На кухне с древним человеком: как готовили в древности?

 

Достоверно известно, что первобытный человек пользовался для приготовления пищи огнем. Более (в отношении мясной пищи) или менее (что касается пищи растительной) известен состав потребляемой им еды. Возможна реконструкция некоторых обрядов и ритуалов, сопровождавших добычу и прием пищи. Нерешенным, однако, остается вопрос о том, как и в чем пищу готовили, ибо говорить о приготовлении еды, появлении «кухни» и рождении кулинарии и гастрономии можно только в том случае, если имело место осознанное и разнообразное преобразование исходных съедобных материалов в продукты питания, отличавшиеся не только полезными свойствами, но и различными вкусами.

Безусловно, в более позднее время продолжало иметь место и сыроядение, ибо было обусловлено потребностью организма. Всегда существовали племена, подобные лопарям и чуди, которых автор Жития Лазаря Муромского (XIV век) называет «сыроядцами боязливыми». Традиция употреблять в пищу сырое мясо сохранялась прежде всего у народов, живших преимущественно скотоводством, — например, ели мясо сразу после забоя животного. В России еще в XIX веке детям непременно давали кусочки сырого мяса, считая его незаменимым источником полезных веществ. Вот что вспоминает о своем купеческом детстве жена поэта К. Д. Бальмонта — Е. А. Андреева-Бальмонт: «Затем мы бежали в сад, куда нам на тарелке приносили кусочки сырого мяса на черном хлебе, посыпанном солью». В советское время сырое мясо заменили более безопасным и одновременно менее натуральным «гематогеном», которым потчевали в обязательном порядке всех детей в детских садах и школах.

О том, какую роль сырое мясо и кровь играли в рационе древних народов в качестве заменителей и поставщиков соли, уже говорилось. Но в регионах, где природа бедна растительностью и, как следствие, в рационе людей мало растительных компонентов, сыроядение было еще и незаменимым источником витаминов. Ученые долгое время не могли понять, каким образом народам Крайнего Севера удается избежать цинги — бедствия всех тех, кто лишен растительной пищи, поставляющей витамин С. С цингой человечество плотно столкнулось в эпоху Великих географических открытий. Смертность моряков, в рацион которых входила мясная, рыбная, зерновая пища, но не было источников витамина С, была чрезвычайно высока.

Хотя сам термин «витамин» появился только в XX веке, еще за несколько столетий до этого было отмечено, что на кораблях, где имелись запасы лимонов и апельсинов, квашеной капусты или, позже, картофеля заболеваний было значительно меньше; поэтому овощи и фрукты стали обязательно включаться в провиант для дальних походов. А вот жители Арктики, питающиеся исключительно мясом диких или морских животных, проблем с цингой не имели. Оказалось, что необходимый запас витамина С содержится во внутренних органах животных и регулярного употребления сырой печени или мозга убитого животного вполне достаточно для поддержания здорового существования. Весьма эффективно в этом смысле традиционное блюдо эскимосской и чукотской кухонь мактак, представляющее собой замороженные китовые кожу и сало; по содержанию витамина С махтак сопоставим со свежим апельсиновым соком.

Ныне сырое мясо считается в некоторых странах изысканным блюдом: в Италии предпочитают карпаччо из сырой говядины, во Франции и Швейцарии — тартар, преимущественно из говядины же, хотя самым «крутым» считается приготовленный из конины. Благодаря высокому авторитету кухонь упомянутых стран эти блюда сегодня можно найти в ресторанах по всему миру. Однако не случайно все попытки отыскать «подлинную историю» этих блюд выглядят неубедительно — то это творение гения-одиночки, то традиционная пища монголо-татарских воинов, то рецепт, привезенный из мест обитания неких «диких» племен. Самый же простой и, вероятно, правильный ответ в том, что традиция потребления сырого мяса для укрепления сил (при анемии, например) всегда была жива у самых разных народов. А позже, в условиях повсеместного исчезновения свежего мяса (мы тут имеем в виду настоящее свежее мясо, а не сырой продукт из супермаркета), эта традиция породила гастрономические изыски, которым ради красного словца придумали «истории возникновения».

