Глава первая ОПУС В ПУНЦОВЫХ ТОНАХ

 

I

 

Во всём виноват мерзкий проныра Стэмфорд – болван, ничего не смыслящий ни в людских характерах, ни в искусстве фальшивомонетчика. Его позже арестовали в Фарнеме. Можно ли вообразить более захолустное место? Но раз уж взялся подделывать французские облигации – изволь не путать l’accent aigu и l’accent grave[2]. Ни малейшего сочувствия не питаю к Арчи Стэмфорду. Но именно благодаря ему я и оказался в сфере интересов профессора Мориарти (как сказал бы он сам, попал в его гравитационное поле).

В 1880 году вашему покорному слуге, тогда ещё вполне бойкому, хоть и покрытому шрамами, исполнилось сорок. Позвольте же представиться – полковник Себастьян Моран по прозвищу Душегуб. Несравненный охотник на больших кошек (могу поведать не одну занимательную историю об этих треклятых тварях). Обучался в университете, куда невеждам вроде вас путь заказан, служил в полку, который с равным удовольствием предал бы разграблению Ньюкасл и захватил Аль‑Масджид. Держал оборону в Хайберском проходе и противостоял натиску размахивающих саблями пуштунов, жадных до британской крови; отстреливал их, словно куропаток по осени, – ничто так не греет душу порядочного англичанина, во всяком случае мою душу, как разлетающиеся на куски черепушки иноземцев. Болтался, держась одной рукой, на ледяном утёсе в Гималаях и сумел выкарабкаться, хотя некто огромный и мохнатый наступил прямо на мои замёрзшие пальцы. Подобно согбенному бурей дубу, выдерживал неистовство сэра Огестеса, ненавистного своего батюшки, низвергавшего на меня потоки желчи. Всё в итоге свелось к банальному «ни гроша тебе не оставлю». Слово своё мерзкий боров сдержал: семейные денежки перешли обществу, которое обеспечивает исподним африканское племя ашанти. Зато в результате и «синие чулки» – мои сестрицы – остались прозябать в нищенском пансионе.

Однажды в Хайдарабаде шлюха пырнула меня ножом в спину, в другой раз я схлопотал пулю в колено от агента русской охранки в Нижнем Новгороде. Незадолго до возвращения в Англию мне изодрала грудь коварная старая тигрица, прозванная невежественными обитателями холмов Кошечкой Кали.

И после всего этого я оказался не готов к встрече с Мориарти!

Погоня за той тигрицей завела меня в водосток. Её раны оказались не столь серьёзными, как я полагал. Живучая тварь! Играючи К. К. разгрызла мой пробковый шлем, словно то была картерова печёночная пилюля, в клочья изорвала рубашку острыми как бритва когтями и располосовала грудь, оставив три кровавые отметины. Я чуть не погиб в том грязном вонючем туннеле, но твёрдо решил прихватить с собой и её – вытащил из кобуры веблей и выстрелил гадине прямо в сердце. Для верности выпустил весь барабан. Когда та цыпочка из Хайдарабада пощекотала меня пёрышком, я сломал ей нос. Так вот, у дохлой К. К. был почти такой же удивлённый и разгневанный вид. Возможно, тигрицы и женщины состоят в некотором родстве? Она испустила последний зловонный вздох прямо мне в лицо и окочурилась, придавив меня своей тушей. «Ещё один трофей, – подумал я. – Кошка сдохла, а Моран живёхонек. Ура! Победа!»

И всё‑таки тигрица меня едва не прикончила. Раны от когтей загноились. К счастью, мужчинам ни к чему соски, ибо одного из них я тогда лишился. Из меня непрерывно сочилась серая дрянь. Пришлось собрать вещички и отправиться на лечение в Англию.

Думаю, кое‑кто приложил немало усилий, чтобы спровадить меня с континента. У целой толпы болванов в накрахмаленных воротничках была для этого целая сотня причин. Да не забудьте про девиц, убеждённых, что тигров нужно исключительно гладить по головке и угощать лакомствами. Да ещё мужья, отцы и кавалеры многочисленных барышень (уже совсем не девиц). Да ещё Первый Бенгалорский сапёрный полк! Его солдаты предпочитали отсиживаться в окопах, пока Кровавый Душегуб выполнял львиную долю работы. Кому хочется выслушивать подобные напоминания?

Но что толку ворчать? Подавляющее большинство – мерзавцы и сукины дети. И это если брать в расчёт лишь моих белых недоброжелателей. Что же касается туземцев… лучше и не начинать. Возьмёшься перечислять, не управишься и за несколько дней.

