Славный король разрушенного королевства

 

После Ноттингемского переворота Эдуарда в Англии превозносили до небес. В ноябре 1330 года, в возрасте 18 лет, он наконец стал единоличным хозяином своей судьбы и королевства. Своим символом он избрал восходящее солнце: золотые лучи, прорывающиеся сквозь плотные тучи – такие ассоциации хотел вызывать у подданных молодой король, освободившийся от мертвой хватки родителей и Мортимера, чтобы самостоятельно править страной. Новый король символизировал свет, надежду и энтузиазм.

Начало царствования он отметил серией турниров, которые в основном проходили недалеко от Лондона и в графствах на юго‑востоке страны. Он подавал себя как короля‑рыцаря, а свой двор – как средоточие веселья и забав, романтики и состязаний в военном искусстве. «Этот король вел веселую жизнь на турнирах и поединках и развлекал дам», – писал сэр Томас Грей. Его царствование запомнится чуть ли не ежемесячными турнирами, каждый из которых станет для знати отличным поводом продемонстрировать восхитительные костюмы, примерить на себя роль диких зверей, сказочных существ или небесных созданий; знатные мужчины и женщины с удовольствием будут слушать потрясающие истории и легенды прошлого и резвиться, наряжаясь францисканскими монахами, купцами и священниками. В дни турниров устраивались широкомасштабные, отлично организованные потешные бои: они помогали сплотить аристократов, принимавших в них участие, и готовили их ко временам, когда учебные сражения уступят место настоящим.

Все крутилось вокруг короля – энергичного, атлетически сложенного, предприимчивого юноши. Судя по большинству его изображений, у короля были довольно мягкие черты лица, длинный, ровный нос, большие, глубоко посаженные глаза, высокий лоб и прямые брови. По моде того времени Эдуард носил длинную бороду – каштанового цвета, как сказано в поэме, написанной в 1350‑е годы, когда он был уже взрослым мужчиной. Густые, вьющиеся волосы Эдуарда спускались на уши и выбивались из‑под изысканной шляпы или командирского шлема, который он носил практически не снимая. Он был исключительно умелым всадником и доблестным воином – образцом царственного благородства. И король, и королева Филиппа питали слабость к красивым нарядам, на которых вышивали девизы и слегка таинственные речения короля, – позднее излюбленными лозунгами Эдуарда стали, например, такие: «Как есть, так есть», «Хэй, хэй, белый лебедь, Божьею волей я твой слуга» и «Силен как жимолость». Королеве Филиппе нравились девизы: «Обовьюсь [вокруг тебя]» и «Я приказываю». На монете, выпущенной, чтобы увековечить коронацию Эдуарда, был отчеканен лозунг, отражавший всегдашнюю уверенность этого короля в своем положении: «Я не взял; я принял».

Любой монарх обязательно должен уметь пускать пыль в глаза, но Эдуарду это удавалось лучше любого из предшественников, за исключением разве что Генриха III. Он ввозил с Востока тончайшую золотую парчу; на его одежде были вышиты экзотические животные: леопарды, тигры, пеликаны и соколы. Он любил музыку: в путешествиях его двор сопровождали песни менестрелей, по округе разносились звуки лютни и барабанный бой, и король веселился от души, наслаждаясь произведенным впечатлением. Он держал зверинец, где жили львы, леопарды, медведи, мартышки и обезьяны. Он был заядлым охотником, как и все короли до него, – из его предков разве что Генрих II мог бы сравняться с Эдуардом, когда он, оседлав коня, упоенно мчался по паркам, лесам и полям, преследуя диких животных и проливая их кровь. На дорогую одежду и расточительные развлечения для семьи и друзей он тратил тысячи фунтов, выстраивая образ королевской власти, достойной прославления. Полагаясь на личный талант очаровывать придворных дам и заводить близкую дружбу с мужчинами, Эдуард с первых дней царствования старался сплотить вокруг себя аристократов и рыцарей Англии – политический класс, с которым любого успешного короля связывают тесные узы.

