Индивидуальные и групповые автопоилки: для животных. Схемы и конструкции...
Индивидуальные очистные сооружения: К классу индивидуальных очистных сооружений относят сооружения, пропускная способность которых...
Топ:
Выпускная квалификационная работа: Основная часть ВКР, как правило, состоит из двух-трех глав, каждая из которых, в свою очередь...
Когда производится ограждение поезда, остановившегося на перегоне: Во всех случаях немедленно должно быть ограждено место препятствия для движения поездов на смежном пути двухпутного...
Интересное:
Инженерная защита территорий, зданий и сооружений от опасных геологических процессов: Изучение оползневых явлений, оценка устойчивости склонов и проектирование противооползневых сооружений — актуальнейшие задачи, стоящие перед отечественными...
Национальное богатство страны и его составляющие: для оценки элементов национального богатства используются...
Уполаживание и террасирование склонов: Если глубина оврага более 5 м необходимо устройство берм. Варианты использования оврагов для градостроительных целей...
Дисциплины:
2021-06-24 | 40 |
5.00
из
|
Заказать работу |
|
|
Хорошо, когда есть понимающие люди. Такие, к которым придешь со своими заботами и сразу встретишь сочувствие.
Конечно, Тенька пошел к Витале. Того не оказалось в дворницкой. Но поблизости слышался стрекот бензиновой косилки. Тенька обогнул пристройку. Там, на лужайке у поленницы, занимались работой Виталя и братья Лампионовы. То есть работали Игорь и Витька, а Виталя руководил. Взмахивал руками, будто дирижер.
Братья трескучей машиной на колесиках скашивали проросшую в щелях между плитками траву.
– Зачем это вы?! – громко удивился Тенька.
– Имитируем трудовую деятельность, – разъяснил Виталя.
– Чего им… мит… делаете?
– Изображаем работу. Чтобы общественность не клеймила меня, как тунеядца. А то Изольда все время зудит, что я не ликвидирую сорную растительность. В ней, мол, энцефалитные клещи.
– Ей‑то что? Зараза к заразе не клеится, – рассудил Тенька.
– Зато эта зараза ко мне клеится: «Что вы за дворник, если у вас весь двор, как пампасы!..»
– Виталя, не надо косить! – взмолился Тенька.
– Да мы чуть‑чуть, для вида! – отозвался сквозь треск младший Лампионов. Похоже, что братьям интересно было управлять трясущимся агрегатом.
– Да. Звуковой эффект, – сказал Виталя. – Пампасы не пострадают.
Дворник Виталий Самохвалов, как и ребята в здешних дворах, любил зелень. Траву почти нигде не трогал. Сам не выкашивал и прогонял дядек с косилками, которых присылала контора по благоустройству. Впрочем, дядьки не очень‑то и совались, уважали Виталю. Поэтому лопухи, репейники, белоцвет, осот, кусты «венериного башмачка» и даже роскошная крапива безбоязненно разрастались вдоль фундаментов и заборов. Не то что в других дворах и ближних переулках, где «коммунальная служба» выбривала на газонах и обочинах каждый квадратный сантиметр. Жителям Карпухинского и Макарьевского дворов большая трава нравилась. Всем, кроме Изольды Кузьминичны. Та жаловалась в домоуправление, и ей обещали, что сделают дворнику Самохвалову внушение. Но если и делали, то не сильное, для порядка. Потому что в домоуправлении Виталю ценили. Он один «тащил на своем хребте» хозяйство двух дворов, и везде там был (если не придираться к траве) образцовый порядок. Наружные чердачные лестницы – исправные и прочные. Качели и песочницы на площадках – в лучшем виде. Пожарные щиты с ведрами и баграми – все на своих местах. Дорожки подметены, мусора нигде не увидишь. Даже удивительно было: как он один со своими тележками, граблями и метлами управляется на таких территориях? Но удивлялись те, кто не знали: у здешнего дворника десятки помощников. Все пацаны и девчонки – и тонко воспитанные модницы, вроде Эвелины Полянской, и совсем не воспитанные личности, вроде Жоха, и народ Тенькиного возраста, и мелкие «кузнечики» вроде Егорки – кидались на помощь «нашему Витале» по первому зову. Виталя доступно объяснял: «Люди! Если мы не сохраним родную территорию среди блондаренковского бетона, в городе не останется места, где можно жить и дышать». Его понимали, ему верили…
|
Игорь и Витька выключили косилку. В наступившей тишине подошел Егорка, спросил:
– Тень, а что у тебя за кыса?
Рыжая кошка во время беседы спокойно лежала грудью и лапами на Тенькином плече и трогала усами его щеку. Иногда тихо муркала…
– У Спицы и Трафика выменял… – И Тенька рассказал про все, как оно было. Про проект «Баллиста».
– Ну, поймаю я этих «легионеров»… – задумчиво сказал Виталя.
А Игорь Лампионов спросил Теньку:
– Запускатель‑то не жалко?
– Недавно еще один купил. Они у меня все работают, без отказа…
– А куда несешь зверя? – спросил Виталя.
