Переделайте реальность под себя

Не знаю, как сейчас, но раньше поступить в Военно-медицинскую академию было, мягко говоря, непросто: в мой год на одно место претендовали 18 человек. И это не то что сейчас – подавай хоть в несколько вузов, где пройдёшь по баллам, там и пройдёшь.

Нет, мы могли поступать только в один вуз, а если не проходишь – будь любезен отправляться в армию на два года срочной службы. То есть если я поступил (а я поступил), каких-то 17 человек оказались, так скажем, не в самом лучшем положении.

При этом я десятый (теперь одиннадцатый) класс оканчивал в Нахимовском училище, а у нас математика с физикой были профилирующими предметами. Химия и биология, которые мне нужны были, кроме прочего, для поступления, преподавалась по остаточному принципу – одно занятие в неделю, и будьте довольны.

В общем, каждую неделю в единственный выходной, если я не попадал в наряд, я должен был дополнительно заниматься с репетиторами, включая репетитора по русскому языку, учитывая мою непроходимую дислексию.

Ну и плюс, да, те самые наряды, физические нагрузки, математика с физикой и полугодовая подготовка к параду на Красной площади «в ознаменование 73-й годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции, ура!»

Короче говоря, стресс дикий и ужас невероятный. Но все эти мучения оказались не зазря, экзамены вступительные я сдал, причём значительно превысив проходной балл. Торжество и радость! То самое, громогласное...

И дальше – как это водится: то чего-то очень хотел, потом это получил, а теперь озирайся по сторонам, понимай, куда попал и что тебе теперь со всем этим добром делать. Префронталка-то ещё не созрела – что мне там, 16-17 лет, – так что картинки будущего в голове – как из детской книжки, вовсе не так, как на взрослую голову.

С одной стороны, конечно, мне было, наверное, проще – всё-таки два года службы за спиной. С другой стороны, тоже так себе, конечно, сложилась ситуация – командирами у нас поставили старослужащих (то есть тех, кто из армии пришёл). А там в основном публика была так себе, и нахимовцев с суворовцами они несильно жаловали. Плюс «дедовские замашки». В общем, не ахти ситуация.

Ко всему этому, понятное дело, началась учёба. Вроде бы поступал-то на врача учиться, а тут весь мой ад и ужас – химия, биология, биохимия, биофизика, анатомия, гистология, патологическая анатомия, фармакология. Из дисциплин первого года мне только нравились физиология и патологическая физиология. Обо всём прочем сказать несложно – 1991 год. Кто помнит, тот понимает.

И я чуть не завалил первую сессию, буквально. Физику сдал на тройку, химию не сдал – был пойман со шпаргалкой и потом пересдавал, как побитая собака. Замаячило было отчисление, а настроение, признаться, такое было – что хоть воля, хоть неволя.

Но, к счастью, после сессии мы могли подать рапорт на зачисление в слушательский кружок при той или иной кафедре (тот самый ВНОС), и конечно я уже тут как тут был на психиатрии. Собственно психиатром я и собирался становиться, а зачем психиатру гистология с биофизикой? Сомнительно вроде как.

Это потом стало понятно, что лишних предметов в программе не было. Но тогда я этого ещё не знал. Казалось, что психиатрия – это вот тут, на кафедре, где профессорские разборы, больных показывают и т. д.

Но что я понял очень быстро – этот процесс на кафедре был поставлен отменно, – что ты тут ноль без палочки. Поднимут тебя на профессорском разборе на глазах у всей кафедры и спросят, улыбаясь:

–        Ну, голубчик, что вы нам скажете про этого пациента?

А ты – бе-ме. Ужас и стыд.

–        Понятно, да. Садитесь, юноша... – и спокойно так, покровительственно, чтобы ты так обтекал, как никогда в жизни ещё не приходилось, с оттягом.

Умел покойный Виктор Ксенофонтович дать ощутить себя «тварью дрожащей», ничего не скажешь.

И вот что тут делать – с тем, что имеешь, там, где ты есть?