Но Эдуарда нельзя считать только лишь королем‑франтом: он был хорошо образованным молодым аристократом, сведущим во всех областях знания и культуры, приличествующих его положению. Он говорил по‑английски и умел изъясняться учтивым языком Северной Франции. Он воспитывался в окружении ученых мужей – таких как Ричард Бери (который станет одним из его ближайших советников), и впитывал все, чему они его учили. Он был образован сверх обыкновенного, читал на латыни и по‑французски. Эдуард стал первым английским королем, оставившим нам собственноручные записи. Он учился управлению государством по классическим текстам, известным как «Зеркало принцев», – в этих книгах, написанных европейскими учеными, анализировались славные достижения и позорные провалы правителей современных и древних; их авторы старались сформулировать и донести до читателя основополагающие принципы лидерства. Эдуард с юных лет живо интересовался великими героями истории и мифологии и особенно любил популярный в XIV веке литературный труд: жизнеописание Девяти достойных. (К ним причисляли трех «великих язычников» – Гектора, Александра Великого и Юлия Цезаря; трех знаменитых библейских вождей – Иисуса Навина, Давида и Иуду Маккавея; и трех выдающихся королей‑христиан – Артура, Карла Великого и Готфрида Бульонского, первого короля Иерусалима.) Тщательно изучив биографии королей, Эдуард попытается усвоить их лучшие качества и избавиться от приписываемых им недостатков. Он был зачарован прогностической силой истории, ее способностью предсказать события его собственной жизни и предопределить условия жизни его потомков. Cовременники, восхищенные решительностью Ноттингемского переворота, готовы были увидеть в нем исполнение пророчества Мерлина, и Эдуард их не разочаровал, посетив в 1331 году аббатство Гластонбери и проинспектировав знаменитую гробницу Артура и Гвиневры, построенную по приказу Эдуарда I. К слову, из своих предков Плантагенетов Эдуард III выше прочих чтил именно Эдуарда I: по его приказу могилу деда в Вестминстере задрапировали золотой парчой; он разделял его любовь к легендам об Артуре и сделал все, чтобы годовщина смерти Молота Шотландцев никогда не была забыта. Леопард – неодобрительное прозвище молодого Эдуарда I – стал теперь символом царствования Эдуарда III, приняв вид геральдического льва с поднятой передней лапой.

Но при всем своем щегольстве Эдуард понимал, что монархия теперь, более чем когда‑либо, представляет собой священные узы, связывающие короля и королевство. Эдуард не только красовался перед своим королевством как принц в роскошных одеяниях, он еще и ловко перенимал повадки бедного рыцаря. На турнирах он порой сражался инкогнито – одетый как простой воин, он участвовал в состязаниях бок о бок со своими друзьями и ровесниками. При всей любви к легендам об Артуре он избегал спесивой самонадеянности Роджера Мортимера, примерявшего на себя роль легендарного короля. В 1330‑е годы Эдуарду нравилось отождествлять себя с простым рыцарем Круглого стола – чаще всего с сэром Лайонелом. Мортимер первый подсказал ему эту роль, когда на турнире, состоявшемся в 1329 году в родном городе Мортимера – Вигморе, тогдашний тиран вручил королю кубок с гербом сэра Лайонела. Продолжая изображать сэра Лайонела – в 1330‑х годах Эдуард выступал на турнирах под его гербом и крестил своего третьего сына, рожденного в Антверпене в 1338 году, именем прославленного рыцаря, – король показывал, что не отрекся от ценностей предприимчивости и инициативности, которые помогли ему свергнуть Мортимера. Кроме того, здесь, вероятно, присутствовала и доля иронии.

За семь лет, прошедших с начала его реального вступления на трон в 1330 году, Эдуард хорошо узнал свое королевство. Почти непрерывные турниры сблизили его с политическим сообществом страны как на символическом, так и на социальном уровне. В удачном браке с королевой Филиппой, в 1330 году подарившем ему юного принца Эдуарда Вудстокского, продолжали с равными интервалами появляться дети: Изабелла Вудстокская родилась в мае 1332 года, Иоанна Тауэрская (Лондонская) в конце 1333 года, Уильям Хатфилдский (умерший в детстве) в декабре 1336 года, а Лайонел Антверп – в 1338 году. Но в королевстве множились проблемы, требовавшие действий, помимо шумных пирушек и воинственной риторики. Цветущее великолепие молодого короля не могло оградить Англию от бед. Первые три десятилетия XIV века роковым образом повлияли на общественный порядок и на общее состояние королевства. Великий голод 1315–1322 годов принес нищету и мор, а политическая турбулентность, отравлявшая царствование Эдуарда II с коронации до самой смерти, привела к расцвету беззакония. В центральных графствах банда Фолвилля – преступной семейки мелкопоместного дворянина из Лестершира – пристрастилась к насилию и мародерству: они безнаказанно убивали своих политических противников и даже брали в заложники разъездные суды. Похожая банда, известная как Коттерилы, орудовала в Пик‑Дистрикте. Многочисленные попытки восстановить порядок и правосудие на местах с помощью выездных судейских комиссий встречали сопротивление и рушились под тяжестью неискоренимой коррупции.

