Новый король, старые проблемы

 

Ребенок вышел к своему народу. Ричард Бордоский предстал перед собравшимися в «добром парламенте» лордами и общинами и услышал, как несколько сотен человек приветствуют его и требуют, чтобы ему воздали почести и наделили титулами. Вокруг восседали разодетые магнаты, важные епископы и аббаты, торговцы в прекрасных мантиях и драгоценностях, представители графств – и все глядели на него с надеждой. Его окружали старые, мудрые и богатые мужчины. Юного Ричарда не отпускала мысль, что все эти люди приветствовали его, и только его одного. Неплохое начало политической карьеры для новоиспеченного наследника трона.

Это было 25 июня 1376 года, всего через две недели после смерти Черного принца. «Добрый парламент» взялся за дело всерьез, вычищая королевский двор и призывая к ответу людей, которых общины обвиняли в некомпетентном ведении войны. Главным образом страсти кипели вокруг смелых попыток сэра Питера де ла Мара дать бой за реформы напрямую Джону Гонту. Но, когда умер Черный принц, разгорелись споры вокруг другого вопроса: что произойдет, когда король сойдет в могилу вслед за старшим сыном? Кто сможет обеспечить преемственность рода Плантагенетов?

Со смертью принца Эдуарда следующим в очереди на престол стал Ричард Бордоский. Это было несомненно. Сомнения вызывал вопрос, позволят ли ему взойти на трон мирно. Ребенку было девять лет. Учитывая, что Эдуард III превратился в заговаривающегося слабоумного, царствование нового короля почти наверняка начнется с длительного периода малолетства, какой с нормандского завоевания наблюдался в истории страны лишь однажды – при Генрихе III, строителе величественных зданий, где заседал теперь парламент. Каждый, кто был в курсе семейной истории Плантагенетов, знал, что малолетство Генриха III было омрачено вторжением Франции, а также долгой и разрушительной гражданской войной.

Можно было вспомнить и о коротком – с 1327 по 1330 год – малолетстве нынешнего короля Эдуарда III, прошедшем под властью жадного регентского правительства Роджера Мортимера и королевы Изабеллы. Многие считали подобную опасность такой же реальной и в 1370 году. Распространился страх, особенно в Лондоне, что Джон Гонт, подобно Мортимеру в 1320‑х годах, имеет собственные виды на трон.

Это было несправедливое обвинение. Гонт – безусловно, прямолинейный политик и беспощадно честолюбивый магнат, тем не менее едва ли намеревался отнять у наследника отцовскую корону. Он был лоялистом до мозга костей. Но в 1376 году в Вестминстере верили в это не многие.

В качестве гарантии, что Гонт не готовит захват трона, палата общин потребовала, чтобы 25 июня малолетний Ричард Бордоский предстал перед ними, дабы – как сформулировано в официальных документах – «лорды и общины могли увидеть и поприветствовать Ричарда как законного наследника королевства». Это отчаянное желание определить несомненного наследника, должно быть, буквально пульсировало в воздухе Лондона, когда Ричард вышел к своим будущим подданным.

Симон Садбери, 60‑летний архиепископ Кентерберийский, поднялся и обратился к собравшимся лордам и представителям общин. Король, сообщил он, уполномочил его говорить от его имени. Согласно парламентским свиткам, Садбери сказал, что, «несмотря на то что благороднейший и могущественнейший принц милорд Эдуард, бывший принц Уэльский, усоп и отошел ко Господу, принц как будто бы еще здесь и не покинул нас, потому что он оставил по себе такого благородного и прекрасного сына, свою точную копию или истинное подобие…»

Когда Садбери закончил говорить, общины подняли шум. Они спрашивали «все как один, не будет ли [королю] угодно наградить Ричарда именем и почестями принца Уэльского», принадлежавшими его отцу. Им ответили, что наделять титулами – исключительная прерогатива короля. Но Ричард, как и все окружающие, знал, что ему не придется долго ждать титулов и почестей, соответствующих его новому положению.

Примерно через год Эдуард III умрет: в одиночестве – если не считать священника, – пережив несколько ударов, практически лишившись рассудка и едва способный говорить. Томас Уолсингем писал, что Алиса Перрерс, бросив короля на смертном одре, прихватила с собой перстни с его пальцев. Последний раз он появился на людях, когда в Шин прибыла делегация лондонцев: король встретил их спеленутый в парчу и буквально пришпиленный к креслу – иначе он не мог держаться прямо. 21 июня 1377 года сознание окончательно покинуло короля, который царствовал больше 50 лет. Эдуарду было 64 года. Он пережил почти всех своих товарищей – и все свои победы.

