сознания»? Ведь мы уже много тысячелетий умеем в нейроинтерфейс. Мы спокон веков успешно переносим содержание нематериального сознания на внешний материальный носитель. С тех пор, как появились пластические искусства.

А вот вопрос поинтересней: как можно закодировать ничто? Как можно создать код для того, что не существует, никогда не существовало, и не будет существовать в реальности? Ответ: ничто может быть закодировано только ошибочным кодом. Ничто может быть закодировано, выражено только ложью. Это я сейчас и докажу.

Напоминаю определение лжи в классической корреспондентной теории истины: ложь это несоответствие сообщения действительности. Ошибка=ложь. Но ничто не существует, следовательно, его нельзя выразить. «Я не могу попасть к Мине. А мне нужно», как говорил Лесли Нильсен в роли Дракулы.

Исходя из этого, кодер (человек или животное) будет пытаться сущим выразить не-сущее. Он будет примерять вещи и явления из реального мира к чему-то нереальному. Очевидно, что эти попытки обречены на провал. «А мне нужно». И тогда оператор кода будет обсессивно пробовать снова и снова выразить несуществующее существующим, снова и снова ошибаясь.

Далее. Желание порождается нехваткой. Как говорил ещё Платон устами своего Сократа в диалоге «Пир», – «Если ты чего-то хочешь, значит, у тебя этого нет». Таким образом, мы видим, что если объектом желания выступает ничто, то нехватка будет порождаться означающими.

Объясню проще. Если означающие не могут означить объект желания, то есть выразить его в понятной для психики форме, то из этой неудачи следует, что означающих буквально будет всегда не хватать. Это и значит, как говорил Жак Лакан, что нехватка порождается означающими. Такие попытки ответить на вопрос «чего я хочу?» Лакан называл метафорами. Эти метафоры-то и не срабатывают. И тогда психика, как я уже сказал, начинает опять и опять навешивать-примерять метафоры на пустоту нехватки, пытаясь её заполнить. Это глупые попытки «налить воду в сито» Лакан называл метонимией – движением означающих.

Этот глупый процесс и есть самый умный вариант выразить ничто. Именно потому, что этот метонимический процесс глупый, дурацкий. Только так можно структурно закодировать глупость из глупостей – само Ничто. «Бытие есть, небытия же нет», – говорил ещё Парменид. Небытия, как такового, нет, это пшик, игра слов. Но небытие «есть», как отсутствие, как срыв существования, как нехватка. Экзистенциально небытие дано живому существу, как нехватка. Ощущая острое желание, мы сталкиваемся с самим ничто. Что и требовалось доказать.

Но зачем вообще это нужно – кодировать означающими ничто? Ведь чушь же какая-то. А вот тут-то и самая лялечка. Чтобы объяснить, мне придётся опять обратиться к Декарту, Кожеву и Гегелю. Постараюсь попроще.

У небытия нет никаких атрибутов, просто потому что небытия нет. Но у ничто есть особый парадоксальный модус «существования». Это свобода. Все живые существа (и человек, в том числе), живут в экосистемах с жёсткими связями и шире – в универсуме, пронизанном причинно-следственными связями. Всё взаимосвязано в этом мире. Мы буквально повязаны этими связями, как верёвками. Миром правят законы термодинамики. В детерминистической вселенной свободы нет. А мне нужно.

Как добиться свободы, которая в этом мире невозможна? Сбежать из этого мира. Но куда? Ведь никакого другого мира нет. Бежать некуда. Вот в это «никуда» и надо стремиться. Совершенно очевидно, что побег из мирового «парка Серенгети» есть не что иное, как самоубийство. Учение Гегеля это развёрнутая суицидология. Но сам же Гегель замечал, что труп не может быть свободным. Труп это некробиотическая часть всё той же экосистемы. Тупик. Как из него выйти? Создать второй мир, такой мир, который уже не есть. Нужно создать несуществующий универсум, так чтобы он всегда оставался несуществующим. Это позволит живому существу, оставаясь в живых, вырваться из пут наличного душного универсума.

Что это за второй мир? Это сознание. Декартовская res cogitans. Это не мир. Если смотреть на него с точки зрения последовательного материализма, то есть из точки вненаходимости, из res extensa, то сознание представляет собой всего лишь эпифеноменальное «пространство» галлюцинаций.

