Глава шестая греческое беспозвоночное

 

I

 

– Джеймс, – поприветствовал собеседника профессор.

– Джеймс, – отозвался его брат.

– Ты ещё не знаком с моим помощником. Полковник Моран – полковник Мориарти.

– Полковник, – кивнул мужчина с аскетическим лицом.

– Полковник, – кивнул я в ответ.

О семье профессора я упоминал нечасто. Прочтёте эту главу – поймёте почему.

Родители моего работодателя сгинули в море. А больше о клане Мориарти я почти ничего не знал. Ещё мой соратник (вернее, сообщник) как‑то обмолвился, что мистеру и миссис Мориарти очень нравилось имя Джеймс и они давали его всем своим отпрыскам.

– Джеймс, это насчёт Джеймса, – сказал полковник.

Да, существовал и третий Джеймс Мориарти. Слава богу, в семье не было девочек.

Путаница могла стать ещё серьёзнее, найдись у братьев хоть один близкий человек, которому взбрело бы в голову обращаться к ним по имени. Расчувствовались? Бедняжки Джеймсы, никто‑то их не любит, какое горе? Просто вы их не знаете. В противном случае лишь кивнули бы с содроганием. Только один Мориарти сделался злодеем в глазах общественности (но, заметьте, не в суде), но по мне, так профессор не самый худший представитель своего семейства.

Нас всех зачастую обременяют родственники. Я несколько раз упоминал здесь о собственных и почти всегда без особой приязни. С сожалением вынужден признать: во мне начали проявляться черты сэра Огестеса (хотя мерзавец и не оставил мне ничего полезного вроде наследства). Батюшка был задирой и славным стрелком, трудился на благо её величества и империи. Я же работал на себя (ну и на профессора), но в остальном пошёл по его стопам. Настал уже тот печальный возраст, когда наутро после бурной ночи из зеркала на меня смотрит налитыми кровью глазами мой собственный отец. Зато страсть к шулерству досталась мне от матушки. Хотите верьте, хотите нет, но именно дорогая маман обучила меня всем премудростям, ещё когда я расхаживал в бархатных штанишках.

Мне нипочём не удаётся вообразить родителей Мориарти. Как и его самого в детстве. Что‑то в этом было неправильное. Ядовитые змеи вылупляются из яиц ядовитыми змеями. И неизменно представлялся этакий малютка Джимми – точная, только чуть уменьшенная копия моего лысеющего работодателя, злобный карлик в матросском костюмчике, который с игрушечной подзорной трубой шпионил за утехами кухарки и пекаря, а потом шантажом вымогал сладкие булочки.

Для фирмы прошедший год выдался прибыльным. Мы неплохо разобрались с вер‑вульфом в Уэссексе, каким‑то образом с честью сумели выйти из дела с четырьмя лимонными каплями и против всех ожиданий не сильно прогорели во время катастрофы с туннелем Локи. В Англии Мориарти становилось тесно.

Мы расширяли сферу деятельности за пределы Великобритании, осторожно обходя (пока обходя) уже занятые территории. Консультировали мошенников в Испании, Голландии и Польше. Мориарти приложил руку к нескольким громким похищениям, крупным кражам и убийствам на континенте, и его репутация первого преступного гения в Европе упрочилась.

Королева Виктория любовалась огромными имперскими территориями на карте мира. У профессора были похожие амбиции. Сидя в кабинете, он отмечал булавками с красными головками места, где свершились преступления с его участием. Наш глобус всё больше и больше походил на подушку для иголок.

Накануне описываемых событий я весьма удачно и с превеликим удовольствием задушил красной лентой члена парламента. А позже «утешил» его роскошную вдову, двух стыдливых дочерей‑близняшек… и горничную (мы случайно столкнулись посреди ночи). Ради таких приятностей охотно прикончил бы этого фата и бесплатно. Но убийство принесло нам двадцать кусков (ни за что не поверите, если скажу, кто решил таким образом освободить кресло в палате лордов). Жаль, не удалось повесить на стену его голову, славный бы вышел трофей. Пришлось довольствоваться вышеупомянутой красной лентой (привязал её к оленьим рогам) и личными вещицами, позаимствованными у дам (сложил их в особый ящик, где храню подобные мелочи).

Наступил новый, 1891 год, начало очередного десятилетия. Жизнь улыбалась нам. Преступления приносили доход.

И вот в начале января профессор попросил сопроводить его в клуб «Ксениад». Там ему назначил встречу брат, полковник Мориарти.

Знаете типичных романных героинь, которые предваряют описание всяческих ужасов словами: «Ах, если бы я только знала…»? Ну так вот, если б я, чёрт подери, только знал – остался бы дома (хорошо, если со стыдливой постельной грелкой, но можно и без). Но я не знал, а посему встал, довольный, как кот на Масленицу, надел шляпу, прихватил трость и отправился на Джермин‑стрит, в клуб полковника Мориарти.

