Мгновения максимального присутствия

 

Однако подчас особые события разрывают пелену нашего страха и успокоения. В момент такого события – который я буду далее называть мгновением максимального присутствия или привилегированным моментом жизни – нечто срабатывает так, что пути в состояние «до события» больше нет. В таких событиях всегда есть что‑то глубоко личное. Нечто, о чём нелегко рассказать.

Однажды я, к примеру, поборол свой страх. Меня много шпыняли в школе, я же не умел ответить на оскорбления. У меня развилась фобия – я стал бояться всех без разбора мальчиков и мужчин моего возраста и роста, а также более высоких и взрослых (кроме тех, что выглядели явными аутистами). Избавление пришло неожиданно – в стычке на улице с двумя праздношатающимися молодыми людьми.

В моей памяти эта стычка отпечаталась как миг особой силы, особой ясности. Я впервые сделал то, о чём раньше мог только мечтать. Я устоял перед страхом, перед угрозой физического уничтожения. Я ответил на оскорбление, и, более того, своим ответом напугал обидчиков. Случилось это уже через много лет после окончания школы и, по странной иронии судьбы, на улице Свободы.

В такой момент ты полностью присутствуешь здесь и теперь. Ты собран, нет ни прошлого, ни будущего. Но есть ясность, сила, точность мысли и действия. Ты рискуешь, ты ставишь на карту всё, и нет никаких гарантий, что ты останешься цел.

Иногда во время аварий или в обстоятельствах, угрожающих жизни, время сжимается. Этим приёмом любят пользоваться киношники – катастрофа, медленно разлетающиеся осколки стекла, крупные планы лиц с выражением ужаса. Но приём этот взят из жизни – люди, бывавшие в смертельной опасности, рассказывают, что видели всё, как в замедленной съемке. Они замечали детали, которые невозможно заметить. Успевали продумать мысль и совершить действие за те миллисекунды, пока взрывался снаряд или разбивалась машина.

К примеру, исследователь сознания Олег Георгиевич Бахтияров рассказывает, как наблюдал полёт пули. Раскалённые царапины, оставшиеся на ней после выхода из ствола, вращались. И пока летела пуля, он думал о том, что она светится в темноте из‑за этих царапин. А ведь скорость полёта пули в разы выше скорости движения мозговых импульсов.

При этом, по его словам, все события вне его самого, летящей пули и других вещей, имевших отношение к делу, текли с обычной скоростью. Он видел, как возникло второе время. Оно стояло вертикально к горизонтальному потоку времени обычной жизни. Это измененное состояние сознания, в котором (в отличие от наркотического транса) спектр наших возможностей расширяется до невероятных размеров.

Находясь в вертикальном времени, мы не понимаем, что находимся в нём. Размышления и эмоции приходят потом – через мгновение, а то и через годы. Это и придаёт нашим действиям точность и смысл, не достижимый через логику. Мы выбираем единственно правильное решение, а затем, не зная как, просто делаем то, что нужно. И способ, которым мы это делаем, порой противоречит законам физики.

Несмотря на опасность подобных событий, а может быть, как раз благодаря ей, на дне человеческой души лежит тоска по мгновениям максимального присутствия. Что‑то промелькнуло, блеснуло, поразило нас. А затем исчезло. И мы остались одни в пустоте.

Тоска заставляет нас проигрывать эти моменты повторно. Подчиняясь ей, мы послушно копируем место, время, обстоятельства и детали события. Тратим на это много сил, много денег, много времени. И всегда терпим неудачу, ведь природа момента присутствия противоположна природе опыта, знания, памяти. Он ярок потому, что память и опыт дают нам только копии, а копия никогда не может быть лучше оригинала.

Тогда – в мае 2004‑го на улице Свободы – я пережил один из таких моментов. Всё случилось спонтанно, непроизвольно. Я был холоден и спокоен. Моё тело остановилось, повернулось, сделало нужные движения. Мой рот открылся и сказал нужные слова в нужный момент. И я не испытывал злости к обидчикам, обозвавшим меня «пидарасом». Но они ушли, в испуге оглядываясь, а я остался стоять.

