Как Иван Поликарпович в Киев к брату ездил

 

Иван ПоликарповичОвчелупов — уже немолодой, грузный мужчина с мшистыми, седыми щеками и красными от недосыпа глазами, — ехал в поезде 303Ц “Алматы — Челябинск” и беспрерывно курил. Третьи сутки он не раскладывал нижнюю боковую полку и все это время сидел за столиком. Даже ночью. Лишь изредка мужчина проваливался в неглубокую дрему, потом вздрагивал, оглядывался по сторонам и снова принимался смотреть в окно на бесконечные казахские степи и редкие перелески. Напротив него, как молчаливый попутчик, скучал полосатый матрас. Иван не стал его расправлять, и в сумерках матрас походил на сгорбленного карлика, склонившегося у стола.

Тягучее, томительное безделье ничуть не беспокоило Ивана. Он еще на вокзале механически купил сканворды, но разгадывать их не стал и периодически сворачивал и разворачивал журнал в пеструю подзорную трубочку, которой иногда постукивал по столу.

Верхняя полка на боковушке Ивана пустовала, поэтому ближайшими его соседями была пара вертлявых студентов. Почти сразу после отправления поезда они ушли выпивать в соседний вагон и больше не появлялись. Их вещи лежали на верхних полках, а на нижних обитала пожилая чета казахов. Дедушка с бабушкой тоже не докучали Ивану и почти двое суток проспали. Тихо-тихо, без сопения и храпа. В какой-то момент Ивану показалось, будто маленькие аккуратные казахи усопли, как сухие степные цветы в сентябре. И если бы дедушка периодически не ворчал из-под простыни на свою тихую спутницу, похожую на пожилую луну, то можно было подумать, что под белыми саванами лежат покойники, и поезд уносит их в вечность.

Около станции Щучье попутчик вдруг приободрился (его супруга еще спала), спустил ноги в тапки и попросил у Ивана сигарету. До Челябинска оставалось всего несколько часов пути.

 

— Пойдемте покурим в тамбур, — сказал он, а потом добавил, протягивая миниатюрную коричневую руку, — дядя Жакып, можно дядя Яша.

— Иван. — немного стесняясь представился Иван Поликарпович.

Мужчины, покачиваясь из-за тряски вагона, отправились в тамбур. Несмотря на то, что курить в поезде запрещалось, их никто не гонял. Проводник — чуть-чуть неряшливый, крепко сбитый казах — появился в поле зрения лишь один раз, когда проводил традиционный ритуал — садился на краешек полки, проверял паспорта пассажиров и отрывал нижние части билетов, пряча их в кармашки специальной папки.

— А вы почему отдыхать не ложитеся? Третьи сутки до Челябинска едем, а вы все сидите, в окно смотрите, — спросил дядя Жакып, затягиваясь сигаретой.

— Нервы. Волнуюсь.

— А чего волнуетеся? — продолжал расспросы дядя Жакып.

— За отцом еду, 84 года. Он пару лет назад пропал. Я не хотел верить, что помер, хотя мне и жена и дети говорили, мол, сто процентов помер, а я в программу написал письмо, в “Жди меня”. Они мне неделю назад позвонили и сказали, что нашли папу. Еду вот за ним, — ответил Иван, вогнав окурок в спину безобразного ежика, слепленного из сморчков, сигаретных фильтров и грязи. Дядя Жакып открыл тугую дверь и бросил окурок в стык между вагонами, из черноты полетели яркие, золотистые искры.

— Дело хорошее, мой экем на войне погиб. Немцы убили. Я его и не видел даже. — задумчиво сказал седовласый Яша-Жакып и почему-то не зашел в вагон вслед за Иваном, а решил еще немного постоять в тамбуре, помолчать.

Иван Поликарпович вместе с женой и уже взрослым сыном содержали небольшое фермерское хозяйство в Талдыкоргане — средних размеров городе в Алма-Атинской области Казахстана. Пережив неспокойные 1990-е годы, когда русских на Юге республики нередко находили с проломленными головами в колючих зарослях джузгуна, семья Овчелуповых сумела закрепиться и наладить хозяйство. Их предки — из терских казаков-переселенцев жили там и пели веселые казачьи песни еще во времена, когда Талдыкарган назывался Гавриловкой, а казахи жили в юртах.