Позвольте сказать пару слов об этом клубе: отвратительное место! Я сам состою в Англо‑индийском и Тэнкервильском клубах, хотя зачастую годами не вспоминаю о членских взносах. Я вообще прекрасно умею играть в карты, травить байки о своих геройских подвигах, надоедать всем (да, признаю) охотничьими рассказами и предаваться другим мужским забавам, поэтому за свою жизнь перебывал почти во всех лондонских клубах для джентльменов, начиная с «Атенеума» и «Бифштекса», заканчивая Троянским клубом, клубом Будла, Клубом проклятых и «Мавзолеем» (если когда‑нибудь удостоитесь приглашения, проверьте, как именно следует произносить название). А ещё меня знают во многих частных собраниях, где проводят время отнюдь не джентльмены. Тамошние завсегдатаи раскошеливаются на разные удовольствия и ещё приплачивают тем, кто потом держит язык за зубами.

«Ксениад» основали жалкие неудачники, которых погнали взашей из всех приличных лондонских клубов. Они решили учредить собственное заведение, куда может беспрепятственно вступить каждый. Вообразите эту компанию: торговцы с грязными ногтями, одержимые и чудики всех мастей, неотёсанные провинциалы и даже иностранцы. Мало того, в клубе поощрялись «жаркие дебаты». В общем зале царил такой гвалт, какого я не слыхивал… даже в тюрьме Синг‑Синг во время бунта (тогда убили двенадцать заключённых и троих караульных), даже в зрительном зале Парижской оперы (тогда во время исполнения арии с драгоценностями на слушателей рухнула хрустальная люстра – могло ли быть иначе?).

Будь мне свойственна склонность к размышлениям, я бы прибегнул к дедукции. В «Ксениад» принимают мерзавцев настолько отъявленных, что их не берут в другие клубы. Полковник Мориарти в нём состоит. Полковник! Что же это за полковник, который не может вступить даже в Клуб армии и флота? Ведь тот открыт для любого офицера (взносы полностью или частично). На собственном опыте могу сказать: выше полковника вы не подниметесь, если начальству станет известно о вашей дурости и подлости, и это знание перевесило значимость орденов и наград. Так вот, любой вояка, дослужившийся до полковника, может вступить хотя бы в «Горностаев и хорьков».

Но нет, полковник Джеймс состоял в «Ксениаде».

Спасибо хоть знакомство произошло не в их Шумном зале. Нас препроводили в заброшенный, продуваемый сквозняком флигель, который, насколько я понял, звался Холодным залом.

Профессор обмолвился, что брат ещё не в отставке, но не уточнил, в каком именно полку тот служит. Я (непонятно почему) вообразил более молодую, статную и загорелую версию знакомого мне Мориарти. Волосы погуще, грозные усы, мундир, воинственное рвение. Возможно, полковник измышляет сокрушительные упреждающие удары по противнику (я твёрдо верю: всегда лучше нанести такой удар первым) с тем же безжалостным хитроумием, что и мой работодатель – преступления.

Но брат профессора оказался сутулым, с желтоватым лицом и впалой грудью. Одет он был словно захудалый чиновник, который давно оставил всякие надежды на повышение. К тому же мучился от нескончаемой простуды и, видимо, регулярно и безуспешно пользовался разного рода припарками и компрессами. Его жалкие усы напоминали трёхдневную щетину, по случайности избежавшую бритвы. Полковник родился на семь лет позже профессора, а вид у него был – в гроб краше кладут.

С первого взгляда я понял: нога Джеймса Мориарти никогда не ступала на поле брани. На вопрос о месте службы он буркнул нечто вроде: «Снабжение». Вероятно, не солдат, а тыловая крыса – занимается доставкой сапог, мясных консервов и тех самых пропитанных коровьим жиром бумажных гильз, из‑за которых происходят индийские восстания. Как обычно, я поспешил с выводами. И не в последний раз. Хотелось бы сказать, что с того времени я поумнел, но увы.

Итак, с любезностями было покончено.

– Джеймс, это насчёт Джеймса.

– Мой младший брат заведует железнодорожной станцией на западе Англии, – пояснил профессор.

– Станция Фэл‑Вэйл, в Корнуолле, – добавил полковник.

– Там он не причинит никакого вреда.

– Это ты так считаешь, Джеймс.

– Да, я так считаю, Джеймс.

Голова профессора по‑змеиному качнулась из стороны в сторону. О ужас, голова полковника тоже. Так это у них семейное! Мориарти стояли друг против друга и дёргали головами, словно две перуанские ламы, собравшиеся посостязаться в плевках на дальность. У меня даже руки свело от страха. Неужели передо мной в смертельной схватке сошлись две несгибаемые воли или это какой‑то вид коммуникации, недоступный простым смертным? Братья гнули шеи несколько минут кряду.