Относительно же способов приготовления еды у нас есть достаточно археологических и поздних этнографических данных для восстановления относительно объективной картины. Из этих данных следует, что кое-что в традициях современной кухни, возможно, является отголоском первобытных навыков.

Например, очевидна возможность простого поджаривания мяса на открытом огне. Такой способ был наиболее эффективным для небольшой группы людей. И сегодня обычный турист, оказавшийся в лесу, разводит костер, срезает веточки с дерева, делает из них палочки, на которые нанизывает сосиски или что у него есть под рукой, и таким примитивным образом готовит свою походную пищу. В более распространенном сегодня варианте современный человек нанизывает мясо на шампуры и кладет их на мангал, усовершенствованную версию древнего очага. Приготовление мяса над костром на палках должно было быть одним из первых способов приготовления еды. Позже оно приняло распространенную в Античности и в Средние века форму жарки мяса целиком на вертеле, а сейчас вновь возвратилось к миниатюрной шашлычной версии.

Подобный способ приготовления пищи никогда не исчезал у охотничьих народов. Так, Г. Ф. Миллер наблюдал за приготовлением «шашлыка» по-тунгусски: «Я даже часто видел, что они держат у огня на палочке кусочек сырого мяса, и как только оно снаружи лишь немного сморщится от жара, его кругом обрезают и едят, а остальное снова держат перед огнем и так продолжают все время». Георги, подчеркивая, что тунгусы не едят сырого мыса, писал, что обычно они жарят его, «держа над огнем на деревянных рожнах»[268].

Имели широкое распространение различные способы запекания мяса в золе. В сущности, это самый простой и, видимо, распространенный в древности способ готовки, причем не только мяса, но и птицы, рыбы, моллюсков, земноводных и даже растений, прежде всего клубней, которые, запекаясь, часто становятся особенно вкусны, что подтвердят любители печеной картошки.

Известны способы запекания мяса на углях в шкурах, в листьях, глине, в собственном панцире (Ч. Дарвин, например, ел приготовленного таким образом броненосца). Тасманийцы без всякой предварительной обработки бросали добычу — птицу или мелкое животное — в костер, который опаливал перья или шерсть и частично обжаривал мясо. Затем тушу разрезали кремневым осколком, потрошили и уже отдельные куски мяса насаживали на острые палки и жарили над огнем. Вместо соли использовали древесную золу[269].

Еще один способ — столь же простой и древний — это приготовление пищи на раскаленных камнях. Камень накаляется в огне, а потом на нем, как на сковороде, жарят мясо. В этнографических описаниях XIX века жители Восточного Судана «накладывают на разведенный огонь камни и, когда они накалятся, на них жарят тонкие куски мяса»[270]. Такого рода прием ныне используется в ресторанной кулинарии.

Готовили также мясо, зажав его между раскаленными камнями. При раскопках во французском регионе Арьеж были найдены останки обуглившейся птицы, зажатой между камнями. Подобный способ приготовления пищи описан в «Младшей Эдде»: «Спустившись в одну долину, видят они стадо быков, и, выбрав себе одного быка, собирались зажарить мясо между раскаленными камнями. Когда же, подумав, что, верно, еда их уже готова, они разгребают костер, то видят: не изжарилось мясо. Спустя некоторое время снова разгребают они костер, только мясо опять не готово. Стали они рассуждать промежду собой, что бы то значило. И слышат тут чью-то речь на дубу над самой своей головой. Тот, кто там сидел, сказал, будто по его воле не жарится на костре мясо. Они глянули наверх: сидит там орел, и не маленький. И сказал орел: „Если дадите мне бычьего мяса досыта, тогда оно и изжарится“».

Данные археологии указывают на наличие печей для готовки в эпоху позднего палеолита. П. Ефименко отмечает наличие очажных ям, «в которых могли жариться целые части туш животных»[271], на местах древних стоянок в Костенках I на Дону, в Гагарине, в Супоневе (под Брянском) на реке Десне, в Мальте под Иркутском, на Афонтовой горе под Красноярском и в ряде других мест.