Относительный успех в делах семейства обеспечил суровый нрав отца Ивана — Поликарпа Ильича Овчелупова. Того уважали и побаивались. Когда в 1991-м году пьяная молодежь хотела спалить дом Поликарпа, уже пожилой, кряжистый сухарь спрятал жену в погребе, а сам занял оборону на чердаке и открыл огонь из ружья. “Они хотят, чтобы мы уехали, так вот хрен им, конепасам”, — говорил стареющий Поликарп. И они не уехали, жизнь постепенно наладилась, младший сын Иван занялся фермерством: выращивали хлеб, держали кроликов и диковинных птиц индоуток с красными, морщинистыми мордами.

Однако после смерти жены Поликарп Ильич сильно сдал, переехал к сыну и в один прекрасный день пропал. Даже не взял документы и смылся, оставив записку, где сообщил, что отправился к брату в Киев. Поскольку к тому времени брат Поликарпа Ильича уже десять лет, как лежал в могиле, семья не на шутку заволновалась: стало понятно, что у деда прогрессирует деменция.

 

Сын ездил на поиски папы на Украину, в Россию в соседние области Казахстана, искал старика по всем моргам и больницам от Алма-Аты до Бердичева, но тщетно. Хотел было успокоиться: по старому Поликарпу все равно уже плакало кладбище, но успокоиться не получалось. Ивану постоянно снился один и тот же сон. Он шел по тротуару, залитому свежим раствором бетона, потом останавливался около проходной Талдыкорганского завода аккумуляторов, смотрел на свои каменеющие следы и горько плакал. На этом заводе Иван работал после армии, с него уходил на пенсию и Поликарп Ильич.

На излете августу Ивану позвонил продюсер программы “Жди меня”. Тогда шоу еще вели Мария Шукшина и Игорь Кваша — оба с жалисными, грустными лицами и глазами всегда на мокром месте. Иван любил смотреть эту передачу, потому что и сам был не в пример отцу — добрым, жалисным, с глазами на мокром месте. Когда папа пропал, он первым делом отправил письмо Кваше и Шукшиной.

Выяснилось, что похожего по описанию деда нашли сотрудники ГИБДД города N Челябинской области. По их словам странный дедок в лохмотьях, с отросшей, всклокоченной бородой, куда-то брел ночью по обочине федеральной трассы М5. Экипаж остановился, инспекторы спросили: “Куда идешь, бать?”. “В Киев, к брату”, — ответил старик. “Садись, подвезем”, — предложили гаишники и отвезли старичка в участок. О себе незнакомец рассказать ничего не мог, кроме уже известной истории о киевском брате, и о своей любви к голубцам со сметаной. Обычно с такими товарищами не церемонятся, но уж слишком старенький был пассажир, оформлять его в холодный казенный дом гаишники не хотели и, проявив удивительное милосердие, приютили деда у себя в комнате отдыха. Подумали, что родственников, скорее всего, со дня на день найдут и передадут найденыша из рук в руки. Но родственники не находились. День, два, неделю, месяц. Все это время дедушка жил в городском ГАИ. Сердобольные жены личного состава передавали ему голубцы в стеклянных банках, он клевал их как птичка: откусывал редкими зубами крошечные кусочки и подолгу пережевывал, глядя в окошко. Полицейские называли дедушку просто дедом и относились к нему, как к найденному, больному котенку.

Во всем мире не было человека, который бы смог понять и объяснить, почему в N-ских гаишниках вдруг проснулась такая нехарактерная для них сердечность и теплота. “Отдайте уже в богадельню вашу мумию”, — советовали им коллеги из главка, но всегда упирались в крепкую кирпичную кладку из неведомой, даже иррациональной заботы о туманном, беспамятном человеке. "Вы его хоть по базе пробейте, может он маньяк", — говорили коллеги. "Пробивали. Ничего нет. Да он не буйный, живет себе, да и пусть живет”, — отвечали гаишники. И дедушка, действительно, жил себе, да жил, отрешенно наблюдая в окно за тем, как уходит уральское лето. Сотрудники сильно привязались к нему и грустно думали, что к зиме дед аккуратно и так же бесшумно, как жил в последнее время, упокоится на белом подоконнике комнаты отдыха, и что они его похоронят под старой липой на кладбище.