Обычно долгое морское путешествие – прекрасная возможность поживиться. На борту всегда полно бездельников‑офицеров и скучающих шпаков, в чьём багаже запрятаны толстые пачки банкнот. Сидишь на палубе и раскладываешь пасьянс в своё удовольствие, пока какой‑нибудь олух не предложит перекинуться в картишки. Конечно же, чтобы игра вышла азартная, нужно сделать ставку, совсем пустячную, скажем пенсов шесть. Дайте мне два месяца, корабль и любой океан на выбор – я раздену всех присутствующих, начиная с капитанской пассии и заканчивая вторым любовником боцмана. Причём простачки останутся в полной уверенности, что все на судне сплошь мошенники, кроме, разумеется, Душегуба, единственного порядочного человека.

Зачастую я отправляюсь в путешествие sans le sou[3], а на берег схожу с полными карманами денег. Всегда приятно, неспешно прогуливаясь по пристани, слушать, как эти простофили объясняются с нетерпеливыми друзьями и сослуживцами, явившимися их встречать: мол, к несчастью, денежки, собранные на спасение предприятия по добыче гуано, или на покупку Библий для миссии, или на свадьбу, за время долгого пути куда‑то внезапно подевались. Однако в тот раз, как ни прискорбно, недуг приковал меня к постели, и я путешествовал практически в полной изоляции. Проворным пальцам так и не довелось взяться за колоду. Всю дорогу я лежал и беспрестанно чесался, стараясь не сковырнуть бинты.

В итоге Душегуб оказался в Лондоне без гроша в кармане. А слухи распространяются быстро. Клерк с бесхарактерным подбородком за стойкой «Клариджа» вежливо сообщил, что мой обычный номер занят и, к его превеликому сожалению, поселить меня решительно негде. Мол, на дворе февраль, сыро, понаехало столько народу! Не заложи я свой хлыст, мигом бы нашёл ему применение. Сильнее проклятых туземцев ненавижу разве что гостиничную челядь. В большинстве своём это воры или даже хуже – доносчики. Сплетни среди них разлетаются так быстро, так что в другую гостиницу мне можно было даже не соваться.

Я уже подумывал отправиться в клуб «Багатель». Дело, честно говоря, рисковое, ведь там не любители собираются. Можно попусту потратить целый вечер, расшаркиваясь с точно такими же, как и я, плутами, которые не попадутся на мои уловки, а если и попадутся, то могут тоже оказаться не при деньгах. Ещё вариант – отправиться на Пикадилли и поошиваться там в надежде углядеть в сточной канаве обронённую десятку. На худой конец, затащить какого‑нибудь фермера Джилса в тёмный переулок, раскроить ему черепушку и позаимствовать кошелёк. По сравнению с убийством Кошечки Кали – явная деградация, но деваться некуда…

– Никак Моран Душегуб? – протянул кто‑то, и мне пришлось отвлечься от изучения сточной канавы. – По‑прежнему палите во всё живое?

– Господин Арчибальд Стэмфорд? По‑прежнему подделываете тётушкину подпись?

Я познакомился с Арчи в излингтонском полицейском участке. Меня тогда не только выпустили, но даже принесли извинения. Когда ты «особо отмечен за воинскую доблесть», ищейки прислушаются к тебе, а не к жалкому торговцу, оттирающему ластиком белый воротничок. А вот недотёпу Стэмфорда засадили в кутузку на полгода. Пытался снять денежки со счёта какой‑то родственницы.

Судя по внешнему виду, Арчи с тех пор поднаторел в своём ремесле: галстук с булавкой, трость, серый с отливом сюртук, щегольской цилиндр и добротные ботинки. Вся его снисходительная манера и явное желание поддразнить говорили о наличии средств. Что ж, в таком случае – здравствуй, старый любезный друг!

Рядом как раз располагался театр «Критерион», так что я предложил пропустить по стаканчику в баре. После нескольких порций виски Арчи захмелеет, и вопрос, кому платить, решится сам собой. Я поведал ему трагическую историю о том, как мне не удалось поселиться в любимом номере, и посулил поведать о своих злоключениях и геройских подвигах во время Джовакской кампании. Хоть и сомневался, что заляпанного чернилами мерзавца тронут рассказы о дальних странах и подвигах на благо империи.

Глаза у Стэмфорда неприятно поблёскивали, и я невольно вспомнил о своей покойной подруге‑тигрице. Он пожёвывал губами, словно изо всех сил сдерживал желание что‑то рассказать. Подобные ужимки я впоследствии часто замечал у подчинённых моего благодетеля.

– Душегуб, старина, я знаю одно местечко, которое вам непременно подойдёт. Прекрасные комнаты на Кондуит‑стрит, как раз над апартаментами миссис Хэлифакс. Вы же знаете эту особу?

– Ту, что держала публичный дом в Стипни? Железные мускулы и длинный язык?

– Она самая. Теперь перебралась в Вест‑Энд. Так сказать, вступила в синдикат. В процветающую компанию.

– На её товар спрос будет всегда.

