Стоял ли мир на пороге Третьей мировой войны?

 

Однако прежде чем делать на этот счет соответствующие выводы, необходимо установить, не представляло ли все это большую политическую игру.

Сейчас уже известно, что распропагандированные испытания лазерного оружия в США были неудачными. В 1988 г. Конгресс США опубликовал 900‑страничный доклад, главный вывод которого сводился к тому, что «в обозримом будущем» создание СОИ вообще невозможно[1675]. Знала ли это администрация США в 1983 г.? Оказывается, знала.

Позднее заместитель советника по вопросам национальной безопасности при Р. Рейгане Роберт Мак‑Фарлейн признался, что это была его идея: «раскрутить на полную катушку создание ПРО под аккомпанемент пропагандистских фанфар», а затем «когда запрещение ПРО станет главной целью советской политики», пойти на это, «но в обмен на существенное сокращение или запрещение тяжелых МБР», по которым СССР далеко опережал США[1676].

Это значит, что со стороны США вся военная истерия представляла собою шантаж, направленный на то, чтобы запугать СССР. В связи с этим возникает вопрос: понимало ли это руководство нашей страны?

После выступления Р. Рейгана, провозгласившего подготовку к «звездным войнам», по постановлению ЦК КПСС и Совета Министров СССР была создана специальная комиссия, председателем которой был назначен академик Е. Велихов, а заместителем генерал В.И. Варенников. «Эта комиссия, – вспоминал В. И. Варенников, – была вывезена за город, и в течение нескольких дней, проводя заседания только в бункере, мы… выработали стратегически правильную линию для нашего государства»[1677].

К сожалению, даже в 2001 г. В.И. Варенников не счел возможным озвучить принятые решения. Но, исходя из тех материалов, которые имеются в нашем распоряжении, некоторое представление на этот счет получить можно. «В реальность угрозы СОИ, – пишет бывший пресс‑секретарь М.С. Горбачёва A.C. Грачев, – в Москве не верили. Комиссия академика Евгения Велихова, созданная еще при Андропове, пришла к заключению, что эта система эффективно работать не будет[1678]. По другим, правда, косвенным данным, комиссия Е. Велихова пришла к выводу, что создание СОИ – вообще нереально[1679].

Дело в том, что работа над созданием лазерного оружия велась в СССР с начала 70‑х годов и не дала положительных результатов[1680].

Конструктор первых советских систем противоракетной обороны Герой Социалистического Труда Г. В. Кисунько писал о лазерном или «СВЧ‑оружии»: «В его основе лежит внешне заманчивая, но технически абсурдная идея поражать боеголовки ракет не противоракетами, а сфокусированными радиолучами в диапазоне сверхвысоких частот». Почему же эта идея была абсурдной? А потому, что «для реально действующего СВЧ‑оружия нужны гигантские энергетические мощности, в тысячи раз превосходящие сумму мощностей всех электростанций земного шара» [1681].  

Следовательно, руководство нашей страны понимало, что поднятая на Западе истерия вокруг «СОИ» – это не более чем широкомасштабная информационная акция.

Можно было бы ожидать, что оно разоблачит администрацию США. Однако этого не последовало. Более того, что Е.П. Велихову было дано распоряжение разработать систему мер, способных парализовать размещенное в космосе лазерное оружие. И это поручение было выполнено. Оно известно в литературе как «ассиметричный ответ» на «Стратегическую оборонную инициативу» Р. Рейгана[1682].

Но если Е.П. Велихов считал невозможным создание лазерного оружия, какой смысл имел «ассиметричный ответ»? А.Ф. Добрынин объясняет это тем, что советское руководство (т. е. Ю.В. Андропов), несмотря на мнение ученых и военных, считало, что создание СОИ возможно, причем в реально обозримом будущем[1683].

На чем могла основываться такая уверенность? Одно из двух: или его дезинформировала внешняя разведка, возглавляемая

В.А. Крючковым, или «антисимметричный ответ» тоже представлял собою лишь ход с советской стороны в той игре, которая разворачивалась между руководством двумя державами.

Авторы книги «Третий проект» выдвинули гипотезу, согласно которой Ю.В. Андропов сознательно пошел на обострение международной обстановки, чтобы запугать Запад, а затем, когда необходимый эффект будет достигнут, пойти на разрядку и выторговать более выгодные условия соглашения – вхождение в «единую Западную цивилизацию»[1684].

Если принять эту версию, получается, что блефовали обе стороны.

В связи с этим обращают на себя внимание следующие факты.