– К тебе…
– Ни фига себе, – сказал Виталя. Без особого, впрочем, удивления. – Что я с ним буду делать?
|
– Я не насовсем. Только на денек. А потом заберу. Надо только маму подготовить. Морально…
– Думаешь, одного дня хватит? – усомнился Виталя.
– Ну… она уже готова наполовину. Я давно ей капаю, что нужна кошка. Почти уговорил, только, наверно, мама сперва удивится: почему тощая и одноглазая?
– Удивится – не то слово, – заметил Игорь. И погладил кошку. Следом за ним погладили Витька и Егорка.
Виталя дотянулся, взял кошку, осмотрел, посадил на колени.
– Молодая совсем, – заметил Виталя. – А уже потертая жизнью… Где ты глаз‑то потеряла, бедняга?
Кошка муркнула снова, потерлась щекой о Виталину штанину. Но единственным глазом глянула на Теньку: ты отдал меня не насовсем?
– А как ее будешь звать? – спросил Егорка.
– Не знаю… Хотел Ю‑ю, как у писателя Куприна, а вчера оказалось, что так называются эти… которые отбирают ребят у родителей. Их поганая контора… – Тенька украдкой сцепил пальцы, чтобы не прицепилась беда.
– А, «ювеналка» – сумрачно сказал Виталя. – Изгадили кошкино имя…
– Назови ее Лисаветой. С буквой «эс» посередине, – предложил Игорь Лампионов. – А сокращенно будет Лиска. Она же рыжая, как лиса.
– Да, правильно, – сразу согласился Тенька. Ему показалось, что это имя понравится маме.
Пришел кудлатый Сима, сел рядом с косилкой, издалека принюхался к Лиске. Та взъерошила хвост, сердито распушилась и стала даже красивая. Недружелюбно заурчала. Виталя ладонью прижал ее к коленям.
– Сиди, глупая. Сима не трогает кошек.
Лиска поверила, перестала урчать. Пожилой Сима умудренно поглядывал с пяти шагов. Понимал, что не надо спешить со знакомством.
По дороге от дворницкой Тенька думал об одном: как мама завтра встретит рыжую «дохлятину»? Самому Теньке Лиска уже не казалась дохлятиной и уродиной. Кошка как кошка, надо только подкормить. Ну, а то, что одноглазая, кто виноват? Видать, ей так на роду написано…
Тенька привыкал к мысли, что Лиска теперь его кошка. И даже чувствовал к ней этакую ласковую привязанность. Пока не очень сильную, но… все‑таки так хорошо она мурлыкала на плече…
Он постоял под балконом Черепановых, покричал «Шурик, Шурик!» Не докричался, пошел к маме на вахту. Он вспомнил, что там на книжной полке есть диск с игрой «Коты‑мушкетеры». Игра муровая, для детсадовцев, но вдруг захотелось посмотреть на экране, как резвится кошачий народ. Там, кстати, участвует рыжая кошка, которая изображает возлюбленную хвостатого мушкетера…
|
Но как вошел, сразу забыл про игру. Мама, подбоченившись, спросила:
– Ну‑с, молодой человек, где твоя Лисавета?
– Какая Ли… А ты откуда знаешь?!
– Слухами земля полнится… – Мамин левый глаз блестел сквозь волосы. Хитровато и не сердито.
– Виталя звякнул, – догадался Тенька.
Оказалось, что так и есть. Виталя умудренно рассудил, что незачем Теньке томиться неизвестностью и осторожно подъезжать к маме (а ему, Витале, возиться с бродячей Лисаветой). Такие вопросы надо решать быстро. «Матвеевна, все равно ведь приютишь кошку, поэтому не мотай нервы ребенку, возьми сразу. И будет в доме мировая гармония…» – Виталя умел убеждать интонацией и словами.
– Злодеи вы с Виталей… Неси животное, – велела мама.
Тенька ускакал, забрал в дворницкой Лиску («Виталя, спасибо!»), примчался опять в вахтерку.
– М‑да… – Мама аккуратно взяла Лиску за шкирку. Лиска не сопротивлялась, обвисла апельсиновой тряпицей и прикрыла единственный глаз. Потом вопросительно мявкнула.
– Терпи, подруга… – Мама посадила Лиску на табурет и достала из‑под скамейки жестяной тазик. – Тенька, слетай домой, принеси шампунь…
Тенька помчался снова и вернулся через пять минут. Во время купания Лиска не дергалась, не пищала, не царапалась. Будто понимала, что в ее жизни наступает новая пора и надо подчиняться счастливым переменам. Тенька смотрел, как летят клочья пены, и думал: почему мама сказала «подруга»? Может быть, увидела в беспризорной кошке такую же пострадавшую, как она сама? У Лиски нет глаза, у мамы изуродовано лицо… В этих мыслях была и печаль, и жалость, и осторожная радость, потому что стало ясно: теперь‑то уж мама ни за что не прогонит Лиску.
Мама вытерла Лиску старым халатом, закутала, помазала ей слипшуюся щелку выбитого глаза светлой жидкостью из флакончика (Лиска и здесь не дернулась).