Но самое интересное совсем не это. Главный вопрос в том, есть ли диалектика во внешней сознанию природе? Есть ли негация в материальной вселенной? Галлюцинирует ли сам мир?

 

 

Присвоение цикла

 

До сих пор в научпопе встречается версия, что древние по звёздам чего-то там предсказывали. Например, что древнеегипетские жрецы по звёздам предсказывали разливы Нила. Ну очевидная же ерунда. По звёздам ничего предсказать нельзя. Астрология – лженаука. Звёзды практически никак не влияют на земную природу. Влияют близкие нам небесные тела: Солнце может устроить засуху, своими бурями покосить гипертоников и сердечников, Луна – причина приливов и отливов.

Египетские жрецы же предсказывали разливы Нилов по ниломерам, установленным недалеко от берегов Нила – специальным колодцам с высокой колонной внутри, на которой отмечались засечками многолетние наблюдения за уровнем воды. Кроме того, здравый смысл подсказывает, что предсказать поведение реки можно только когда половодье уже началось. И если уровень воды выше определённой зарубки, то у наблюдателя всего несколько часов, чтобы предупредить фараона и народ, что наступает древнеегипетский капут. Вот и всё предсказание.

Далее. Зачем древним нужен был календарь? Вопрос риторический. Календарь и не нужен был. Календарь – обсессивное изобретение. В литературе, даже академической, постоянно воспроизводится мнение, что древние земледельцы, наблюдая природные годовые циклы, заимствовали их и обожествляли. Отсюда, якобы календарь и аграрные культы с умирающими и воскресающими богами. В такое трудно поверить. В земной природе (я, подчёркиваю – в земной) нет никаких строгих циклов. Природа непредсказуема до сих пор. Её циклы кривые и косые. Снег может сойти в апреле, а может в мае. Могут случиться засуха, наводнение, заморозки, град, нашествие саранчи и прочие бедствия, которые отменят всякие точные даты земледелия. Да и не было никогда никаких точных сроков в сельском хозяйстве. Их и до сих пор нет в агротехнике. Сроки сева и сбора урожая лишь примерные. В народе пытались хоть как-то ориентироваться по приметам: черёмуха зацвела – можно сеять и т.д. Разумеется, все эти приметы условны. Люди на какие только обсессивные уловки не шли, лишь бы получить хороший урожай.

Но зачем же тогда люди так упорно наблюдали небо и верили в астральных богов и календарные циклы? Ответ на поверхности. Древний человек – стихийный эмпирик. У него плоская Земля, Солнце ходит вкруг Земли, потому так говорят глаза. И то же обычное восприятие подсказывает, что подлунный мир – непредсказуемый хаос. Но есть мир надлунный – небосвод, и это единственное место в видимом мире, где есть явный порядок. Звёзды относительно друг друга визуально неподвижны (если не вникать в тонкости, недоступные невооружённому зрению); фазы Луны, а также суточное и годовое движение Солнца вполне предсказуемы. И если в вашей жизни бардак, крокодил не ловится, не растёт кокос, а наверху полный порядок, то естественно вы захотите каким-то образом совлечь этот порядок в свою повседневность.

Другими словами, древняя астрономия и календарь имели исключительно ритуальное значение. Никакого хозяйственного проку в этом не было, и быть не могло. Смысл был религиозный. Религия живёт утешением, надеждой. Пока есть страдание и смерть, будет и религия. Небесные циклы отчуждены от смертных. И задача ритуала – присвоить людям этот божественный круговорот, спустить его на землю. И в таком случае совершенно естественно появление астральных богов, поскольку именно боги носители порядка и закона. Конечно богам самое место на небе. Отсюда же учение о музыке небесных сфер. Даже Аристотель считал, что наблюдение за звёздами и слушание определённой музыки излечивает от некоторых болезней. Потому что и там и там ритм, порядок.

И если всё-таки европейские мегалиты, например Стоунхендж, в самом деле, были древними обсерваториями, то понятно, зачем люди неолита готовы были тащить пятидесятитонные каменные блоки издалека и громоздить этот дурдом. Потому что древняя обсерватория была храмом, в котором строго в определённое время случалось видимое чудо – небесный порядок нисходил на землю. Религиозное безумие абсолютно разумно.

 

 

Бабочка Декарта

 

Я есмь, я существую – это очевидно.
Но сколь долго я существую?
Столько, сколько я мыслю.