 

Несделанное

 

В момент максимального присутствия для нас открыты две дороги. Если мы действуем, то изменимся, а если устранимся от действия, тогда, по выражению Мераба Константиновича Мамардашвили, застрянем в несделанном. Застрянем, чтобы потом всю жизнь грызть себя, думая об упущенном шансе и пытаясь найти жалкие оправдания тому, что медлили, когда надо было действовать. Словно Сизиф, мы будем катить в гору один и тот же камень, и у самой вершины он всегда будет срываться, чтобы бессмысленный наш труд не закончился никогда.

Однако хоть в прошлое и нельзя вернуться, а всё же с несделанным можно встретится второй раз. Оно зачем‑то напоминает о себе непроизвольными воспоминаниями, каждое из которых развёртывается в три этапа.

Сначала возникает неясное чувство, бесформенный импульс – скажем, смутная тревога. Затем из него рождается внешний облик события: к примеру, диалог или чьё‑то лицо. Потом наступает третья стадия – стадия реакции. Наше тело – в особенности голова, плечи, горло, грудь, солнечное сплетение, живот – напрягаются. Чтобы убрать неприятное состояние, мы совершаем какие‑то действия во внешнем мире – съедаем конфетку, чтобы заесть горе, выпиваем водки, чтобы его запить, идём бить морду соседу, чтобы отомстить за оскорбление.

Некоторые люди прерывают процесс развёртывания на первой стадии. Подавляя проявления несделанного в зародыше, они говорят, что «ограничивают себя». Другие же, напротив, дают развёртыванию дойти до конца и полагают себя «свободными» и «не обусловленными». Ни те ни другие, однако, не становятся счастливее или умнее. Несделанное остается не сделанным и давит, как прежде.

О любителях ограничивать себя дон Хуан, учитель Карлоса Кастанеды, говорит, что они занимаются самым злостным видом самопотакания. Верят, что совершают подвиг, а на самом деле лишь углубляются в созерцание своего величия и дают пищу чувству собственной важности[3]. А про «свободных» и «не обусловленных» 2500 лет назад верно рассудил древнегреческий философ Сократ, назвав их действия «уступкой удовольствию»[4]. «Такие люди, – говорил он, – потакают себе, поскольку не способны оценить последствия этой уступки». То есть, проще говоря, по собственной глупости.

Дверь в несделанное приоткрывается между первой и второй стадиями. Там мы должны остановить развёртывание: к примеру, сохранить в душе смутную тревогу и дать ей жить в нас столько, сколько ей заблагорассудится. При этом мы обязаны функционировать так, словно ничего не происходит. И лишь тогда изменение, которое нёс в себе привилегированный момент жизни, всё же сможет произойти в нас.

Но теория развёртывания – это только начало. Навык остановки между первой и второй фазами нужно использовать в жизни. Он взращивается попытками и неудачами. Существуют, правда, системы специальных упражнений, которые либо развивают этот навык напрямую, либо создают плодородную почву, на которой ему легче взрасти. К ним относятся «психонетика» Олега Бахтиярова и система практики поз йоги, описанная в этой книге.

Если перебирать стадии развёртывания в обратном порядке, то мы придём к тем словам, которыми, описывая нашу жизнь, пользуется Мераб Константинович. Он говорит, что понять что‑то можно лишь тогда, когда ты «утемнишься» по отношению к тому, что тебе нужно понять. Когда накопишь собственный труд в тени или в корнях, которые не видны другим людям. «Внутренней химии надо дать время повариться», – так выражается он.

 

«Пусть пройдет время, помолчи, дай этому покрутиться, повариться, потому что без варения, медленного варения ничего не бывает» [5].

 

Хоть время варения и равно времени задержки на первой стадии, однако освобождение от гнёта несделанного – не выверенный кулинарный рецепт. Срок готовности этого блюда не может быть известен заранее. И гарантий на успех вам никто не даст. К примеру, в возрасте 4–6 лет я получил какое‑то мощное впечатление, связанное с компьютерными играми. С тех пор прошло уже лет 30, но разобраться с этим несделанным я не могу и по сию пору.