– Держи свое сокровище…
Сокровище представляло промокший сверток с розовым носом и усами. Тенька прижал его к животу. Снизу торчал из синего сатина удивительно тощий хвост. Он, сырой и прохладный, осторожно стегал Теньку по ногам.
|
…Поздно вечером Лиска, сухая и распушившаяся, лежала на постели с Тенькой. Она устроилась у него под мышкой, прижималась к торчащим под майкой ребрам, а щекочущий подбородок положила рядом с ключицей. Мурлыканье Лиски было ровным и спокойным: все хорошо…
Нет, Лиска не стала совсем ручной и домашней. Видимо, прежняя жизнь сказалась на ее характере. Лиска часто уходила из дома. Деловито сбега́ла по лестнице с шестого этажа и шла гулять по окрестностям. Тенька скоро понял, что ничего здесь не поделаешь. И Виталя подтвердил:
– Такая натура…
Лиска бродила по Дворам, грелась на поленницах, навещала в вахтерке Тенькину маму, а иногда путалась под ногами у студентов, которые спешили от калитки у вахты к входу в «карпухинское» общежитие. Студенты ее гладили и угощали чем придется. Иногда Лиска приходила в дворницкую. Любила сидеть там вместе с ребятами…
Но вечером она обязательно возвращалась домой. И сразу шла в уголок на кухне, где стояли плошки с кошачьим кормом и водой. Мама сочинила стихи:
Погуляв по белу свету,
В дом вернулась Лисавета.
«Подавайте мне еду,
А не то совсем уйду»…
Тенька показывал Лиске кулак:
– Я вот тебе уйду…
Но Лиска и не собиралась уходить. Поужинав, ждала, когда Тенька сядет на кровать. Потом прыгала ему на колени. Она никогда не выпускала когти, и на Тенькиных ногах не было ни одной царапины (то есть не было от когтей, а вообще‑то хватало). Тенька переворачивал ее на спину, укладывал между ног, будто в люльку, и щекотал кошачье брюхо с белым пятном. Лиска радостно махала растопыренными лапами – делала вид, что хочет цапнуть Теньку. Но опять же не показывала когтей, лишь колотила по Тенькиным пальцам кожаными подушечками.
Правда, один коготь иногда Тенька ощущал. Это был коготь‑мутант. Он вырос у Лиски между пальцев на левой задней лапе. Большущий, согнутый в кольцо. Этакий костяной калачик диаметром в сантиметр. «Калачик» постукивал по обшарпанным половицам, когда Лиска ходила по квартире. Но, поскольку он был загнутый и гладкий, ссадинами Теньке не грозил.
Про кошку Ресницына узнали ребята в классе. И про то, как она к нему попала. И одобряли Теньку. Иногда интересовались: как поживает Трущобная кошка (некоторые читали книжку с таким названием). А Танюшка Юкова однажды увидела коричневые царапины на подзагоревших Тенькиных ногах и тихонько спросила:
– Это тебя Лиска поцапала?
– Ты что! Она никогда… Это мы с Шуркой Черепановым вчера на велике по старым репейникам проехали…
Последние дни мая – последние дни учебы. Никто теперь не ходил в школьной форме – жара на улице. Третий «Б» своей пестротой напоминал группу детсадовцев, которые вдруг подросли в одну минуту. Тенькин костюм за две недели пообмялся и слегка выгорел, но вышитые кораблики оставались яркими, разноцветными. Только на левой штанине матерчатый квадратик с вышивкой немного отпоролся, торчал оторванным уголком («Мама, пришей, а?» – «Ты разве маленький? Сам не можешь?» Но самому охота ли…)
|
Начинался урок, Тенька и Танюшка сели рядом за стол, и она вдруг спросила:
– Шурик твой друг?
– Ну… сосед. Играем иногда вдвоем… Он хороший…
Тенька стеснялся слова «друг». Оно – как признание в сокровенном. Юковой вот тоже не скажешь: «Ты моя подружка»…
Танюшка скользнула мизинцем по засохшей царапине над Тенькиным коленом. Шепнула:
– Больно было?
Она, конечно, знала, что больно не было. Ей просто вздумалось пожалеть его. И Тенька это понял. Хотел сказать «фигня какая» и дернуть ногой. Но… вместо этого положил свою ладонь на Танюшкины пальцы.
– Тань, а ты когда уезжаешь? Сразу, как начнутся каникулы?
– Сразу…
– Жалко…
Она чуть улыбнулась:
– Знаешь что? Мы будем пускать кораблики и вспоминать друг дружку. Ладно?
– Ага… – выдохнул Тенька. И вдруг догадался: – Подожди… вот! – Он дернул уголок нашивки с корабликом. Нашивка оторвалась легко, словно ждала этого. На штанах с краю остался не выцветший квадратик. Сразу ясно стало, каким ярким был Тенькин костюм две недели назад. – Тань, держи. У тебя будет кораблик, как у меня. Ты пришей… Тогда, если даже не станут работать запускатели, мы все равно… ну, как за одной партой… – Он тут же застеснялся, засопел, но Танюшка осторожно взяла лоскуток, подержала у щеки.
– Тень, спасибо… Ой, а тебе не попадет?
– Ни капельки!
Теньке не попало. Потому что он сразу показал маме след от споротого лоскутка:
– Вот… Подарил Таньке Юковой. Пусть у нее будет такой же…
Мама не успела ничего понять – он всхлипнул.