В этой ситуации Эдуард показал, что не чужд радикальных экспериментов, и провел правовую реформу. Институт медленно путешествующих по стране передвижных судов – которым требовалось семь и более лет, чтобы объехать территорию своей юрисдикции, – был неповоротлив и давно устарел, и в марте 1332 года Эдуард устроил парламентские слушания, поручив главному судье сэру Джеффри Скроупу провести дебаты по вопросам реформирования закона и правопорядка. В итоге в графствах была создана система постоянных королевских представительств, призванных обуздать разгул преступности. В результате реформы появится должность хранителя мира (предшественника мирового судьи), и усилиями этих чиновников, подкрепленными деятельностью королевских комиссий, разбиравших особые случаи, такие как дело Фолвиллей или Коттерилов, комиссий oyer and terminer («заслушать и решить»), а также с помощью периодических визитов Вестминстерского Суда королевской скамьи программа установления мира на местах продлится на остаток века. Система английского правосудия превратилась в полноценный институт – ни один король больше не будет, как некогда Иоанн, заседать в суде, лично представляя интересы короны. Роль короля‑судьи уходила в прошлое: Эдуард считал, что на первый план должен выйти король как главнокомандующий.

Его первой целью стала Ирландия. За 120 лет – с экспедиции Иоанна в 1210 году – нога английского короля не ступала на землю княжества, страна страдала от регулярных вспышек насилия, а авторитет короля Англии среди англо‑нормандских баронов‑поселенцев сократился практически до нуля. Летом 1332 года король планировал послать за Ирландское море крупную армию и восстановить в стране королевское правление. Но, когда план почти созрел, от него пришлось отказаться: 11 августа 1332 года у Дупплин‑Мура, в Шотландии, недалеко от Перта, войска, поддерживавшие нового шотландского короля Давида II, сына Роберта Брюса (зятя Эдуарда – женой Давида была младшая сестра английского короля Джоанна), столкнулись с силами мятежников, известных как «Лишенные наследства». Так называли шотландцев, которые потеряли все, что имели, после битвы при Бэннокберне. Они сражались под командованием сына Иоанна Бэллиола Эдуарда и пользовались поддержкой друга и союзника Эдуарда – Генри Бомонта, седого ветерана всех крупных шотландских битв начиная с 1298 года, с Фолкирка.

Крошечное войско «Лишенных наследства» численностью, вероятно, не более 1500 человек – в десять раз меньше армии Брюса – одержало сокрушительную победу, лишив жизни бесчисленное множество шотландских рыцарей и графов. 24 сентября в Скуне Бэллиола объявили королем, и Шотландия снова погрузилась в хаос. Эдуард III немедленно отказался от своих планов отправиться в Ирландию и перенес внимание на северную границу. В парламенте, собравшемся в Йорке в январе 1333 года, он объявил о своем намерении ввести войска в Шотландию, нарушив Эдинбург‑Нортгемптонский мирный договор и возобновив войну за верховную власть, которая вяло тянулась со смерти Эдуарда I.

Между 1333 и 1337 годом столицей Англии фактически стал город Йорк: Эдуард перенес правительственные институты на север, что позволило ему сосредоточиться на войне с Шотландией. Его армия состояла из королевской гвардии, исполняющей феодальную повинность знати и их вассалов‑рыцарей, а также из иностранных наемников, в том числе солдат из графства Геннегау, участвовавших некогда в злополучной кампании Изабеллы и Мортимера. Регулярные войска набирались по призыву – призывникам платили дневную зарплату начиная со дня, когда они покидали родное графство. В армию входили хобелары (легкая кавалерия), пехота, вооруженная копьями и ножами, и лучники, которые передвигались на лошадях, но сражались пешими. Конные лучники станут самым тактически эффективным и опасным подразделением английской средневековой армии, и Эдуард, который будет полагаться на них как на элитные боевые отряды, повысит их статус, поставив гораздо выше всех прочих рядовых. Конечно, с кавалерией, где сражались аристократы, конные лучники не могли сравняться, но их почитала и боялась вся Европа XIV века. Лучников, как и остальную армию Эдуарда, кормили и содержали в походах за счет реквизиций со всего королевства, которые вызывали постоянное недовольство английских подданных.