Каждый год с начала лета и до осени мной овладевает состояние, подобное состоянию наркомана, которого лишили дозы. По иронии судьбы, эти расстройства связаны с игрой под названием Diablo («Дьявол»)[6]. Я чувствую сильное эмоциональное возбуждение, которое быстро превращается в конкретные образы. Например, образы красивых доспехов, которые я могу достать для своего героя – своего компьютерного «второго я». Образы переходят в действия – поход в магазин, покупка игры, приключения и сражения в компьютерном мире, обретение желаемого виртуального имущества.

Однако в нагрузку к доспехам я получаю резкий упадок сил. Моя воля становится вялой, а ощущения притупляются. Я «отключаюсь» от самого себя и от мира и больше не чувствую изменений, бесконечным потоком льющихся на нас в каждую минуту жизни. При этом смутная тревога человека, бездарно растратившего то малое время, которое ему отпущено, растёт пропорционально промежутку, который я провёл в компьютерном мире. И эхо от «принятой дозы» остаётся на несколько часов, а то и на пару дней.

Во всей этой схеме есть ключевой момент выбора. В этот момент ты можешь либо последовать за влекущей силой зависимости, либо же, удержавшись на стадии смутного чувства, заняться чем‑то другим (к примеру, продолжать вести нормальную повседневную жизнь). И основание для выбора второго пути даёт мне только одно – память о свободе. Без знания о том, что она существует, без личного опыта свободы, который я испытал когда‑то, моя участь давно стала бы незавидной судьбой наркомана, медленно умирающего перед экраном монитора.

По теории сегментов энергетического тела, речь о которой у нас впереди, компьютерные игры влияют на горловой центр – верхнюю часть передней пластины кокона. Они деформируют его, «сковывают льдом» или «выедают пласт» изнутри этой зоны энергетического тела. Из‑за этой деформации я множество раз заболевал ОРВИ.

Игры похожи на кастанедовские «растения силы». Это коварные, опасные, мощные источники впечатлений. Конечно, нет вещей, которые были бы плохи или хороши сами по себе. Плохими или хорошими вещи делают люди, их использующие.

Игры, как и психотропные вещества, – не зло. Они – сильный, а значит, опасный инструмент вроде змеиного яда, которым можно убить, а можно и вылечить. Я знаю это на собственном опыте, поскольку в жизни бывали периоды, когда игры давали эффект, противоположный тому, о котором я говорил выше. Однако культуры работы с этим инструментом, как и с психотропными веществами, у нас почти нет.

Итак, как вы видите, нет необходимости искать экзотические приключения в дальних странах или уходить в монастырь. Ведь главное и единственное в своём роде приключение – лабиринт собственной души и загадка собственной жизни – всегда при нас.

 

«Наверное, если бы я мог как‑то развязать все узы своих дел и проблем, каким‑то образом абстрагироваться от тех условий, в которых живу и действую, мне было бы легче проникнуть в твой мир, – задумчиво проговорил я. – Или, может, если бы я отправился к тебе жить в дикую пустыню. А сейчас я одной ногой стою в одном мире, второй – в другом, и в итоге от меня нет никакого проку ни здесь, ни там.

Дон Хуан долго на меня смотрел.

– Вот он – твой мир, – произнес он, кивнув на людную улицу за окном. – Ты – человек этого мира. И там, в этом мире, – твои охотничьи угодья. Невозможно уйти от «делания» своего мира. И воину остается только одно – превратить свой мир в свои охотничьи угодья. Воин – охотник, и как охотник он знает: мир создан для того, чтобы его использовали. И воин использует каждую частицу мира. Воин подобен пирату – он берёт всё, что хочет, и использует так, как считает нужным, и в этом он не признает никаких запретов и ограничений. Но, в отличие от пирата, воин не чувствует себя оскорблённым и не возражает, если кто‑то или что‑то берёт и использует его самого» [7].