Ситуация изменилась благодаря командиру роты Семену Николаевичу Визбору, который хоть и не подавал виду, но тоже был добрым и жалисным человеком с глазами на мокром месте. Командир почти сразу после появления старичка-лесовичка написал письмо в “Жди меня” — его любимую передачу, которую с 1998 года он записывал на видеокассеты с телевизора, а спустя 15 лет — иногда пересматривал на “Ютубе”.

 

Получив письмо, журналисты программы сравнили его с аналогичным из Казахстана и сразу стали звонить Ивану Поликарповичу: "Кажется, дед нашелся, срочно выезжайте в Челябинскую область".

Август заканчивался, дул неприятный, почти осенний ветер. Иван Поликарпович шел в сторону челябинского автовокзала. Со стороны можно было подумать, будто в городе он оказался транзитом — выбежал на вокзал за пивом и воблой и скоро снова нырнет вагон. Такое впечатление складывалось из-за легкой одежды Ивана: брюки, вытянутая футболка и старая джинсовая жилетка, продуваемая со всех сторон. Но мужчина совсем не чувствовал холода. Он вообще почти ничего не чувствовал, разве что немного штормило: сказывались двое суток без сна и еды.

Сев в автобус до N-ска и наконец-то закрыв глаза, Иван вновь увидел уже знакомые следы на свежем бетоне у проходной Талдыкорганского завода аккумуляторов и молодого отца с синеватой, ершистой щекой.

N-ские гаишники встретили казахского гостя на автовокзале — они созвонились заранее. В участок ехали молча. У последнего поворота за которым располагалось кирпичное здание ГАИ, инспектор вдруг спросил:

— А как деда-то то зовут на самом деле?

— Поликарп Ильич, — ответил Иван.

— Как рыбу. — задумчиво сказал водитель.

У входа в здание собралось множество народа: почти весь личный состав городского ГАИ. Все молчали, курили и делали вид, будто вышли на улицу просто так и ничего необычного не происходит.

— Подождите, сейчас командир выведет деда. — сказал Ивану инспектор.

— Мне с сердцем может стать плохо, — честно признался Иван Поликарпович.

— А мы знаем, мы для вас специально скорую вызвали, вон врачи стоят, — бодро сказал инспектор, показывая на белую “Газель” с красным крестом, которая припарковалась чуть поодаль.

Вскоре на крыльцо вышел командир. Он под руку вел худого, напоминающего засушенный гриб, старичка. Не доходя метров 20 до Ивана, Семен Николаевич немного отстранился от Поликарпа Ильича и громко сказал: “Дедуль, иди вон, сын за тобой приехал”.

 

Сложно сказать, узнал ли Поликарп Ильич сына, но он медленно, аккуратно переставляя ноги, засеменил к нему по бетонному плацу, на котором уже лежали желтоватые листья. “Идет так странно, словно по следам тем из сна”, — мелькнуло в голове у Ивана. Когда отец с сыном наконец обнялись, командир роты и некоторые гаишники словно по команде полезли за телефонами и начали хаотично водить пальцами по экранам. Можно было подумать, будто они включают камеры, чтобы снять эту трогательную сцену, но они просто прятали слезы. Некоторые даже не понимали, что с ними происходит. “Придурь какая-то”, — думали они на следующий день. Но это было потом, а пока высокий инспектор с погонами капитана на прощание вручил Ивану тяжелый пакет: “Там голубцы, трехлитровая банка. Жена просила передать. Дед их любит”.

В тот же день Овчелуповы ехали обратно в Казахстан. Тоже на боковых местах, но уже на другом поезде. Ехали, почти ничего говорили и молча ели голубцы, поддевая их вилками прямо из банки.