Свидетельства этнографов XIX века показывают, каким образом могла готовиться пища в такого рода ямах. Так, туземцы Канарских островов клали пищу в выкопанное углубление, а сверху разводили огонь. Племена Австралии и Полинезии, наоборот, разводили сначала огонь в яме, иногда обложенной камнями; после прогорания костра золу разгребали к стенкам, а на освобожденное дно выкладывали пищу для приготовления. Австралийские аборигены при этом время от времени поливали мясо водой, дабы оно стало мягче[272].

На стоянках в Центральной Европе, относящихся к мадленской культуре эпохи позднего палеолита, встречаются следы прочных очажных сооружений из камней, ямы-печи, обставленные камнями и т. д. Рядом с ними часто находят так называемые «очажные камни», служившие для приготовления пищи[273].

Древние народы предпочитали в праздничные дни зажаривать животных целиком. Использовали при этом и печи. Геродот описывал праздничные пиры персов: «Самым большим праздником у персов признается день рождения каждого человека. В этот день они считают нужным устраивать более обильное, чем в другие дни, угощение. Люди богатые тогда подают на стол целиком зажаренного в печи быка, коня, верблюда или даже осла, а бедные выставляют лишь голову мелкого рогатого скота».

Греческие писатели высмеивали эту традицию. В комедии Аристофана «Ахарняне» (середина V века до н. э.) греческий посол возвращается из Персии и рассказывает, как их принимали и кормили «быками целыми на вертеле». На что его собеседник восклицает: «Да кто ж видал когда-нибудь на вертеле быков? Вранье бесстыдное!»

Топливом при этом нередко служили кости самих животных, особенно в зимнее время, когда в холодных регионах достать дерево было сложнее. Обуглившиеся кости, сложенные в виде костровища, — нередкие находки на археологических стоянках. Есть и более поздние свидетельства использования столь удобного вида топлива, позволявшего выстроить своеобразное безотходное «производство»: мясо животных шло на еду, шкуры — на одежду и жилище, кости служили строительным материалом и, в случае необходимости, топливом. Геродот говорит, что подобного рода практика была распространена в Скифии, где наблюдался недостаток дерева. Дарвин, рассказывая о уже упомянутых гаучо, говорит, что зимой они часто жарили себе на ужин мясо на костре из костей убитых животных.

Остатки костров из костей наиболее часто встречаются в тех регионах, где наблюдался недостаток дерева или сезонно существовали снежные покровы, затруднявшие добычу топлива. Однако во всех регионах и в самые разные эпохи известны жертвенные костры из костей, так что связь здесь древняя и очевидная. В самом названии «костер», возможно, спрятан намек на древний смысл этого понятия — рукотворный огонь, сделанный из костей.

Этимологические словари русского языка, правда, лишь вскользь упоминают такую возможность. Словарь М. Фасмера, основополагающий и одновременно довлеющий над всей отечественной этимологией, выводит понятие «костер» из различных славянских слов: украинского «стог, скирда», словенского и чешского «торчащее вверх, неотесанная ель, сооружение для сушки клевера», польского «поленница» и т. д. Хотя и стоило бы попытаться выяснить, что здесь первично, а что вторично. Также связывает его происхождение Фасмер и с общеславянским «костер» — «жесткая кора растений, идущих на пряжу». Это последнее толкование получило наибольшую популярность у последующих этимологов. Фасмер упоминает и слово «кость», ссылаясь на некоторых исследователей своего времени (Бернекера, Кочубинского). Однако никак не комментирует и не развивает эту аналогию, и в последующих трудах она полностью отсутствует.

В. И. Даль между делом и со знаком вопроса высказывает предположение о возможной связи между костром и костями, причем в довольно позднем историческом значении: «встарь, для сожигания трупов (костей?), или преступников».