 

 

Вертикальное время

 

Между жизнью человека в привилегированный момент и его жизнью в несделанном лежит пропасть. Это два полюса, две абсолютных противоположности. «Живое» и «мёртвое» – вот какие слова приходят на ум, когда о них думаешь.

Не имеет ли Иисус Христос в виду именно их, когда возвещает нам о воскрешении из мёртвых? Не говорит ли он о прыжке из жизни в несделанном в жизнь с максимальным присутствием? Ведь чувства человека, попавшего в привилегированный момент, как две капли воды похожи на чувства воскресшего. Вот она – настоящая жизнь, а рядом – другая, обыденная, без чувства и мысли.

Но тогда выходит, что вечная жизнь не есть бесконечное деление жизни во времени. Вечная жизнь есть сумма вневременных моментов, то есть моментов предельного присутствия. Более того, эти высокие слова описывают одну из практических ситуаций нормальной повседневной жизни. Ситуаций, которым все мы так или иначе бываем сопричастны.

При некотором стечении обстоятельств время прекращает существовать, а интенсивность наших переживаний бесконечно возрастает. И тогда – в отличие от обыденной жизни – мы становимся чем‑то неопределённым. Чем‑то, у чего нет заранее заданных свойств.

В нашей же повседневной жизни мы не присутствуем, однако точно знаем, кто мы такие, откуда пришли, куда и зачем движемся. Знаем, что можем, а чего нет. И тратим существенную часть своих сил на то, чтобы длить это знание.

И не только Иисус говорит об этом. В начале одного из классических трактатов о хатха‑йоге – «Гхеранда самхита» – его автор как будто бы ведёт речь о переселении души. Применим, однако, здесь наше рассуждение о моментах вневременной жизни. Тогда, возможно, истинный смысл слов мудреца Гхеранды откроется нам.

 

«Однажды пришёл Чанда Капали в место отшельничества мудреца Гхеранды и склонился перед ним с почтением. Чанда сказал:

– О наивысший среди йогинов! О Учитель Йоги! Я хотел бы услышать теперь о йоге тела, которая ведёт к познанию истины (Таттва‑Джнана).

Гхеранда ответил:

– Это очень хорошо, о сильнорукий, что ты спрашиваешь меня об этом. Я сообщу тебе, сын мой. Слушай внимательно.

Нет уз, равных узам Майи; нет силы выше, чем Йога; нет друга лучше, чем мудрость; нет врага хуже, чем эгоизм (Ахамкара).

Изучая азбуку, можно познать все науки; так же овладением этой йогой достигается познание истины.

Тела живых существ возникают из добрых и злых дел; из этих же дел возникает судьба (Карма), и это всегда идёт по кругу, как колодезное колесо.

Точно так же, как кувшин колодезного колеса ходит вверх и вниз, движимый силой быка (вращающего колодезное колесо), так и душа, движимая силой судьбы (Кармы), проходит через рождения и смерти.

Постоянно разрушается тело, как распадается в воде необожжённый кувшин. Обожги тело в огне Йоги и так соверши его очищение» [8].

 

А в конце говорится:

 

«Итак, о Чанда, я рассказал тебе о труднодостижимом высоком Самадхи. Кто знает это, тот никогда не родится снова в этом мире».

 

Разберем же теперь отдельные фразы мудреца Гхеранды.

«Нет уз, равных узам Майи» – означает, что для человека его личное несделанное есть самая страшная из всех тюрем. Обычная интерпретация этих слов звучит иначе – примерно так: «Мир – это иллюзия (которая зовется Майа)». Однако одно другому никак не противоречит. Ведь несделанное – причина, а мир – следствие. Мир есть инструмент, созданный для работы с несделанным, и подробнее об этом мы поговорим в следующей главе.

«…овладением этой йогой достигается познание истины». Истина – это нечто, что устанавливается вневременным моментом жизни, от которого и отсчитывается весь остальной мир. Почему это так, также станет ясно из следующей главы.