Кампания Эдуарда стартовала весной 1333 года. Все лето его командующие, в том числе Уильям Монтегю, Генри Перси и Генри Гросмонт, сын Генри, графа Ланкастерского, – бароны того же возраста и поколения, что и король, – помогали Эдуарду Бэллиолу совершать вылазки на территорию Шотландии. Потом англичане осадили Берик и сошлись с шотландцами в битве при Хэлидон‑Хилле, в двух милях от города.

Тактику, использованную при Хэлидон‑Хилле, изобрел Генри Бомонт при Дупплин‑Муре, и в годы царствования Эдуарда к ней не раз еще будут прибегать. Хотя английская армия была, наверное, раза в два меньше войска шотландцев, Эдуард занял прочную оборонительную позицию на холме: пешие лучники прикрывали с флангов каждое из трех подразделений спешившихся латников. Король командовал центром, Эдуард Бэллиол – левым флангом, а дядя короля, граф Норфолк, возглавлял правый фланг, и с ним вместе находился Джон Элтамский, граф Корнуоллский, младший брат короля. Кавалерийских атак на шотландские шилтроны не предполагалось: Бэннокберн научил англичан, что подобная тактика – чистое самоубийство. Вместо этого, когда отряды шотландских копейщиков двинулись вверх по холму, английские лучники обрушили на них смертоносный град стрел: сея панику и страх, они остановили наступление шотландцев, прежде чем те добрались до тяжеловооруженных рыцарей. К началу рукопашной шотландцы устали и были до смерти напуганы. Эдуард и его люди смело атаковали врага, и король вступил в поединок с Робертом Стюартом, 17‑летним сенешалем Шотландии. Битва очень быстро превратилась в беспорядочное отступление: люди Эдуарда и Бэллиола, оседлав лошадей, кинулись в погоню за разбитыми шотландцами. Итогом битвы стало очередное истребление лучших шотландских воинов и вельмож, в том числе пали шестеро графов, которых король с приличествующим рыцарю великодушием похоронил.

Победа Эдуарда при Хэлидон‑Хилле была безоговорочной: он смог посадить на трон Эдуарда Бэллиола, присоединить к Англии Берик и заявить свои права на огромные территории на Шотландских равнинах. Король провел вторую половину 1333 года на юго‑востоке Англии – охотился и устраивал турниры. В начале 1334 года Бэллиол согласился вернуть Шотландии статус доминиона, в очередной раз поставив шотландскую корону в зависимость от английской. Казалось, победа далась до обидного легко.

Однако это было не так. С 1326 года Шотландия состояла в союзе с Францией, и в июне 1334 года, когда Эдуард Бэллиол принес Эдуарду ленную присягу в Ньюкасле, стало известно, что французский король Филипп VI вывез смещенного короля Давида II и его жену Джоанну из Шотландии и предоставил им убежище в Нормандии, где они укрылись в построенной Ричардом Львиное Сердце великой крепости Шато‑Гайар. В отсутствие Давида шотландское сопротивление возглавили внук Роберта Брюса Роберт Стюарт и Джон Рэндольф, граф Морей. Большую часть зимы 1334 года и лета 1335 года Эдуард провел в походах по шотландским равнинам, устроив кровавый и разрушительный тур устрашения. В июле 1336 года он повторил такой же прием на Шотландском нагорье, где заодно укрепил легенду о своем рыцарском благородстве, придя на выручку дамам, которых держали в плену в замке Лохиндорб. В остальном в этой жестокой кампании не нашлось места благородству. Эту же тактику – жестокие налеты на вражеские деревни, поджоги, грабежи и убийства безо всякой стратегической цели, кроме деморализации мирного населения, – Эдуард впоследствии использует в войнах на континенте, создав английским солдатам репутацию самых свирепых воинов христианского мира.

Но, сколько бы несчастий ни обрушивалось на шотландцев, ситуация оставалась далека от урегулирования. Эдуард и его товарищи, особенно Генри Гросмонт, который показал себя уверенным и энергичным командиром, – учились искусству войны, но едва ли устраиваемые ими кровавые бойни способствовали тому, чтобы шотландцы полюбили короля Бэллиола. Основной проблемой был союз мятежных шотландцев и короля Франции. Для Филиппа VI деятельность Плантагенетов в Шотландии была накрепко увязана со статусом доминиона Плантагенетов в Аквитании. Пока англичане будут отказываться признать полный суверенитет Франции в Гаскони, Филипп будет поддерживать шотландцев в их борьбе за независимость. К 1337 году Эдуард немного устал огнем и мечом принуждать Шотландию к повиновению. Этот монарх предпочитал решать проблемы прямо и решительно. Но в 1337 году проблемой стала уже не Шотландия, а Франция. Новый театр войны манил его неудержимо. Мир стоял на пороге крупнейшего военного конфликта эпохи Плантагенетов.