Да, именно тогда в дело пошли анатомические препараты – ещё же анатомию, прошу прощения, сдавать. Это вам не физика с химией. Не сравнится! Как у нас говорили: «Сдал анатомию – поступил в академию, сдал фармакологию – окончил академию».

В общем, нужен был план, нужно было найти хоть что-то, за что можно уцепиться в самом этом образовательном процессе, чтобы всё это не вылетало из головы.

И тут мне в голову пришла мысль, радующая своей, как говорят, оригинальностью и новизной. Любая дисциплина, если уж меня учат на врача-психиатра, должна иметь – хоть где-то, хоть каким-то касанием – отношение к психиатрии.

Это стало для меня судьбоносным открытием!

Анатомия, патологическая анатомия, гистология, биофизика, биохимия... нервной системы! Плюс психофармакология и прочее, прочее, и дальше на протяжении всего обучения в академии каждую дисциплину, даже любую хирургическую специализацию, я рассматривал под этим углом зрения.

И знаете, ну вот везде же что-то находилось!

 

Как думаете, хотелось мне изучать неинтересные медицинские дисциплины? Нет. Но даже за право пообтекать на профессорском разборе психиатрического больного – и то надо было побороться.

Счастливое же будущее маячило так далеко, что и не передать. Теоретический план выглядел так: шесть лет учёбы в академии, потом интернатура, минимум два года на флоте в должности начальника медицинской службы военной части, потом, в лучшем случае, адъюнктура с защитой кандидатской, и тогда, может быть, можно будет остаться на кафедре – если возьмут, если поддержат, если сочтут нужным, если будешь достаточно комфортным.

Конечно, это не могло быть сейчас целью. Целью сейчас могли быть только отдельные, лилипутские шаги – один за другим, а большая цель скрывалась за линией горизонта.

Куча последовательных акцепторов результата действия от одной маленькой победы до другого несильного проигрыша – это и есть путь к большому успеху.

И по-другому не бывает, потому что на каждом этаже своя пьеса, своя игра и своя конкурентная борьба. Если же кто-то рассказывает другое, он врёт.

Молодым людям я просто должен сказать это: не спешите жить, не гонитесь за тем, чтобы сразу и сполна получить весь профит, который только может прийти в голову.

Завершив жизненные планы к каким-нибудь тридцати годам, возможно, вы станете ощущать себя настолько невыносимо, что это даже трудно сейчас представить, – когда полезете на стену от ощущения бессмысленности собственной жизни.

Рай не наступит, когда ваша финальная, как вам сейчас кажется, цель будет достигнута, Вы останетесь с тем же внутренним напряжением ретикулярной формации и с теми же желаниями, которые, удовлетворившись, воскресают снова, но с ещё большей силой.

Продолжая работать, реализовывая свои амбиции последовательно – от десятилетия к десятилетию, – вы сможете проживать жизнь как долгий, последовательный подъем вверх. В противном случае быстрый взлёт, скорее всего, обернётся эмоциональным падением, тотальным разочарованием и чувством опустошённости.

Ну и наконец, в нашей формуле остаются «обстановочная афферентация» и «пусковой стимул». Думаю, что из моей краткой курсантской истории вполне понятно, насколько значимость этих факторов велика.

Не гоняй нас в хвост и в гриву преподаватели, не живи мы под риском вылететь со свистом из академии прямо в армию на пару лет – ещё неизвестно, чтобы из нас, и из меня в частности, получилось.

Поэтому не бежать надо от ситуаций, где вам больно и тяжело, а искать их. А найдя, пресечь всякую жалость к себе и ценить сложность задачи, которую вы решаете. Чем сложнее задача, тем сильнее напряжётся ваш мозг, а чем сильнее он напряжётся, тем больше будет от него – ленивого – проку.

Когда вы ищете для себя комфортные условия, а не задачу, вы создаёте не ту обстановочную афферентацию. Нелепо думать, что, устроившись каким-нибудь фрилансером на партайм, сидя дома перед телевизором и с телефоном наперевес, вы поставите себя в условия, способствующие максимальному развитию вашего потенциала.

 

УСТАНОВКА НА РОСТ

Это сейчас очень модная тема в управленческой литературе и в литературе по развитию – так называемый конфликт «установки на рост» и «установки на данность».