Интересно, можно ли в этом клубе раздобыть выпивку?..

Наконец Джеймсы бросили валять дурака.

– Джеймс обязан своим местом моему влиянию, – сказал полковник.

– Задолжал вам станцию? – уточнил я.

– Как я и говорил… Полковник Моран, это была… как вы их называете? Шутка?.. Мне немало пришлось потрудиться, чтобы Джеймс оказался там, где он есть. Полагаю, он не слишком доволен, что вряд ли тебя удивит.

– Джеймс редко бывает доволен, – снова пояснил профессор.

Я неуверенно пожал плечами.

– Джеймс, Джеймс попытается втянуть в это дело тебя. Он постоянно старается стравить нас. Помнишь, как его исключили из «Грейфраерса»?

– Тот случай мы с тобой вряд ли забудем.

– Безусловно. На этот раз ты не должен вмешиваться. Я настаиваю. Ничего хорошего не выйдет. Джеймс ведёт себя взбалмошно и безответственно. Как всегда.

– Странно, полковник, зачем вы тогда использовали своё влияние, чтобы раздобыть ему место? – вмешался я.

Интересно, а как вообще офицер, ответственный за «снабжение», мог выхлопотать место начальника станции?

– Кровь не водица и даже не уксус, полковник, – отозвался полковник.

– Ваша правда, – поддакнул я с видом истинного недоумка и ханжи.

– Джеймс, Джеймс обратится к тебе. – Мориарти впился глазами в старшего брата. – Но ты его не послушаешь. И все мы только выиграем. Я достаточно ясно выразился?

– Кристально ясно, Джеймс.

– Превосходно. Тогда пошёл к чёрту, Джеймс. Возвращайся к своим лекциям и студентам.

С этими словами полковник развернулся и удалился в Шумный зал. Я с изумлением понял: нас только что бесцеремонно выставили вон.

Лицо моё горело. Выражение профессора Мориарти нисколько не изменилось.

– Мориарти, а ваш брат… полковник… догадывается об истинном роде ваших занятий?

– Джеймс не самый сообразительный в нашей семье. – Профессор склонил голову набок и улыбнулся весьма неприятно.

Мориарти близко к сердцу принимал любые грубые замечания. Последним его посылал к чёрту некий грабитель. Мы заплатили ему за взлом сейфа, в котором лежали важные документы, а он обнаружил там ещё и драгоценности. И решил не делиться. Неделю мерзавец провёл в подвале на Кондуит‑стрит, потом то, что от него осталось, мы выкинули в Темзу. К тому времени он был уже несказанно рад подобному концу.

– Хотите, я убью его? Задаром? Мориарти, позвольте сделать вам такую любезность – отплатить за… хм… годы дружбы. Голыми руками?

Профессор на мгновение задумался.

– Нет, Моран. Пока нет. Это дело ещё не закончено.

– Ну, обращайтесь в любое время. Можете на меня положиться.

– Да, Моран, я всегда это знал.

Интересные новости. Мориарти положил ледяную руку мне на плечо. Чрезвычайно необычный жест с его стороны. В последний раз, пустившись в подобные сантименты, он подсунул мне проклятую жемчужину Борджиев. Так что я на всякий случай проверил карманы. Но профессор так углубился в размышления, что ничего не сказал.

Видимо, на него напало уныние.

Так часто бывает после свидания с роднёй.

 

II

 

На Кондуит‑стрит нас дожидалась телеграмма. От третьего Джеймса Мориарти. Профессор прочёл её и передал мне.

 

ДЖЕЙМС ФЭЛ‑ВЭЙЛ ДЕРЖИТ СТРАХЕ ИСПОЛИНСКИЙ ЧЕРВЬ НЕМЕДЛЕННО ПРИЕЗЖАЙ ДЖЕЙМС.

 

 

Я вернул профессору телеграмму.

– Червь? – повторил тот. – И что, бога ради, я должен сделать?

– Исполинские черви – заковыристая штука, – после минутного размышления вздохнул я. – Трудно определиться с подходящим ружьём. И трудно решить, куда именно стрелять. Тут, скорее, подойдёт острый малайский кинжал. Нужно покромсать тварь на мелкие кусочки, именно на мелкие: иначе каждая отсечённая часть начнёт ползать сама по себе – и вместо одного огромного червя получим дюжину средних.

Я знал, о чём говорю: сталкивался в Южной Африке с червями длиной в шесть футов и с пастью, усаженной острыми, акульими зубами. Похожи на бледных бескостных питонов. Прогрызают насквозь горную породу, не говоря уже о человеческой плоти. Если не заметить хищную дрожь или розово‑коричневую сердцевину в полупрозрачной бледной трубке, можно принять тварь за отрезок каната или шнур от звонка.