– Господи, да что случилось?
– Ничего не случилось. Только… почему так? Еле‑еле успеешь подружиться, и – в разные стороны. Эта заср… ювеналка. Из‑за нее…
Мама не рассердилась на Теньку за нехорошее слово.
– Ну‑ка, расскажи…
Он всхлипнул снова и рассказал.
Мама пригладила ему недавно подстриженные волосы.
– Что поделаешь. Такая жизнь. Кабы все было гладко на свете…
Тенька улыбнулся сквозь слезинки:
– Виталя говорит: была бы полная гармония во вселенной. Только ее не добиться никогда…
– Ну, давай я хоть чуточку заделаю пробоину в гармонии. Вышью тебе новый кораблик. Такой же…
И вышила. За пару дней. Для нее всякие вышивки и аппликации были «отдыхом души».
В последний понедельник мая Тенька пришел на уроки с новой нашивкой на штанах. Похвастался перед Танюшкой (слезинок теперь не было):
– Вот, мама сделала ре‑став‑ра‑цию…
– Она молодец…
– Да!.. Эй, Запал!
– Че? – остановился пробегавший по классу конопатый Лех Семейкин, у которого было такое прозвище.
– У тебя ведь мобильник с фотиком, да?
– Козе понятно, – с удовольствием отозвался Лех.
– А у нас с Юковой… с Танюшкой то есть – без. Слушай, сними нас вместе. А потом пришли мне по е‑мейлу. А я ей. А то ведь она уедет скоро насовсем… Можешь?
Это была храбрая и честная просьба. Ни для каких «тили‑тили» после нее ни у кого не повернулся бы язык.
– О чем базар, – сказал Лех. – Становись. На первый‑второй рассчитайсь…
И они встали рядом. Танюшка Юкова в синем платьице с вышитым корабликом у плеча и Тенька Ресницын с такими же корабликами на костюме. И Лех несколько раз мигнул аппаратиком. В этот момент подошла Анна Евсеевна.
– Сними меня с Таней и Теньчиком! Пусть у меня будет память о Танюшке. А у нее обо мне…
…Забегая вперед, надо сказать, что Семейкин добросовестно переслал Теньке снимки. На казенный компьютер, что стоял в вахтерке. У Юковых компьютера не было, и Тенька попросил маму отпечатать несколько фотографий в институтской лаборатории и отправить Танюшке в большом конверте. А еще один снимок – на котором они с Анной Евсеевной – он приклеил над кроватью. Но это случилось лишь в середине лета. А пока заканчивался май, доцветала сирень…
Тополиная коса
Тенька и Шурик мотались на качелях недалеко от Виталиной дворницкой. Было это в начале июня. Стояла жара.
– Свариться можно, – сказал Шурик. – Тень, пройдем на Косу, искупнемся.
– Не…
– Да ты чего? Простыть боишься? Вода уже прогретая, как молоко в духовке…
Тенька помолчал и признался:
– Мне мама не велит…
– Она не узнает.
– Шурка, я ей честное слово дал, что не буду купаться без взрослых. Слово лучше уж не нарушать, а то хуже будет… В прошлом году попробовал, и потом несколько ночей жуть снилась.
– Какая? – сочувственно спросил Шурик.
– Всякая…
Тенька не стал рассказывать, что приснилось, будто мама умерла. Это было ужасно само по себе. И еще ужаснее от того, что умерла из‑за нарушенного Тенькиного слова. И ничего (ну совершенно н и ч‑е г о!) нельзя поправить. Хоть заберись на самый высокий балкон и грохнись оттуда головой об асфальт – маме это не поможет… Нет уж, на фиг такие купанья. Проще попросить, чтобы мама сходила с ним к разрушенной водной станции и посидела на берегу, пока Тенька плещется на мелководье (пловец‑то он был так себе). Но сейчас мама была на дежурстве…
Шурик, видать, что‑то понял. Помолчал. И нашел выход!
– А мы не будем без взрослых! Позовем с собой Дед‑Сергея! Он любит гулять у тополей. И за нами понаблюдает, как мы бултыхаемся! Полная техника безопасности…
Это была мысль!
Дед‑Сергей – это дед Шурика, он приехал к Черепановым в мае три недели назад. Встречался со старыми друзьями. Друзей осталось немного. Они вспоминали молодые годы и бывало, что участвовали в студенческих пикетах, которые охраняли тополя. Блондаренко по телику пообещал, что зеленстроевские деятели не тронут деревья, но веры ему не было, и пикеты с Косы не уходили. И рельсы между тополями висели. Весь окрестный люд – и взрослые, и ребята – знал, что зря колотить по рельсам нельзя: получится ложная тревога. Никто и не колотил. Только однажды компания, в которой были Трафик и Спица, попробовали поднять звон. Студенты их напинали и обещали в следующий раз выпороть при стечении публики…
По ночам на Косе горели костры. Бывало, что Дед‑Сергей приходил сюда в такое вот позднее время. Подсаживался то к одному, то к другому костру, заводил беседы, рассказывал о прежних временах и о том, кто какой посадил тополь. Иногда он путался, забывал имена, однако его все равно слушали почтительно и с пониманием. Два раза Дед‑Сергей брал с собой внука Шурика…
А гулять по Айзенверкенбауму Дед‑Сергей не любил. Говорил, что от прежнего Колыбельцева не осталось ничего…
– Испоганили город чиновничьи души. Только и сохранилось, что наша аллея…
На приглашение Шурика и Теньки Дед‑Сергей отозвался охотно. Украсил себя старомодной панамой, облачился в просторную белую рубаху и прихватил отполированную клюку. Ну, настоящий старый профессор на отдыхе (каким он и был в самом деле).