Мол, есть люди, которые живут с «установкой на данность» – что есть, то есть: черты характера, интеллект, ничего не изменишь. А есть, вроде как, люди с «установкой на рост», которые внутренне готовы меняться, развиваться, совершенствоваться, признают свои ошибки и т. д.

Согласно Кэрол Дуэк – автору книги «Гибкое сознание», профессору психологии Стэнфордского университета, если у вас «установка на данность», то вы стремитесь выглядеть умным, боитесь проблем, легко сдаётесь, считаете усилия бесполезными, игнорируете негативные отзывы и чувствуете угрозу в чужих успехах.

Напротив, если у вас «установка на рост», то вы хотите учиться, решаете проблемы, продолжаете стараться даже под угрозой неудачи, воспринимаете усилия как путь к мастерству, учитесь на негативных отзывах, находите новые идеи в чужих успехах.

В целом, мне кажется, особого ума не надо, чтобы предпочесть «установку на рост» «установке на данность». Только вот как это сделать? И есть ли они вообще – эти установки? Не является ли это просто очередной псевдоклассификацией, задача которой – описать «правильное» и «неправильно» поведение и объяснить это мудрёными терминами?

Боюсь, что дело обстоит именно так. Что вы будете исповедовать – «установку на рост» или «установку на данность» (если бы такие психические феномены и в самом существовали), – зависит не столько от вас, сколько от обстоятельств, в которых вы оказались.

Роберт Вуд и великий Альберт Бандура провели в своё время такой эксперимент. Их подопытными стали слушатели программы MBA, которым предлагалось в рамках компьютерной игры поруководить условной организацией (мебельной компанией).

Игра предполагала необходимость решать достаточно сложные управленческие задачи: нужно было расставить всех сотрудников на подходящие для них должности, а затем искать способы, как эффективно ими управлять и как их мотивировать.

Чтобы отработать лучший метод руководства в этой игре, участникам необходимо было постоянно переосмысливать свои решения на основе обратной связи о производительности труда.

Испытуемые были разделены на две группы: первой сказали, что программа оценивает их врождённые менеджерские качества, а второй – что они могут развить свои менеджерские качества в процессе выполнения этих заданий.

Менеджеров, которые находились в парадигме обучения, не беспокоило то, что их будут оценивать, и они не стремились во что бы то ни стало продемонстрировать себя в лучшем виде. Напротив, они интересовались своими ошибками и использовали получаемую информацию, чтобы перестроить свою тактику и сделать её более эффективной.

В завершение эксперимента эти его участники на голову превосходили по своему результату тех, кто был отравлен страхом будущей оценки.

Но поменяй мы местами представителей этих групп, и ситуация бы изменилась, те, что только что демонстрировали «установку на рост», стали бы демонстрировать «установку на данность». И снова выиграли бы те, кто думает, что учится, а не те, кто думает, что сдает экзамен.

То есть «установка на рост» или «на данность» – это чисто ситуативная вещь, она не является фундаментальной чертой характера, как нам пытаются рассказать.

Если вам кажется, что вы сдаёте экзамен, то велик риск, что вы проиграете. Если же вы изучаете реальность и ищете эффективные способы функционирования в ней, то удача с большей вероятностью будет на вашей стороне.

А теперь задумайтесь над вопросами, которые мы тут обсуждали: «Я не знаю, чего хочу», «Я не знаю, с чего начать», «Как захотеть что-то делать?» и прочие в том же духе.

Вам не кажется, что они сами по себе звучат как попытка найти оправдание отсутствию видимого «успеха»? Нет ощущения, что опять-таки какой-то экзамен?

Но кому вы его сдаёте? Маме, папе, друзьям, родственникам, своим начальникам? Перестаньте жить в состоянии сдачи экзамена, вы так всё прошляпите. Не нужно этого. Следуйте простым инструкциям, изучайте сложные знания и навыки, а всё остальное придёт само, даже «акцептор результата действия», как мы уже знаем, сам в вас организуется!