– Моран, Джеймс имеет в виду другого червя.

– Какого же?

– В Древней Англии червями или же змеями называли драконов. Эти фантастические существа якобы изрыгали пламя. О подобном рассказывают именно английские легенды, китайским ящероподобным драконам такие привычки не свойственны.

Совсем другое дело.

– На драконов я никогда не охотился, но, думаю, ружьё для слона вполне сгодится.

Я говорил не вполне серьёзно. Ну конечно, мне доводилось слышать об амазонских курипури – выродившихся потомках доисторических рептилий, а ещё я как‑то отстрелил голову комодскому дракону (всего‑навсего игуана‑переросток, никудышная дичь). Если вы внимательно читали мои мемуары, то знаете: я не раз имел дело с мифическими созданиями. Красный Шак и его свора оказались просто крашеными волками, но зоологи до сих пор гоняются за ми‑го – той самой тварью, с которой я столкнулся в Непале и Сохо. И тем не менее я был скептически настроен по отношению к неизвестному науке корнуоллскому червю.

Мориарти качнул головой. Верный знак – жди неприятностей.

Чуть поиграв в остервенелую кобру, профессор скомкал телеграмму и швырнул её в камин. Бумажка вспыхнула мгновенно и целиком, словно по волшебству.

– У нас много неотложных дел, Моран, – провозгласил Мориарти, рассеянно покручивая утыканный булавками глобус. – Совсем скоро придётся приложить серьёзные усилия и разобраться с препятствиями, которые чинят нам французские и немецкие коллеги. Фирма должна расширяться. Пора заняться континентом.

Я знал, этот час недалёк.

В Париже во главе «вампиров» встал новый «великий вампир». Смена власти случилась как раз после истории с шестью проклятиями. Французам тогда пришлось по нашей милости ввязаться в стычку с рыцарями ордена Святого Иоанна. Лягушатники понесли потери, не получили никакой прибыли и теперь точили на нас зуб. Со дня на день можно было ожидать от них ответных действий.

В Берлине некий честолюбивый молокосос вздумал нахально подражать Мориарти и использовал метод профессора для создания собственного преступного картеля. Он превосходно владел искусством маскировки, поэтому редко кому удавалось увидеть истинное лицо этого выскочки. Его любимая личина представляла собой убогую карикатуру на великого злодея: сутулый психиатр с растрёпанными волосами и гипнотическим взглядом. Он передразнивал даже знаменитое покачивание головы, и это выводило профессора из себя гораздо больше, чем беспардонный плагиат аферы с бриллиантом в Лафборо (мерзкий тевтон провернул точно такой же фокус с дюссельдорфским марципановым самоцветом). Фирма планировала вплотную заняться немецкой свиньёй.

Мориарти совершал набеги и прощупывал границы вражеских территорий. Им двигала не только неугомонность и праздное желание расширить империю. Его натура просто‑напросто требовала, чтобы он стал лучшим (или, вернее, в данном случае худшим) в своей области.

Нам предстояла настоящая война!

Давно пора. Я перестал довольствоваться тем, что давала судьба. Жиреть и погрязать в лондонской рутине – это не по мне, даже если принять во внимание стыдливых близняшек. Долой изнеженность! Сколько ещё варварских земель предстоит завоевать, в скольких отчаянных походах поучаствовать! Дух истинного охотника нельзя прельстить покоем. Саблю наголо – и вперёд, в пекло…

И тут на Кондуит‑стрит прибыл железнодорожный курьер. Его встретила на пороге Тесси Слониха в пеньюаре и трещащем по швам корсете. Миссис Хэлифакс отлучилась по делам: вместе с одной из своих filles de joie продавала здоровенькое новорождённое «затруднение» каким‑то бездетным американским заморышам. Так что самая значительная достопримечательность Лландидно временно выполняла обязанности хозяйки. Валлийская девица ухватила посланца за ухо и препроводила в нашу приёмную, где он отдал профессору запечатанный конверт. После Тесси уволокла приглянувшегося паренька в кухню – чтобы, как она выразилась, побеседовать по душам. Сомневаюсь, что курьер вернулся на место службы. Тощие завистницы распустили злобные слухи, будто Тесси слопала мальчонку, но я в подобное не верю.

В конверте обнаружилось письмо, на гербовой бумаге Большой южной и западной железнодорожной компании, за подписью начальника станции Мориарти. Его следовало показать кондуктору специального поезда, следующего в Фэл‑Вэйл. Поезд этот отправлялся с Паддингтонского вокзала в два часа пополудни, а письмо давало право бесплатного проезда предъявителю и сопровождающему лицу.