— А ты где был-то, бать? — спросил перед сном Иван.

— У брата в Киеве, — спокойно ответил Поликарп Ильич.

Рогатина

 

Дед Фаддей перехватил длинные деревянные вилы и лихо поддел ими большую шапку хрустящего сена. «У-у-ух!», — прогудел старик, широко размахнулся и закинул сено в прицеп трактора.

Стояло душное июльское утро. Сенокос. Большая семья Кулагиных специально собралась в поле полным составом, чтобы быстро, за один присест, помочь пожилому папе закончить страду. «Кавалерийским наскоком», — говорил старший сын — 40-летний Григорий Фаддеич.

Работа спорилась. Литые, фактурные, будто бы сошедшие с картины художника-соцреалиста, Григорий Фаддеич с отцом, двумя братьями, женами и детьми бодро взмахивали вилами и граблями. Они даже не успели как следует вспотеть, однако дело кончили еще до обеда и засобирались обратно. У поля, на обочине пыльной дороги, бригаду ожидала желтая «Газель»- маршрутка, которую пригнал младший сын Фаддея Денис Кулагин. Он работал в городе на 15-м маршруте и часто возил братьев «на шашлыки» и в «деревню к папаше».

После успешного «кавалерийского наскока» братья Кулагины с семьями поехали домой на «Газеле», а старый Фаддей с 10-летним Иваном — сыном Григория — решили добираться на тракторе. Дед с внуком очень дружили, потому что были друг на друга похожи. Оба белобрысые, оба ходили чуть подбоченившись, оба любили серьезные обстоятельные разговоры и имели непростой, немного анархический нрав.

Старик взял длинную двухметровую рогатину с тремя острыми зубьями, которую использовал как вилы, и бережно положил у основания соломенной горки. Потом крякнул и молодцевато перемахнул через борт прицепа.

— Ну, пацан, сейчас поедешь, как царь горы, — сказал старик, подавая руку Ивану, чтобы затащить его в прицеп. Золотые зубы деда блестели на полуденном солнце, и казалось, что в них отражался белобрысый Ванька.

Через мгновение друзья вскарабкались на «эверест» и, утопая в пахучем сене, начали говорить.

— Это ж кто тебе фонарь поставил?— спросил дед Фаддей. У Ивана под правым глазом, в самом деле, темнел синяк.

— Местные пацаны. Трое, — хмуро ответил Ваня. — Втроем, конечно, удобно драться. Пока ты одного бьешь, два других тебя охаживают ногами и руками. Если бы дрались честно, один на один, то я бы каждому навалял.

— А чего подрались? Ты ж только вчера приехал, — спросил дед Фаддей.

— Да так, — отмахнулся мальчик.

— Чего, так?

— Из-за тебя.

— Как, из-за меня?— удивился дед Фаддей.

— Из-за твоих вил, деревянных.

— Из-за вил?— медленно проговорил старик.

— Да. Мальчишки, как меня увидели, сразу начали смеяться. Кричать, что у тебя, Ванька, дед из ума выжил, сбрендил. Бородатый, хмурый, вместо нормальных вил какую-то палку с собой таскает. Мол, его надо в психушку сдать.

— И что ты?

— Сначала камнями кидался, а потом, когда Толик подошел ближе, заехал ему промеж глаз кулаком. Тут и началось, налетели толпой.

— Из-за вил, значит. — Еще раз задумчиво произнес дед Фаддей. — Ну и что ты по этому поводу думаешь?

— Думаю, что драться нужно честно — один на один.

— Ты, молодец, что не испугался. За своих стоишь, это правильно, — сказал дедушка, зевнул, устроился поудобнее и стал делать вид, что задремал.

Пахло терпкими травами, чабрецом и соляркой. Иван молча смотрел на голубое небо, в котором не было ни облачка, только инверсионный след от самолета и бледная пуговица луны. Дед тоже молчал и лежал с закрытыми глазами, закинув руку под голову. Фаддей и Ванька потерялись в этом огромном стогу сена, как те швейные иглы: дед — большая игла-цыганка, Ваня — маленькая иголка. И никто их не мог найти.