Старого короля проводили в последний путь в воскресенье, 5 июля, устроив ему самые помпезные похороны из когда‑либо виданных в Англии. Литании длились три дня и обошлись в тысячи фунтов. Чуть ли не весь Лондон и Вестминстер были задрапированы черной тканью; город освещали тысячи мрачных факельщиков, одетых во все черное. Церемонию проводил архиепископ Садбери: тело короля, укрытое красным плюшем с белым крестом, положили в гроб и отнесли в Вестминстерское аббатство, где поместили рядом с усыпальницей жены, королевы Филиппы. Посреди похорон в аббатскую церковь вошел рыцарь и передал в качестве подношения меч и щит. Другой церемониальный меч поместили над сиденьем короля в часовне Святого Георгия в Виндзоре. После чего судьба Англии и дома Плантагенетов оказалась в руках внука усопшего – и поколения, знавшего мир только таким, каким он был в 1370‑е годы, во времена упадка, разрухи и увядания. Вся страна в ожидании взирала на Ричарда.

Коронация состоялась в четверг, 16 июля. Толпа, собравшаяся в Лондоне ради торжественных похорон короля, наблюдала теперь, как город расцветает: трепещущее сердце, полное светлой надежды. В 1377 году Адам Хоутон, епископ Сент‑Дэвидса, сказал, обращаясь к парламенту, что Ричард послан Англии Богом, подобно тому, как Христос был послан на землю, чтобы спасти свой народ. Когда вечером перед коронацией королевская процессия двигалась из Тауэра в Вестминстер, улицы столицы запрудила такая толпа, что Джону Гонту пришлось разгонять людей мечом. На Чипсайде, главной магистрали, пересекавшей город с востока на запад, из трубы три дня текло вино: темная пурпурная река вела к большому потешному замку на западном конце улицы. На башенках замка сидели девочки – ровесницы Ричарда, одетые во все белое, символизируя возрождение и очищение, охватившие страну с восхождением на трон нового короля – впервые за полвека.

Ричард, в самом центре процессии, купался в обожании масс. Рядом с ним ехал наставник мальчика, заменивший ему отца: сэр Саймон Берли, верный солдат, служивший отцу Ричарда в Аквитании, воевавший с ним при Нахере и в Лиможе. Он был рядом с Ричардом все его детство и активно участвовал в воспитании юного короля последние несколько лет. Он готовил принца к церемонии коронации, но не мог подготовить его к тому шуму и энтузиазму, с каким люди приветствовали его на улицах.

Церемония коронации и помазания на царство, состоявшаяся в тот бурный четверг, запомнится королю на всю жизнь. Ему было всего десять лет, когда он стоял перед своим народом и торжественно клялся соблюдать законы и обычаи предков, осуществлять правосудие и соблюдать законы, которые его народ «справедливо и разумно» установил. Потом, под шумное одобрение, его представили всем собравшимся в аббатстве. Обычно делали наоборот: сперва люди приветствовали короля, а потом он произносил клятвы. В этот раз все устроили по‑другому, чтобы подчеркнуть, что этот король взошел на трон по праву его семьи, а не потому, что избран народом.

Когда приветственные возгласы стихли, Ричарда помазали святым миром, укрыв от взглядов собравшихся золотой парчой. Масло коснулось обнаженной кожи на руках, груди, плечах и лбу, освящая его и отделяя от обычных людей. Ричарду вручили скипетр, меч и коронационный перстень, а затем архиепископ Садбери и граф Марч его короновали. Это был опыт, повергший маленького мальчика в трепет и навсегда внушивший Ричарду уверенность, что он король по праву, данному Богом. Из аббатства его вынес на плечах сэр Саймон Берли. Вокруг юного короля была такая суматоха, что с его ноги слетела туфля.

Такой опыт был типичен для первых лет царствования Ричарда. На одной публичной церемонии за другой его приветствовали и превозносили как подобного Христу спасителя измученного народа. Великие люди королевства постоянно призывали народ повиноваться новому королю: на следующий день после коронации епископ Рочестера Томас Бринтон прочел проповедь, где потребовал, чтобы каждый подчинился Ричарду ради безопасности всего королевства. При дворе Ричарда постоянно равняли с отцом: мальчик рос в окружении старых товарищей отца, ожидавших, что он станет королем, каким не суждено было стать Черному принцу.