Оказывается, в конце 1983 – начале 1984 г., когда Н.В. Огарков предупреждал О. Гриневского о возможности нанесения Советским Союзом упреждающего удара по США, а Министерство обороны готовилось к развертыванию военного плацдарма на Чукотке, Генеральный штаб начал разрабатывать план возможной ликвидации ядерного оружия к 2000 г.

Как уже отмечалось, результаты проведенной в нашей стране под руководством академика H.H. Моисеева работы по определению возможных последствий ядерной войны уже в октябре 1983 г. были обнародованы в США. После этого один из сотрудников H.H. Моисеева В. В. Александров был приглашен в знаменитую Ливерморскую национальную лабораторию им. Э. Лоуренса и поддерживал с нею контакты вплоть до 1985 г., когда бесследно исчез[1685].

Свое название эта лаборатория получила по названию города Ливермор в штате Калифорния. Формально она входит в структуру Калифорнийского университета, фактически является научным центром Министерства энергетики США, занимающимся наряду с подобной же лабораторией в Лос-Аламосе разработкой ядерного оружия и решением других проблем национальной безопасности.

В связи с этим возникает вопрос, возможно ли было сотрудничество между этой лабораторией и АН СССР, если бы США и СССР в это время готовились к войне друг с другом, и она могла начаться со дня на день?

31 декабря 1997 г. на страницах «Лос-Анджелес тайме» появилась статья с интригующим названием «Канал Гаврилова, горячая линия КГБ – ЦРУ». К сожалению, найти эту статью в Интернете, даже на сайте газеты не удалось. Однако в 1998 г. с ее содержанием нас познакомили «Новости разведки и контрразведки». Из этой публикации явствует, будто бы в начале 80‑х годов, именно тогда, когда «холодная война» достигла своего наивысшего накала, между КГБ и ЦРУ начал действовать тайный канал связи[1686].

Можно было бы ожидать, что эта информация вызовет волну журналистских расследований как у нас, так и за океаном. Ничего подобного не произошло. Невольно возникла мысль, что обнародованная «Лос-Анджелес тайме» версия представляла собою газетную «утку». Однако в 2003 г. появилась книга бывшего сотрудника ЦРУ М. Бирдена и журналиста Д. Ройзена «Главный противник», в которой версия о существовании «канала Гаврилова» получила подтверждение[1687].

Из названных публикаций явствует, что «канал Гаврилова» начал действовать в 1983 г., т. е. в период короткого пребывания у власти Ю.В. Андропова, когда КГБ возглавлял В.М. Чебриков[1688]. По одной версии, инициатива его создания исходила от ЦРУ[1689], по другой – от КГБ[1690]. Установленная между КГБ и ЦРУ тайная связь осуществлялась по двум каналам: первый представлял собою прямой телефонный провод между Лубянкой и Лэнгли, второй – конфиденциальные встречи представителей двух названных ведомств в Вене[1691].

«Первыми сотрудниками ЦРУ, участвовавшими в этих встречах», были «Бертон Гербер, который был тогда руководителем отдела ЦРУ по делам СССР и стран Восточной Европы вместе с Дэвидом Бли, руководившим контрразведкой в ЦРУ». С советской стороны в первых встречах участвовали Рэм Красильников, возглавлявший первый, американский отдел ВГУ КГБ СССР и Леонид Ефимович Никитенко[1692].

Можно было бы понять, если бы такой канал возник в годы Второй мировой войны, когда СССР и США являлись союзниками. Можно было бы понять, если бы такой канал начал действовать во время разрядки. Но как объяснить его появление именно тогда, когда обе стороны почти открыто бряцали оружием и допускали возможность возникновения ядерной войны. О каком сотрудничестве двух разведок в таких условиях могла быть речь?

Или «канал Гаврилова» действительно был создан для сотрудничества КГБ и ЦРУ и тогда следует признать, что военная истерия 1982–1984 гг. представляла собой спектакль, или же, если международные отношения действительно балансировали на грани войны, то «канал Гаврилова» был создан не для сотрудничества, а для тайных переговоров.

 

 

Глава 4

Как умер Ю.В. Андропов

 

О «гранитной скамейке»

 

В тот самый момент, когда развернулась борьба с коррупцией, когда началась разработка программы модернизации страны, когда противостояние между СССР и США, казалось бы, приблизилось к роковой черте, Ю.В. Андропов умер.

В медицинском заключении говорится: «Адропов Ю.В., 1914 г. рождения, страдал интерстициальным нефритом, нефросклерозом, вторичной гипертонией, сахарным диабетом, осложнившимся почечной недостаточностью»[1693].

Приведенный перечень «хворей» должен был создать впечатление, что генсек являлся безнадежно больным человеком. Однако со всеми этими болезнями он дожил почти до 70 лет и мог жить дальше.