– Действительно. Но речь не только о шлюхах. Компания занимается ещё кое‑чем. Есть один, так сказать, прозорливый человек, склонный к размышлениям. И у него возникли некоторые соображения по поводу моего ремесла и ремесла миссис Хэлифакс, да и вашего, между прочим, тоже.

Я уже кипел от злости. Арчи перешёл на свои обычные экивоки – будто подкрадывался к собеседнику сзади со свинцовой дубинкой наперевес. Терпеть этого не могу. К тому же упоминание о так называемом моем ремесле подлило масла в огонь. Как же захотелось угостить Стэмфорда коронным ударом (аккуратно бьёшь противника в глаз тяжёлым кольцом с эмблемой Бенгалорского полка и любуешься кровавыми разводами на светло‑сером сюртуке; потом – кулаком в живот, а когда начнёт хватать ртом воздух, нужно быстренько снять часы с цепочкой и пошарить в карманах). Конечно же, наличность Арчи следует тщательно проверить: нет ли банкнот с орфографическими ошибками. Если всё сделать правильно, будет похоже на небольшую размолвку между двумя джентльменами. Возмездия я не опасался: Арчи к ищейкам не побежит. А если сам вздумает со мной тягаться, мигом схлопочет добавки.

– Я бы этого делать не стал, – промолвил Стэмфорд, словно прочитав мои мысли.

В лицо мне словно плеснули талой водой с гималайских вершин.

Я повернул голову и увидел в зеркале над стойкой своё отражение: щёки изрядно покраснели, сделались даже не красными – пунцовыми. Руки стиснули край стола, аж побелели костяшки. «Должно быть, – подумал я, – вот так я и выгляжу перед срывом». Время от времени подобные «срывы» просто необходимы, иначе невозможно остаться в живых после всего того, что выпало на мою долю. Обычно в себя я прихожу закованным в наручники, а по бокам идут два полисмена, как правило с подбитыми глазами. Оппонент или оппоненты, пусть даже среди них прекрасная дама, не в состоянии выдвинуть обвинения, потому что их бесчувственные тела увозят в больницу.

И всё‑таки для хорошего игрока в карты подобная несдержанность – серьёзный промах. Моё лицо выдавало меня со всеми потрохами.

Стэмфорд мерзко улыбнулся, словно где‑то рядом, за занавеской, прятался его сообщник, державший меня на мушке.

Libertè[4], ха!

– Полковник, вы ещё не продали рŷжья?

Я бы охотно заложил фамильное серебро (на самом‑то деле я так в своё время и поступил), продал боевые награды, сдал в бордель сестёр (хотя кто польстится на этих распевающих гимны крокодилиц) и выдал секретные чертежи Королевского флота русским… но ружья – это святое. Моё оружие, тщательно смазанное, хранилось вместе с целой сумкой патронов в Англо‑индийском клубе, в сундуках вишнёвого дерева. Вырвись вдруг на свободу из зоосада в Риджент‑парке тигр или лев – я (за неимением слона) мигом раздобыл бы двуколку и отправился выслеживать хищника на Оксфорд‑стрит.

Стэмфорд прочитал по моим глазам, насколько оскорбительно прозвучало его предположение. На него смотрел уже не красный как рак Душегуб – нет, на него с ледяным спокойствием взирал «лучший охотник на крупного зверя, какой когда‑либо существовал в наших восточных владениях». Заметьте, так сказал не я, – стало быть, это не пустое бахвальство.

– Тот человек, – чуть испуганно продолжал Арчи, – склонный к размышлениям, о котором я упоминал. В некотором роде я на него работаю. На него, вероятно, работает половина народу в этом зале, хоть и не все они об этом догадываются…

Я оглянулся по сторонам. Обычный сброд: лентяи и разрисованные дамочки обменивались фальшивыми улыбками, липкими пальцами лезли в карманы и под юбки; молодчики в добротных костюмах толковали о «делах» – проще говоря, о всё том же воровстве; несколько болванов с кретинскими физиономиями околачивались возле стойки, не подозревая, что форменные ботинки выдают в них переодетых полицейских.

Стэмфорд протянул визитную карточку:

– Ему нужен наёмный стрелок…

Арчи никогда не мог подобрать правильного слова. Я охотник, а не ловчий. Стрелок по призванию, а не наёмный стрелок.

С другой стороны, охота есть охота…

– Возможно, он вас заинтересует.

Я взглянул на визитную карточку, на ней значилось: «Профессор Джеймс Мориарти, Кондуит‑стрит».

– Профессор? – фыркнул я.

Воображение мигом нарисовало этакого побитого молью остолопа, вроде тех, что целую вечность терзали меня в Итоне и чуть меньше в Оксфорде. Или же это какой‑нибудь умник‑пройдоха, щеголяющий фальшивым званием?

– Профессор чего, Арчи?