Рене Декарт, «Размышления о первой философии, в коих доказывается существование Бога и различие между человеческой душой и телом».

Несколько замечаний о Декарте и современной философии сознания. Устарел ли Декарт? Где времена барокко и где современные нейронауки. Но нет, Картезий вполне ещё в строю. На него ссылаются, его разбирают. Почему вообще Декарт? Ведь он не был первым, кто размышлял о дуализме сознания и материи. Дуализм – старинная и почтенная философия. Но именно Рене Декарт впервые так артикулировал тему дуализма души и тела, сознания и материи, что в некотором смысле закрыл тему. Или открыл…

Декарт чрезвычайно удобен для понимания т.н. «трудной проблемы сознания», или, как говорили раньше, проблемы психофизиологической. Декарт задаёт некую шкалу, или, если угодно, линию координат. На одном её конце – res cogitans, на другом конце – res extensa. И один конец шкалы несводим к другому. Две субстанции. Несколько отвлекаясь в сторону, если говорить строго по Декарту, то эти две субстанции всё же связаны друг с другом – аффектами и математикой. Но для удобства будем считать, что между ними пропасть. И, собственно, все современные теории сознания укладываются в эту шкалу. Но чтобы эти координаты сработали, их следует мыслить предельно радикально. Просто потому что артикулировать что-то – значит проложить чёткую границу: вот это одно, а это уже совсем другое. Так и делал сам Декарт. Как это работает?

 

Прежде всего, Декарт в «Размышлениях о первой философии» начинает с радикального сомнения. Сомневается во всём. Совершенно правильный и неотвратимый философский ход. И тут же Декарт открывает несомненную вещь: для сознания, которое сомневается, несомненно только оно само. Тут важный момент. Раз сомнение радикальное, то сомневается Декарт в естности чего бы то ни было. И напротив, когда он находит нечто несомненное, то утверждает, что найденное есть. А нашёл он Я. «Я есмь»,– утверждает Декарт. И тут же у него появляется цепочка несомненностей: Я → мышление → воображение → умные чувства. И вся эта цепочка Декартом сворачивается в ум. Интересно, что Рене Декарт буквально описывает квалиа, когда говорит о чувствовании ума. Так вот. Поскольку ключевое во всей этой медитации – несомненность «есмь», то Декарт совершенно справедливо называет ум вещью. То есть, вещь, это то, что реально существует. Но это вещь особая. В известном смысле, Декарта интересует не столько Я, сколько именно эта вещность, то есть эта особая субстанциональность. Персонализм тут сбоку припёку. На самом деле Декарта не это интересовало. То есть в cogito ergo sum – «мыслю, следовательно, существую» важно не столько Я, сколько «мыслю». То бишь, всё дело в самой стихии мысли и чувств, которые образуют несомненный для этой же самой стихии некий «мир». И этот мир в кавычках, о чём позже. А тот мир, что без кавычек, ну то есть внешний, материальный мир – он-то, как раз, и сомнителен. Он-то и может быть плодом обмана, навеянного злокозненным гением. Позиция Декарта проста: сознание несомненно, материальный мир сомнителен. Внешний мир может оказаться майей. Но только не внутренний мир. Это позиция абсолютно неоспорима. Даже если у человека синдром деперсонализации. Тут дело в самом восприятии сознания самим же сознанием. Это то, что в современных концепциях сознания, связанных с нейронауками, называется феноменологической неопровержимостью сознания.

Атрибутивное отличие одной субстанции от другой – протяжённость. Res extensa обладает единственным значимым атрибутом – протяжённостью. Декарт в «Первоначалах философии» буквально говорит, что материю можно лишить всех её качеств, кроме длины, ширины и глубины. Именно из этого размышления у Декарта появилась его ныне всем известная система координат. Соответственно, «мир» мысли протяжённостью не обладает. Духовный мир это вообще не мир, потому что в нём нет пространства. Это мир в кавычках. Но элементарное самонаблюдение показывает, что внутренний мир обладает очевидным пространством. Люди называют это пространство миром воображения. Но Декарт, в данном случае, неопровержим. Пространство ума не пространство. У него нет осей X, Y, Z, нет протяжённости. Ум не тело. И это ключевой момент. Он только на первый взгляд простой. Люди, даже умные, попадаются в эту ловушку кажущейся простоты. Тут скрывается важнейшая тонкость. Да и не скрывается она. Всё на поверхности. Просто смотреть надо непредвзято.