Как мы уже знаем, первые проблемы со здоровьем возникли у Ю.В. Андропова в середине 60‑х годов.

«Когда я пришел в КГБ в октябре шестьдесят седьмого, – рассказывает бывший заместитель председателя КГБ Владимир Пирожков, – болезнь почек была у него к тому времени уже много лет, но она не слишком мешала ему жить» [1694].  

3 сентября 1969 г. умер глава Северного Вьетнама Хо Ши Мин[1695]. Для прощания с ним Ю.В. Андропов и А.Н. Косыгин были направлены в Ханой. На обратном пути они сделали остановку в Пекине. А когда вернулись в Москву, Юрий Владимирович заболел. Попросивший журналиста Д. Макарова не называть его имя «высокопоставленный генерал КГБ» заявил, что после выздоровления Ю.В. Андропов в своем узком кругу сказал: «Китайцы меня чем‑то отравили»[1696].

По всей видимости, этим, просившим не называть его имя генералом был уже упоминавшийся В. П. Пирожков, который через пол года после публикации Д. Макарова дал интервью и открыто подтвердил данный факт[1697].

Как утверждает Д. Макаров, в 1977 г. (возможно, в конце 1976 г.) Ю.В. Андропов совершил тайную поездку в Афганистан.

«Когда мы провожали его в Москве в аэропорту, он легко взбежал по трапу в самолет, – вспоминал В.М. Чебриков. – Вернувшись через несколько дней обратно, он не мог даже самостоятельно сойти с трапа вниз. Его спускали на носилках и прямо из аэропорта увезли в ЦКБ». Что же произошло с Андроповым в Кабуле? «Это была вирусная инфекция – нечто вроде ветрянки… Болезнь Андропова поначалу окружили глубокой тайной. Даже для высшего руководства КГБ»[1698].

Однако полностью скрыть этот факт не удалось. 21 января 1977 г. A.C. Черняев отметил в дневнике: «Андропов болеет уже два месяца»[1699]. Это значит, что он заболел в конце ноября 1976 г.

«Когда Андропов вернулся из Кабула, я несколько раз пытался с ним встретиться, но всякий раз мне говорили, что Ю.В. очень занят, – рассказывает Владимир Пирожков. – Это удалось мне только через две недели. Он все еще находился в ЦКБ, но ему уже разрешали гулять… В парке около двухэтажного особняка, где всегда лечился Андропов… мы с ним и встретились… Если бы я заранее не знал, что передо мной Ю.В., я бы его не узнал: все лицо его было покрыто какой‑то ужасной коростой. Передвигался он с большим трудом»[1700].

«В КГБ шепотом говорили, что Андропова в Афганистане отравили… Болезнь наложила на Андропова неизгладимый отпечаток. Поначалу у него даже выпали брови, сильно поредели и поседели волосы, стали случаться неожиданные обмороки»[1701].

Правда, и на этот раз все закончилось благополучно. Более того, те, кто встречался с Ю.В. Андроповым в конце 70‑х – начале 80‑х годов отмечают, что он был достаточно энергичен и невероятно работоспособен.

В качестве примера можно привести свидетельство A.B. Коржакова, который в конце 1982 г. сразу же после избрания Ю.В. Андропова генсеком был приглашен в его охрану. «Мне, – вспоминает он, – было известно, что его беспокоят почки. Но, по моим наблюдениям, он не производил впечатления серьезно больного человека. Был энергичен, без физического напряжения садился в машину, выходил из нее, поднимался по лестницам, правда, бегом не занимался»[1702].

«Проблемы со здоровьем у Юрия Владимировича, – утверждает A.B. Коржаков, – не носили острого характера. Ему вполне хватало лекарственной терапии. И вдруг в одночасье,   на глазах у нас, ситуация с его лечением стала быстро меняться»[1703].

Было ли это совпадением, сказать пока сложно, но обострение болезни Ю.В. Андропова началось вскоре после отставки H.A. Щелокова.

В связи с этим появились слухи, будто бы жена отправленного в отставку министра внутренних дел, который жил с Ю.В. Андроповым в одном подъезде, совершила на него покушение, в результате которого пуля задела у него почку и его здоровье начало быстро ухудшаться. По мнению H.A. Зеньковича, основанием для возникновения этого слуха явились два факта: самоубийство Светланы Петровны Щелоковой, произошедшее 19 февраля 1983 г. и отсутствие «после этого» Ю. В. Андропова на работе «в течение трех недель»[1704].

Никаких доказательств приведенная версия до сих пор не получила. Более того, близкие к Ю.В. Андропову лица категорически отвергают ее[1705]. И с этим трудно не согласиться. 13 марта 1983 г.