Стэмфорд с оскорблённым видом забрал карточку. Словно он недавно обратился в католицизм, а я только что громко пукнул во время проповеди его высокопреосвященства – кардинала Блаженного Ньюмена.

– Господин Душегуб, вы долго отсутствовали в Англии.

Он подозвал бармена, который уже давно таращился на нас, словно факир: мол, не обманут меня ваши приличные одёжки, наверняка попытаетесь улизнуть, не заплатив.

– Джентльмены, желаете счёт?

Стэмфорд сунул ему под нос визитную карточку.

Бармен побледнел, уплатил из своего кармана и в ужасе удалился, рассыпая извинения.

Довольный Арчи снова протянул мне злополучный клочок бумаги.

 

II

 

– Вы жили в Афганистане, – сказал профессор.

– И как же, чёрт подери, вы догадались? – изумился я.

Он посмотрел на меня своим пресловутым взглядом кобры. Потрясающие глаза: большие, холодные и серые. Я повидал немало кобр на своём веку, и поверьте, они и вполовину не так смертоносны. Полагаю, Мориарти пришлось оставить репетиторство, потому что его перепуганные ученики не могли вызубрить даже таблицу умножения.

Прошло всего несколько секунд, а мне показалось – минута. Точно как в объятиях Кошечки Кали. Я бы поклялся на пачке зачитанных до дыр порнографических журналов «Перл», что она терзала меня целую вечность, хотя всё было кончено за какие‑то полминуты. Будь у меня на поясе веблей, я бы, повинуясь инстинкту, выстрелил профессору в сердце. Но, думаю, пули бы его не взяли. Просто не осмелились бы. Мориарти прямо‑таки испускал нездоровое сияние. Нет, сам‑то он был в превосходной форме, вот только окружающие чувствовали зловещую болезненную ауру.

Профессор вдруг принялся мерить шагами комнату, покачивая головой из стороны в сторону, словно шея у него была гуттаперчевая. При этом он непрерывно сыпал фактами.

Обо мне.

– …Вы подали в отставку и покинули полк по настоянию вышестоящего лица, дабы избежать позорного увольнения и взаимного бесчестья. Серьёзно пострадали от когтей хищника, полностью восстановились физически, но расшатанные нервы вас беспокоят. Ваш отец – покойный английский посланник в Персии. У вас две сестры – единственные родственницы, если не считать незаконных отпрысков, рождённых от туземных женщин. Вам свойственна тяга к азартным играм, распутным приключениям, крепким напиткам, охоте на крупных животных и мошенничеству. Вы обычно прёте напролом, словно бык, однако в минуты страшной опасности вас осеняет необычайное спокойствие. Именно благодаря такому особенному хладнокровию вы и уцелели в передрягах, которые другого непременно прикончили бы. На самом деле ваша главная страсть – опасность. Только на пороге смерти вы чувствуете себя по‑настоящему живым. Вы беспринципны, аморальны и жестоки. На данный момент лишены средств, хотя привыкли ни в чём себе не отказывать…

Пока Джеймс Мориарти говорил, я внимательно его разглядывал. Высокий, сутулый. Поредевшие на висках волосы, впалые щёки, пыльный или скорее даже перепачканный мелом сюртук, землистый цвет лица, выдающий человека, редко бывающего на воздухе. Жёлтое пятно от табака между средним и указательным пальцем, пожелтевшие же зубы. И совершенно непомерное самодовольство.

Этакая зловещая реинкарнация Гладстона. А ещё я мельком припомнил одного туземного вождя, который пытал меня при помощи огненных муравьёв.

Вскоре чаша моего терпения переполнилась. Хватит с меня лекций, наслушался в своё время от батюшки.

– Довольно рассказывать о том, что я и сам прекрасно знаю!

Профессор был неприятно поражён: будто никто раньше не осмеливался прерывать его речи. Он замер – при этом голова повернулась словно на шарнире – и молча уставился на меня похожими на оружейные дула глазами.

– Видал я такое на индийских базарах. Простенький трюк. Гадалки намётанным глазом подмечают разные крохотные детали и делают нужные выводы. Вы увидели следы на манжетах и заключили, что я азартный игрок. По загару догадались об Афганистане. Если говорить быстро и уверенно, собеседник обращает внимание только на правильные догадки и пропускает мимо ушей неправильные, вроде того вздора о моём пристрастии к опасности. Я большего ожидал от вас, «профессор».

Мориарти молниеносно ударил меня по лицу. Его рука разила, словно сыромятный кожаный ремень.

Теперь неприятно поразился я.

И наверняка снова сделался пунцовым. Кулаки мои сжались.

Взлетели полы пыльного сюртука, Мориарти с разворота засадил носком ботинка мне в пах, потом в живот и грудь. Я плюхнулся в глубокое кресло, от неожиданности не успев даже почувствовать боль. Профессор тонкими сильными руками прижал мои запястья к подлокотникам. Его мертвенное лицо нависло надо мной, жуткие глаза приблизились.