Мориарти оказался в затруднительном положении. Один брат призывал его в Корнуолл, а другой запрещал туда ехать. Профессор никогда не шёл ни у кого на поводу, но он не мог не подчиниться обоим братьям сразу. Чтобы отказать одному, пришлось бы уступить другому. Мой работодатель в дополнение к знакомому покачиванию головой принялся скрежетать зубами. Подобной привычки за ним раньше не водилось.

Я попытался было перевести разговор на наши континентальные дела – спросил, что он думает о загадочной новой протеже «великого вампира», некой Ирме Вап. По слухам, дамочка манипулировала мужчинами не хуже Этой Гадины.

Но мне не удалось отвлечь Мориарти от семейных неурядиц.

– Моран, ничего иного не остаётся. Нужно разобраться с червём. Пакуйте ружья.

– Ваш брат ни слова не написал об оплате.

– Именно так.

– Семейная скидка?

Мориарти ещё больше ссутулился: моя шпилька попала в цель. Семейные дела досаждают почище нервного тика. Профессор был в своём роде великим человеком, но, что бы ни говорили многие его знакомцы, всего лишь человеком.

Держу пари, точно так же дела обстояли с Гладстоном, Паллисером и Аттилой: эти великие люди, одержимые своими великими целями, наверняка багровели от ярости и брызгали слюной, когда кто‑нибудь из родственников принимался «в шутку» вспоминать, как они делали «фу‑фу» на свои слюнявчики, а няня шлёпала их по попке. Аттила, само собой, мог просто покидать надоедливую родню в яму с волками. Однако в наши так называемые просвещённые времена на подобные методы смотрят косо.

Итак, мы ехали охотиться на дракона. Причём, вероятнее всего, задаром.

Я утешал себя тем, что эта поездка раззадорит мой аппетит – быстрое убийство, предваряющее долгую прекрасную охоту.

Мы подоспели на вокзал как раз вовремя: возле платформы ждал окутанный облаком пара локомотив. Всего один вагон. Остальные пассажиры уже на местах. Занятно, а кого ещё пригласили на этот поезд специального назначения, следующий прямиком в гости к загадочному червю из Фэл‑Вэйла? На ступенях стоял вооружённый свистком и планшетом кондуктор. Под глазами и подбородком у него набрякли кожные складки.

Мориарти показал письмо, но наглец прогнусавил в ответ с ужасным западным выговором, что его никто не предупредил о новых пассажирах. Дескать, любой прохвост может раздобыть лист гербовой бумаги, а эту подпись он якобы впервые видит.

– Эдод нобер у ваз не бройдед. Пладиде, или попадеде в поезд дольго через бой друб. Не будь я Губердом Бергинзом.

Мы почему‑то выбрали первый из предложенных вариантов.

 

III

 

Паровоз увозил нас всё дальше от Лондона, а профессор погрузился в раздумья.

Мориарти мог не разговаривать неделю кряду, а потом наконец устранял какого‑нибудь досадливого человечишку, мешающего осуществлению хитроумного плана, и ударялся в почти болезненное веселье. Приступы меланхолии настигали его внезапно, словно летняя гроза, но в результате осмелившийся перейти ему дорогу глупец всегда терпел сокрушительное поражение.

Стоит ли напоминать о Невиле Эйри Стэнте, бывшем королевском астрономе? Но даже Союз красных меркнет на фоне участи, постигшей Фреда Порлока: мы судили его нашим персональным судом в подвале на Кондуит‑стрит и признали виновным в особо тяжком преступлении – продаже информации о делах фирмы сторонним лицам. По сравнению с карой, уготованной предателю, деяния Повелителя Загадочных Смертей показались бы милосердными. Участь Порлока послужит серьёзным предупреждением любому, кто подумает переметнуться на сторону закона.

Я часто видел, как ум Мориарти трудится над теоретическими проблемами. Мне близки игры, требующие точного расчёта, и я неплохо владею практической арифметикой, но исчисления профессора выходят далеко за рамки моих способностей. Он мог вдруг воскликнуть: «Ага!» или «Эврика!» – и начать рисовать мелом на доске человечков. При этом Мориарти утверждал, что решил загадку, не дававшую покоя нескольким поколениям учёных‑болванов, а я даже не улавливал, о чём идёт речь.

Но в тот раз всё было по‑другому. Профессор не изгибал по‑змеиному шею, а сидел, повесив голову. И всё ещё скрипел зубами. Я решил не приставать с вопросами.

