В природы грубом красноречье

 

 

В природы грубом красноречье

Я утешение найду.

У ней душа-то человечья

И распахнется на ходу.

 

Мне близки теплые деревья,

Молящиеся на восток,

В краю, еще библейски древнем,

Где день, как человек, жесток.

 

Где мир, как и душа, остужен

Покровом вечной мерзлоты,

Где мир душе совсем не нужен

И ненавистны ей цветы.

 

Где циклопическое око

Так редко смотрит на людей,

Где ждут явления пророка

Солдат, отшельник и злодей.

 

 

Аввакум в Пустозерске [40]

 

 

Не в бревнах, а в ребрах

Церковь моя.

В усмешке недоброй

Лицо бытия.

 

Сложеньем двуперстным

Поднялся мой крест,

Горя в Пустозерске,

Блистая окрест.

 

Я всюду прославлен,

Везде заклеймен,

Легендою давней

В сердцах утвержден.

 

Сердит и безумен

Я был, говорят,

Страдал-де и умер

За старый обряд.

 

Нелепостей этот

Людской приговор:

В нем истины нету

И слышен укор.

 

Ведь суть не в обрядах,

Не в этом — вражда.

Для Божьего взгляда

Обряд — ерунда.

 

Нам рушили веру

В дела старины,

Без чести, без меры,

Без всякой вины.

 

Что в детстве любили,

Что славили мы,

Внезапно разбили

Служители тьмы.

 

В святительском платье,

В больших клобуках,

С холодным распятьем

В холодных руках.

 

Нас гнали на плаху,

Тащили в тюрьму,

Покорствуя страху

В душе своему.

 

Наш спор — не духовный

О возрасте книг.

Наш спор — не церковный

О пользе вериг.

 

Наш спор — о свободе,

О праве дышать,

О воле Господней

Вязать и решать.

 

Целитель душевный

Карал телеса.

От происков гневных

Мы скрылись в леса.

 

Ломая запреты,

Бросали слова

По целому свету

Из львиного рва.

 

Мы звали к возмездью

За эти грехи.

И с Господом вместе

Мы пели стихи.

 

Сурового Бога

Гремели слова:

Страдания много,

Но церковь — жива.

 

И аз, непокорный,

Читая Псалтырь,

В Андроньевский черный

Пришел монастырь.

 

Я был еще молод

И все перенес:

Побои, и голод,

И светский допрос.

 

Там ангел крылами

От стражи закрыл

И хлебом со щами

Меня накормил.

 

Я, подвиг приемля,

Шагнул за порог,

В Даурскую землю

Ушел на восток.

 

На синем Амуре

Молебен служил,

Бураны и бури

Едва пережил.

 

Мне выжгли морозом

Клеймо на щеке,

Мне вырвали ноздри

На горной реке.

 

Но к Богу дорога

Извечно одна:

По дальним острогам

Проходит она.

 

И вытерпеть Бога

Пронзительный взор

Немногие могут

С Иисусовых пор.

 

Настасья, Настасья,

Терпи и не плачь:

Не всякое счастье

В одеже удач.

 

Не слушай соблазна,

Что бьется в груди,

От казни до казни

Спокойно иди.

 

Бреди по дороге,

Не бойся змеи,

Которая ноги

Кусает твои.

 

Она не из рая

Сюда приползла:

Из адова края

Посланница зла.

 

Здесь птичьего пенья

Никто не слыхал,

Здесь учат терпенью

И мудрости скал.

 

Я — узник темничный:

Четырнадцать лет

Я знал лишь брусничный

Единственный цвет.

 

Но то не нелепость,

Не сон бытия,

Душевная крепость

И воля моя.

 

Закованным шагом

Ведут далеко,

Но иго мне — благо

И бремя легко.

 

Серебряной пылью

Мой след занесен,

На огненных крыльях

Я в небо внесен.

 

Сквозь голод и холод,

Сквозь горе и страх

Я к Богу, как голубь,

Поднялся с костра.

 

Тебе обещаю,

Далекая Русь,

Врагам не прощая,

Я с неба вернусь.

 

Пускай я осмеян

И предан костру,

Пусть прах мой развеян

На горном ветру.

 

Нет участи слаще,

Желанней конца,

Чем пепел, стучащий

В людские сердца.

 

КИПРЕЙ

 

Я в воде не тону

 

 

Я в воде не тону

И в огне не сгораю.

Три аршина в длину

И аршин в ширину —

Мера площади рая.

 

Но не всем суждена

Столь просторная площадь:

Для последнего сна

Нам могил глубина

Замерялась на ощупь.

 

И, теснясь в темноте,

Как теснились живыми,

Здесь легли в наготе

Те, кто жил в нищете,

Потеряв даже имя.

 

Улеглись мертвецы,

Не рыдая, не ссорясь.

Дураки, мудрецы,

Сыновья и отцы,

Позабыв свою горесть.

 

Их дворец был тесней

Этой братской могилы,

Холодней и темней.

Только даже и в ней

Разогнуться нет силы.