Вышли на Косу. Дед‑Сергей – высокий, костлявый, длинноносый – шагал бодро и широко. Рубаха болталась на нем, как повисший вдоль мачты парус. Дед клюкой показывал то на одно, то на другое дерево.
– Это вот – мой одноклассник Матвей Кокошкин. Летчиком стал. А в семьдесят втором испытывали новую машину и не дотянули до посадочной полосы. Как в песне про Серегу Санина. Слышали такую?
Шурик и Тенька покивали.
– …Вот Галка Соломчук. Известная журналистка в матушке‑столице, виделись в прошлом году. Рассказывала, как на митинге подралась с помзоповцами, которые хотели отобрать у нее фотокамеру…
– Сейчас надо говорить «с попзоповцами», – хихикнул Шурик. И был прав. Год назад имперскую милицию переименовали в полицию. Поэтому Подразделения Особой Милиции для Защиты Общественного Порядка – ПОМЗОП превратились в ПОПЗОП.
– Хрен редьки не слаще, – сказал Дед‑Сергей.
– А камеру не отобрали? – спросил Тенька.
– У Галки‑то? Ха… А вот Мишка Звонарев. Он был третьеклассником, когда мы уже кончали школу. На концертах выступал, пел, как жаворонок. Потом стал скрипачом…
– Наверно, известным? – почтительно уточнил Шурик.
– Может, стал бы известным, талант ведь. Да водка сгубила. Жена его бросила, уехала с каким‑то вертихвостом, он и сорвался…
В Теньке напряглись тревожные жилки.
– А вон того великана посадил Дмитрий Ворошенко. Тоже был из нашей школы, только гораздо старше. Воевал, четыре ордена Славы принес домой…
Чтобы погасить дрожанье тревожных струнок, Тенька быстро спросил:
– Сергей Сергеич, а почему тополя сажали разные люди? Ну, из разных классов. Как они вместе‑то собрались?
– Не только из разных классов, а даже из разных школ. И техникумов… Да ведь мы тогда уже были не школьниками, даже не студентами, я за год до того защитил диплом… Случился в Колыбельцеве субботник в честь двадцатилетия Победы. Победу тогда снова начали праздновать после долгого перерыва. Народу высыпало на улицы… Я уже не жил здесь, но приехал к родителям в гости. Пошел к своей школе, а там людей полно – и знакомые, и незнакомые. Но в тот момент все сделались как друзья. Накануне прокатилась по улицам могучая гроза (все говорили – «отголосок войны»). Тополей наломало столько, что везде груды сучьев. Мы и решили – пойдем на Косу, посадим аллею. Тополиные сучья, они ведь легко пускают корни, превращаются в деревья… Ну вот, взяли у школьного завхоза лопаты (поклялись, что вернем) и пошли. Человек двадцать. А по дороге к нам прибилось еще столько же. Вырыли ямы, вкопали сучья, которые потолще, попрямее. Постояли, вспомнили друзей…
– Хлебнули небось из горлышек… – храбро вставил Шурик.
– Александр, ухи надеру… Ну, может, кто и хлебнул маленько ради праздника. Потом кто‑то раздобыл картонки, сделали таблички со своими именами, привязали к тополятам, которые посадили. Обещали приходить сюда в каждом году, в майские дни… Ну и приходили, кто мог. Я тоже был несколько раз… Картонки, конечно, пообветшали, пообрывались, но кто‑то, говорят, сделал полный список тополей. Только вот не знаю, кто… А сам я уже все не помню, лишь некоторые…
Он подошел к тополю, который был в двойной обхват – Шурика и Тенькин…
– Мой…
С тополя слетали пушинки. И с других – тоже густых и высоких – летел пух. Он щекотал Теньке переносицу. Тенька сморщился и засмеялся. Тревога улетела. По аллее Ветеранов пробежал ветерок, пух закружился, взмыл.
– Уф… – Шурик помахал руками. – Можно стало дышать. А то как в кочегарке…
Дед‑Сергей скользнул по нему и по Теньке бледно‑коричневыми глазами.
– В годы моего пионерского детства, когда я гулял в таких штанишках, как на вас, мне в голову не приходило жаловаться на жару. Мы впитывали солнце, как Божью награду…
– Пионеры не верили в Бога, – заметил Шурик.
– А награду впитывали…
– Ну и сейчас гулял бы и впитывал, – посоветовал Шурик. – Нынче взрослых дядек в шортах не меньше, чем пацанов…
– Гулял бы, да только… вы не видели мои ноги. На венах синие узлы величиной с кулак… Нет уж, братцы, каждому овощу свой маринад…
Они прошли мимо тополя, под которым устроились с бутылкой кока‑колы длинноволосые парень и девушка. Они проводили старика (а заодно и мальчишек) уважительными взглядами. Дед‑Сергей вдруг оглянулся:
– Скажите, юные коллеги, нельзя ли где‑нибудь поблизости раздобыть мороженое?