Никогда не видел его в таком состоянии. Должно быть, только семейные неурядицы могли вогнать Мориарти в настолько мрачное расположение духа. Братья представляли собой безнадёжные уравнения: сколько ни бейся, решения всё равно не будет. Мой работодатель раскрылся с новой стороны, и, признаюсь, мне стало не по себе. А я ведь, пожалуй, успел свыкнуться с другими его особенностями, которые так ужасали остальных. Какая головокружительно странная мысль. О чём это свидетельствует? Неужели знакомство с профессором превратило и меня в такого же уродца? В чудовище?

Профессор не был настроен на беседы, а я, как назло, не прихватил ничего почитать. На вокзале обычно не купишь мою любимую «Весёлую академию мистресс Пейн» или «Туземцев, которых я пристрелил» Р. Дж. Сандерса. Пришлось разглядывать других пассажиров.

Это специальный поезд, значит все они здесь по приглашению.

Что между ними общего? Молодая дама путешествует в одиночку. Подобные знакомства всегда много обещают, но зачастую разочаровывают. Ладная фигурка; девушку портят лишь пенсне и суровый взгляд. Забавный щуплый француз с напомаженными усами углубился в «Журнал общества исследователей парапсихологических явлений». В уголке пристроился пожилой священник, волосы и сутана испачканы каким‑то белым порошком, на щеке старый шрам. Такое украшение заработаешь скорее на дуэли в Гейдельберге, нежели в Лампетере, читая Деяния святых апостолов. Ещё один франтоватый субъект полирует ногти и явно пытается привлечь внимание нашей единственной строгой дамы. И последний пассажир, сухопарый малый с растрёпанными волосами, не сводит с меня злобного взгляда. Я весело улыбнулся ему, но в ответ он принялся ещё усерднее сверлить меня глазами. А потом достал невероятного размера трубку и погрузился в облако едкого дыма.

– Значит, мы все направляемся в Фэл‑Вэйл, – предположил я.

Да, удивительно глупое замечание. Иногда весьма полезно прикинуться законченным идиотом. Люди перестают обращать на тебя внимание и никак не ожидают обнаружить у себя за спиной с заточкой в руках.

– Именно, – тонким голосом отозвался священник. – Этот специальный поезд останавливается только там.

– Именно поэтому он и называется специальным, логично? – растягивая слова, процедил франт (порядочный англичанин не стал бы так злоупотреблять помадой для волос). – Кстати говоря, меня зовут Лукас. Эдуард. Я тоже в деле. Парапсихологические исследования.

Француз пожал плечами, пробормотал нечто вроде «nom de»[18] и продолжил увлечённо рисовать волнистые линии на полях статьи о природе эктоплазмы.

– Полагаю, вы наслышаны о черве из Фэл‑Вэйла, – уточнил я.

– Да, – кивнул Лукас. – Думаю, мы всё о нём знаем. И именно поэтому собрались здесь.

– Мне сказали, что это не увеселительная прогулка, – вмешался сухопарый курильщик, – а серьёзное расследование.

– Вас как величать, старина? – поинтересовался Эдуард.

– Томас Карнаки.

Это имя явно произвело впечатление на француза, который снова пробормотал «nom de».

– Охотник на призраков, – заметил священник. – Это вы с успехом расследовали дело свистящей комнаты, дело невидимого коня и происшествие с обитателями бездны?^{42} Мне чрезвычайно приятно…

– В самом деле, – поддакнул я. – С удовольствием бы пожал руку знаменитому мистеру Карнаки.

– А вы?.. – вопросительно протянул Томас, не делая, однако, никакой попытки пожать мне руку.

– Себастьян Моран.

– Полковник Моран, охотник на крупного зверя, – кивнул святой отец.

Да, он, видимо, исправно читал журнал «Кто есть кто». Я ожидал, что он перечислит мои медали и убитых тигров, но нет.

Знаменитый сыщик в области потустороннего крутил в руках трубку.

– А меня зовут Курситор Дун, – продолжал меж тем пастор, по‑военному коротко кивнув. – Я сам интересуюсь призраками. Любитель, так сказать. Думаю, наши друзья‑духи стали жертвами предубеждений.

– Сабин, – представился француз. – Я настроен весьма скептически. Всё на свете можно объяснить при помощи логики и здравого смысла. Вы убедитесь, да, убедитесь в моей правоте. Никакого червя попросту не существует.

Преподобный Дун хотел было возразить, но Лукас его перебил.

– Мисс? – чуть приподняв бровь, обратился он к нашей даме с надеждой в голосе.

– Мадам… Мадам Габриэль Валладон, бельгийский зоолог, – отозвалась она почему‑то с немецким акцентом.

Странно. Однако гораздо более странно всё же выглядел мистер Карнаки, который к мистеру Карнаки совершенно точно не имел никакого отношения. Мужчину со впалыми щеками и трубкой мог принять за известного детектива только тот, кто видел лишь ротогравюру, но я‑то знал Томаса лично. Раз заснул вечером на Чейни‑Уок, где знаменитый охотник на призраков долго и занудно повествовал о встрече с настырным полтергейстом из Пенджа. Я имел неосторожность захрапеть, так что меня выгнали с позором.