Так что я снова возвращаюсь к тому, с чего начал: если у нас и есть какая-то иррациональная установка, мешающая нам жить, это сама установка на некий гипотетический, никому толком непонятный и неизвестный «успех».

 

Ускорение времени

Самым разумным поступком ребёнка с тикающей бомбой в руках было бы аккуратно положить бомбу на пол, быстро выбежать из комнаты и позвать взрослого. Но что, если вся наша комната полна детей и каждый ребёнок имеет свободный доступ к пусковому механизму.

НИК БОСТРОМ

Ну, раз уж мы заговорили о росте, то давайте о нём и продолжим. Мы вошли в историческую полосу человечества, когда будущее стало приближаться к нам на порядки быстрее, нежели мы способны осмыслить происходящие с нами из-за этого перемены.

Ещё никогда на земле не жило столько людей, а среди них не было столько образованных людей, а среди них – столько учёных. Учёные же никогда прежде не имели таких гигантских финансовых и технологических ресурсов для своих исследований, как сейчас (см. рис. № 14).

 

Рис. № 14. Экспонента роста численности населения Земли

 

Такие компании, как Google (США) и Huawei (Китай) целенаправленно тратят более десятой доли своей фантастической прибыли на новые технологические разработки и фундаментальные научные исследования.

Это приводит к тому, что научные открытия и технологические прорывы более не следуют друг за другом, а наслаиваются, взаимно потенцируются, приводят к возникновению совершенно неожиданных и нестандартных решений.

Судя по всему, мы находимся в точке перехода, когда экспоненциальный рост начинает, наконец, демонстрировать свою экспоненциальность.

Когда вы кладёте на первую клетку шахматной доски одно зернышко, на вторую – два, на третью – четыре, на четвертую – восемь, а на пятую – шестнадцать, вам кажется, что эта тягомотина «ни о чём» будет продолжаться вечно.

Но правда в том, что вам уже очень скоро не хватит всех элеваторов земли, чтобы разместить в них то количество зерна, которое должно лежать на соответствующей клетке (см. рис. № 15).

 

Рис. № 15. Пример экспоненциального роста на шахматной доске

 

А если бы вы могли дойти до 64-й клетки, то вам бы понадобилось всё зерно, когда-либо выращенное в этом мире, и даже больше этого – примерно 1, 2 триллиона тонн.

То, что и наша цивилизация столкнётся с неким фазовым переходом, который Рэй Курцвейл называет «технологической сингулярностью»[14], предсказывал ещё в 80-х годах прошлого века наш соотечественник, историк и лингвист Игорь Михайлович Дьяконов в своей монографии «Пути истории: от древнейшего человека до наших дней».

В этой книге он описал восемь последовательных фаз человеческой истории. Рассматривая фундаментальные закономерности трансформации культуры, общества и технологий и отчётливо наблюдая ускорение фазовых переходов от одной модели к другой, Игорь Михайлович предсказывает момент «конца истории» – 2027 год (см. рис. № 16).

 

Рис. № 16. График исторических фаз по И. М. Дьяконову

 

К таким же результатам в начале 2000-х пришёл и Сергей Петрович Капица – физик и выдающийся мыслитель. Он как раз анализировал динамику роста населения и скорость, с которой нарастают технологические революции в исторической перспективе (см. рис. № 17).

 

Рис. № 17. График технологических революций по С. П. Капице

 

Автор «закона ускоряющейся отдачи» Рэй Курцвейл, умеющий, как мы уже знаем, с удивительной точностью предсказывать будущее, считает, что «технологическая сингулярность» радикально изменит мир к 2045 году.

Курцвейл, и правда, редко ошибается в своих прогнозах, поскольку анализирует тенденции, а не результаты, что в нынешней ситуации оказывается куда разумнее.

«За семь лет проект “Геном человека” собрал один процент генома, – вспоминает Курцвейл. – Мейнстримовые критики заявляли: “За семь лет – один процент, значит на весь геном уйдёт 700 лет”. Моя реакция была другой: “Ого, мы уже сделали один процент? Мы почти закончили!”»