 

Новые графы, новые враги

 

Парламент, собравшийся в Вестминстере в марте 1337 года, гудел от волнения и возбуждения. Тому были причины. Стране должны были представить радикально новое законодательство. Планировалась реформа торговли шерстью. С двух сторон грозила война. Но больше всего волнений, по крайней мере у самих парламентариев и почитателей парадного блеска монархии Плантагенетов, вызывало предстоящее появление шести новых пэров Англии.

Эдуард III царствовал уже десять лет. Семь из них он правил самостоятельно. С самого начала молодой человек демонстрировал, что заинтересован в хороших отношениях с аристократией. На турнирах, которые он регулярно устраивал, король свел дружбу с богатой военной элитой страны. К людям этого типа он чувствовал искреннее расположение.

Положение аристократии в предыдущие два правления значительно ухудшилось. Эдуард I не доверял знати – и, соответственно, скупился на графские титулы. Подозрительность, с какой он относился к правам дворян, с особой силой проявлялась при рассмотрении правомерности притязаний на привилегию (Quo Warranto): процедура, которой бароны должны были доказывать суду свое право применять власть и отправлять правосудие там, где его можно было посчитать привилегией самой короны. Эдуард II был свободен от таких предрассудков и творчески подходил к вопросу распределения земель и титулов, но он предпочитал приберегать крупные пожалования для подарков своим сиюминутным фаворитам и не стремился основывать великие династии, которые, как он опасался, станут оспаривать его авторитет. Эдуард II сделал Гавестона графом Корнуоллским, Эндрю Харкли – графом Карлайла, Хью Диспенсера – графом Винчестера, а своих единокровных братьев – графами Норфолкским и Кентским; но из всех них только граф Норфолк дотянул до 1330 года. К тому же младший брат Эдуарда III Джон Элтамский, получивший титул графа Корнуоллского в 1328 году, в 1336 году заболел и умер во время военной операции в Перте и теперь покоился в Вестминстерском аббатстве.

В отличие от своих отца и деда, Эдуард III прозревал истинные основы английской монархии, которые так часто затмевались вспышками гражданской войны между королями и крупными магнатами. Истина же заключалась в том, что естественным состоянием страны было единство, а не конфликт интересов короля и его крупнейших подданных. На мартовской сессии парламента 1337 года Эдуард в недвусмысленных выражениях изложил эту философию. Он сказал собравшимся лордам: «из всех свойств монархии мы считаем наиважнейшим, что путем надлежащего распределения позиций, титулов и должностей королевство подкрепляется мудрым советом и прирастает могучими силами». Эдуард признал, что число благородных семейств Англии, и прежде всего влиятельных графов и баронов, сократилось: как он сказал, «королевство длительное время страдало от серьезной убыли имен, почестей и титулов».

Эдуард объявил, что принимает решительные меры с целью создать новое поколение английской аристократии, с которой разделит и престиж, и бремя монархии. Эти люди неизменно были к его услугам на протяжении десяти лет царствования, а некоторые из них держали сторону короля со времен заговора в замке Ноттингем, в результате которого был смещен Мортимер. Они были закадычными друзьями амбициозного молодого короля, и вскоре им придется вместе с ним взяться за дело.

В тот день шестерых возвели в графское достоинство. Первым стал Уильям Монтегю, возглавивший переворот 1330 года. С того славного октябрьского дня Монтегю не раз доказывал, что может быть и умелым дипломатом, и храбрым солдатом на полях шотландских войн, где он лишился глаза. Король уже делил с ним военные трофеи, жаловал ему опеки и земельные владения, а теперь Монтегю возвели в ранг графа Солсбери.

Получили свою награду и другие соучастники заговора 1330 года. Роберт Аффорд стал графом Саффолком, а Уильям Клинтон – графом Хантингдоном, получив титул, некогда принадлежавший шотландским королям. Наследникам величайших английских семей были розданы титулы, соответствующие их статусу. Генри Гросмонт стал графом Дерби. Уильям Богун, еще один участник переворота 1330 года и ветеран шотландских войн, – графом Нортгемптоном. Хью Одли, опытный солдат и давний враг Роджера Мортимера, получил в награду графство Глостер.