Но у монархии была и другая сторона. Как бы ни радовалась страна, заполучив нового короля, она отчаянно ждала от него исполнения неотложных обязанностей. Англия находилась в страшной опасности. Лето, озаренное коронацией Ричарда, омрачалось расширяющимся кризисом в области безопасности. Как писал хронист, известный под именем Монах из Ившема:

 

В этот год… полностью провалились мирные переговоры [с Францией]; французы отказались сохранять мир, если только не будут достигнуты крайне выгодные для них условия… Тогда же шотландцы сожгли город Роксборо… Вслед за этим французы 21 августа высадились на острове Уайт; разграбив и сжегши несколько поселений, они взяли с острова тысячу марок выкупа. Затем они вернулись в море и вплоть до Михайлова дня ходили вдоль берегов Англии. Они сожгли множество поселений и убили… всех людей, кого смогли найти… Считается, что в это время случилось больше зла, чем принесли вражеские атаки на Англию за предыдущие 40 лет. [Во время битвы с французскими пиратами при Льюисе] был взят в плен один француз… который, умирая… заявил: «Если бы англичане избрали своим королем герцога Ланкастера, французы не вторгались бы в страну, как они делают это сейчас».

 

Что мог противопоставить этому малолетний король?

Очень мало. Англии нужен был какой‑то институт управления на то время, пока спаситель вырастет и станет полноправным королем. Имелся и пример для подражания – правление Генриха III, регентом при котором был официально назначен Уильям Маршал. Но в 1377 году единственным кандидатом на этот пост был, по утверждению Монаха из Ившема, Джон Гонт. Гонт урегулировал конфликт с парламентской палатой общин после бурь 1376 года, но его мотивы и способности все еще вызывали большие сомнения. В феврале 1377 на судебном процессе, состоявшемся в Лондоне, он выступил в защиту своего протеже, религиозного реформатора Джона Уиклифа. Неуклюжее вмешательство Гонта спровоцировало волнения в столице. Он мог вывести из себя кого угодно, что делало его маловероятным кандидатом на официальную должность в новом правительстве.

Вместо этого страна остановилась на наспех состряпанной стратегии. С момента коронации и в дальнейшем Ричарда считали королем в собственном праве, установив видимость компетентного правления. В помощь Ричарду беспрестанно собирались советы в составе 12 влиятельных вельмож, но приказы и хартии Ричард скреплял собственной печатью. Правление велось от имени короля, но государственными делами заправляли его придворные. Ближе всех к нему были бывшие вассалы и слуги Черного принца: Берли, сэр Жискар д'Англ, который после коронации был повышен до графа Хантингдона, и Обри де Вер. Решение не идеальное, но продиктованное необходимостью. Южному побережью грозила опасность, существовала серьезная угроза Кале и Бордо, двум самым важным английским прибрежным аванпостам во Франции и Аквитании.

Чтобы защитить королевство и усохшие владения Плантагенетов на континенте, правительству необходимо было действовать быстро. Но дать отпор французам в Ла‑Манше и на континенте было невозможно, не располагая достаточными для этого средствами. Жизненно важно было обложить налогом все население страны. К несчастью, это решение спровоцировало один из самых чудовищных всплесков насилия и народного гнева, какой когда‑либо выпадал на долю Англии.

 

Беспорядки

 

Великий бунт – или Крестьянское восстание, как его чаще называют историки, – стало первым крупным народным восстанием в Англии. Началось оно с деревенских бунтов, прокатившихся по Эссексу и Кенту в конце мая и начале июня 1381 года. В ноябре 1380 года парламент утвердил подушный налог, к сбору которого приступили уже следующей весной. Королевские налоговые инспекторы, путешествующие по стране, расследуя случаи уклонения от уплаты подати, столкнулись с организованным сопротивлением и насилием. Королевских чиновников убивали, а на шерифов Эссекса и Кента напали и похитили.

Когда сопротивление окрепло, конные отряды повстанцев объехали главные города Кента. Они разгромили Мейдстон, Рочестер и Кентербери и всюду предавали огню официальные записи. Состояли отряды из простого деревенского люда, а командовали ими йомены рангом повыше – приходские священники, деревенские старосты и зажиточные крестьяне. Они нападали на юристов, королевских служащих и особенно ненавистных местных землевладельцев. Однако действовали обдуманно и со смыслом: согласно одному хронисту, вожаки восстания издали приказ, «что никто, живущий на расстоянии менее 12 лиг от моря, не должен к ним присоединяться, но должен охранять побережье от врагов».