«Точно так же, как кувшин колодезного колеса ходит вверх и вниз, движимый силой быка (вращающего колодезное колесо), так и душа, движимая силой судьбы (Кармы), проходит через рождения и смерти». Рождением души Гхеранда называет вневременные моменты, а смертью – обыденную жизнь. Он говорит, что смерть не случается после жизни, а является частью жизни. Жизнь и смерть перемешаны друг с другом. А движущая сила Кармы – это сила несделанного, которое мы не смогли разрешить по лени или по недостатку времени.

«Постоянно разрушается тело, как распадается в воде необожжённый кувшин». Гхеранда использует довольно странную формулировку – «постоянно разрушается тело». Кажется, что про разрушение тела надо было бы сказать «иногда» или «периодически». А слово «постоянно» намекает на текучесть, на какой‑то непрерывный процесс. Не похоже, чтобы Гхеранда имел в виду дискретный набор переселений из человека в баобаб, потом в кобру, потом в муравья, а потом опять в человека.

«Обожги тело в огне Йоги…» Образы огня и горения – наглядные примеры интенсивно идущего процесса.

«Итак, о Чанда, я рассказал тебе о труднодостижимом высоком Самадхи. Кто знает это, тот никогда не родится снова в этом мире». Самадхи – есть момент вневременной жизни. «Не родится снова в этом мире» означает, что человек не выйдет из интенсивного переживания бытия в обычное, повседневное, мёртвое состояние.

Мудрец Гхеранда использует слова и образы, принятые в его культуре. Так же, по словам священника Александра Меня, поступал и Христос. Спаситель всегда проводил связь Ветхого и Нового Заветов и опирался в своих притчах на знакомую людям традицию, знакомые им образы и понятия. Между словами, которыми пользуются Гхеранда и Иисус, разница огромна, но говорят они об одном и том же.

Иисус предпочитает говорить об одном моменте присутствия, а Гхеранда – о многих. И каждый переход из повседневного состояния в привилегированный момент жизни зовётся у него «очередным перерождением». Что ж, это действительно перерождение – пройдя через миг своего максимального присутствия, мы уже никогда не будем такими, как прежде.

Во все времена и в любом месте мира мы сможем найти сходный образ мысли.

 

«…завтра знать – не имеет значения. …И с другой стороны – на вчерашней добродетели нельзя улечься спать, ничего не существует как завоеванное навсегда» [9], –

 

так Мераб Константинович Мамардашвили говорит о греках времён их расцвета. И он же в лекциях о романе Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» не раз повторяет, что истинное бытие расположено по вертикали к горизонтальному потоку времени. Смерть тела, второе пришествие, Страшный суд, воскрешение праведников, вечная жизнь – весь порядок событий, расставленных на временной шкале (порядок, к которому мы как люди христианской культуры так привыкли), не существует.

Вертикальное время похоже на молнию. Эта молния бьёт в любую точку нашего линейного движения во времени, не сообразуясь с предшествующими событиями. В этот миг все наши части, разбросанные по потоку времени, сходятся воедино. Оседлав этот миг, мы способны прокатиться на гребне вспененной волны вертикального времени и отворить дверь в неведомую часть своей судьбы.

Однако устоять на гребне смогут лишь те, кто, как говорит Мераб Константинович, держит в себе «истинное человеческое усилие» и делает «труд жизни». Это усилие и этот труд имеют вполне обозримые грани. Одна из них состоит в том, что мы никогда больше не скажем, что мир, обстоятельства, среда или родители виноваты в том, что мы чего‑то не сделали или не смогли. С этого момента лишь мы сами виновны во всём несделанном.

«Вертикальное время» – это метафора. Но метафора не есть умственная спекуляция. Метафора – это особая (в том числе словесная) конструкция, которая должна показать нам нечто, скрытое за пеленой слов.

Дайте бесконечному разговору с самим собой умолкнуть и подержите в голове эти два слова: вертикальное время. Вслушайтесь телом, как они звучат. И метафора скажет вам, что в одном и том же мире в единственном моменте времени есть намного больше, чем вы привыкли думать.