Более смелыми в этом вопросе оказались англоязычные словари. И именно существующая в английском языке аналогия подкрепляет мысль о возможном существовании взаимосвязи «костра» и «костей» в русском языке. Большинство словарей сходится на том, что bonfire — костер, происходит от bone- (кость) и fire- (огонь). Правда, британский словарный авторитет XVIII века доктор Сэмюэл Джонсон посчитал, что первая часть слова является французским bon — хороший, и это мнение долгое время превалировало. Однако с начала XX века словари едины в том, что в английском языке «кость» и «костер» имеют общий корень, и эта взаимосвязь прослеживается в языке до XV века. Так что очевидное созвучие этих слов в русском языке тоже, возможно, не случайно и является отзвуком древних верований и обрядов.

 

Древнейший и простейший способ обработки пищи без использования каких-либо дополнительных приспособлений связан с ее сбраживанием и ферментацией. Причем первоначально это происходило без добавления соли или других реагентов, провоцирующих и усиливающих процесс. Такого рода «приготовление» пищи, ведущее к размягчению и улучшению ее вкуса, увеличения срока годности продукта, даже к превращению несъедобного в съедобное и т. д., применяют и животные. Так, медведь иногда прячет свежевыловленную рыбу и с удовольствием съедает ее, когда она доходит «до кондиции» где-нибудь в яме.

Этот способ приготовления пищи был весьма распространен у первобытных племен — таким образом готовили и мясо, и рыбу, и растения. Некоторые народы сохраняли его и в Новое время. Так, чукчи, собрав разные растения, складывали их в мешки из тюленьих шкур и давали им как следует закиснуть. А зимой употребляли эту смесь в пищу — ели в качестве гарнира с мясом, варили из нее нечто вроде супа. Коренные жители Камчатки сохраняли в специальных ямах, где продукт подвергался ферментации, рыбу и икру. Якуты также использовали ямы, в которых рыба пересыпалась золой; сверху эти ямы покрывались листьями и засыпались землей. Похоже поступали австралийские аборигены, которые обертывали убитое животное листьями и оставляли так на несколько дней, и лишь когда начиналось гниение, приступали к трапезе[274].

В некоторых случаях такого рода процесс обработки мяса или рыбы был вызван необходимостью. Дарвин описывал встреченный им в Северной Патагонии вид оленя: «Самая любопытная черта этого животного — нестерпимо сильный и отвратительный запах, исходящий от самца. Запах этот не поддается никакому описанию: пока я снимал с оленя шкуру, которая теперь выставлена в Зоологическом музее, меня несколько раз тошнило. Я завернул шкуру в шелковый платок и так понес ее домой; после того как платок был тщательно выстиран, я постоянно им пользовался, и его, конечно, не раз стирали; но в течение года и семи месяцев всякий раз, развертывая платок после стирки, я явственно различал запах… В это время мясо его, конечно, совершенно негодно в пищу; но гаучосы утверждают, что если его на некоторое время зарыть в сырую землю, то зловоние пропадает. Я читал где-то, что жители островов на севере Шотландии поступают таким же образом с вонючим мясом птиц, питающихся рыбой». Как видим, люди приспособились к приготовлению и потреблению самой разной пищи, причем часто не из-за суровой необходимости, ради спасения от голода. Более того, традиционная пища, например, инуитов, состоящая из сырых, мороженых и приготовленных путем брожения мяса и рыбы, а также большого количества жира, этого кошмара и ужаса диетологов, в сочетании практически с полным отсутствием овощей, фруктов и молочных продуктов, оказывается, как ни странно, — правда, применительно только к инуитам — значительно более здоровой, чем питание озабоченных диетами американцев и европейцев. Перейдя же на «цивилизованную» пищу, уехавшие из родных мест инуиты приобретают полный набор заболеваний, обусловленных изменением питания: ожирение, сердечно-сосудистые заболевания, диабет и прочие хвори, неведомые им в традиционной среде обитания.