К середине июня мятеж в Кенте возглавил Уот Тайлер. Позже ходили слухи, что он принимал участие в войнах с Францией, но у нас нет достоверных сведений о его биографии. Его правой рукой стал Джон Болл – поп‑вероотступник из Йоркшира, которого по приказу архиепископа Садбери не раз сажали в тюрьму за еретические и крамольные проповеди, которые тот читал у церквей по воскресеньям. Болл сочинял привязчивые куплеты и доходчивые лозунги, распространяя в народе представление о бесклассовом обществе, где власть лордов упразднена, а земля и имущество находятся в общей собственности. Самый известный его куплет вопрошает: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто дворянином был тогда?»

Кентские и эссекские повстанцы не только грабили родные графства, но и поддерживали контакты с недовольными жителями Лондона. Город в 1370‑х годах был расколот на фракции и охвачен раздорами. Между конкурирующими торговыми братствами и гильдиями, между местными торговцами и заморскими купцами, между сторонниками и противниками Джона Уиклифа, между подмастерьями и их богатыми хозяевами пылала лютая вражда. 11 июня бунтовщики Кента и Эссекса по приглашению лондонцев повернули к столице. Кентцы шли через Гринвич и Блэкхит; эссекцы – через Майл‑Энд.

Ричард II в то время был в Вестминстере, окруженный своими придворными советниками, несколькими графами и торговцами, а также членами семьи. С ним была его мать Джоанна, сводные братья Томас и Джон Холланды и его кузен, сын Джона Гонта, юный Генри Болингброк. Когда бунт только начался, советники короля послали в графства солдат, чтобы силой принудить бунтовщиков к подчинению. Восставшие солдат прогнали, некоторых убили. С запозданием правительство осознало, с сопротивлением какого масштаба столкнулось. Архиепископ Садбери запаниковал и отказался от должности канцлера, вернув Большую государственную печать. В поисках безопасности сторонники короля переехали в Тауэр. Они отправили мятежникам предложение встретиться. В среду, 12 июня, восставшие добрались до Блэкхита, где разбили лагерь на ночь. Ричард тем же вечером сел в лодку и отправился в Ротерхит, чтобы поговорить с народом, но его советники увидели, какая огромная толпа ждет их на противоположном берегу, испугались и заставили короля повернуть назад.

Это страшно разозлило Тайлера и его людей, которые заявляли, что восстали потому, что верны королю, и всего лишь хотят очистить его двор от недобрых советников. «У общин был пароль на английском языке, – сказано в Анонимной хронике. – "С кем ты?" – и ответ был "С королем Ричардом и честными общинами", а тем, кто не мог или же не желал так отвечать, рубили головы…» Лишенные возможности встретиться с обожаемым монархом, бунтовщики впали в ярость и в тот же вечер сожгли Саутворк. На следующий день, в четверг, 13 июня, они убедили сочувствующих в Лондоне опустить подъемный мост Лондонского моста. Вопя от радости, повстанцы ввалились в город и промаршировали по нему, двигаясь к Стренду – богатому пригороду, расположенному между Лондоном и Вестминстером и застроенному дворцами и особняками. Прекраснейшим из них был Савой, великолепная лондонская резиденция Джона Гонта. Восставшие влезли на стены, подожгли пристройки и принялись за дворец. Они пронеслись сквозь здание, что смогли – разломали, а все добро герцога вытащили наружу и сожгли. Сам дворец взорвали с помощью найденных в подвале бочек с порохом.

В тот же день лондонцы разнесли Темпл и разложили на улицах костры из судебных книг. Они выпустили заключенных из городских тюрем; зато полевые псевдосуды ловили и казнили на месте отъявленных злодеев, до поры наслаждавшихся своей безнаказанностью. К вечеру языки пламени вздымались до небес. Закончился день кутежом и пьянкой: повстанцы выкатывали на улицу ворованные бочки с вином и вышибали из них затычки.

В первую ночь после того, как бунтовщики ворвались в Лондон, Ричард, которому было всего 14 лет, стоял в орудийной башне Тауэра и уныло смотрел вниз, на разношерстную армию своих подданных, разбивших лагерь на поле у крепостных стен. Лондон горел, а он и его советники фактически были растерянными узниками Тауэра. Хотя во второй половине XIV века в Европе уже случались подобные восстания – французская Жакерия 1358 года самый страшный тому пример, – советников короля захватила врасплох свирепость бунта простого народа Лондона и юго‑востока страны. Восстание набирало обороты. Беспорядки охватили даже Йорк и Сомерсет, хуже всего дела обстояли в Кембриджшире, Хартфордшире, Саффолке и Норфолке. Англия, которая всего четыре года назад в едином порыве рукоплескала новому королю, казалось, погружалась в безбожную анархию.