В дополнение к новым графским титулам Эдуард добавил к лестнице рангов еще одну ступень. Старший сын Эдуарда и Филиппы, Эдуард Вудстокский, в марте 1337 года был крепким мальчишкой шести лет. В эпоху Тюдоров он станет известен под прозвищем Черный принц, данным ему (предположительно) за черные доспехи и репутацию неукротимого воина. В 1337 году, подчеркивая его роль наследника английского трона, принцу присвоили новый титул. Эдуард III сделал его герцогом Корнуоллским – впервые французский титул duc перевели на английский язык в подтверждение того, что величайшее из королевских графств будет теперь иметь особый семейный статус. Тем самым Эдуард, не теряя времени, передал сыну титул почившего Джона Элтамского и косвенным образом дал понять, что никогда больше этот титул не достанется безродному проходимцу вроде Гавестона.

Присвоение новых титулов отметили грандиозным пиршеством, потратив сотни фунтов на еду и развлечения. Двадцать человек посвятили в рыцари и праздновали с размахом: Эдуард и Филиппа устроили два отдельных собрания, чтобы прославить момент, когда Англия приумножила число своих благородных семейств.

Но беспрецедентная раздача земель и титулов отнюдь не была бездумной щедростью со стороны Эдуарда. Скорее того требовала ситуация, сложившаяся к 1337 году. Королю нужны были богатые сподвижники, крупные феодальные хозяйства и аристократы, обязанные сражаться за корону. Не только Шотландия то и дело бунтовала: на горизонте снова маячила война с Францией. В этот раз, однако, условия ее ужесточились, ставки возросли, а возглавили каждую из сторон такие несговорчивые и воинственные лидеры, что их можно было сравнить разве что с Ричардом I и Филиппом Августом, противостоявшими друг другу в конце XII века. Мир Плантагенетов стоял на грани войны, которая затянется не на месяцы или годы, но на поколения.

 

Начало Столетней войны

 

26 января 1340 года Эдуард III в сопровождении всего своего двора прибыл во фламандский город Гент. С ним поехала и беременная королева, носившая шестого за десять лет ребенка. (Мальчик, который родится здесь 6 марта, получит имя Джон Гонт, по английскому названию города.) Короля встретили грандиозным торжеством, а большую открытую площадь Пятничного рынка красиво украсили в ожидании большого скопления народа.

В центре площади поставили платформу, а вокруг развесили штандарты с королевским гербом Эдуарда – символом, украшавшим практически все, на что снисходило королевское одобрение. Но это был не тот герб, с которым были хорошо знакомы собравшиеся.

На протяжении 142 лет, начиная с предпоследнего года царствования Ричарда Львиное Сердце, Плантагенеты обозначали государственный суверенитет Англии тремя львами с поднятой передней лапой – которых в геральдике называют леопардами – на ярко‑красном поле. Новый королевский герб отличался радикально. Леопарды, вместо того чтобы гордо шествовать по всему полю герба, делили его с древним символом французской короны – золотой геральдической лилией на голубом фоне. Более того, французская лилия занимала почетное место в верхнем левом и нижнем правом квадратах герба.

Древний геральдический знак претерпел ошеломительные изменения, не оставлявшие никаких сомнений относительно послания, которое Эдуард готовился донести до толпы, собравшейся на рыночной площади.

Эдуард вышел на помост и предстал перед народом, окруженный знатными придворными и магистратами трех главных городов Фландрии. Повысив голос, чтобы перекричать общий гул, он призвал горожан Гента признать его королем не только Англии, но и Франции. Он потребовал от них повиновения и принял оммаж фламандских вельмож, в том числе Ги Фландрского, сводного брата графа Фландрии. Эдуард заверил всех собравшихся, что будет чтить их свободы и защищать их имущественные интересы. Затем день продолжился излюбленным торжеством Эдуарда: рыцарским турниром.

Действо, произошедшее на запруженной людьми рыночной площади Гента, отметило самый широкомасштабный «ребрендинг» монархии Плантагенетов с тех времен, как Эдуард I вознамерился стать новым Артуром. Официальное присвоение Эдуардом титулов и символики короля Франции кардинально изменило взаимоотношения королевств, что в свое время не удалось даже Генриху II. С этого начнется изматывающий, практически бесконечный период вражды двух государств, который войдет в историю под названием «Столетняя война».