На меня снизошло то спокойствие, о котором он упоминал ранее. Я знал в ту минуту: сейчас нужно лишь сидеть и слушать.

– Только идиоты полагаются на догадки, логику и дедукцию. – Профессор отстранился; я наконец смог вздохнуть, и в тот же миг меня настигла боль от удара. – В эту комнату попадают только те, о ком мне известно всё. Всё, что только можно узнать о человеке за его спиной. Общедоступные сведения с лёгкостью обнаруживаются в справочниках, будь то «Армейский вестник» или «Кто есть кто». Но самое занимательное сообщают, конечно же, враги. Я вам не фокусник, а учёный.

В комнате рядом с окном стоял большой телескоп. Стены были украшены картами созвездий и наколотыми на булавки насекомыми. На длинном столе громоздились разнообразные детали из меди, латуни и стекла. Я поначалу принял их за составные части астрономических или навигационных приборов. Да, как мало я тогда знал профессора. Его окружали лишь смертельные орудия, пусть даже с виду это были безобидные безделушки.

К каминной полке кто‑то пришпилил котёнка. Его весьма умело насадили на складной нож: лезвие пронзало бархатистые задние лапки. Время от времени животное принималось мяукать, но, по всей видимости, сильной боли не чувствовало.

– Экспериментирую с производными морфина, – пояснил Мориарти, проследив за моим взглядом. – Когда действие препарата закончится, Тибблс даст нам знать.

Профессор остановился возле телескопа и вцепился костлявыми пальцами в отворот сюртука.

Я вспомнил Стэмфорда: как тот хвастал влиянием своего покровителя, но одновременно и содрогался от ужаса. Та сила, которой он присягнул на верность, в любую минуту могла обрушить на него свою разрушительную мощь – как в наказание за проступок, так и по своей мимолётной прихоти. Ещё я вспомнил, как бармен из «Критериона» расплатился по нашему счёту. Только сейчас осознал я всю дикость этого поступка: скорее уж герцог Кларенс взялся бы наклеивать на почте марки с собственным изображением или знаменитая сестра милосердия Флоренс Найтингейл стала за шесть пенсов отдаваться всем желающим на улице Д’Арбле.

Рядом с профессором ничтожный Стэмфорд смотрелся вполне порядочным джентльменом.

– Кто вы такой? – спросил я, поразившись собственному почтительному тону. – Что вы такое?

Мориарти улыбнулся змеиной улыбкой.

И я обмяк. В тот момент я всё понял: наши с ним судьбы связаны. Раньше такое чувство никогда не посещало меня при встрече с мужчиной. Если же подобное случалось при встрече с женщиной, дело обыкновенно заканчивалось большим разочарованием или же умышленным убийством. Поймите меня правильно, профессор Мориарти был отвратительным, наиотвратительнейшим, буквально самым отвратным созданием из всех, когда‑либо мною встреченных. Включая сэра Огестеса, Кошечку Кали, того мерзкого снежного гада и преподобного Генри Джеймса Принса^{8}. Словно гадюка выбралась из‑под скалы и приняла человеческий облик. Но с того момента я принадлежал ему, всецело и навсегда. Если меня и запомнят потомки, то только потому, что я знал его. С того самого дня он сделался для меня всем – отцом, командиром, языческим идолом, сокровищем, ужасом и блаженством.

Боже мой, мне срочно требовалось выпить.

Как бы не так. Профессор позвонил в дурацкий колокольчик, и в комнату трусцой вбежала миссис Хэлифакс с подносом в руках. На подносе стоял чайник и чашки. С первого же взгляда я понял, что и эта дама принадлежит ему. Стэмфорд выразился недостаточно точно, когда сказал, что половина людей в том баре работает на Мориарти. Думаю, здесь, на лондонском дне, на него работали все поголовно. Его называют Наполеоном преступного мира, но это даёт лишь поверхностное представление о том, кем он является и что делает. Он не преступник, но само преступление во плоти, грех, возведённый в степень искусства, церковь, исповедующая воровство. Прошу простить мой витиеватый слог, но я говорю чистую правду. Это Мориарти пробуждает в людях нечто такое, глубоко запрятанное.

Он налил мне чая.

– Я уже некоторое время наблюдаю за вами, полковник Моран. Вполглаза. Солидное получилось досье, я храню его здесь… – И он постучал пальцем по впалому виску.