Еще один парадокс цивилизации касается вкуса. Интернет переполнен сайтами на всех языках, представляющими 10 (15, 20 и даже 50 — в зависимости от усердия) «самых странных блюд мира», «самых несъедобных блюд мира» или даже «самых отвратительных блюд мира». Гуманисты отчаянно пытаются оправдать появление таких блюд голодом, экстремальными природными условиями — в общем, чрезвычайными обстоятельствами. Эгоцентристы считают их остатками странных обычаев отдаленных регионов, проявлением все тех же дикости и варварства. Появляются даже запреты на перевозку (например, ряд авиакомпаний запрещает перевозить сквашенную традиционным образом шведскую сельдь, называемую «сюрстрёмминг») или поедание некоторых из них (особо «ароматных») в общественных местах. Интересно, если бы практически не сохранившиеся сегодня традиционные общества охотников, например, Крайнего Севера составляли подобного рода списки, не оказались бы в них «гамбургеры с чипсами», или «йогурты с ароматом», или «сладкие газированные напитки», или даже повсеместно поедаемая «колбаса» — продукты, в которых подчас трудно найти натуральные ингредиенты, почти полностью состоящие из достижений химической промышленности.

Совершенно очевидно, что понятия «вкусно» и «невкусно» относительны для все еще сохраняющегося культурного многообразия земного шара и всегда культурно обусловлены. То же в некоторых случаях можно сказать и о понятиях «полезно» и «здоро́во».

Кстати, уж коль скоро мы упомянули о сюрстрёмминге, то следует сказать несколько слов об этих консервах из балтийской селедки. Сюрстрёмминг — традиционное праздничное блюдо. Утверждается, что такой способ приготовления рыбы вошел в моду во время одной из войн в XVI веке, когда в стране наблюдался дефицит соли и недосоленная рыба стала тухнуть, но шведы все равно ее съели и даже как-то неожиданно для себя полюбили.

Справедливости ради скажем, что сквашивать рыбу принято у многих народов — и не только на Крайнем Севере или в Скандинавии. Например, заквашивают свой улов жители островов в Тихом океане. В России этот способ готовки был широко распространен у поморов, квасивших рыбу в бочках до состояния полного размягчения. Таким образом рыба не только сохранялась долгое время, но и получала дополнительные полезные свойства. По всей вероятности, «квашеная» селедка была любима и в других регионах России — во всяком случае, до того, как ее по всей Европе с XV века стала вытеснять рыба, засоленная по-голландски. Не случайно европейцы насмехались над любовью русских к «тухлой» рыбе. Н. И. Костомаров в очерке быта и нравов русских, основываясь на иностранных свидетельствах, писал: «Русские не умели хорошо солить рыбу, как не умеют этого делать и теперь: она у них воняла… Взяв в руки рыбу, русский подносил ее к носу и пробовал: достаточно ли она воняет, и если в ней вони было мало, то клал и говорил: еще не поспела!»[275] Со снобистским удовольствием отмечали варварский вкус русских иностранцы. Английский врач С. Коллинс писал о некоем Илье, посланном из России в Голландию: «Его угощали там лучшими рыбными и мясными кушаньями, но он всему предпочел кусок полусоленого палтуса, который очень приятен русскому вкусу, но расстроил бы желудки целой сотни людей изнеженных»[276].

В России, где довольно продолжительный период в большинстве регионов наблюдается дефицит свежих овощей и фруктов, древняя склонность к сквашиванию привела к традиции приготовления путем ферментации овощей и фруктов, появлению знаменитой квашеной капусты, незаменимого источника витаминов в русской деревне на протяжении почти всего года, а также квашеных огурцов, свеклы, яблок, ягод, зеленых трав и других растений.

У скандинавов любовь к ферментированной рыбе сохранилась до сих пор. Она находит отражение в самых разных вещах. Например, в названии довольно популярного блюда из соленого лосося «гравлакс», что можно перевести как «лосось из могилы». Когда-то «гравлакс» готовился в земляной яме, куда свежевыловленного лосося клали на несколько недель или месяцев, дабы он приобрел своеобразный вкус и запах. Сейчас, правда, за «гравлакс» чаще выдают просто соленого лосося.