Честно говоря, сам я завороженно, с плохо скрываемым восторгом слежу за всеми этими преобразованиями. Да и вообще, я воспринимаю это как совершенно удивительное везение – оказаться свидетелем подобных трансформаций в обществе, культуре, политике, технологиях.

Но это во мне говорит исследователь. Психотерапевт говорит во мне совсем иначе.

Если вы читали мою «Четвертую мировую войну», то знаете, что мой взгляд на будущее, мягко говоря, лишён всякого оптимизма.

Я был бы рад ошибаться, но, как мне сейчас представляется, человечество ждёт почти тотальная дебилизация, фундаментальное расслоение общества на богатых и бедных (условную «элиту» и всех остальных) и, мягко говоря, трудноразрешимые проблемы в экономике.

И да, у меня пока есть большие сомнения, что технологический прогресс решит все наши проблемы и создаст тот самый курцвейловский рай на земле.

В целом, зная человеческую природу, сложно представить, что мы доведём дело до ума, не подравшись по дороге. А ещё сохраним достаточное количество ума, чтобы всё-таки заставить нарождающуюся сейчас технологическую систему работать более-менее стабильно.

Короче говоря, мне не хочется никого запугивать, тем более что, конечно, я не знаю будущего наверняка, никто не знает. Но если бы существовала страховая компания, которая могла бы уберечь человека от предстоящих цивилизационных рисков, то я бы точно купил там страховку. Сколько бы она ни стоила.

Это, конечно, какая-то ирония судьбы. Я всю жизнь боролся с невротическими страхами своих пациентов – с паническими атаками, агорафобией, клаустрофобией, социофобией, ипохондрическими страхами и т. д. и т. п.

Но мне в голову не могло прийти, что через двадцать лет после написания книги «Счастлив по собственному желанию», основное содержание которой – это как раз методики по борьбе со страхом и тревогой, я буду думать о том, как же теперь моих читателей напугать!

Но сейчас мне бы хотелось именно этого.

 

Проблемы с памятью

Прошлое похоже на гадалку: оно скажет вам только то, что вы хотите услышать.

СЭМ ТЕЙЛОР

Когнитивный психолог, профессор Исследовательского института Ротмана в Торонто Эндель Тульвинг исследовал пациента с особенной формой амнезии. Этот человек помнил практически все факты, которые знал до болезни, но не сохранил так называемые эпизодические воспоминания.

К эпизодическим воспоминаниям относятся те, которые:

•      во-первых, как-то связаны с нами лично (то есть, по сути, это автобиографические воспоминания);

•      во-вторых, включающие временные (когда данное событие случилось), пространственные (где это событие случилось) и эмоциональные характеристики (как оно было тогда воспринято, какие чувства вызвало).

Допустим, вы знаете, что есть группа Queen, что её главные хиты – «Богемская рапсодия», ”We Will Rock You” и ”We Are the Champions”, что её солистом был Фредди Меркьюри, который был геем и умер от СПИДа. А ещё он спел в замечательном дуэте с Монсеррат Кабалье «Барселону». Всё это так называемая семантическая память, или память на какие-то факты.

Но были ли вы когда-то на концерте этой группы? Или, может быть, вы смотрели фильм о ней? Вам он понравился? А как вы познакомились с их музыкой? Эти вопросы уже на эпизодическую память.

Итак, Тульвинг обнаружил пациента, который не мог вспомнить события своего прошлого, но при этом сохранил довольно точные знание о мире. Как вы думаете, если бы Тульвингу пришло в голову спросить этого пациента о его планах на будущее, что бы он ему ответил?

Думаю, вы догадались – ничего. Этот пациент буквально впадал в ступор, когда нужно было ответить на вопрос, что он собирается делать завтра. То есть без эпизодической памяти мы в буквальном смысле этого слова не можем представить себе своё будущее вообще.

Или, если рассмотреть это под другим углом: для того чтобы представить себе своё будущее, мы должны перелистать альбом своих автобиографических воспоминаний и сшить из них некий образ этого самого своего возможного будущего.

Если шить его не из чего, то есть известные нам факты никак не связаны с нашими личными мотивациями и переживаниями, мы, даже имея на руках все вводные, не можем сложить их в картинку будущего. Зная даже всё, мы не сможем представить, что же случится завтра.