Трактор медленно катил по разбитой грунтовке, но в куче ароматного сена кочки не ощущались, от чего Ивану казалось, будто прицеп превратился в корабль, и они прыгают по волнам. Через минуту мальчик тоже заснул. Ему грезилось, как он плывет в большой деревянной лодке, словно дед Мазай из книжки, прочитанной перед каникулами. Река разлилась, на островках суши сидели и пищали деревенские пацаны — маленькие, похожие на хомячков. Ванька поддевал их длинной дедовской рогатиной и бережно рассаживал в корме.

До деревни нужно было плыть километров 15. Приличное расстояние объяснялось несговорчивость и своенравием деда Фаддея. После развала Советского Союза и следовательно — колхоза, он долго не оформлял паевый участок, а когда, наконец, решил оформить, почти всё уже разобрали, и ему достался лишь огрызок поля далеко за селом.

Ванька спас дюжину деревенских мальчишек и проснулся. После пробуждения в его руках все еще ощущалась приятная тяжесть рогатины.

— Дед, слушай, а все-таки, зачем тебе эта палка? Почему не обычные вилы?— спросил Иван.

 

— Скучно, Ванька. Это ж любой дурак может обычные вилы купить в магазине. А мои вилы другие, особенные. Целое дело такую, как ты ее называешь — палку — справить. Не любая сгодится. Тут нужна молодая ивушка, плакучая, нежная. Идешь по весне за ней, когда она еще спит, листья не распустила. Ходишь у реки, высматриваешь подходящую, как невесту. А вот, когда найдешь молоденькое деревцо, нужно чтобы от ствола две крупные ветки отходили, они и будут рогами. Кстати, так еще твой прадед, Григорий Фаддеич, делал, его как и отца твоего тоже звали Гришей.

— А потом что?

— А что потом? Топориком срублю ее и домой снесу, поставлю под навес. Вилы хорошенько высохнуть должны, чтобы не сломались. Смотрю иногда на них, радуюсь. Понимаю, что я их сам создал. Эти, — дед Фаддей махнул в сторону рогатины, ставшей причиной драки, — шестые или седьмые у меня. Их еще рожнецами называют. Обычно, сезонов на 7-8 хватат.

— Понимаю, — протяжно, сказал Ваня.

— Что же ты понимаешь?— весело спросил дед и подмигнул.

— Тебя понимаю, дед Фаддей, и рогатину твою понимаю. У меня тоже рогатина есть, — признался мальчик.

— Прям таки рогатина?— засмеялся старик — Покажи!

— Легко! — сказал Ваня и полез в карман.

Из кармана шортов он достал старую игровую консоль «Электроника», заклеенную синей изолентой в месте, где находится секция для батареек. Это была древняя советская игра: суетливый, неряшливый волк из «Ну, погоди» бегает и собирает яйца, которые разбрасывает пронырливый заяц.

— Вот! — торжественно произнес мальчик, протягивая деду игру.

— Хороша рогатина, откуда она у тебя?

— Папкина еще. Он в школе играл. И я играю в школе. Все в телефонах сидят, как бараны, а у меня и телефона-то нет. Не нужен. Папка предлагал купить, да я отказался. Зачем? Позвонить я и с часов могу. Тогда папка мне эту игру подарил. Вот в нее я и играю на переменах, иногда и на уроках, когда скучно. Раз 50 уже всю проходил, то есть, 999 очков набирал, после этого очки сбрасываются. На разных уровнях сложности, там их два — если кнопку «А» нажать и если кнопку «Б».

— Эх, молодца! — радостно сказал дед и потрепал внука по плечу. — Береги свою рогатину, Ванька.

— И ты свою, — ответил мальчик. В этот момент он подумал, как же все-таки хорошо, что у него есть дед, вот у Толика, которому он зарядил кулаком промеж глаз, деда не было — помер от пьянства, когда Толик был еще маленьким.

Между тем, до деревни оставалось всего около километра. Трактор ехал по кочкам со скоростью пешехода, но вдалеке уже виднелась колхозная водонапорная башня, Ване она почему-то напоминала шахматную