Так вот, в чём тут фокус. Если перевернуть оптику, то это, скорей, «мира» сознания не существует. Дуализм мышления и телесного конфликтен. Если одна субстанция несомненна, то, с необходимостью, под вопросом другая. По Декарту, Вселенная это гигантское вещественное тело, в котором, к тому же ещё нет пустот, и, уж тем более, нет никаких духов и души. Это мясистый, мордатый жиробас – тупое вселенское туловище. И с res cogitans (мышлением) этот жиртрест (res extensa) связан вовсе не восприятием, а аффектами. Но об этом мы пока не станем говорить. Так вот, невероятное соприсутствие двух субстанций выражается в конфликте: либо надо доказывать существование мира, либо обосновывать существование сознания, как особого «пространства». Так кто кому снится – бабочка Декарту или Декарт бабочке? (Что тебе снится, крейсер «Аврора», в час когда утро встает над Невой?)

А теперь займём точку зрения «из материи». В такой оптике структурно и логически сознания и психики просто нет. Мозг есть, а псюхэ-души нет. Абсолютно правы современные элиминитивисты – никакого сознания нету. Декарт так и сказал, – в протяжённой субстанции (в теле, проще говоря) сознания нет. Если бы это было не так (то есть не было бы чёткой онтологической разницы между душой и телом), то, с необходимостью, наши галлюцинации были бы телесными, такими же реальными, как вещи внешнего мира: стол, стул, шприц с галоперидолом. Алкоголик видел бы в делирии абсолютно телесно-реальных чертей, а поэт Корней Чуковский в своём воображении – реального тяни-толкая.

Волшебник Просперо в шекспировской «Буре» сказал: «Мы созданы из вещества того же, что наши сны». Что это за вещество сна? Для последовательного, умного материалиста это нелепый вопрос. Сознание не есть. Оно не вещественно, а значит, сознания попросту нет. Но, блин, сознание очевидно же есть. Каждый из нас его непосредственно воспринимает ежесекундно, даже когда видит сновидения во сне. Сознание феноменологически неопровержимо. Вот эта тонкость, которую открыл Декарт. Сознания нет, но оно есть.

Но ведь это же противоречие и его надо логически снимать. Так вот. Если мы сохраним радикальность картезианского дуализма, то получаем ту самую шкалу, о которой я говорил в начале. Если вы смещаете «точку сборки» в инстанцию res cogitans, то получаете феноменологию (впрочем, феноменологи находятся возле границы миров) и прочие корреляционистские учения, вплоть до солипсизма. А ежели «точка сборки» съезжает к res extensa, то получаем все материалистические градации концептов, вплоть до самого радикального элиминитивизма. Эти махровые редукционеры витают в точке вненаходимости, буквально вне себя. Хорошие люди, толковые. А между ними учения синтетические: от Спинозы до Гегеля. Сюда же прекрасно укладываются и все новомодные концепты философии сознания.

Самое главное, что следует понять в проблеме сознания: сознание есть не что иное, как галлюцинация. Галлюцинаций нет в реальности. Другими словами, в реальности нет сознания. Но эта галлюцинация неопровержимо каким-то образом существует. Невозможно просто отбросить галлюцинации, как ничтожную кажимость. Именно эту кажимость и надо объяснять. Что такое эти черти, которых видит алкоголик в делирии? Феномены нормального сознания субстанционально неотличимы от галлюцинаций шизофреников. Следует ответить на вопросы: Кому кажется? Что кажется? Какова субстанциональность кажимости? Что это вообще за мир кажимостей? Задача честного исследователя сознания в его связи с телом сводится к прояснению онтологического статуса галлюцинаций.

 

Как работает психоаналитическая кастрация? Вот есть ребёнок. Животное фактически. Сгусток Наслаждения. У него есть генетические, физиологические задатки стать Субъектом. Задатки есть, а субъекта нет. Одна сплошная субстанция. Когда-то в будущем на месте этого комка разверзнется пустота Субъекта. Нет, не так. В будущем уже́ произошёл взрыв. Прорва Субъекта уже́ раскрылась, в далёком-далёком будущем. И от этого взрыва в прошлое пошла ударная волна. Это волна – Имя Отца, Закон. Это Означающее потому и привилегированное, что она конфликтно соотносит инцестуальный великий Ком с возможным взрывом космического одиночества. Имя Отца ведёт себя так, как будто субъект обеспечен, обетован Небом. Поэтому Имя Отца – Закон.