Такова особенность нашей памяти: нам недостаточно знать какие-то факты, в чём-то теоретически разбираться, для того чтобы увидеть будущее, учитывающее их. Нет, мы в любом случае будем опираться лишь на свой собственный жизненный опыт.

Старики раньше говорили: «Всё сдюжим, только б не было войны». Нам, не заставшим ужасы войны, этого не понять. То есть мы теоретически, конечно, понимаем, что мир значительно лучше войны, но у нас нет картинки, разворачивающей в нашем будущем войну.

Мы можем думать, что война возможна, но мы не можем себе представить, ощутить, что она станет нашей реальностью. В нашей эпизодической памяти просто нет соответствующих файлов.

Поэтому любые рассказы о том, что будущее, вполне возможно, будет, мягко говоря, непростым, не мотивируют нас к этому непростому будущему готовиться. Даже я, например, последовательно занимаясь этим вопросом, футурологией, так сказать, не ощущаю ужаса.

Как пройдёт моя старость? Ну как... Пока будут силы – буду работать, читать лекции, писать книги, консультировать людей и компании. Вероятно, больше буду отдыхать. Не знаю, в санаторий, наверное, ездить. Избавлюсь, видимо, от какой-то части имущества, чтобы голова из-за этого не болела.

Сейчас, когда я рассказываю эту «историю своего будущего», я собираю фрагменты прожитого мною опыта. А точнее, в моей памяти воскресают образы людей, чью старость я наблюдал. Это я могу себе представить.

А ещё я могу представить гипотетический мир будущего. Мир, в котором у людей не будет работы, где, возможно, возникнут серьёзные проблемы с ресурсами, какие-то зоны отчуждения, в которых одни люди будут спасаться от других людей.

Но я не могу представить себе себя в этом будущем. Поскольку у меня, как и у вас, впрочем, проблемы с памятью на будущее. Мы можем лишь вспоминать своё прошлое, пусть даже не личное, проецируя его в будущее и делая какие-то предположения. Таков механизм – из того, что было, создаём то, что, как нам кажется, будет.

Если же у нас в принципе нет в нашем опыте ничего такого, что бы отвечало этому будущему, мы и не сознаём рисков, мы не боимся. Если же соответствующей мотивации в нас нет, то мы и не предпримем необходимых шагов, чтобы или этого будущего избежать, или к этому будущему подготовиться.

Такова на данный момент проблема всего человечества, а не только моя или ваша. Мы строим цивилизацию, которой ещё не было, но строим бодро и уверенно, потому что у нас нет опыта, как в такой цивилизации жить, как эта цивилизация повлияет на людей.

Сейчас нам кажется, что люди останутся такими же. Да, руки-ноги, туловище, голова – всё, вероятно, должно остаться на месте. Но, как мы с вами уже знаем, поведение человека и состояние его мозга определяются средовыми факторами. А что, если они будут фундаментально другими?

Например, захотят ли эти люди иметь детей? А если найдут способ производить их другим образом – клонировать и выращивать, абсолютно физически здоровых, в безопасных, созданных на ЗD-принтере матках? А кто будет их воспитывать, как и какими они будут в результате?

Нечто подобное описывал в своём «Дивном новом мире» Олдос Хаксли. Но его герои, несмотря на все странности среды, – такие же люди, каких Хаксли знал лично, из своей жизни, из своей «эпизодической памяти», из 30-х годов прошлого века. Именно поэтому они способны у него, хотя бы отчасти, на глубокие чувства, сопереживание, ответственность.

И я уж не говорю о возможности генетического изменения людей, о возможности создания сверхлюдей, появление которых предрекал Стивен Хокинг в своей последней книге, а китайские учёные уже вовсю делают. И уж тем более я не говорю о возможности медицинского бессмертия.

Мы не можем представить, как это. И мы не можем знать, как поведут себя люди, зная, что они, в принципе, могут избежать смерти или, по крайней мере, очень существенно её отсрочить. А сколько это будет стоить? И на что будут готовы пойти люди, чтобы получить такого рода «эликсир жизни»?