A.C. Черняев отметил в дневнике, что Ю.В. Андропов болен уже «полтора месяца», т. е. с конца января – начала февраля[1706]. В медицинском заключении говорится, что Ю.В. Андропов «в связи с прекращением функций почек находился на лечении гемодиализом («искусственная почка»)» с февраля 1983 г.»[1707].

Следовательно, он заболел за две‑три недели до самоубийства С.П. Щелоковой.

Что же произошло с Юрием Владимировичем?

Ответ на этот вопрос мог бы дать его лечащий врач Валентин Ефимович Архипов. Однако он ушел из жизни, не только не опубликовав воспоминаний, но и не дав ни одного интервью[1708].

Что касается Е.И. Чазова, то он отвечает на поставленный вопрос так: «Прогрессирующее заболевание почек, которое нам удавалось компенсировать более 16 лет, привело, как мы и ожидали, к прекращению функции почек»[1709].

И далее: «В начале 1983 года произошло то, чего мы давно боялись… В организме катастрофически стало нарастать содержание токсичных веществ… С тяжелым чувством, понимая всю безысходность, ведущие наши специалисты – академик медицины Н. А. Лопаткин, профессор Г. П. Кулаков и другие – вместе с нами приняли решение начать использование искусственной почки»[1710]. «Мы вынуждены были перейти на проведение гемодиализа – периодическое очищение крови от шлаков, которые почти не выводились из организма»[1711].

И хотя это звучит почти безнадежно, само по себе произошедшее не могло быть причиной смерти. Этот факт отмечается и в медицинском заключении: «Проводившееся лечение, – говорится в нем о гемодиализе, – обеспечивало удовлетворительное самочувствие и работоспособность»[1712].

Как совершенно справедливо отмечает H.A. Зенькович, «канцлер Австрии Бруно Крайский, оказавшись в сходной с Андроповым ситуации, много лет продолжал свою активную государственную деятельность»[1713]. И действительно, он родился на три года раньше Ю.В. Андропова, в 1911 г., а умер на шесть лет позже, в 1990 г.

«Я помню, – вспоминал А.И. Вольский, – ко мне приехал Арманд Хаммер, спрашивает: «Хотите, чтобы Андропов остался жив?» – «Естественно». – «Тогда поезжайте в Австрию, у канцлера Бруно Крайского точно такая же болезнь. Его врач изобрел новое лекарство». «Я полетел в Вену, привез оттуда два бачка, но наши врачи сказали, что не знакомы с этим препаратом, а потому отказались его применять» [1714].

«В «кремлевской» больнице в Кунцеве, называвшейся Центральной клинической больницей, были оборудованы специальная палата и операционная для проведения этой процедуры. Дважды в неделю Андропов приезжал для проведения гемодиализа»[1715].

«Не волнуйтесь, успокаивали его, – вспоминает A.B. Коржаков, – Эту процедуру мы будем проводить с вами не чаще двух раз в неделю». Обещали, что все вскоре нормализуется, и тогда можно будет перейти на один раз в неделю, а потом еще реже. На самом деле все оказалось совершенно иначе. После двухразовых процедур в неделю через небольшое время перешли на трехразовое, потом на четырехразовое, затем на ежедневное и в конце концов его перестали отключать от аппарата вовсе»[1716].

Этот процесс растянулся почти на целый год.

Поскольку состояние здоровья Ю.В. Андропова не улучшалось, возник вопрос о пересадке почки. В связи с этим для консультаций из США был приглашен известный специалист в этой области – доктор Альберт Рубин[1717].

Альберт Рубин (1927–2008) закончил Массачусетский технологический университет и Корнельский медицинский колледж. Посвятив себя медицине, он в 1957 г. провел первый опыт использования гемодиализа, а в 1977 г. осуществил первую в мире пересадку почки. В 1983 г. А. Рубин не только возглавлял больницу в Нью‑Йорке, но и преподавал в Университете Рокфеллера. Неудивительно поэтому, что в 2008 г. Дэвид Рокфеллер поставил свою подпись под его некрологом[1718].

Е.И. Чазов утверждает, что А. Рубин был приглашен в Москву только по медицинским каналам и что его визит имел строго конфиденциальный характер[1719]. Действительно, он не привлек к себе внимание прессы. Но это как раз и представляется странным, так как сохранение конфиденциальности этой поездки зависело не только от А. Рубина

Есть в этой истории еще одна загадка. Как мы знаем, в 1983 г. отношения между США и СССР достигли самого напряженного состояния за весь послевоенный период. Поэтому возникает по крайней мере два вопрос: а) был ли в такой ситуации Государственный департамент заинтересован в продлении жизни Ю.В. Андропова? и б) мог ли в таких условиях Ю.В. Андропов рассчитывать на медицинскую беспристрастность А. Рубина?