Корни этой войны уходят глубоко: они вплетены в ткань истории Плантагенетов и политики стран Ла‑Манша в XIV веке. Традиционным яблоком раздора для французских и английских королей был затяжной спор по поводу статуса последних как герцогов Аквитанских. Ситуация провоцировала трения с 1259 года, когда Генрих III принес Людовику IX оммаж за герцогство и отказался от претензий семьи на Нормандию, Анжу и остатки бывшей континентальной империи.

В течение XIV века интересы Англии и Франции в Северо‑Западной Европе постоянно приходили в столкновение. Французская корона входила в очередную стадию агрессивной экспансии. Французские короли намеревались отстаивать свои права, расширять границы и распространять пределы своей политической власти методами, к каким не прибегали с начала XIII века, с эпохи Филиппа Августа. Такая политика привела к прямому столкновению интересов двух стран в торговых баталиях на землях исторических Нидерландов; в Шотландии, союзнице Франции с 1295 года; а также в борьбе за контроль над морскими перевозками по Ла‑Маншу – морскими путями англичане доставляли во Фландрию шерсть (а позже ткани), а обратными маршрутами ввозили вино из Бордо. Но за всеми этими мелкими трениями крылась одна фундаментальная причина: принципиальная перемена статуса двух королевств.

В 1328 году умер французский король Карл IV. Новым королем стал Филипп VI: прямая линия Капетингов, восседавших на троне с воцарения Гуго Капета в 987 году, закончилась, и началась очередная эпоха династической неопределенности. В правление Изабеллы и Мортимера юный Эдуард съездил в Амьен и принес оммаж за свои континентальные владения – процедура, предполагавшая признание прав Филиппа. Из‑за политических осложнений, омрачивших начало царствования Эдуарда, его право на двойное наследование домов Плантагенетов и Капетингов – что могло сделать его неоспоримо величайшей фигурой как в истории каждой из семей, так и в истории средневековой Европы – было, к сожалению, упущено.

Ко времени, когда Изабеллу и Мортимера лишили власти, Филипп уже прочно утвердился на троне. Казалось, не во власти молодого короля Эдуарда потребовать пересмотра французского престолонаследия – не в последнюю очередь потому, что каждый сезон военных кампаний с 1333 по 1337 год ему пришлось посвящать экспедициям в Шотландию. Вместо военных действий два королевства были заняты осторожной дипломатией. В 1332 году они даже вели переговоры о новом крестовом походе, но с 1334 года Филипп поддерживал Давида Брюса, что Англия посчитала возмутительной провокацией.

Однако нельзя сказать, что французы подстрекали английского короля к войне, которой он не искал. Французским пропагандистам не стоило особого труда выставить Эдуарда главным поджигателем войны. В 1334 году он предоставил убежище в Англии Роберту Артуа – стареющему, но все еще деятельному беглецу от французского правосудия, которому не повезло превратиться из ближайших советников и друзей Филиппа VI в его заклятые враги.

Эдуард принял Роберта со всем почтением: он высоко ценил его бесшабашность и военное мастерство. Но этим поступком он страшно разозлил короля и аристократию Франции. Фламандская пропагандистская поэма середины 1340‑х годов, известная как «Обеты цапли», обвиняла Роберта в том, что он спровоцировал войну: он якобы обвинил Эдуарда в трусости за отказ предъявить права на свое наследство – и публика встретила поэму благосклонным вниманием.

В «Обетах цапли» повествуется, как Роберт на немыслимо роскошном пиру подошел к королю и преподнес ему жареную цаплю, пойманную в тот день его соколом. «Я верю, что поймал самую трусливую из птиц, – будто бы сказал Роберт Эдуарду и его придворным. – Она собственной тени боится. Она кричит и вопит, словно ее убивают… И я намерен отдать эту цаплю самому большому трусу из тех, кто когда‑либо жил на земле: Эдуарду Людовику (то есть Эдуарду III), лишенному прекрасной французской земли, которой он наследник по праву; но мужество оставило его, и из‑за собственной трусости он так и умрет, не овладев ею».

Согласно поэме, Эдуард ответил на эти слова клятвой «пересечь море, взяв в собой своих подданных… Разжечь в стране пожар и… ждать моего смертельного врага, Филиппа Валуа, который носит геральдические лилии… Я не признаю его власть, можете быть уверены, и я буду вести войну с ним словом и делом».