Именно так и обстояли дела. Профессор не вёл записей – не записывал ни дат, ни адресов, ни фамилий. Всё держал в голове. Один человек, который гораздо лучше меня разбирается в цифрах, как‑то рассказал о величайшем творении Мориарти: тот написал «Динамику астероида», свой опус магнум, в один присест. Прямо из головы на бумагу, никаких набросков, черновиков, планов или исправлений. Словно вывел одну нескончаемо длинную, чистейшую астрофизическую ноту. Этакий кастрат с соловьиным голосом, огласивший телеграмму с Прометея, спутника Сатурна, в сто тысяч слов.

– Вы явились сюда, а значит, увидели слишком много и не можете уйти…

Мою грудную клетку пронзило ледяное лезвие.

– Если, конечно, не уйдёте, так сказать, в качестве члена семьи.

Ледяное лезвие растаяло, и я почувствовал в сердце тёплое покалывание. Мориарти изогнул бровь, словно предлагая мне высказаться, и погладил Тибблса, который к тому времени уже начал сочиться и мерзко попискивать.

– Мы все – дружная семья, крохотные клеточки, не ведающие друг о друге, занятые каждая своим делом. Большая часть таких вот дел связана с деньгами. Хотя, признаюсь, меня гораздо сильнее занимают иные, не денежные вопросы. Мы с вами в этом похожи. Вам только кажется, полковник, что вы играете в карты ради денег. На самом деле ваша цель – проигрыш. Вы даже охотитесь именно ради этого: знаете, что когда‑нибудь вас сожрёт хищник гораздо пострашнее, чем вы сами. Вас влечёт эмоциональное, инстинктивное, чувственное. Меня же – интеллектуальное, эстетическое, духовное. Но, так или иначе, без денег не обойтись. Без очень крупных денег.

Я же говорил: он купил меня с потрохами. Когда речь заходит об очень крупных деньгах, Моран на всё готов.

– Моя фирма берётся за разные дела. Понимаете? К нам приходят клиенты, и мы решаем их проблемы. Решаем, используя собственные навыки и умения. Если, помимо оговорённой платы, можно извлечь ещё какую‑либо выгоду – мы не упускаем подобной возможности…

Он сжал кулак, словно пытаясь раздавить подвернувшегося под руку неудачливого микроба.

– А… если нашим интересам случится пойти вразрез с интересами клиента, мы улаживаем дело к собственной выгоде, при этом заказчик даже не осознаёт, что произошло. Вам ясно?

– Яснее быть не может, профессор.

– Хорошо. Думаю, мы останемся довольны друг другом.

Я отхлебнул чая. Слишком много молока и недостаточно крепко. После Индии всегда так. Думаю, там подмешивают в пойло карри или же попросту мочатся в чашку белого господина, когда тот отвернётся.

– Не желаете отведать печенья миссис Хэлифакс? – спросил Мориарти с интонациями приходского священника, потчующего председательницу благотворительного общества. – Премерзкое, но вам, быть может, придётся по вкусу.

Я окунул печенье в чай и откусил. Миссис Хэлифакс знает толк в борделях, но ни черта не смыслит в выпечке. Интересно, а насколько сдобны девицы там внизу, под комнатами профессора?

– Полковник Моран, я назначаю вас главой одного из самых почтенных наших подразделений. Достижения и врождённые таланты сделали вас превосходным кандидатом на такую должность. По сути дела, вы встанете выше всех в моей компании. Проживать будете здесь, в этом самом доме. Жалованье вполне солидное. А также доля от участия в… хм… предприятиях особого рода. Одно такое предприятие нам вскорости предстоит, о нём поведает посетитель мистер… нет, даже не мистер – старейшина Енох Дж. Дреббер из Кливленда, штат Огайо.

– Я польщён. «Вполне солидное жалованье» разрешит мои личные затруднения. Не говоря уже о жилье. Но, Мориарти, во главе какого именно подразделения вы меня поставили? Чем именно оно занимается?

Профессор снова улыбнулся:

– Неужели я забыл упомянуть?

– Сами же, чёрт подери, знаете, что да!

– Убийствами, мой дорогой Моран. Оно занимается убийствами.

 

III

 

Главой корпорации «Убой» я стал каких‑то десять минут назад, а к нам уже пожаловал первый клиент.

Я с усмешкой обдумывал, какое почётное вознаграждение может ему предложить фирма. Скажем, на каждые пять отравлений одно бесплатное удушение. Или за убийство слуг брать вдвое меньше? Или вообще разработать специальный прейскурант: цена растёт в зависимости от того, сколько лет протянула бы потенциальная жертва, не реши кое‑кто воспользоваться нашими услугами?

Образ мыслей Мориарти мне был тогда ещё чужд. Охоту я воспринимал как серьёзное занятие, а вот убийствами за деньги, по моему мнению, занимались лишь неотёсанные громилы. Я вовсе не щепетилен и вполне способен лишить человека жизни – благонравные христиане редко получают награды за участие в карательных операциях против афганских дикарей. Но ни один из многочисленных чумазых туземцев, отправленных мною к праотцам во имя королевы и империи, не подарил мне и четвёртой доли того удовольствия, которое приносит выслеживание даже самого завалящего тигра.