По словам Е.И. Чазова, А. Рубин нашел состояние пациента настолько тяжелым, что предложил не производить пересадку почки и использовать для поддержания здоровья больного другие средства[1720].

Отчего же тогда, спрашивается, умер Ю.В. Андропов?

Если верить медицинскому заключению, все дело заключалось в том, что «в конце января   1984 г. состояние ухудшилось в связи с нарастанием дистрофических   изменений во внутренних органах и прогрессирующей гипотонией  ». Эти два фактора, если верить медицинскому заключению, привели к «нарастанию» «сердечно‑сосудистой недостаточности» и «остановке дыхания»[1721].

Таким образом из медицинского заключения явствует, что до конца 1983 г. состояние Ю.В. Андропова было более или менее удовлетворительным и только в начале 1984 г. произошло ухудшение, а 9 февраля он умер. И хотя в медицинском заключении об этом прямо не говорится, оно подводит читателей к выводу, что все это было порождено почечной недостаточностью.

В связи с этим распространено мнение, что Юрий Владимирович Андропов «умер от отказа обеих почек»[1722].

Но умер он не от этого.

И обострение его состояния произошло не в конце января 1984 г., а на четыре месяца раньше.

1 сентября Ю.В. Андропов провел последнее заседание Политбюро[1723] и на следующий день улетел в Крым[1724].

«В течение длительного времени, – пишет Е. И. Чазов, – сначала в связи с болезнью Брежнева, а затем Андропова – я никак не мог получить почетный диплом в старейшем университете им. Шиллера в Йене (Германия). Звание почетного доктора университета мне было присуждено за комплекс работ в области кардиологии»[1725].

В сентябре, когда Ю.В. Андропов отдыхал в Крыму, здоровье его стало улучшаться. «Воспользовавшись относительно благополучной ситуацией и договорившись с моими немецкими коллегами, – читаем мы в воспоминаниях Е.И. Чазова далее, – я вылетел в Германию»[1726].

В тот самый день, когда должно было состояться вручение диплома почетного доктора, и Евгений Иванович уже собирался в университет, «вдруг появился человек в немецкой военной форме» и сообщил, что виновника торжества просят срочно «соединиться с Москвой по специальной связи». Через 20 минут Е.И. Чазов услышал голос первого заместителя председателя КГБ СССР. В.А. Крючков сообщил ему о резком ухудшении состояния Ю.В. Андропова и попросил «срочно вылететь из Йены прямо в Крым»[1727].

Извинившись перед руководством университета, Е.И. Чазов отправился в аэропорт. Через некоторое время здесь появился вертолет, который доставил его в Берлин. Там на военном аэродроме его уже ожидал Ил‑62. Поздно ночью Евгений Иванович был в Симферополе, откуда его сразу же доставили в санаторий, где находился Ю.В. Андропов. «Если не ошибаюсь, – пишет Е.И. Чазов, – это было 30 сентября 1983 года»[1728].

Что же произошло в Крыму?

«Почувствовав себя хорошо, – пишет Е.А. Чазов, – Андропов забыл о наших предостережениях и решил, чтобы разрядить, как ему казалось, больничную обстановку дачи, съездить погулять в лес. Окружение не очень сопротивлялось этому желанию, и он с большим удовольствием, да еще легко одетый, несколько часов находился в лесу»[1729]. Речь идет не о прогулке в лес, а о поездке на другую дачу («Дубрава‑1»), расположенную в горах. По всей видимости, в день этой поездки М.С. Горбачёв разговаривал с Ю.М. Андроповым по телефону. «Настроение у него, – отмечает Михаил Сергеевич, – было прекрасное, давно такого не было». А буквально «через два‑три дня» пришло известия, что «со здоровьем Юрия Владимировича стало совсем плохо». «Что там произошло, – отмечает М.С. Горбачёв, – как он простудился – все эти медицинские детали описаны у Чазова»[1730].

«Надо знать коварный климат Крыма в сентябре, – читаем мы в воспоминаниях главного кремлевского врача, – на солнце кажется, что очень тепло, а чуть попадешь в тень зданий или леса – пронизывает холод. К тому же уставший Андропов решил посидеть на гранитной   скамейке в тени деревьев. Как он сам нам сказал позднее – он почувствовал озноб, почувствовал, как промерз, и попросил, чтобы ему дали теплую верхнюю одежду. На второй день   у него развилась флегмона» [1731].  

