Так детская переоценка родителей сохраняется в сновидениях нормального взрослого человека.

Когда мы начинаем подставлять вышеупомянутые моменты в нашу схему, то видим, что вполне оправданно сравниваем эго ребенка с героем мифа, принимая во внимание, что мифы о героях и семейные романы обнаруживают одну и ту же тенденцию: повсюду в мифах прослеживается стремление избавиться от родителей, и такое же желание присутствует в фантазиях ребенка, когда он пытается установить свою независимость. В этом отношении эго ребенка ведет себя так же, как герой мифа, и в действительности героя следует рассматривать как коллективное эго, вооруженное всем необходимым мастерством. Подобным же образом герой индивидуальной поэзии обычно представляет самого автора или, по крайней мере, одну из сторон его характера.

Обобщая основные черты мифа о герое, мы получаем происхождение от знатных родителей, предание воде в корзине (и т.п.) и воспитание родителями низкого социаль‑

В отношении идеализации родителей детьми см. комментарий Мэ‑дера к очерку Фрейда (Jahrb. f. Psychoanalyse  ,  S. 152, Zentralblatt f. Psychoanalyse, I, S.51) и эссе Варендонка (Varendonk: Les ideals d'enfant,    T VII, 1908).

См. Толкование сновидений    Фрейда (Freud: Traumdeutung, S.200).

Ного положения, с последующим развитием фабулы к возвращению героя к своим настоящим родителям, которое либо сопровождается соответствующим возмездием, либо нет. Совершенно очевидно, что две родительские пары мифа соответствуют реальной и воображаемой родительским парам романтической фантазии. Более близкое рассмотрение выявляет психологическую идентичность бедных и благородных родителей, точно так же, как в детских и невротических фантазиях.

В соответствии с характерной для раннего детства переоценкой родителей миф начинается с благородных родителей, совсем как романтическая фантазия, тогда как в реальной жизни взрослые быстро адаптируются к действительным обстоятельствам. Таким образом, фантазии семейного романа просто реализуются в мифе со смелой перестановкой действительных обстоятельств. Неприязненное отношение отца и следующее за ним изгнание акцентирует мотив, побудивший эго обратиться ко всем этим фантазиям. Воображаемый роман является, так сказать, высвобождением неприязненных чувств, которые ребенок питает по отношению к отцу и которые в такой фантазии проецируются на отца. Следовательно, изгнание в мифе эквивалентно отречению в романтической фантазии. В невротическом романе ребенок избавляется от отца, тогда как в мифе отец пытается избавиться от ребенка. И как того требует сущность фантазии, естественным завершением становится спасение и возмездие.

Чтобы определить всю ценность такого параллелизма, только что представленного в общих чертах, следует попытаться на этом основании интерпретировать некоторые постоянно встречающиеся детали мифа, которые, по‑види‑мому, требуют особого объяснения. Это тем более необходимо, ввиду того, что никакого удовлетворительного объяснения этих деталей не выдвигают даже самые восторженные приверженцы мифологии и натурфилософии. К таким деталям относятся постоянное упоминание сновидений (или оракулов) и способ избавления от ребенка посредством предания его воде в корзине и т.п. На первый взгляд такие мотивы представляются не поддающимися психологической интерпретации. Однако, к счастью, изучение символизма сновидений позволяет прояснить эти элементы мифов о герое. Использование одного и того же материала в сновидениях здоровых людей и невротиков* указывает на то, что предание воде – не что иное, как символическое выражение родов. Дети выходят из “воды”**

Корзина, сосуд или короб*** означают вместилище, лоно; так что предание воде непосредственно означает

Ср. со “сновидениями о рождении” (Freud: Traumdeutung , S.207).

В сказках, адаптированных для детского восприятия и особенно к детским сексуальным представлениям (см. статью Фрейда в декабрьском номере Sexuelle Probleme),  рождение человека часто изображается как вытаскивание ребенка из колодца или озера. Например (Grimm: Deutsche Sagen,  I, 7), повествуется о том, что новорожденные появляются из колодца, где они рождаются на свет. Такая интерпретация, по‑видимому, подходит и к некоторым национальным обычаям; например, когда у кельта была причина сомневаться в своем отцовстве, он помещал новорожденного на большой щит и пускал его на воду ближайшей реки. Если волны прибивали его к берегу, ребенок считался законным, но если он тонул, это служило доказательством обратного, и мать ребенка также убивали (см. Franz Helbing: History of Feminine Infidelity).  Дополнительный этнологический материал из фольклора собран автором в его Саге о Лоэнгрине. "Короб" в некоторых мифах представлен пещерой,  которая также отчетливо символизирует лоно, например, в повествовании об Аврааме, Ионе и др. и особенно в истории о Зевсе, который родился в пещере горы Ида и был вскормлен козой Амальтеей; мать укрыла его там в страхе перед своим супругом, Кроносом. Согласно Илиаде Гомера (XVIII, 396, et seq.), Гефест также был брошен в воду своей матерью из‑за его хромоты и в течение девяти лет скрывался в пещере, окруженной водой. Заменой на прямо противоположное (падение в воду) рождение здесь явно представляется как окончание девяти месяцев внутриутробной жизни. Более широко распространенным, чем рождение в пещере, является помещение ребенка в сундук, о котором рассказывается как в вавилонском мифе о Марду‑ке‑Таммузе, так и в египетско‑финикийском мифе об Осирисе‑Адо‑нисе (см. Winckler: Die Weltanschauung des alten Orients. Ex Oriente Lux,  I, I, S.43). Бахус также избегает преследований царя благодаря тому, что был брошен в сундуке в воды Нила, и его трехмесячного спасла дочь царя (Paus, III, 24), что удивительно напоминает легенду о Моисее. Подобная история повествуется и о Тенесе, сыне Кикна (Siecke: Hermes,  S. 48, Annot.), и о многих других. Распространенность подобных символических представлений среди аборигенов демонстрируют следующие примеры: Штукен пересказывает нам новозеландскую сказку о полинезийском похитителе огня (и семян) Мани‑тики‑тики, которого сразу же после появления на свет