«Юные коллеги» не удивились.
– Маша, дай мобильник! – И парень весело закричал в телефон: – Валентин, ты где?.. Ты на колесах? Раздобудь немедленно три пломбира или эскимо и жми на Косу!.. Да не нам, а Сергею Сергеичу Черепанову и его внукам!.. Давай!
Дед‑Сергей, кажется, смутился.
– Не ожидал такой популярности. Мы с вами встречались, молодые люди?
– Зимой. Вы приезжали на семинар в Институт связи…
– Весьма признателен… Мы будем вон там, на оконечности Косы…
Пришли к станции. Никого поблизости не было. Любители купания, даже ребята, предпочитали ездить на Верх‑Сарайское озеро: там и песок на пляже, и вода почище, и будочки для переодевания. Да к тому же народ школьного возраста с папами‑мамами разъезжался на лето из бетонного Айзенверкенбаума. Кто побогаче – в Турцию, в Таиланд и на Багамы, кто «так себе» – на дачи к бабушкам‑дедушкам. Те, кому совсем не повезло, томились в городских и загородных лагерях. Даже на Макарьевском и Карпухинском дворах детское население сократилось раза в два, хотя там народ летом не скучал…
Дед‑Сергей, покряхтывая, устроился у кирпичной стены.
– В прежние времена здесь берега были усыпаны загорелой ребятней, – вспомнил он.
– Ага! – подтвердил Тенька, стряхивая штаны и рубашку. – Анна Евсеевна рассказывала, как она плавала на плоту с пацанами… – И с разбега плюхнулся в воду…
Песни давних лет
В этом году купался Тенька первый раз. Несмотря на жару, вода вовсе не казалась прогретой. По крайней мере, не «как молоко в духовке». С непривычки Тенька даже задрожал. Но через минуту привык, и они с Шуриком долго барахтались, брызгались, кувыркались и верещали. Тенька наглотался воды. У него щекотало в горле и щипало в носу – так же, как в давние времена, когда…
Да, когда они с отцом два года назад купались на дальнем пляже Верх‑Сарайского озера, на полуострове Болтун, рядом с которым были широкие отмели, поросшие рогозом. Здесь, у Косы, рогоза не было, но Теньке вдруг показалось, что он чувствует сладковатый запах узких листьев.
«Папа, давай наломаем стебли с головками! Будут копья!..»
Они нарвали десяток упругих стержней с тяжелыми бархатными наконечниками, начали метать их друг в друга. Тенька попал отцу в живот, папа согнулся, сделал вид, что пробит насквозь, свалился на песок, дрыгнул ногами и замер. Тенька малость испугался:
– Папа, ты чего?..
Отец ухватил его в охапку, зашел в озеро по пояс и кинул завизжавшего Теньку в воду…
Неужели такое когда‑то в самом деле было?..
Случались такие веселые моменты нечасто. Отец пропадал на работе. Жил отгороженный от всех своими заботами. Бывало, что Тенька сутками не видел его, а если и видел, то усталого и молчаливого… Но ведь случалось и хорошее! В зоопарк ходили, в лес ездили вместе с мамой, устраивали борьбу на ковре. Отец рассказывал про самолеты, про парашютные прыжки…
– Первый раз жутковато перед прыжком. А потом привыкаешь…
– А почему жутковато?
– Ну, высота же…
– А я не боюсь высоты.
– Знаю. Ты герой…
Тенька любил отца? Да, в те времена любил. Но маму любил больше. То есть иначе. Он просто был ее частичкой. И после того что случилось, отец сделался не своим. Злость и обида скоро стерлись, но осталось колючее опасение, словно в отце затаилась угроза. Не сильная, но постоянная…
Недавно, в последний день школьной поры, Тенька встретил отца на улице. Шел с выпускного утренника и вдруг услышал знакомый хрипловатый голос:
– Эй, Степан Васильич… Притормози…
Отец стоял на краю тротуара – высокий, с провалившимися щеками, с глубоко сидящими глазами под светлыми кустиками бровей. В серой рубашке с погончиками.
Тенька встал и напрягся. Ну, не убегать же…
– Здравствуй, – сказал отец.
– Здравствуй, – сказал Тенька, глядя на его коричневые башмаки.
– Судя по всему, рассчитался с третьим классом?
– Да…
Краем глаза Тенька видел на асфальте свою тень (Тень‑Теньку), и она готова была рвануться в сторону.
– Ну и как? – спросил Василий Михайлович Ресницын.
Тенька быстро глянул ему в лицо. Вернее, на подбородок.
– Что «как»?
– Какие оценки?
Тенька шевельнул плечами.
– Всякие…
– Небось троечки? – Это он без упрека, весело даже: дело, мол, поправимое.
– Ага. По математике и пению…
– По пению‑то за что? Вроде бы ты голосистый малый…
Тенька опять повел плечом.
Отец скользнул по нему взглядом.