В.Ф. Грушко утверждает, что в 1990 г. во время отдыха в Крыму, он вместе с начальником местного 9‑го управления УКГБ по Крымской области Л.Н. Толстым («он на самом деле был одним из прямых потомков великого писателя») посетил то самое место в горах, «где в последний раз побывал Андропов». «Толстой рассказал, что Андропов, пройдясь немного пешком, присел на скамейку передохнуть. Неожиданно он сказал, что чувствует сильный озноб. Его состояние ухудшалось на глазах. Теплая одежда не помогала. Андропова срочно отправили самолетом в Москву и поместили в больницу». «Я сидел на той самой мраморной скамейке»[1732].

Итак, по утверждению руководителя 4 управления, резкое ухудшение состояния здоровье Ю.В. Андропова произошло после его поездки в горы и было связано с простудой. Убедительность этой версии придал своими мемуарами бывший заместитель председателя КГБ СССР В.Ф. Грушко.

С тех пор ее повторяют все, кто касается данной проблемы.

Однако она не выдерживает критики.

 

Что случилось в Крыму?

 

Мы не знаем, что рассказывал Л.Н. Толстой в 1990 г. Однако в 2001 г. он дал интервью, из которого вырисовывается совершенно другая картина. По его словам, когда Ю.В. Андропов решил съездить в «Дубраву‑1», службе Госохраны Крыма было поручено подготовить там «места его остановок во время прогулок. Лесники и сотрудники КГБ за несколько дней   сделали и установили на двух полянах деревянные лавки и покрыли их пледами. Да и места подобрали такие, где не было сильных сквозняков, тени и влажности»[1733].

С интервью Л.Н. Толстого перекликается интервью бывшего заместителя начальника охраны Ю. В. Андропова подполковника Бориса Клюйкова. Он сообщил, что когда осенью 1983 г. на даче в горах Юрий Владимирович побывал на рыбалке и после этого решил посидеть на берегу горной реки, то сидел на обыкновенном деревянном стуле, причем тепло одетый и с наброшенным на плечи пледом[1734].

«В тот день, – читаем мы в интервью Л.Н. Толстого, – Андропов в армейской накидке и с пледом провел на полянах и в резиденции «Дубрава‑1» несколько часов. При этом был очень задумчив. В «Дубраве‑1» накрыли скромный обед. Юрий Владимирович произнес тост за хорошую прогулку, мы выпили по бокалу шампанского. Причем сам Андропов не пил. Потом уехали обратно»[1735].

Таким образом, история с гранитной или мраморной скамейкой по меньшей мере требует доказательств. На сегодняшний день это лишь версия, находящаяся в противоречии с другими фактами.

Но самое главное в другом. Независимо от того, была скамейка гранитной или мраморной, она не могла иметь никакого отношения к флегмоне, якобы появившейся «на следующий день» у Ю.В. Андропова.

Поскольку не все читатели имеют медицинское образование, откроем Большую медицинскую энциклопедию. Из нее явствует, что флегмона (от греч. phlegmone – жар, воспаление) – это гнойное воспаление   клетчатки, возникающее в результате проникновения   в нее микроорганизмов   [1736].

Поэтому флегмона – это не следствие простуды,   как уверяет в своих воспоминаниях академик Е.И. Чазов, а результат заражения.  

Следовательно, и поездка в горы, и гранитная скамейка понадобились главному кремлевскому врачу не для объяснения ухудшения состояния здоровья Ю.В. Андропова, а для сокрытия причины его заражения. И очень странно, если не сказать подозрительно, что такой осторожный человек, как генерал В.Ф. Грушко (а его, казалось бы, никто не тянул за язык), счел необходимым принять участие в распространении этой дезинформации.

Поскольку Е.И. Чазов попытался скрыть факт заражения генсека, в поисках причины этого обратимся к литературе.

Как говорится к Большой медицинской энциклопедии, «проникновение микробов в клетчатку происходит чаще всего при открытых повреждениях, реже – путем гематогенного заноса из септического очага»[1737]. Флегмона может иметь и постинъекционный характер: «в большинстве случаев» это «связано с внесением в ткани человека микроорганизмов при недостаточной стерилизации (особенно при кипячении) шприцов, инъекционных игл, лекарственных препаратов»[1738]. Бывает, что флегмона возникает в результате «введения высококонцентрированных лекарственных растворов, которые способны вызывать в месте инъекции зону асептического некроза». Особенно это касается тех случаев, когда «лекарственное вещество, предназначенное для мышечного введения, ошибочно вводится подкожно»[1739].