А вот исландцы рецепту приготовления своего знаменитого деликатеса хаукарля не изменяют. Что важно: его делают из северной акулы (полярной или гигантской), мясо которой в сыром виде несъедобно из-за высокого содержания мочевины. Мясо выпотрошенной акулы укладывают все в ту же земляную яму, засыпают гравием и оставляют на несколько месяцев. За это время благодаря ферментации ядовитое мясо превращается в деликатес, который потом сушат и подают в дорогих ресторанах Исландии. Правда, резкий запах аммиака, а проще — мочевины, для многих неисландцев делает хаукарль отвратительным, и не все могут насладиться его специфическим вкусом. Кстати, похожее блюдо, но только из ската входит в арсенал корейской кухни.

С приготовлением хаукарля связан один момент. Согласно бытующим в Исландии рассказам, самый настоящий хаукарль заквашивают «секретным ингредиентом», а попросту человеческой мочой. Как правило, этим рассказам сопутствуют опровержения, основанные на том простом соображении, что это по определению не может быть правдой. На взгляд современного человека — аргумент бесспорный. Между тем моча, в состав которой входит множество солей, является прекрасным естественным консервантом, и вполне вероятно, что не самые брезгливые наши далекие предки использовали ее для консервации продуктов. В рецептах, содержащихся в папирусе Эберса, упоминаются самые разные человеческие выделения, то есть еще четыре тысячи лет назад они считались не только допустимыми для приема внутрь, но и целебными. Эта традиция находит ныне продолжение в уринотерапии. И сегодня, представьте себе, моча находит применение на кухне. В Китае деликатесом считаются яйца, сваренные в моче маленьких мальчиков.

 

Значительное место ферментированная рыба и морские животные занимают в питании коренных народов Крайнего Севера России и Америки — эскимосов, чукчей, нганасанов и других. Причем способы ее приготовления порой крайне неприятны для «цивилизованного» человека, хотя часто и оправданы с точки зрения местных условий проживания, хранения и потребления.

Еще в XVIII веке Г. Ф. Миллер предварил свои «гастрономические» наблюдения глобальным выводом, ничуть не отличающимся от комментариев современных блогеров, описывающих необычные (читай — далекие от представлений Запада) кулинарные традиции народов разных стран: «Вообще можно сказать обо всех народах Сибири, что они кроме той еды, которая у нас с ними общая, употребляют в пищу и даже считают лакомством то, что для нас является отвратительным». Якуты, пишет Миллер, готовят рыбу «особым способом»: «Для этого берут преимущественно муксунов, иногда и нельм, разрезают надвое, вынимают кости, кладут мякоть в большие сосуды, изготовленные из лиственничной или еловой коры, и зарывают эти сосуды в землю около юрт. В каждую яму помещаются по 2–3 сосуда, наполненных рыбой. Ямы после этого плотно закрываются. После этого рыба в земле закисает и хранится таким образом до зимы и даже до следующего лета, смотря по надобности». Интересно его замечание и о том, что русские тоже едят это блюдо и говорят, что «есть его можно».

Я. И. Линденау отмечал тот же способ приготовления рыбы, распространенный среди якутов, однако утверждал, что таким образом они квасят только рыбьи головы — «из голов вынимают большие кости и бросают их в яму, вырытую в земле и обложенную корой лиственницы, затем закрывают яму и оставляют головы лежать в ней так долго, пока они их не употребят в пищу». А вот ламуты (эвены) делают кислую рыбу иначе: «Пойманную рыбу нанизывают по 10–12 штук на прут и оставляют лежать в воде три-четыре дня, а затем прячут для дальнейшего употребления. Кислую рыбу делают осенью и едят в сыром виде». Линденау рассказывает и о еще одном местном «лакомстве» — заквашенном содержимом желудка оленя.

Георги отмечал, что камчадалы очень любят рыб, которые «в вырытых в земле ямах перегнили так, что их оттуда черпают. Они воняют чрезвычайно, но при всем том камчадальскому вкусу не противны». Приготовление пищи камчадалами он называет в целом «странным и мерзким». Впрочем, такого рода чувства у него вызывает пища и способы ее приготовления у других народов изучаемой им Сибири.