– Я вижу, носишь мой подарок…
– Ношу… – выдохнул Тенька. Мол, куда девать‑то, не выбрасывать же…
– Похоже, что впору…
– Нормально, – сказал Тенька и колупнул кроссовкой асфальт.
– А я приехал по делам, в Управление, и решил: дай пройду мимо школы, вдруг увижу Степана. И вот, повезло…
Тенька промолчал. Отец тоже помолчал и спросил:
– Что будешь делать летом?
– Не знаю… Книжки читать. Маме помогать на вахте… Может, лодку с Виталей и с пацанами построим…
– Он по‑прежнему опекает мелкое население?
Слово «опекает» царапнуло, напомнило слово «Опека».
– Не опекает, а помогает по‑всякому…
– Слушай, а может, приедешь в Светлокаменск? Хоть на недельку…
– Зачем? – сказал Тенька в сторону…
– Ну… погуляем вдвоем. Свожу на аэродром, прокачу на самолете.
– Нет. Страшно, – заявил Тенька с еле заметной насмешкой.
– Но ты же не боишься высоты.
– Я не высоты, а что будет укачивать…
– С чего ты взял? Ведь ни разу еще не пробовал!
– Вот и не хочу… Лучше я здесь, на велике…
– Разве он у тебя есть?
– Ребята дают покататься…
– Слушай, хочешь пришлю велосипед? В точности по твоему росту.
– Не‑а. Тут есть… Шурик Черепанов. Мы с ним вдвоем на одном. Привыкли…
– А ты кремешок…
– Чево? – сказал Тенька.
– Ничего. Так… Ну, почему ты не хочешь ко мне в гости? Хоть на пару дней!
«Потому что ты изменник. Бросил маму в самые трудные дни…» Но сказать это было все равно что протолкнуться сквозь непролазную репейную чащу. И Тенька проговорил:
– Тебе, наверно, и без меня не скучно… с тем, кто у тебя там…
Отец не рассердился. Только плечи обмякли, руки повисли, длинные такие…
– Не мели чепуху. Я живу один…
«Ну, так тебе и надо…»
Но Тенька не сказал и этого. Не потому, что испугался. А потому, что вдруг почуял: это будет вроде как нечестный удар. Может, и правда отец живет «без никого». Конечно, сам виноват, но… тьфу, какая дурацкая штука эта взрослая жизнь…
Хотел сказать «папа, я пойду». Но «папа» не выговорилось.
– Я пойду…
– Ладно, шагай… Может, хотя бы позвонишь когда‑нибудь?
– Ага… – сказал Тенька, зная, что не позвонит. Отец шевельнул рукой, словно хотел потрепать его по голове, но не решился. Тенька легко качнулся в сторону. Еще раньше качнулась его тень, и они (Тенька с тенью) быстро пошли по краешку асфальта… Кто‑то стал бегом догонять их, и почудилось, что Танюшка Юкова. Но ведь она уехала накануне. И оказалось, что это Шурик…
Они накупались, пожарились на солнцепеке, окунулись опять. Было хорошо. Даже высотки с торчащим в поднебесье Зубом не казались уродливыми. Освещенные полуденными лучами, они сейчас были похожи на желтоватые скалы из фильма «Забытая планета». Черные окна искрились, будто проблески слюды…
Наконец отправились домой. Вернее, к Витале: чтобы узнать, нет ли каких‑нибудь новостей или интересного дела. Может, он уже раздобыл доски и фанеру для лодки? Дед‑Сергей пошел с Шуриком и Тенькой. Виталю он хорошо знал и не меньше ребят любил бывать в дворницкой, где всегда прохладно и уютно.
Виталя называл дворницкую французским словом «Ко́кпит». Это означало «петушиный ящик». На старых парусных кораблях так именовали кормовой кубрик, в котором обитали гардемарины‑практиканты. Народ был юный, задиристый, гвалтливый. Старые моряки приклеили им прозвище «петушки» – отсюда и название кубрика. И понятно, что в дворницкой «петушков» тоже хватало.
Кокпит похож был и на кладовку, и на мастерскую, и на боцманскую каптерку, и даже на музей. По стенам висели спасательные круги, мотки веревок, велосипедные колеса, шины и разноцветные подносы. На полках стояли банки с краской, паяльные лампы, мятые самовары и старинные бутыли. Громоздилась пирамида ржавых касок разных времен и фасонов. По углам на специальных подставках торчали лопаты, метлы и грабли – можно было в один миг расхватать их и пустить в дело.
В дворницкой постоянно паслись посетители – и завсегдатаи вроде Теньки, Шурика, Лампионовых, Жоха и Эвелины, и всякий другой народ, вроде пацанов с Карпухинского двора (Тенька не всех даже помнил по именам, но знал, что они хорошие люди – плохие к Витале не ходили). И сейчас тоже было многолюдно. Сидели на верстаке, на скамейках и чурбаках.
Среди коловоротов и ножовок висела гитара (появилась недавно). Очень обшарпанная, с выцарапанным на корпусе носатым улыбчатым полумесяцем. Дед‑Сергей пригляделся и попросил:
– Дай‑ка, голубчик…
Виталя снял и дал.