Что же вызвало такой пароксизм ярости у простых англичан? На первый взгляд, вопрос не сложный. Между 1377 и 1381 годом подушная подать взималась трижды – революционный эксперимент в обложении налогом имущества общин, которые никогда прежде не подвергались прямому налогообложению. Поначалу налог вызвал недовольство, но, когда инспекторов, уполномоченных расследовать массовое уклонение от уплаты налога, уличили в применении силовых методов, недовольство быстро переросло в безудержное неистовство.

Подушная подать стала последней каплей, переполнившей чашу народного недовольства, копившегося в английских городах и деревнях с середины века. Когда население выкосила Черная смерть и последующие эпидемии чумы 1360‑х годов, вся структура средневекового общества начала трещать и ломаться. Рабочая сила, некогда имевшаяся в перенаселенном королевстве в избытке, стала дефицитной и дорогой. Чтобы защитить землевладельцев, правительство Эдуарда III утвердило рестриктивное трудовое законодательство, установив пределы оплаты труда и наказывая всякого, кто брал или требовал больше законно установленной повременной оплаты каких бы то ни было работ – от покоса и жатвы до починки крыш и подковывания лошадей.

За исполнением законов надзирали местные уполномоченные, многие из которых происходили из богатых помещиков, больше всех выигравших от нового трудового законодательства. Они наказывали зажиточных крестьян, нанимавших на работы своих соседей, а также самих этих работников, которых обвиняли в получении незаконной оплаты. Работы для стряпчих и королевских чиновников, старающихся сохранить за элитой графств их привилегированную позицию, было навалом. Лица, служившие в трудовых комиссиях, часто занимали должности шерифов, членов парламента и мировых судей. Росло ощущение, что простых англичан угнетает весь коррумпированный правящий класс как одно целое. Крепостное право в конце XIV века отмирало как институт, но многим восставшим в 1381 году казалось, что на его место приходит новая система угнетения, и с ее помощью юристы и судьи будут держать деревенскую бедноту в такой же нищете, от которой крестьяне страдали с тех пор, как были привязаны к земле.

Подушная подать, сильнее всего ударившая именно по бедноте; трудовое законодательство, не дававшее заработать разумные деньги; с позором проигранная война, в которой население Кента и Эссекса непосредственно столкнулось с опасностью, какую представлял собой французский флот, бороздивший пролив; общие опасения, что молодой король, который должен был стать спасением Англии, попал под дурное влияние злодеев, окопавшихся при дворе, – в 1381 году всего этого было достаточно, чтобы разжечь бунт, который потряс Англию до основания. Мы не знаем, много ли осознавал Ричард, наблюдая из Тауэра, как пылает страна. Но он, несомненно, чувствовал, что как король, причем король Плантагенет, должен действовать.

Подавление крестьянского бунта показало, что Ричард, бледный мальчик 14 лет, обладал большой личной храбростью и качествами настоящего лидера. Но это же столкновение и напугало его на всю оставшуюся жизнь.

События разворачивались чрезвычайно драматично. Утром 14 июня, в пятницу, Ричард встретился с крупной делегацией бунтовщиков, убедил их оставить Лондон и уйти в поля Майл‑Энда, где пообещал встретиться с ними и обсудить их требования. Когда они подчинились, королевская процессия поехала через все еще охваченный волнениями Лондон к оговоренному месту встречи. Ричард ехал на коне в сопровождении своих сводных братьев Холланд, младшего дяди Томаса Вудстока, теперь графа Букингема, графов Уорика и Оксфорда, Уильяма Уолворта, мэра Лондона, опытного солдата сэра Роберта Ноллеса и множества других. Его мать Джоанна Кентская ехала позади них в карете. Вокруг все дрожало от возбужденных криков и воплей горожан и повстанцев; но королевский отряд планомерно продвигался к Майл‑Энду. В Тауэре остались архиепископ Садбери, казначей Хейлз и несколько королевских приближенных, имевших причины опасаться, что мятежники хотят их убить. План состоял в том, чтобы использовать отъезд короля как отвлекающий маневр и позволить отмеченным черной меткой людям бежать по реке.

План провалился. В Майл‑Энде Ричард пообещал повстанцам все, что они просили. Он приказал выдать им хартии, гарантирующие, что возврата к крепостному праву не будет, что труд будет свободным и что любой человек сможет взять землю в аренду максимум за 4 пенса за акр. Он также наивно согласился, что Тайлеру и его людям должно быть позволено схватить всех, кого они считают предателями, и привести к нему на суд.