Один из первых путешественников, оставивших описание народов Сибири, С. П. Крашенинников, описывал приготовление икры коряками и камчадалами: «Свежую икру кладут они в ямы, усланные травою, и, закрыв травою ж и землею, квасят, и сия кислая икра почитается, у них за такое ж приятное кушанье, как у нас зернистая икра свежая. Но коряки квасят оную в мешках кожаных, а не в ямах». Квашеную рыбу он тоже описал и отметил, что русские, живущие в Сибири, переняли способ ее приготовления: «Самое деликатное камчатское кушанье кислая рыба, которую они квасят в ямах таким же образом, как о кислой икре показано… Можно за истину сказать, что сквернее духу не бывает от упади, однако камчадалам кажется оной ароматным… Господин Стеллер пишет, что и самоядь рыбу квасит же, и для мерзлой земли бывает рыба их гораздо лучше. И якуты такое же имеют обыкновение; роют глубокие ямы, наполняют рыбою, пересыпают золою, покрывают листьем, и засыпают землею, и сей их вымысел гораздо лучше; ибо от рыбы не бывает вони. Тунгусы и казаки в Охотске таким же образом, как и якуты, готовят рыбу, токмо с сею отменою, что вместо дровяного пеплу употребляют пепел из пережженной морской травы»[277].

Наиболее устрашающе выглядит приготовление традиционного деликатеса северных народов, называющегося «копальхен» или «игунак». Для его приготовления сегодня чаще всего используют мясо моржей или тюленей, однако еще совсем недавно таким же образом готовили северных оленей, китов, белых медведей. Тушу кладут в яму и присыпают камнями. Иногда похожим образом «готовят» в торфянике. Несколько месяцев, обычно летних, идет процесс ферментации, а зимой, после того как туша заморозится, ее извлекают. Мясо режут тонкими ломтиками, и для местных жителей — это особое, праздничное блюдо. Оно считается не только вкусным, но и очень полезным — и в самом деле, в нем отмечается высокое содержание протеина, железа и витаминов. Северные народы считают, что оно очищает организм от всех болезней, придает человеку силу и выносливость. Однако для людей неподготовленных (да и для подготовленных — при нарушении технологии приготовления) этот деликатес вполне может оказаться смертельным; виной тому — трупный яд.

Вариаций на тему копальхена множество. В Гренландии популярно блюдо кивиак, которое готовится следующим образом: в шкуру тюленя, на которой сохраняют подкожный слой жира, закладывают тушки птиц семейства чистиковых — они во множестве водятся на скалах в здешних местах. В среднем на одного тюленя приходится от 400 до 500 птиц. Затем шкура зашивается, запечатывается салом и закапывается месяцев этак на шесть-семь.

В 2013 году в поселении Сиорапалук в Гренландии были зафиксированы случаи отравления кивиаком (причем человек, готовивший блюдо, умер), после чего власти начали кампанию по просвещению местного населения. Однако понимания среди инуитов они не встретили, а когда выяснилось, что при приготовлении кивиака был использован целлофановый пакет, они вовсе обвинили в происшедшем дары цивилизации, а заодно и умершего «повара», который нарушил традиционную технологию.

Что любопытно, в своих претензиях к цивилизации инуиты оказались не так уж и не правы. В последние годы среди коренных народов Севера США и Канады участились случаи острого пищевого отравления ферментированной рыбой. Причина, как показало изучение вопроса, заключается в распространении пластиковых контейнеров и в отказе от некоторых традиционных способов обработки рыбы. Заквашенная в герметическом контейнере рыба — это прекрасная, как выяснилось, среда для размножения болезнетворных бактерий. В связи с этим инуитам была дана рекомендация — использовать деревянные бочки или на худой конец… вернуться к сквашиванию в земляных ямах, чем проблема и была решена.