Понять тему ударов вертикального времени, а также пролить свет на проблемы перерождения и воскрешения нам поможет большое количество разнородных примеров. К примеру, на этот счёт есть что сказать Генри Форду – успешному американскому предпринимателю, зарегистрировавшему за свою жизнь 160 патентов на автомобильные изобретения:

 

«Я принял теорию реинкарнации, когда мне было двадцать шесть лет. Религия не давала мне объяснения данного феномена, а работа не приносила полного удовлетворения. Работа не имеет никакого смысла, если опыт, накопленный в одной жизни, мы не можем использовать в другой. Когда я открыл для себя реинкарнацию, это было подобно обнаружению вселенского плана – я осознал, что теперь существовал реальный шанс осуществить мои идеи. Я более не был ограничен временем, я перестал быть его рабом. Гений – это опыт. Некоторые, похоже, считают, что это дар или талант, на самом же деле это плод опыта, накопленного за многие жизни. Некоторые души старше, чем другие, и соответственно знают больше. Открытие понятия реинкарнации успокоило мой ум. Если вы записываете эту беседу, напишите, что это помогает успокоить ум. Я бы очень хотел поделиться со всеми умиротворением, которое приносит такое видение жизни» [10].

 

То, что говорит Форд, всегда напоминало мне одну историю из книг Кастанеды. В этой истории Карлос разрывался между учением о когнитивных системах профессора Лорки и учением дона Хуана:

 

«Для меня не составляет труда оценить твоего профессора на расстоянии, – продолжал дон Хуан. – Он бессмертный ученый. Он не собирается умереть никогда. И когда дело дойдет до похоронных хлопот, я уверен, что окажется, что он уже предпринял все необходимые шаги. У него есть участок на кладбище, где его закопают, и он приобрёл надёжный страховой полис, благодаря которому его семья не будет бедствовать после его смерти. Обзаведясь этими двумя документами, он считает, что может больше не думать о смерти. Он думает только о своей работе» [11].

 

Я вполне резонно думал, что Форд и Лорка – одного поля ягоды. Ведь есть масса чокнутых людей, обожающих успокаивать себя тем, что в мире существует независимая от них внешняя сила, производящая переселение души. К тому же слова о важности работы у Форда и Лорки были так похожи. Я думал, что изобретатель автомобилей просто поверил в удобную ложь о переселении души после физической кончины тела. Но, как оказалось, был совершенно не прав.

Форд вкладывает в слова не тот смысл, который можно ухватить, болтаясь на поверхности понятий. Чтобы разобраться в них, мы, во‑первых, должны обратить внимание только на фразу «я перестал быть его рабом». Думая над ней, мы припомним другие фразы, сказанные в других местах и в другое время. К примеру, такую:

 

«времени уже не будет» [12].

 

И всё, что говорит Форд, прояснится. Души, которые старше других, – это люди, которые прошли через максимальное присутствие большее количество раз, чем другие. Успокоение ума, умиротворение – это не отторжение от себя неудобного факта собственной смертности, но, напротив, понимание того, что мы уже пережили смерть и не один раз. Ведь переход через момент присутствия – это маленькая смерть.

И вполне естественным выглядит желание Форда поделиться этим умиротворением с другими людьми. Ведь преодоление страха смерти открывает в тебе любовь к людям – ту самую любовь, о который говорит Христос. Форд переживал волшебные мгновения вечной жизни, удары вертикального времени. А я в силу привычки читать буквально и презирать всё, что не исходит от Кастанеды, долгое время не мог уловить смысл его слов.

Итак, наша истинная жизнь есть сумма привилегированных моментов. Они – подарок судьбы, они дают нам намёк на то, как мы могли бы жить, если бы захотели и потрудились. Кастанеда назовёт попадание в привилегированный момент «остановкой внутреннего диалога», а то, что происходит после него, – «смещением точки сборки». И в следующих главах этой книги мы ещё не раз увидим бескрайнюю перспективу, скрытую за этими словами.