Для понимания характера флегмоны очень важно знать место ее нахождения. В своих мемуарах Е.И. Чазов полностью обходит этот вопрос стороной, и только из его интервью журналу «Коммерсант‑власть», которое он дал весной 2001 г., мы узнали, что гнойник возник Ю. В. Андропова на спине[1740].

И хотя Ю.В. Андропов отдыхал не в районном, а в кремлевском санатории, и его обслуживали самые лучшие медицинские работники, можно допустить, что заражение генерального секретаря и возникновение у него гнойного воспаления было следствием чьей‑то халатности или непрофессионализма. Можно допустить и то, что именно эту халатность или непрофессионализм пытался с помощью «гранитной скамейки» скрыть Е.И. Чазов, чтобы таким образом переложить ответственность за это с медицинского персонала 4‑го управления, которое он возглавлял, на охрану генсека, которая находилась в ведении 9‑го управления.

Однако все остальное очень трудно списать на халатность и непрофессионализм.

Любое заболевание имеет так называемый «инкубационный период». В связи с этим необходимо учитывать, что различаются четыре вида флегмоны: а) серозная, б) гнойная, в) гнилостная и в) некротическая[1741].

«Флегмона, – говорится в Большой медицинской энциклопедии, – начинается с развития серозного воспаления», которое затем превращается в гнойное, а при определенных условиях и в гнилостное. В результате этого «возникают мелкие диссеминированные участки некроза», «которые в последующем сливаются в обширные очаги некрозированной клетчатки», что свидетельствует о появлении некротической флегмоны[1742].

Таким образом, флегмона проходит в своем развитии четыре этапа. И хотя этот процесс может развиваться с разной скоростью, он измеряется не часами, а днями [1743].  

А поскольку возникновение и развитие флегмоны сопровождается ухудшением состояния человека («повышается температура», появляются «озноб и тахикардия», «наблюдается местная гипертермия»)[1744], то появление у Ю.В. Андропова озноба во время поездки в горы означает, что к этому времени его заражение уже произошло. Поэтому вызывает удивление, что медицинский персонал (и лечащий врач в том числе), если верить Е.И. Чазову, обнаружил флегмону только на следующий день после поездки в горы.

Но дело не только в этом. Возникает другой вопрос: сколько же времени прошло от обнаружения флегмоны до экстренного возвращения Е.И. Чазова из Йены?

Если исходить из воспоминаний Е.И. Чазова, он отправился в ГДР только для получения диплома почетного доктора, т. е. примерно на три дня (день приезда, день вручения и день отъезда). Но тогда получается, он пробыл в Йене всего два дня: 29 и 30 сентября. Когда он вылетал из Москвы, Юрий Владимирович чувствовал себя хорошо. Если допустить, что именно в этот день он и отправился в горы, получается, что Евгения Ивановича вызвали в Крым сразу после обнаружения флегмоны[1745].

А «когда рано утром (т. е. 1 октября. – АО.), – пишет Е.И. Чазов, – вместе с нашим известным хирургом В. Д. Федоровым мы осмотрели Андропова, то увидели распространяющуюся флегмону, которая требовала срочного оперативного вмешательства».   После этого Ю. В. Андропов был отправлен из Крыма в Москву[1746].

Некоторое представление о том, в каком состоянии к этому времени находился Ю.В. Андропов, дает интервью Л.Н. Толстого. По его свидетельству, в аэропорт Юрия Владимировича везли «в реанимационной машине». «Трап, отмечает он, – подали не со стороны здания аэропорта, а со стороны летного поля», и «мы под руки завели Андропова в самолет»[1747].

Итак, получается, что около 29 сентября Юрий Владимирович чувствовал себя хорошо, а через день уже не мог ходить. Так быть не могло. Но тогда следует признать, что поездка в горы имела место не около 29 сентября, а намного раньше. И действительно, по свидетельству Л.Н. Толстого, Ю.В. Андропова госпитализировали «через неделю» после этой поездки[1748].

Но тогда следует признать, что флегмона была обнаружена до визита Е.И. Чазова в Йену. В таком случае поездка Ю.В. Андропова в горы не могла не быть согласована с 4‑м управлением. Следовательно, сдвинув ее на время своего пребывания в ГДР, Е.И. Чазов тем самым попытался скрыть данный факт.

Но зачем?

Если флегмона была обнаружена на следующий день после поездки в горы, т. е. около 25 сентября, получается, что на протяжении нескольких дней лечащий врач В.Е. Архипов, который якобы отличался такой щепетильностью в отношении медицинской тайны, ничего не делал для того, чтобы остановить развитие флегмоны. В результате она была запущена настолько, что достигла своей крайней, некротической стадии, у больного, по признанию самого Е.И. Чазова, началась гангрена [1749]   и к 1 октября он потерял способность самостоятельно передвигаться.