Да, как мало я тогда знал.

Профессор решил принять старейшину Дреббера не у себя в комнатах, а в гостиной борделя. Она была обставлена роскошными бархатными диванами и полна в этот ранний вечер не менее роскошных – и тоже щеголяющих в бархате – девиц. А не даёт ли мне новоприобретённая должность право собственноручно пробовать товар? Я мысленно отметил двух или трёх озорниц, вполне созревших для действа, многочисленным дамам по всему миру известного как «особый манёвр Морана Душегуба». Вообразите атаку лёгкой бригады на шёлковых простынях, или на туалетном столике, или же в укромном уголке во дворце раджи, или на Олд‑Кент‑роуд, или… да бога ради, где угодно.

Я уселся, и потаскушки тут же обратили на меня взоры, принялись взволнованно ворковать и выставлять напоказ свои прелести. При появлении профессора птичий щебет, однако, смолк, и дамы занялись ногтями и причёсками, изыскивая малейшие следы несовершенства.

Мориарти взглянул на милашек, потом на меня и попытался изобразить дружескую похотливую ухмылку, но у него ничего не вышло. Так оскал шимпанзе, который наивные посетители зоосада принимают за весёлую улыбку, на самом деле означает убийственную ярость загнанного в угол зверя. У профессора вообще был довольно своеобразный набор гримас, которые окружающим приходилось истолковывать на свой страх и риск.

Миссис Хэлифакс ввела наших американских гостей.

Енох Дж. Дреббер (и почему, интересно, янки вечно прилаживают к имени всевозможные Дж. и тому подобное?) оказался тучным малым, без усов, зато с обрамляющей круглый подбородок кудрявой чёрной бородкой. В глаза бросался дорогой тёмный костюм простого покроя и выражение крайнего неодобрения на лице.

Девочки не обратили на него ровно никакого внимания. Я почувствовал, что Дреббер сейчас лопнет от досады.

И без всяких столь любимых профессором «дополнительных изысканий» я видел американца насквозь. Он из тех набожных субъектов, что с маниакальной страстью обличают плотские утехи. Мормону дозволено брать столько жён, сколько душа пожелает. Иными словами, у него всегда под боком целое стадо бесплатных шлюх и прислужниц.

Его правый глаз блуждал по комнате в поисках потенциальной восьмой или девятой миссис Дреббер, а левый уставился на Мориарти.

Со старейшиной вместе заявился некий проныра, назвавшийся братом Стэнджерсоном. Он ничего не говорил, но глаза так и бегали.

– Старейшина Дреббер, я профессор Мориарти. А это полковник Себастьян Моран, вышел в отставку, а ранее служил в Первом Бенгалорском…

Дреббер кашлянул, обрывая моего работодателя на полуслове:

– К вам в этом городе обращаются ради торжества высшей справедливости?

Мориарти развёл руками.

– Кое‑кто загостился на этом свете, – продолжал Дреббер. – Этот малый должен был умереть много лет назад, ещё тогда, в Южной Юте. Убийца, самый настоящий убийца, и к тому же похититель женщин. На глазах у всего города достал револьвер и пристрелил епископа Дайера. Погрешил против Господа. А ещё умыкнул Джейн Уизерстин, порядочную женщину, исповедовавшую мормонскую веру, и её приёмную дочь, малютку Фей. Скинул на преследователей обломок скалы и пришиб старейшину Тулла и многих других славных мормонов^{9}. Украл золото, по праву принадлежащее Церкви. С тех пор за ним неотступно идёт отряд колена Данова…

– Колено Даново – отдельная клика, сформировавшаяся внутри Церкви Святых последних дней, – пояснил Мориарти.

– Мы правая рука Господа, – поправил его Дреббер. – Когда людские законы бездействуют, недостойных должна смести с лица земли кара, неотвратимая, словно удар молнии.

Я уловил суть иносказания: мормоны из колена Данова – своего рода казачий отряд, убийцы, вершащие самосуд под прикрытием Библии. Как и государству, любой Церкви нужна тайная полиция, чтобы верующие не возомнили о себе слишком много.

– Кто же этот… хм… убийца и похититель женщин? – поинтересовался я.

– Его имя, хотя подобный злодей и не заслуживает Божьего имени, Ласситер. Джим Ласситер.

Видимо, старейшина ожидал от нас какой‑то реакции. Но профессор помалкивал, а я честно признался, что не слышал про этого молодчика.

– Как же! Лучший стрелок Юго‑Запада. В Коттонвуде его сравнивают со смертоносной змеёй – с такой молниеносной скоростью он вытаскивает револьвер. Жертва погибает, не успев даже услышать звука выстрела. Ласситер попадает в глаз с расстояния в триста ярдов.