Потом фирма воспользовалась услугами Карнаки, когда занималась делом зада альпиниста (эту историю я никогда не поведаю миру). Нам нужно было убедить Паттерсона, инспектора из Скотланд‑Ярда, что общественную уборную в Тутенсе облюбовали призраки, и Карнаки засвидетельствовал присутствие сверхъестественных сил. У него репутация самого скептически настроенного специалиста в данной области, так что его суждениям доверяют. Сравните хоть с придурковатым Флаксманом Лоу, который любое колыхание занавесок или мокрое пятно принимает за послание с того света. Нам удалось обдурить Томаса, и это один из величайших профессорских триумфов.

Сухопарый притворщик был, видимо, мастером маскировки. Это немного сужало круг подозреваемых, хотя в последнее время тысячеликих мошенников развелось пруд пруди. Иногда (как в случае с этим самым поездом) просто плюнуть некуда – кругом сплошные детективы, переодетые головорезами; жулики, вырядившиеся франтами; молодчики, прикидывающиеся обезображенными калеками, или же аферисты, щеголяющие высокими воротничками и пошитыми на заказ костюмами.

Но этого субъекта я не узнал. А посему продолжил глупо улыбаться и делать вид, будто ничего не подозреваю.

– Ах да, – вдруг якобы спохватился я, – это профессор Мориарти.

Мой работодатель так и не вышел из глубокой задумчивости.

– Математик? – уточнил святой отец. – Автор «Динамики астероида»?

«Нет, преступный гений, автор многочисленных требований о выкупе и компрометирующих писем», – подумал я, а вслух сказал:

– Да. Он из вашего лагеря, месье Сабин. Холодный логик. Такая славная компания мигом поставит червя на место.

– Если у него вообще есть место, – многозначительно проговорил Дун.

В поезде ехали ещё двое. Удивительно, зачем в составе из одного вагона понадобилось два кондуктора? Тем более, что один из них старался не попадаться на глаза пассажирам. По коридору регулярно прохаживался наш знакомый с двойным подбородком – тот самый Беркинс, который стряс с нас деньги за «бесплатный» проезд. Предлагал разнообразные закуски и напитки, тоже отнюдь не задаром. А его коллега, облачённый в чёрную с серебряным форму Большой южной и западной железнодорожной компании, всё путешествие просидел в уголке, постоянно надвигая на глаза фуражку. Вдобавок на его лице красовалось несколько полосок пластыря. Да, тоже маскировка, хоть и не совсем обычная. Меня не обманули накладные усы и густые брови – мой опытный взгляд мигом распознал под курткой соблазнительные женские формы.

– Почему бы нам не убить время? – спросил Лукас, доставая из кармана колоду и с нарочитой неуклюжестью тасуя. – Чтобы было интереснее, можно сделать ставку, совсем пустячную, скажем пенсов шесть.

Старая акула почуяла в воде кровь.

К Фэл‑Вэйлу успею вернуть потраченные на проезд деньги и ещё заработаю что‑нибудь сверху. Я размял пальцы.

 

IV

 

К концу путешествия денег у меня слегка поубавилось, зато я немало узнал. Лукас мошенничал – почти нарочито и весьма жалко… и каждый раз проигрывал. Сабин мог бы сорвать куш, но рано вышел из игры. Его не волновала победа, он был слишком занят, изображая рассеянного сердитого логика. На второй партии я понял, что преподобный и мадам Валладон – тайные союзники. Постарался свести потери к минимуму и не клюнул на предложение повысить ставки, когда мне удивительным образом повезло с картами (как позже выяснилось, правильно сделал).

Фальшивый Карнаки в игре не участвовал. Зато демонстративно достал колоду Таро и разложил пасьянс. Готов поклясться, этот самый пасьянс он изобрёл прямо там: хотел напустить на себя загадочный вид. Подлинный Карнаки не прохлопал бы подобной возможности (аудитории ведь некуда было деваться) и в подробностях поведал бы о своих подвигах. Случай с кипящим чайником, загадка невероятного дома, дело ужасной личинки – я слышал все его байки.

Сухопарый притворщик неотрывно следил за нами сквозь клубы табачного дыма. Ещё бы увеличительное стекло достал!

Сначала состав нёсся на всех парах по главной магистрали. Когда к паровозу прицеплен только один вагон, можно развить скорость, какая и не снилась обычным поездам. А потом мы замедлились и свернули на корнуоллское ответвление. Теперь железная дорога вилась сквозь леса и поля. То и дело мелькали крошечные станции. Наконец паровоз остановился на одном таком богом забытом полустанке.