Это уже трудно назвать халатностью.

Но даже если допустить непрофессионализм личного врача Ю.В. Андропова и всего медицинского персонала Нижней Ореадны, где находился генсек, за неделю 4‑е управление могло привлечь к его лечению самых квалифицированных специалистов из Москвы.

Правда, Е.И. Чазов пытается создать видимость, что узнал о флегмоне постфактум. Однако если ее обнаружили около 25 сентября, то его обязательно должны были поставить в известность об этом: или личный врач Ю.В. Андропова Е.Е. Архипов, или главный врач санатория, или охрана генерального секретаря.

Можно допустить, что бывшему главному кремлевскому врачу неудобно признаваться, что он не только самоустранился от вмешательства в этот вопрос, но и, оставив своего пациента в тот момент, когда его состояние стало ухудшаться, отправился за границу. Но не менее вероятно, что таким образом он пытался создать себе алиби.

Вспомним, как, уговорив в январе 1982 г. М.А. Суслова лечь на диспансеризацию и санкционировав использование для его профилактического лечения нового лекарства, Е.И. Чазов тоже уехал из Москвы. Что последовало за этим, мы знаем.

Таким образом, если появление флегмоны можно списать на халатность медицинского персонала, то в их действиях после обнаружения флегмоны допустимо искать состав преступления.

Когда 1 октября Ю.В. Андропова доставили в Москву, его сразу же отвезли в Центральную кремлевскую больницу[1750].

«Учитывая, что может усилиться интоксикация организма, – пишет Е.И. Чазов, – в Москве, куда мы возвратились, срочно было проведено иссечение гангренозных участков   пораженных мышц. Операция прошла успешно,   но силы организма были настолько подорваны,   что послеоперационная рана не заживала» [1751].  

Это свидетельство вызывает много вопросов.

Неужели гангрена страшна только тем, что ведет к усилению «интоксикации организма»? Почему было решено ограничиться только «иссечением гангренозных участков», а не удалением пораженных флегмоной тканей, т. е. удалением порождающих ее микроорганизмов? И какая была связь между «подорванными» «силами организма» и «незаживаемостью» «послеоперационной раны»?

«Мы, – пишет Е.И. Чазов далее, – привлекли к лечению Андропова все лучшие силы советской медицины. Однако состояние постепенно ухудшалось – нарастала слабость, он опять перестал ходить, рана так и не заживала.   Нам все труднее и труднее было бороться с интоксикацией»[1752].

Издав в 2000 г. новые воспоминания, Евгений Иванович счел необходимым скорректировать первоначальную версию о болезни Ю.В. Андропова: «В связи с простудой   у него развился абсцесс,   который оперировал академик В.Д. Федоров. К сожалению, организм потерял сопротивляемость, и ликвидировать гнойный процесс не удалось  »[1753]

Даже если бы Евгений Иванович был коновалом, все равно он должен был знать, что «абсцесс» и «флегмона» – это разные виды воспалительного процесса. Если абсцесс представляет собой локализованное воспаление, то флегмона – это воспаление растекающееся. Поэтому для ликвидации абсцесса бывает достаточно его вскрытия и удаления гноя. Что касается флегмоны, то здесь очень важно своевременно остановить процесс ее растекания, процесс расширяющегося поражения ткани клетчатки.

Поэтому, подменив понятие «флегмоны» понятием «абсцесса», Е.И. Чазов попытался нейтрализовать свои первоначальные откровения по поводу того, что произошло с Ю.В. Андроповым в Крыму, и сознательно исказил представление о характере его заболевания.

Зато в своих новых воспоминаниях Евгений Иванович признал, что ухудшение состояния Ю.В. Андропова было связано не с тем, что из‑за ослабления организма не удалось добиться заживаемости «послеоперационной раны», а с тем, что не удалось «ликвидировать гнойный процесс».

Как явствует из Большой медицинской энциклопедии, несмотря на то, что флегмона – это растекающееся гнойное воспаление, чаще всего она достигает барьера, за пределами которого ее распространение приостанавливается[1754]. И только в исключительных случаях «наблюдаются прогрессирующие формы флегмоны, при которых воспаление, быстро распространяясь, захватывает обширные участки клетчатки и вызывает тяжелую интоксикацию, а нередко – септическое состояние»[1755].

Получается, что у Ю.В. Андропова флегмона не только приобрела редкую «прогрессирующую форму», но и здесь развивалась по самому худшему сценарию, достигнув «септического состояния».

Причиной этого Е.И. Чазов называет то, что «организм потерял сопротивля