Этим он подписал смертный приговор Садбери и Хейлзу. Они не успели бежать: толпа вломилась в Тауэр, вытащила их оттуда и жестоко расправилась с канцлером и казначеем. Головы несчастных насадили на пики и пронесли по Лондону, а потом водрузили на Лондонский мост – там, у входа в город, они проторчали несколько дней, причем красную епископскую митру Садбери прибили ему к черепу. Та же участь постигла и восьмерых других, в том числе личного врача Джона Гонта и Джона Легге, одного из телохранителей Ричарда II. Сын Гонта Генри Болингброк, который тоже остался в Тауэре, избежал поимки и смерти от рук мятежников только благодаря находчивому солдату, который спрятал его в шкафу. Толпа издавала звуки, которые, как писал хронист Томас Уолсингем, не были «похожи на крики, какие обычно производят люди, но были звуками того сорта, что неимоверно превосходит все человеческие шумы и который можно сравнить лишь с завыванием обитателей ада».

Когда Тауэр пал, Лондон погрузился в хаос. На Чипсайде, где всего несколько лет назад по улицам текло вино, теперь установили деревянные мясницкие колоды, и земля пропиталась остывающей кровью убитых мужчин и женщин. В местечке Сент‑Мартин‑Винтри на улице громоздились мертвые тела сотни с лишним фламандских торговцев. Толпа вытащила их из церкви, где они пытались найти убежище, и растерзала. Вокруг бушевала свистопляска убийств, грабежей и мародерства. Бунт, имевший конкретные цели, перерос в массовые беспорядки. «Это продолжалось весь день и следующую ночь и сопровождалось чудовищными воплями и ужасным шумом», – сказано в Анонимной хронике.

К субботе стало ясно, что пора принимать решительные меры. Уже была осквернена священнейшая часть мавзолея Плантагенетов, усыпальница Эдуарда Исповедника в Вестминстерском аббатстве: группа бунтовщиков вытащила прятавшегося там ненавистного смотрителя тюрьмы Маршалси. Его конвоировали в Чипсайд, где и обезглавили. Поползли слухи, что Уот Тайлер и Джон Болл хотят сжечь Лондон дотла, захватить короля и сделать его своей марионеткой, установив хваленый новый порядок, при котором не будет других лордов, кроме них.

Король и сократившийся отряд его советников – они к тому времени нашли убежище в здании Королевской гардеробной в Блэкфрайерс, хорошо укомплектованном оружейном складе, – придумали еще один, последний, отчаянный план. Пока писари королевской канцелярии продолжали пачками раздавать вольные, бунтовщикам сообщили, что король встретится с ними еще раз на турнирном поле у города Смитфилд.

Ричард подготовился к самому опасному моменту в своей юной жизни молитвой в святилище Исповедника, где несколько часов назад бунтовщики напали на свою очередную жертву. Во второй половине дня он приехал в Смитфилд. Рядом с ним скакал Уолворт, мэр Лондона. Уолворт и Ноллес шепнули верным людям в городе, что им в какой‑то момент может понадобиться помощь. Они готовились дать бой.

Ричард лицом к лицу встретился с Уотом Тайлером – это были самые странные переговоры в истории семьи Плантагенетов. Вожаку бунтовщиков, казалось, вскружил голову успех и несколько дней полной власти над Лондоном, а значит, и над всем королевством. Он поверг Ричарда в изумление, с энтузиазмом пожав ему руку и посоветовав «мужаться и радоваться, потому что буквально через пару недель с вами будет на 40 000 человек больше, чем сейчас, и мы станем добрыми товарищами».

Ошеломительная новость для мальчика, которого помазал на царство архиепископ – ныне покойный, убитый по приказу стоящего перед ним головореза. Но Ричард хранил невозмутимость. Согласно хроникам, он лично провел переговоры с Тайлером. «Король спросил, чего он хочет, – сказано в Анонимной хронике. – И тогда Уот… сказал, что не должно быть иного закона, кроме Винчестерского статута [требование вернуть централизованную власть, какой она была при Эдуарде I, противопоставляя ее власти местного дворянства, заседающего в мировых судах, как повелось при Эдуарде III], чтобы судьи и чиновники ни одного человека не ставили вне закона; чтобы ни один человек не претендовал на господство над простым людом… и что единственным лордом должен остаться король; чтобы собственность Святой Церкви… была по справедливости распределена между прихожанами; чтобы во всей Англии был только один епископ… и чтобы в Англии больше не было вилланов, не было крепостного права и крепостной зависимости, а все люди были свободны и равны».