 

Как говорили греки, человек рождается дважды – один раз от матери, второй раз – от отца. В эдипальной стадии отец «говорит» сыну: «Выходи на бой. Убей меня. Займи моё место. Будь мужиком, блеать». Провокация как она есть. Стадии психического развития революционны. А любая революция всегда случайна. Структура вынуждена для своего выживания решаться на игры с Тюхе.

Конечно, рождение Субъекта не гарантировано; гарантировано рождение невротика. Субъект контингентен. Как говорил Гегель, события истории случайны. Опасная игра с историей нужна всего лишь для дления невроза. Закон – это дрессура Человека. Надеюсь, парадокс понятен? На этом держится Система. Декартовский субъект не нужен, нужен психоаналитический расщеплённый субъект. Но для этого требуется риск: ставка на далёкий взрыв.

Точно так же капитализму для своих апгрейдов необходимы революции. Матрица нуждается в Нео. Но однажды в будущем одна из революций уничтожит и сам капитализм. Hell or high water. Эксплуатация удачи и кредитования возможна лишь при максимальных ставках. Кредит выдаётся под гарантии возникновения в будущем Субъекта. Исторический долг рано или поздно будет оплачен.

 

 

СонЭпименида

 

So the moment came, and the big sky rained
And a pool of fire served in my desire.
Нил Янг, из песни «Walk like a giant»

Событие – закон законов,
поскольку оно собирает смертных
вокруг осуществления их существа и держит в нём.
Мартин Хайдеггер, «Путь к языку»

 

Строго говоря, нет никакого уникального человеческого естества вне События. Заведомо «есть» только Всякая Хуйня с бабуинами и ментами. Событийная естественность человека есть святость. Говноеды, которых полно и среди левых (я уж молчу о правых), не понимают, что свобода и равенство предполагают братство. Сестринство тоже годится.

Подчёркиваю, что я говорю именно о естественности, о бытии самим собой. Но если дегенераты мыслят антропологию по своему образу и подобию, то, разумеется, им остаётся только насаждать воспитание и право с судебными приставами. Поскольку если люди – ублюдки, то их удел – война всех против всех и право неизбежно остаётся единственным сдерживающим началом. То же касается и воспитания, ибо не важно где находится надзирающий Большой Другой, в Кремле, на Небе или внутри души человеческой.

Но дело в том, что обозвать другого человека дегенератом может только дегенерат. Такой вот дегенеративный парадокс самореференции. Критянин Эпименид пробуждается от многолетнего сна и выходит из своей пещеры. Кого он видит? Критян.

Всё же просто. Если человек дискретно, как вспышка, появляется в Событии (а больше ему неоткуда взяться), то вместе с ним впервые появляется и мир. Мир с людьми. Не с дегенератами и говноедами. Неизбежная в политическом обществе духовная сегрегация на «хороших и плохих» снимается в Событии. Святой глуп, он не понимает зла. «Итак, если око твоё будет чисто…».

Развитие производительных сил, смягчение нравов, торжество культуры и триумф просвещения суть всего лишь рискованное расчищение места События. Но не само Событие. Когда человек трудится в поте лица и нудится законом, когда он противостоит в борьбе за признание таким же несчастным, слова о светлом будущем пусты для него. Событийная естественность другой жизни остаётся для подневольного легкомысленной утопией. Бытие определяет сознание. Какое-такое бытие?

Событие мерцает. Человек то есть, то нет его снова. Наличное давит неподъёмным бременем, его мы привыкли почитать самим бытием. Но вокруг лишь тяжкий морок. Его естествование не обходимо – обойти его нельзя, равно как и понять. Древняя хора своим хоризмосом-отчуждением принуждает тело и душу обссесивно принять то, что навязчиво есть. Кроме Чёрной Железной Тюрьмы ничего нет. Есть только наличный предбанник ада с пауками по углам. И никто нам не поможет. Ни Бог, ни царь и не герой.

Но гром, совершенный ум… Глупцы и ничтожества, мотыльки перед пожирающим огнём, сумасшедшие и смешные молчат, лепечут невнятное в сердце тихой бури. Кто их слышит? К кому они обращаются? Их мир безг<