«Обеты цапли» – чисто пропагандистское произведение; его задачей было изобразить Роберта Артуа коварным провокатором, а Эдуарда – хвастливым безнравственным агрессором. Но автору удалось заставить поверить доверчивую публику, что все именно так и было. В конце концов, Эдуард действительно дал приют Роберту Артуа, что обеспечило Филиппу casus belli. В декабре 1336 года Филипп отправил послов в Гасконь, чтобы потребовать экстрадиции Роберта. Требование было отклонено, а через год Эдуард отправил послов в Париж к «Филиппу Валуа, который называет себя королем Франции». Дипломаты отозвали ленную присягу английского короля; предсказуемым и немедленным ответом Филиппа стала официальная конфискация Понтье и Гаскони. Война началась.

Собственно говоря, в 1340 году, когда Эдуард стоял на помосте в Генте, Англия и Франция уже три года находились в состоянии войны. Конфликт был по большей части вялотекущим: стороны переманивали друг у друга союзников и меняли позиции. Эдуард сконцентрировал свои военные усилия на территории исторических Нидерландов: он выплатил графу Геннегау, герцогу Брабантскому и другим союзникам десятки тысяч фунтов взяток в попытке сколотить крупный альянс против французского короля. Эту стандартную дорогостоящую тактику Эдуард подкрепил, купив у императора Людвига IV Германского титул императорского Генерального викария, дававший ему верховную власть над вельможами Северной Франции. Единственное крупное столкновение, прервавшее эту разорительную дипломатическую войну, случилось осенью 1339 года, когда Эдуард ввел войска в Северную Францию и начал агрессивную кампанию на пограничных территориях Камбрези и Вермандуа. Филипп тем временем отправил армию в Гасконь, углубившись на юг до Бордо.

Но это были лишь предварительные стычки. В 1340 году, когда Эдуард официально заявил права на французский трон, война перешла в новую стадию, и продлится она больше века, пока не исчерпаются последствия той речи в Генте.

Этой войне суждено было выйти далеко за рамки традиционных англо‑французских войн. Разумеется, по сути она по‑прежнему представляла собой противостояние между французским королем, настаивающим на своих правах, и Плантагенетом – лордом Аквитании, изворачивающимся, чтобы выказать как можно меньше почтения. Англия следовала знакомой схеме: подкупать вельмож и правителей Фландрии и восточных окраин Франции, формируя военный альянс на севере, и одновременно готовить армию, чтобы вести кампанию на юге. Но вспомнив о своих династических притязаниях на французский трон, Эдуард готовился полностью изменить отношения между королевскими домами Франции и Англии.

К октябрю 1337 года он стал в посланиях именовать себя королем Франции и Англии, а три года спустя прямо и недвусмысленно заявил о своих требованиях на церемонии в Генте. Это была уже не война между сеньором и вассалом. Это была война за престолонаследие.

 

В бурном море

 

В надвигающихся сумерках вечером 24 июня 1340 года, через шесть месяцев с того дня, как он объявил себя королем чуть ли не всей Западной Европы, Эдуард стоял на палубе своего флагманского корабля, когга «Томас» (коггом называли крупное торговое судно, оснащенное единственным квадратным парусом), и вглядывался в море у берегов Слёйса, во Фландрии, море, вспененное кровью десятков тысяч французов. Он был ранен в ногу, но дело того стоило. Он видел, как развернулось ожесточенное сражение, в котором сошлись 213 французских и генуэзских кораблей колоссального военно‑морского флота Филиппа VI и от 120 до 160 английских парусных судов, которые за два дня до этого покинули Восточную Англию под его личным командованием. Англичане одерживали безжалостную блистательную победу.

Эдуард пересек пролив, чтобы высадить армию на берегах Фландрии. Эта отчаянная вылазка была вызвана исключительными обстоятельствами. За два месяца до того его друзья и союзники, графы Солсбери и Саффолк, попали в плен в бою у Лилля. Французы заняли Фландрию и держали королеву Филиппу в заложниках в Генте. Французские корабли патрулировали Ла‑Манш, угрожая погубить английскую торговлю шерстью, и два года подряд южное побережье Англии подвергалось налетам французских пиратов, оставивших от города Саутгемптон одни дымящиеся стены.

Эдуард уже несколько месяцев строил планы полномасштабного вооруженного вторжения. Конечно, их не удалось сохранить в тайне от Филиппа VI, и французы собрали у берегов Нормандии и Пикардии огромный флот с целью блокировать порты и помешать высадке английской армии. И теперь Эдуард, обозревая побережье, видел французские суда, выстроенные тесным порядком: бросив якоря, корабли, сцепленные друг с другом, в три ряда перекрывали устье реки Звин.

Проведя ночь на якоре в виду устрашающего леса мачт и бронированных носов кораблей французского флота, около трех часов утра Эдуард <