Невероятный список требований: манифест настолько революционный, что отдавал безумием. Но Ричард, пытаясь угодить Тайлеру, как недавно в Майл‑Энде, согласился, «что отдаст [Тайлеру] все, что может по справедливости пожаловать, но сохранит для себя королевские права и привилегии. Затем он приказал ему без промедления вернуться домой. Все время, что король говорил, ни один лорд и никто из советников не смел и не желал дать ответа народу, а только сам король». Именно Ричард, демонстрируя нетипичное для его возраста хладнокровие, вел эти переговоры.

Но в этот раз, в отличие от встречи в Майл‑Энде, дело шло к развязке. Когда Тайлер потребовал принести ему воды и грубо сплюнул под ноги королю, кто‑то из королевской свиты не выдержал и оскорбил вождя бунтовщиков. Завязалась драка, и Уильям Уолворт вытащил кинжал и глубоко вонзил его в бок Тайлеру, смертельно его ранив. После чего мэр ускакал в Лондон, чтобы призвать на помощь ополчение во главе с Ноллесом.

Пришел звездный час Ричарда. Армия Тайлера располагалась на другой стороне поля, но почувствовала, что что‑то пошло не так. Как только Уолворт пырнул его кинжалом, Тайлер вскочил на свою маленькую лошадку и поскакал по направлению к своим, выкрикивая; «Измена!» Когда он, полумертвый, упал перед ними наземь, повстанцы поняли, что их обманули. «Они начали натягивать луки и стрелять», – пишет хронист. Ричард, осознав, что нужно что‑то предпринять, шокировал собственную свиту, пришпорив коня и поскакав прямо к повстанцам. Он заявил, что теперь он их командир и вождь и что они должны следовать за ним.

Это был поступок удивительной отваги; юный король продемонстрировал быстроту реакции, достойную Эдуарда III, Черного принца или любого из своих великих предков. Бунтовщики пали перед королем, буквально подавленные его величием. Пока он их отвлекал, на поле прибыло городское ополчение. Оно окружило повстанцев и вывело их из Лондона почти без кровопролития. Ситуация была спасена, и спас ее 14‑летний Ричард. Он предотвратил революцию – хотя бы на некоторое время.

 

Кризис возвращается

 

Момент, когда король стоял перед своими бунтующими подданными у Смитфилда, стал такой же славной победой монархии, как и любой из легендарных подвигов его предков. Ричард в 14 лет показал свой поистине королевский характер.

Показал он и настоящий королевский гнев. Подавив восстание, он настойчиво собирал кровавую правовую жатву с мятежников. Разрывая в клочья вольные перед бунтовщиками, явившимися умолять его о восстановлении дарованных прав, он произнес фразу, которая вошла в историю: «…рабами вы были, рабами и останетесь; отныне ваша рабская зависимость будет несравненно более суровой… Ибо до тех пор, пока мы Божьей милостью правим этой землей, мы приложим усилия… чтобы держать вас в таком подчинении, чтобы ужас вашего рабского положения стал примером для потомков». Это были жестокие, продиктованные злопамятностью слова, но и вполне обдуманные. Безусловно, поведение Ричарда во время кризиса 1381 года предвещало 14‑летнему королю большое будущее.

Оно показало, что король входит в возраст, когда сможет по‑настоящему, а не только для вида, взять правление в свои руки. Непрерывные советы – характерная примета первых лет его царствования – через три года прекратились, и теперь правление осуществлялось напрямую из королевского дворца. Начиная с мая 1381 года и далее официальные записи свидетельствуют о заметном увеличении числа приказов, изданных самим королем или как минимум с его персонального одобрения, подтвержденного личной печатью.

К 1381 году Ричард действительно достиг возраста зрелости. В 14 лет он уже мог жениться и сделал это без промедления. Его невестой стала Анна Чешская, сестра Вацлава IV, короля Чехии и избранного императора Священной Римской империи. Ричарду и его советникам этот брак казался весьма благоприятным. Сестра Анны была королевой Венгрии и Польши, а тетка, Бона, – королевой Франции. Имперский союз напоминал о ранней эпохе Плантагенетов, о днях, когда императрица Матильда основала великую династию. Не менее важно, что этот союз зафиксировал Англию на одной стороне разлома, разделившего Европу в 1378 году, когда были избраны сразу два папы и в Церкви произошел раскол. По примеру правителей Германии и Италии Англия последовала за папой римским Урбаном VI. С этой точки зрения союз с Чехией имел смысл, потому что Франция, Шотландия и Кастилия встали на сторону Клемента VI, сидевшего в Авиньоне.