Народная газета Забайкалья «Вечорка» (номер от 20 ноября 2012 года) радует своих читателей рецептом традиционного чукотского блюда: «Чукчи, например, обожают „картошку“, или „копальку“, как они сами ее называют: мясо моржа освобождают от костей и плотно зашивают в шкуру животного. Потом эту самую „картофелину“, весящую иногда тонну, топят на пару недель в воду, где она тухнет-бродит в бескислородной среде. Получается квашеное мясо. Пахнет отвратительно, но, как установили ученые, в результате процессов брожения в мясе образуются особые вещества, так необходимые человеку в условиях Крайнего Севера. Будете на Чукотке, обязательно отведайте кусочек „копальки“».

Впрочем, помимо такого рода крайних вариантов приготовления пищи, очевидно очень древних по своему происхождению, на Севере распространено и обычное сквашивание рыбы и мяса морских животных. В первые годы советской власти это не раз приводило к печальным последствиям для коренных народов, которых пытались силой отучить от «порчи» продуктов. В конце 1920-х — начале 1930-х годов при строительстве Комсомольска-на-Амуре к заготовке рыбы для обеспечения строителей продовольствием привлекали местных жителей — нанайцев и нивхов. При этом некоторые были обвинены во «вредительстве» и расстреляны, когда обнаружилось, что они «умышленно гноили» рыбу.

Для сквашивания пригодно все — мясо, рыба, отдельные части животных, травы, кровь. Конечно, археологических следов сквашивания продуктов в первобытную эпоху не найдешь. Но то, что этот метод заготовки продуктов сохранился у многих народов мира, вряд ли является случайностью. Он прост и не нуждается ни в каких особых приспособлениях (чаще всего достаточно вырытой в земле ямы) или дополнительных сложных ингредиентах, даже соли. Косвенным свидетельством использования сквашивания в древности является наличие на археологических стоянках в Европе и Сибири большого числа ям, расположенных как внутри жилых помещений, так и вокруг них. Считается, что это ямы для хранения мороженой пищи в зимнее время, однако они могли успешно использоваться и для сквашивания самых разных продуктов.

Впрочем, заморозка (там, где позволяли климатические условия) — это весьма распространенный способ сохранения еды. Морозить можно было как животное целиком, так и отдельные его части. Народы Севера для заморозки свежей крови, жизненно для них необходимой, использовали пузыри, желудки и шкуры животных, в том числе и морских.

Ямы вокруг древних жилищ могли использовать и как своеобразные герметические контейнеры — «консервы». При реконструкции поселения Ботай (Казахстан), которое датируется IV тысячелетием до н. э., был предложен следующий вариант консервации: в яму метровой глубины складывали части туши лошади, затем закрывали шкурами и глиной. Сверху разводили костер, горевший до тех пор, пока не выгорал весь кислород. Приготовленное таким образом мясо могло без доступа воздуха храниться в яме долгое время.

Разумеется, мясо, рыбу и растения также сушили и вялили. Этот способ особенно удобен для малых семей и сообществ, так как позволяет хранить еду небольшими порциями и готовить по мере необходимости. Существует множество способов сушки и вяленья без использования соли и других консервантов, просто в натуральном виде — еще Геродот писал об обычае вавилонян вялить рыбу на солнце.

Здесь многое зависит от климата и местных условий. Коренные народы Севера и Сибири сушат рыбу традиционно и на солнце, и в юрте над очагом. Таким же образом высушивают и нарезанное на мелкие куски мясо оленя, иногда предварительно обжарив его на огне. По Миллеру, юкагиры «сушили оленье мясо летом и осенью, когда добывают много оленей, на солнце; режут его на мелкие куски и подвешивают на нитках..»[278]

 

Остается открытым вопрос о том, когда человечество сделало одно их величайших открытий в истории — научилось сбраживать напитки. В неолитическую эпоху начального этапа земледелия уже было широко известно пиво. Чуть позже появляется второй великий результат брожения — вино. Однако вполне возможно, что сбраживать напитки человечество научилось и раньше — возможности для этого были, так как бродить могут любые ягоды, мед, дикие зерна и многое другое. Некие подобия бурдюков — традиционных сосудов для сбраживания и хранения напитков — были вполне возможны и в глубокой древности: если человек умел шить из шкуры одежду, то, значит, могли найтись умельцы, способные сшить из кожи мешок, удерживающий жидкость.