Дед‑Сергей сел на чурбак, погладил гитару, прошелся узловатыми пальцами по струнам.
– Если не обманывают меня старые глаза, этому инструменту лет пятьдесят…
– Типа того… – почтительно согласился Виталя.
– И помнится мне, что когда‑то она принадлежала Якову Михайлычу Бирману, моему соседу по здешней квартире. Мы под нее пели, когда собирались, чтобы вспомнить школьные времена.
– Так оно, – сказал Виталя. – А когда Яков Михайлыч уезжал в Хайфу, оставил ее на память моей бабушке. А она потом подарила мне…
– Жаль, что гитара не магнитофон… – Дед‑Сергей погладил облупленное дерево.
– Почему жаль? – строго спросил маленький Егорка Лесов. Он сидел на верстаке рядом с Эвелиной Полянской.
Дед‑Сергей объяснил:
– Потому что не хранит в памяти песен, которые пели в давние времена…
Хулиган‑семиклассник Жох спросил с дерзкой ноткой:
– О комсомольской юности?
Эвелина крепко двинула его гладкой коричневой ногой.
Дед‑Сергей не рассердился на Жоха. Кивнул:
– В том числе… Но не только… Например, вот такие… – Он взял аккорд и пропел сипловатым баском:
Наш не слышен шаг, не колышутся лианы,
Мы тьмой со всех сторон окружены.
Осторожней, друг – бьют туземцев барабаны:
Они нас ищут на тропе войны…
Теньке показалось, что открылась книжка про дальние страны и дохнуло нездешним ветерком, запахом тропических трав. И тревогой…
– Это про что? – вырвалось у него.
– Кажется, это Киплинг. Про колониальных солдат на Мадагаскаре… – объяснил Дед‑Сергей.
– А дальше? – спросил кто‑то из дальнего угла.
Дед‑Сергей спел еще пару куплетов.
Осторожней, друг, ведь никто из нас здесь не был –
В таинственной стране Мадагаскар…
Помолчали. Никто не хотел вступать в колониальные войска и завоевывать Мадагаскар. Но ощущение опасности, от которой может спасти только надежный товарищ, накрыло всех молчаливой серьезностью. Игорь и Витя Лампионовы придвинулись к сумрачному Жоху. Эвка Полянская обняла за плечо Егорку. Шурик Черепанов тихонько задышал у Тенькиной щеки. Несколько мальчишек с Карпухинского двора – Славик Саночкин, Максим Полянов, Данька Сверчок – подобрались от дверей и сели у ног Дед‑Сергея.
В тишине угаснувшей суровой мелодии словно жило еще эхо:
…Осторожней, друг, тяжелы и метки стрелы
У жителей страны Мадагаскар…
Егорка вдруг спросил из‑под Эвкиного локтя:
– Сергей Сергеич, а вы, может, знаете песню про Гавроша? И про маленький тополь…
– Что? – нервно удивился Дед‑Сергей. – А, да… Помню. Тоже была наша песня. А ты откуда ее знаешь?
– Папа вспоминал. Но он знает всего четыре строчки: «Срублен маленький тополь, а зачем – не поймешь. Он лежит на обочине, как убитый Гаврош…»
– Да… – кивнул Дед‑Сергей. – Только немного не так. А вот так… – И запел не прежним баском, а высоким, почти мальчишечьим голосом:
Тополек – тонкий очень,
Кто срубил – не поймешь.
Он лежит на обочине,
Как убитый Гаврош.
В дымном мареве улиц,
В злой ружейной грозе
Собирал мальчик пули
Для повстанцев‑друзей.
Нынче все тут заброшено –
Как маяк без огня.
След мальчишки Гавроша
Стерт на старых камнях.
Но тревога по‑прежнему
Все приходит ко мне.
Я свинцовый орешек
Отыщу средь камней.
Он для дела для ратного
Устарел в наши дни,
Но его аккуратно я
Спрячу в дальний тайник.
И скажу я заклятие,
Искусав губы в кровь:
«Пусть растут тополята,
Не боясь топоров…»
Струны погудели и умолкли…
– Ни фига себе… – проворчал Жох. – Это вам не группа «Лысый кенгуру». Чегой‑то цепляет не по‑нынешнему…
– Да… – хмуро согласился Дед‑Сергей. – Цепляет «по‑тогдашнему». Начало шестидесятых. Мой однокурсник сочинил, Валя Заславский. По горячим следам…
Никто не знал, что за «горячие следы» были в ту бесконечно далекую пору. И никто не решился спросить. Лишь Виталя помолчал и сказал:
– Новочеркасск… Да?
– Оно так… – согласился Дед‑Сергей. Оглядел народ, поставил гитару у ног, согнулся, упе
|
|
История создания датчика движения: Первый прибор для обнаружения движения был изобретен немецким физиком Генрихом Герцем...
Организация стока поверхностных вод: Наибольшее количество влаги на земном шаре испаряется с поверхности морей и океанов (88‰)...
Типы оградительных сооружений в морском порту: По расположению оградительных сооружений в плане различают волноломы, обе оконечности...
Особенности сооружения опор в сложных условиях: Сооружение ВЛ в районах с суровыми климатическими и тяжелыми геологическими условиями...
© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!