Вы можете представить, как будете жить в таком мире? Я – нет, у меня нет ни одной идеи. Сейчас мне кажется, что я сам вряд ли буду за такую пилюлю бороться. Для близких – наверное, для себя – нет. Но я не знаю, как я буду думать об этом, когда кто-то из моих знакомых начнёт такие пилюли принимать.

Сейчас я могу предполагать, что если у меня будут какие-то существенные сбережения, то я в любом случае как-то справлюсь с новым временем, найду, так сказать, как устроиться и куда, прошу прощения, ездить в санаторий.

Ну а если и в самом деле война? И не такая, как мы видели в черно-белом кино или фантастических блокбастерах, а принципиально новая – с психотронным оружием, например, или кибервойна, приводящая к полному уничтожению инфраструктуры.

Что в этом мире тогда будут представлять мои «сбережения»? Какими они вообще должны быть и в чём храниться? Что вообще в этом мире будет являться ценностью, которую можно было бы обменять на еду, воду, тепло и какую-никакую безопасность?

 

ОНИ ЗАБЕРУТ НАШУ РАБОТУ

Или вот, например, какими знаниями в этом новом, изменившемся мире нужно будет обладать, чтобы представлять собой ценность на рынке труда?

Техническими? Что-то очень сомнительно. Нет, нам, конечно, показывают фантастические фильмы про суперхакеров, которые что-то там кодят и в войне с обезумевшим сверхсильным искусственным интеллектом даже его побеждают. Но понятно же, что это полная ерунда.

Вся суть сильного искусственного интеллекта в том и состоит, что он сам будет себя кодить – развивать, изменять, подстраивать под задачи, которые., сам же, впрочем, себе и будет ставить. Соревноваться с ним на этом поприще будет абсолютно бессмысленно.

Производственные задачи, инженерные машины точно научатся решать лучше нас. Стоит приглядеться, например, к компании Adidas, чтобы представить в общих чертах, как это всё будет происходить.

В 2015 году Adidas открыла в немецком городе Ансбах полностью автоматизированную фабрику по производству кроссовок. На заводе Speed factory, который одиноко стоит посреди кукурузного поля, вы не найдете цеха, где люди что-то шьют, крепят к подошвам и т. д.

Любой рутинный человеческий труд могут выполнить роботы, и они это уже делают – качественнее, быстрее и в конечном итоге дешевле.

По этой же причине производство, кстати говоря, всё активнее переносится из Китая на предприятия, поскольку рабочие на этих заводах всё равно уже не нужны, так что дешёвая рабочая сила перестала быть китайским конкурентным преимуществом.

Скоро, кстати говоря, не нужны будут и проектировщики этой самой обуви и вообще чего бы то ни было, что человеку может понадобиться.

Так, в 2017 году та же компания Adidas демонстрировала в Берлине мини-заводик по производству фирменных свитеров из шерсти мериноса. Вы заходите в шоурум, с вас автоматически снимаются мерки, вы выбираете цвет, указываете желаемые характеристики фасона, и три вязальных станка берутся за дело. Свитер ваш!

Понятно, что скоро и в шоурумы можно будет не ходить, осуществляя замеры и выбор материала дистанционно. А принтеры, способные произвести любое изделие, которое может понадобиться вам в быту, будут, вероятно, находиться в подъездах жилых домов – ну, чтобы совсем никуда не нужно было ходить.

Когда кто-то начинает рассуждать о том, что искусственный интеллект не сможет создавать нечто креативное, он, во-первых, не знает, что искусственный интеллект это уже делает. А во-вторых, не переоценивайте человеческое восприятие: мы не нуждаемся в каком-то абстрактном «креативе», мы нуждаемся в том, что радует глаз.

А то, что будет радовать наш глаз, искусственный интеллект, воспитанный на «больших данных», будет знать лучше любого человека. Причём для каждого потребителя он будет способен произвести что-то уникальное, радующее именно его глаз.