Детские сказочки. Спросите профессионального стрелка. Револьвер хорош для ближнего боя, когда, к примеру, тигрица вонзила вам когти в грудь. Если же речь идёт о дюжине ярдов и более, он годен только на то, чтобы швырнуть им в противника.

Но я промолчал. Клиент всегда прав, даже в вопросах убийства.

– Этот самый Ласситер… Где его искать?

– Где‑то в городе, – торжественно объявил Дреббер. – Мы здесь, э‑э‑э… по делам Церкви. У колена Данова множество врагов, и нам известны они все. Я надеялся встретить здесь одного мерзкого супостата по имени Джефферсон Хоуп. Вам о нём знать ни к чему. А наткнулся на Ласситера, разгуливающего средь бела дня по вашей площади, как её… Лейчестер‑сквер. Сначала увидел Уизерстин, потом девчонку, выпрашивающую печёные каштаны. Я сразу узнал вероотступницу. Трижды её проклинали и изгоняли…

– Вы сказали, её похитили, – перебил профессор. – А теперь вдруг намекаете, что она сбежала с Ласситером по собственной воле?

– У этого гнусного иноверца дьявольский талант убеждения. Вынудил женщину отказать старейшине и сбежать. Как и все существа слабого пола, она лишена собственного разумения, а посему не может одна нести бремя вины за свои грехи…

Если этот Дреббер, имея целый гарем, всё ещё верит в подобную чушь, то он либо исключительный муж, либо слепой болван.

– И всё‑таки её нужно обуздать. Хотя сойдёт и девчонка. Мы должны отвезти одну из них в Юту, живьём, чтобы она смогла вступить в права наследования.

– Коттонвуд, – кивнул Мориарти. – Ранчо, окрестные фермы, скот, скаковые лошади и, благодаря тем неприятным судебным разбирательствам, неиссякаемые золотые копи в Сюрпрайз‑Вэлли.

– Да, имущество семьи Уизерстин. Получила всё в наследство от отца. Прекрасный был человек. Предполагалось, что неверная выйдет замуж за старейшину Тулла, а Коттонвуд перейдёт к Церкви. Так бы и произошло, если бы не проклятый Ласситер.

Так, значит, тут всему виной деньги, а вовсе не религиозные догмы.

– После смерти женщины собственность Уизерстинов перейдёт к её приёмной дочери Фей?

– Именно так.

– Одна из них должна остаться в живых?

– В точности.

– Которую предпочитаете? Женщину? Девчонку?

– Джейн Уизерстин слишком глубоко погрязла в грехе, так что было бы справедливо…

– …Прикончить и её тоже, – договорил я за него.

Старейшина неохотно кивнул.

– Эти трое живут под своими именами?

– Нет, – обрадовался Дреббер, ему явно было приятнее обличать врагов, чем рассказывать о собственных мерзких планах. – Из‑за Ласситера обе погрязли во лжи. Он вынуждает их беспрестанно лжесвидетельствовать. Подобная безнаказанность гневит Господа нашего…

– Да‑да, – перебил я. – Но под какими именами они живут? И где?

Дреббер, не успевший закончить обличительную тираду, задумался.

– Я расслышал только фальшивое имя малютки Фей. Уизерстин звала её Рэч, без сомнения, это сокращение от имени Божьего «Рэчел»…

– А вы не догадались проследить за этими… врагами рода человеческого и выяснить, где их убежище?

– Ласситер – лучший следопыт, какого только видел Юго‑Запад, – оскорбился Дреббер. – Даже у апачей кишка тонка с ним тягаться. Да сядь я ему на хвост, он бы мигом меня укокошил, как гремучая змея енота.

Наш старейшина довольно оригинально подбирал слова. По большей части держал себя в руках и изъяснялся языком священника, обличающего содомию и иные пороки. Но порой забывался и начинал сыпать словечками, которые с головой выдавали в нём, выражаясь по‑американски ёмко, подлого, жадного, скользкого, мерзкого сукина сына.

– Но он, разумеется, утратил бдительность и считает себя здесь в полной безопасности?

– Вы не знаете Ласситера.

– Как, к великому нашему сожалению, и вы. По крайней мере, даже не осведомлены, где он, по‑американски выражаясь, разбил лагерь.

Дреббер скис.

– Мистер и миссис Джеймс Ласситер, – промолвил Мориарти, – и их приёмная дочь Фей в настоящее время проживают в пансионе «Лавровая ветвь», на Стритхем‑Хилл‑роуд. Они назвались Джонатаном, Хелен и Рэчел Лоуренс.

Мы с Дреббером вытаращились на профессора, который вовсю наслаждался представлением.

Даже взмокший Стэнджерсон восхищённо стукнул себя по лбу.

– Учитывая, что на кону золотые копи, полагаю, мы возьмём за убийство мистера Лоур