 

В настоящем гробу

Я воскрес бы от счастья,

Но неволить судьбу

Не имею я власти.

 

 

Желание

 

 

Я хотел бы так немного!

Я хотел бы быть обрубком,

Человеческим обрубком…

 

Отмороженные руки,

Отмороженные ноги…

Жить бы стало очень смело

Укороченное тело.

 

Я б собрал слюну во рту,

Я бы плюнул в красоту,

В омерзительную рожу.

 

На ее подобье Божье

Не молился б человек,

Помнящий лицо калек…

 

 

По нашей бестолковости

 

 

По нашей бестолковости,

Окроме «Боже мой»,

Ни совести, ни повести

Не вывезешь домой.

 

 

Луна качает море

 

 

Луна качает море.

Прилив. Отлив…

Качает наше горе

На лодке рифм.

 

Я рифмами обманут

И потому спасен,

Качаются лиманы,

И душен сон.

 

 

Стансы

 

 

Я — гость, я — твой знакомый.

Все это бред, мираж,

Что я в семье и дома,

И горький случай наш

Одна из краж со взломом,

Распространенных краж.

 

Мы оба невиновны,

Хотя бы потому,

Что кодекс уголовный

Здесь явно ни к чему.

Здесь приговор условный

Не сердцу, но уму.

 

Ведь сердцу в наказанье

На землю послан я.

На что ему сказанья

Таежного житья?

Когда в его вниманье

Совсем не та семья.

 

Клеймил событья быта

От века ювелир.

Известен и испытан

Поддельный этот мир.

Хранят бессмертье пыток

Приличия квартир.

 

И будто некой Плевной

Звучит рассказ простой

О боли задушевной,

Вчера пережитой —

Невысказанной, гневной

И кровью налитой.

 

И это все не ново.

И дышит день любой,

Живет любое слово

Рылеевской судьбой.

Под крики «вешать снова»

Умрет само собой.

 

И нет ему пощады,

И в шуме площадном

Не ждет оно награды

И молит об одном,

Чтоб жизнь дожить как надо

В просторе ледяном.

 

Ценя чужие мненья,

Как мненья лиц чужих,

Я полон уваженья

К житейской силе их,

Всю горечь пораженья

Изведав в этот миг.

 

И я скажу, пугая

Ночные зеркала:

Любовь моя — другая,

Иной и не была.

Она, как жизнь, — нагая

И — точно из стекла.

 

Она — звенящей стали

Сухая полоса.

Ее калили дали,

Ущелья и леса

Такой ее не ждали,

Не веря в чудеса.

 

Какую ж нужно ловкость

И качество ума,

Испытывая ковкость,

Железа не сломать.

В твоем чаду московском

Ты знаешь ли сама?

 

Не трогай пятен крови,

И ран не береди,

И ночь над изголовьем

Напрасно не сиди.

 

 

Забралась высоко в горы

 

 

Забралась высоко в горы

Вьюга нынешней зимой,

Научила разговору

Синий снег глухонемой.

 

Вот рассказы так рассказы —

За десяток, верно, лет

В небо высыпаны сразу,

Замутили белый свет.

 

Будто там живые души

Подгоняют снегопад

И свистят мне прямо в уши

И глаза мои слепят.

 

Все, что умерло и скрыто

Снегом, камнем, высотой,

Оживленно и открыто

Вновь беседует со мной.

 

Шепчет мне свои признанья

И покойников мечты.

Бьют в лицо воспоминанья —

Откровенья нищеты.

 

Что ты видишь, что ты слышишь,

Путевой товарищ мой?

Отчего так часто дышишь

И торопишься домой?

 

 

Придворный соловей

 

 

Придворный соловей

Раскроет клюв пошире,

Бросая трель с ветвей,

Крикливейшую в мире.

 

Не помнит божья тварь

Себя от изумленья,

Долбит, как пономарь,

Хваленья и моленья.

 

Свистит что было сил,

По всей гремя державе,

О нем и говорил

Язвительный Державин,

 

Что раб и похвалить

Кого-либо не может.

Он может только льстить,

Что не одно и то же.

 

 

Намеков не лови

 

 

Намеков не лови,

Не верь грозы раскатам,

Хоть горы все в крови,

Запачканы закатом.

 

Не бойся, не таи

Лесные кривотолки.

Заржавлены хвои

Колючие иголки

 

И колют сердце мне,

Чтоб, кровью истекая,

Упал в родной стране,

Навеки затихая.

 

Когда от смысла слов

Готов весь мир отречься,

Должна же литься кровь

И слезы человечьи.

 

Моя ли, не моя —

Не в этом, право, дело.

Законы бытия

Прозрачны до предела:

 

«Все, что сотворено

В последний день творенья,

Давно осуждено

На смертные мученья».

 

Но дерево-то чем

Пред Богом виновато?

Его-то ждет зачем

Жестокая расплата?

 

Ухватит ветерок

За рыженькие косы,

Швырнет, сбивая с ног,

Со скального откоса…