Остаются ещё, вроде бы, какие-то хитрые специальности – типа медицинской, да? То есть врачи будут нужны? Врачи для генно-модифицированных людей? Ну так себе, конечно, идея. Попытка засчитана, но критики не выдерживает.

Если медицинские технологии достигнут того уровня развития, который мы сейчас ожидаем, то понятно, что функция врача-человека будет сведена к минимуму.

Медицинский компьютер IBM Watson, который уже и сейчас поражает своей диагностической эффективностью, будет способен на основе всех самых современных научных данных (я подчёркиваю, всех, а не только тех, что удерживаются в отдельной голове конкретного врача-человека) системно оценивать все возможные параметры организма.

Какая-нибудь ещё умная машина, созданная производителями диагностической техники, выучившаяся на Big Data (этим сейчас очень активно занимаются), сможет значительно лучше врача-человека выявлять любую патологию – хоть опухоли на снимках, хоть тромбы в сосудах. А потомок современного уже нам хирурга-робота Da Vinci легко и бесшовно, надо полагать, всё это и порежет, и подправит.

Наконец, фармацевтические гиганты создадут искусственный интеллект, который будет способен создавать индивидуальные молекулы для каждого пациента. Не лекарства общего пользования, как сейчас, а именно те химические молекулы, которые необходимы, чтобы решить конкретную проблему, возникшую в организме.

Какой врач-человек сможет с таким индустриальным монстром конкурировать? Так что даже если генной модификацией не всякую болезнь можно вылечить, то подлатать что-то в организме, что поломалось, врач-компьютер подлатает лучше любого врача-человека.

Психологи, может быть, понадобятся? Ну так они и сейчас уже не слишком работают по специальности – так, читают нотации клиентам. К сожалению, большинство клиентов уже и вникнуть-то толком не могут в сложные психологические конструкции, они даже поведение своё рефлексируют с трудом. Сейчас главный запрос у клиента на чёткие инструкции – что делать, как делать? А уж тут-то боты точно лучше справятся, на основе-то Big Data.

Так что роботы в будущем ожидаются, а вот работа для нас – нет.

 

Стоп, но если память такова, что я не могу бояться будущего, не имея соответствующего опыта в прошлом, то что я сейчас тут делаю, о чём пишу? Интересно, правда?

К сожалению, всё до тривиальности просто и никаких повреждений мозга у меня пока что нет. Просто в моём жизненном опыте есть история одной большой трансформации.

Моя жизнь началась в скромном, без излишеств мире, но в котором всё было стабильно и казалось невероятно надёжным, вечным, навсегда. А потом всё это «надежное» и «незыблемое» рухнуло (впрочем, это мы сейчас так говорим – «рухнуло», а тогда всё это как-то незаметно и плавно скатывалось куда-то непонятно куда).

Крушение СССР привело к тому, что мы все тогда вдруг оказались в другом мире, в другой реальности, где всё было по-другому – свободный рынок, частная собственность, выборы власти и полное отсутствие былой защищённости. Сильная была трансформация, нечего сказать. И пошатало тогда, подёргало, побило.

У меня этот опыт есть. В моей эпизодической памяти есть воспоминания – мирного благополучия, потом большого стресса, связанного с переменами, и достаточно долгий затем путь к возвращению утраченного когда-то благополучия в новое.

Да, о такой роскошной жизни, которая у меня есть сейчас, я в свои детские советские годы и мечтать не мог. Представить не мог, что такое вообще возможно, что такое в принципе с людьми бывает. Но личное благополучие, как мы с вами уже знаем, относительно.

Поэтому для моей психики было так: хорошо-нормально – очень нехорошо – хорошо-нормально. То есть она знает, что за хорошо-нормально может последовать и «очень нехорошо».

Но насколько серьёзным был тогда для нас этот переезд из СССР в Россию? Серьёзным, безусловно. Психологические последствия этого переезда я потом в десятках, наверное, научных работ описывал.

Однако же, во-первых, весь остальной мир тогда оставался на месте, во-вторых, у нас была надежда, что как раз к такому миру мы и движемся. Ну и, в-третьих, разве можно сравнить смену одной политической формации на другую со сменой самого способа существования, который, судя по всему, нас ждёт?