Брак казался престижным и прагматичным, но он тяжким финансовым бременем лег на работавшее на износ казначейство. Новый шурин Ричарда, король Вацлав, был банкротом. Если бы Ричард выбрал итальянскую принцессу, он мог бы рассчитывать на значительное приданое. Но вместо того чтобы благодаря браку разбогатеть, Ричард обнаружил, что Вацлав рассчитывает получить от зятя 15 000 фунтов при скреплении династического союза. Это была крайне невыгодная сделка, и, когда Анна в январе 1382 года венчалась и короновалась в Лондоне, лондонцы выразили свое неодобрение, сорвав с городского фонтана полотнище, расшитое королевскими и императорскими гербами.

Тем не менее приезд 14‑летней Анны в Англию в декабре 1381 года положил начало отношениям, основанным на истинной любви: король будет искренне предан своей супруге. Анна и Ричард представляли собой странную, эфемерную пару. Вестминстерский хронист описывал Анну как «крохотное создание». Ричард был блондином, совершеннейшим мальчишкой, с глазами слегка навыкате и вытянутым, скорбным лицом, характерным для поздних Плантагенетов. У него не росла борода, и, за исключением зарождающейся склонности к припадкам ярости в случаях, когда, как он считал, что‑нибудь угрожало его королевскому достоинству, Ричард говорил тихо и с запинкой.

Тем не менее вокруг этих слабых подростков начал формироваться элегантный и экстравагантный королевский двор. Уже в юности Ричард ощутил вкус к внешнему блеску царствования. Он унаследовал любовь деда и отца к торжествам и изысканным развлечениям, хоть и не разделял их энтузиазма относительно турниров и личного участия в рукопашных боях. Его царствование будет преимущественно визуальным, эстетическим, и на первый план выйдут публичные демонстрации богоданности власти монарха и утонченные ритуалы. Королевские дворцы в Элтаме, Кингз‑Лэнгли и Шине были оборудованы прекрасными отдельными ванными и танцевальными залами, современными кухнями и кладовыми для специй, откуда на столы подавались необычные, щедро приправленные деликатесы. Ричард, Анна и их придворные одевались по последней моде: мужчины носили тугие лосины и гульфики, расшитые драгоценностями мантии с высокими воротниками и дорогие камзолы; женщины надевали тесно подогнанные платья, изысканные украшения и туфли с такими длинными и острыми носами, что их приходилось специальными веревочками подвязывать к коленям. Двор Ричарда должен был излучать не меньше великолепия, чем двор Эдуарда III, – и долги короля росли с такой же скоростью.

Приобретая собственный стиль, двор постепенно начал изменяться и в составе. Старые друзья, такие как сэр Саймон Берли, оставались близки королю, но от бывших слуг Черного принца он отдалялся, предпочитая им общество молодых придворных рыцарей вроде Джона Бошана, Джеймса Бернерса и Джона Солсбери. Текущими государственными делами занимался в основном Майкл де ла Поль, верный слуга Черного принца. Де ла Полю было чуть больше 50; место при дворе он получил по настоянию парламента. Отец де ла Поля был богатым торговцем, основным спонсором Эдуарда III, и у Ричарда он тоже был в большой милости. Но главным баловнем двора Ричарда был, конечно, Роберт де Вер, молодой граф Оксфорд. Де Вер был всего на пять лет старше Ричарда, и его близость к королю породила те же самые подозрения и опасения, что сопровождали взлет другого королевского фаворита, Пирса Гавестона. Через несколько лет после смерти де Вера язвительный хронист Томас Уолсингем обвинит его в том, что он манипулировал Ричардом с помощью черной магии, и предположит, что этих двоих связывали гомосексуальные отношения.

Предположение маловероятное. Но было совершенно ясно, что Ричард, как и любой молодой король, хотел окружить себя своими людьми, что и привело к постепенному отдалению от старших, в особенности от дядей короля: Джона Гонта, герцога Ланкастерского, Эдмунда Лэнгли, графа Кембриджского, и Томаса Вудстока, графа Букингемского. Старшие магнаты стали замечать, что Ричард и его окружение относятся к ним с надменностью, граничащей с враждебностью. Жалуя земли и замки своим приближенным, король нарушал установившийся баланс сил на местах. Кроме того, инфантильность и капризный характер Ричарда рассорили его с рядом самых влиятельных вельмож. Когда граф Арундел в 1384 году в парламенте в Солсбери раскритиковал действия короля, Ричард побе