– Конеджная, – объявил Беркинс, хотя и так было понятно. – Взе выходяд.

Уже стемнело. Станцию едва‑едва освещали три фонаря.

Я слегка подтолкнул Мориарти локтем. Он поднял голову – сна ни в одном глазу!

– Наши спутники не те, за кого себя выдают, – прошептал профессор (спасибо, я уже и сам догадался). – Не спускайте глаз с гречанки в кондукторской форме. У неё между лопатками ножны с метательным ножом.

Интересные новости. Разумеется, позже Мориарти объяснит, как именно определил её греческое происхождение, – например, по тому, как она застёгивает мужские штаны или грызёт ноготь на мизинце. А я притворюсь, будто мне интересно. Впечатляющий трюк, но уже изрядно поднадоевший. Хотя про метательный нож знать полезно.

Пассажиры собрали пожитки. Я собственноручно выгрузил ящики с ружьями и не подпустил к ним Беркинса. Пусть подлец «помогает» кому‑нибудь другому и у кого‑нибудь другого же вымогает чаевые. Мы спустились на платформу.

Второй кондуктор, вернее, кондукторша соизволила сойти вместе с нами. Но прежде чем кто‑либо успел заговорить с дамочкой, она шустро нырнула в облако паровозного дыма. Лёгкая девичья походка явственно бросалась в глаза. Я внимательно наблюдал за ней, и не я один – мадам Валладон тоже не спускала глаз с фальшивого железнодорожника.

Женщина, якобы бельгийская зоологиня, как бы ненароком отвела взгляд. Лукас всё ещё увивался вокруг неё. Этакий близорукий лев: у газели в ридикюле револьвер, а ему и невдомёк. Видите, я тоже могу понять, у кого с собой оружие.

Сабин заполучил в своё распоряжение Беркинса и теперь объяснял ему, куда именно ставить тяжёлые сундуки. В них якобы лежало хрупкое научное оборудование. Кондуктору не помешала бы помощь, но его изящная коллега будто испарилась.

– Улавливаю сильные эманации, – с сияющим видом провозгласил преподобный Дун. – И ощущаю присутствие. Нематериальное. Сущность вполне дружелюбна. Кто‑нибудь слышит меня на астральном уровне?

Меня пока больше волновали присутствия материальные.

Раздался пронзительный свисток, и специальный поезд, дымя, отъехал от платформы. Интересно, куда он направляется, это же конечная станция? Видимо, сделает круг и укатит обратно в Лондон. Про обратное путешествие пока никто и словом не обмолвился.

Машинист спешил убраться из Фэл‑Вэйла, не задержался даже ради чашки чая и куска пирога. Видимо, он больше моего знает об этих краях и вовсе не горит желанием здесь оставаться. Многих умных людей напугал бы подобный знак, я же лишь почувствовал знакомое возбуждение.

На меня снизошла кристальная ясность. Я различал каждую капельку тумана, повисшую в ночном воздухе, слышал каждый шорох и чуял опасность. Она вызывала тошнотворно‑влекущее желание, ту смесь ненависти и любви, какие обычно пробуждает в наркомане трубка опиума, а в пьянице – бутылка. Теперь я готов это признать. Я живу полной жизнью, лишь когда чувствую близость смерти!

Беркинс уехал, но, насколько я видел, гречанка на поезд так и не села.

Мориарти вышагивал по платформе, высоко подняв голову. Полы его пальто развевались, словно крылья летучей мыши. Интересно, когда он посвятит меня в свои планы, да и вообще, посвятит ли? На собственном опыте я знал: профессор обычно догадывается, что происходит, но весьма редко полагает целесообразным сообщить о своих догадках мне. Просто в нужный момент говорит, в кого стрелять.

Станция Фэл‑Вэйл оказалась весьма захолустной. В зале ожидания лежали свежие газеты и приветливо горел камин… но дверь была заперта. На улице становилось всё холоднее. Имелась ещё небольшая чайная, её открытую дверь кто‑то даже услужливо подпёр кирпичом, однако внутри царил холод и мрак. Я потрогал большой чайник – совершенно ледяной. На витрине красовались мумифицированные пирожные и сэндвичи, со следами чьих‑то зубов и вперемежку с мышиным помётом.

– Славно же нас встречают, – пожаловался я. – А я‑то рассчитывал на знаменитый корнуоллский чай со сливками.

– Эдод нобер у ваз не бройдед, – передразнил Лукас Беркинса.

Пастор разгуливал по платформе, выискивая следы потусторонних сил. Каблуки его ботинок громко цокали по каменным плитам.

От основных путей отделялась небольшая железнодорожная ветка. Она исчезала в туннеле, уходящем вглубь холма. На платформе размещалось большое