Краев. Любители гробовой тишины

 

Когда он добрался домой, было время обеда.

– Ты меня уважаешь? – сразу задал ему Рубен традиционный русский вопрос. И, не дожидаясь ответа, потащил Краева к столу. – Будем хаш кушать. Хоть и не утро после попойки, но все равно хорошо. [85]

Ещё как хорошо! Из говяжьих‑то ножек и разварного рубца, да с тёртой редькой и чесноком, не говоря уже о лаваше…

Краев отвалился от стола отяжелевшим и добрым, исполненным всепрощения и склонным к мудрому созерцанию. Однако всё же залез в древнюю, даже в компьютер не привнесённую записную книжку и нашёл‑таки номер Коли Бороды.

Наичернейшего следопыта, копалу из копал. Собственно, Коля был трофейщик Божьей милостью, совершенный универсал. [86] С ним Краев познакомился, когда писал «О Блокаде, как она есть». Сошлись легко, точки соприкосновения высветились моментально – Коля тоже воевал в горячей точке, где‑то в Африке, в государстве Серебряный Берег. Служба там, по его рассказам, была тяжела необыкновенно. В особенности для тех, кто пренебрегал запретом на секс с местными девушками. И не потому, что политработники так уж свирепствовали насчёт морального кодекса. Просто там, в Африке, народ припеваючи живёт с такими бактериями, от которых у европейца может запросто отвалиться главный мужской причиндал. И лекарства против этого наука ещё не изобрела. А ведь предупреждали балбесов…

Эх, Коля Борода, только бы ты сейчас на линии оказался!..

Краев набрал номер, поднес трубку к уху, услышал знакомый голос и несказанно обрадовался:

– Колян, ты? Это Краев Олег, по литературной части. Что, помнишь? И любишь? Самой братской любовью? Мерси, тронут до слёз… Колян, мне с тобой поговорить надо бы. Не, по телефону не стоит… Что, на Васькином? У Крузенштерна? Через час? Очень хорошо, буду.

Через пятьдесят минут он уже смотрел на блики, скакавшие по мелким волнам, на чаек, на суда, на бронзового адмирала. Говорят, курсанты‑моряки одевают его в день своего выпуска в тельняшку. Огромную, специального пошива, согласно нерушимой традиции…

Коля Борода прибыл точно, минута в минуту, на огромном, как глыба, фиолетовом джипе. Наши люди на таких в булочную не ездят.

– Мастерам пера наше пламенное здрасте…

– Мастерам лопаты, – ухмыльнулся Краев, – тем же концом по тому же месту. Ну привет, привет.

– Эх, жаль, выпить нету. – Коля братски обнял его, сплюнул в Неву и перешёл к делу: – Ну что, брат, очередной шедевр готовишь? Информацию роешь?.. Только я, наверное, тебя огорчу, у меня теперь ничего интересного. Перековался, живу по уставу, чту закон… Прикинь, поисковым отрядом командую. Разрешения, согласования, лицензирование… и прочая хрень. Короче, весь беленький и пушистый, аж тошно.

На первый взгляд он производил впечатление весельчака, открытого и доброго рубахи‑парня, но в соответствующих кругах о нём ходили легенды. Достаточно суровые. Когда много лет назад на него попробовали наехать конкуренты, он взял да и устроил им настоящий Сталинград. На невской многострадальной земле снова рвались мины, свистели осколки, лаяли шмайсеры и лилась кровь. После чего настала тишина. Гробовая. В буквальном смысле. И стояла долго… Коля Борода был не тот человек, с которым стоило портить отношения, ну да Краев об этом не держал даже и мысли.

– Не, Колян, – улыбнулся он. – Дело у меня личное, сугубо шкурное. Ты уж извини… Ствол нужен позарез. Тяжело в России без нагана.

– Вот сука жизнь, – расстроился Борода. – Никакого покоя честным налогоплательщикам. Дожили, называется. Если уж писатели за стволы стали хвататься… – Он вытащил «Pall Mall», вопросительно посмотрел на Краева, уважительно кивнул и щёлкнул зажигалкой. – Правильно, а я вот, дурак, всё травлюсь, прямой дорогой топаю к раку легких… – И Коля глубоко затянулся, словно желая показать, как далеко он зашёл по этой дороге. – Значит, так. Могу парабеллум ноль восьмой, [87] вальтер пэ‑тридцать восемь, [88] наш наган калибра семь шестьдесят две. Если намерения серьёзные, то нет проблем с трёхлинейкой, [89] винтовкой Маузера или эм‑пэ сороковым. [90] А если совсем уж припёрло, рекомендую эмгэ‑сорок два [91] – решает все проблемы, причём радикально. Пару недель подождёшь? Раньше никак – завтра в Долину смерти [92] еду, а там – мама, роди меня обратно, детки, личный состав. В общем, недели через две, когда буду в Питере, подвезу… Потерпит?

– Да меня, Колян, самого через две недели в Питере уже не будет, – погрустнел Краев. – Такое навалилось… Рассказывать неохота…

Похоже, Борода расслышал в его голосе некие нотки. Перестав улыбаться, он бросил сигарету и поманил Краева к джипу. Сдвинул в багажнике резиновый поддон, потревожил обивку пола, приоткрыл потайной лючок и… вытащил наган.

– Вот, владей. Проверено, осечек не даёт. И чистый, я отвечаю.

– Спасибо. – Краев взял, взвесил на руке, кинул благодарный взгляд и спохватился: – Сам‑то ты как? Без напряга?

– Абсолютно, – рассмеялся Борода. – Во‑первых, не последний, а во‑вторых, там, в Долине, этих стволов… В прекрасной сохранности… Особенно если в кобуре лежал да в суглинке… Нашим детям ещё хватит. А может, и внукам.

Подмигнул Краеву и принялся приводить интерьер в порядок. Лючок на защёлку, фирменную обивку на место, на неё резиновый ковёр. Хрен что найдёшь, а если специально обученная собака – кто её видел, эту собаку, на гаишном посту? – вдруг что и найдёт, то хрен что докажешь. Машина наверняка по доверенности, хозяин – где‑то далеко… Я не я и корова, соответственно, не моя. И на стволе, который скоро вновь там поселится, само собой, ничьих отпечатков. Ага, беленький и пушистый…

Краев вдумчиво убрал пушку подальше, проверил, как лежит, посмотрел на Бороду:

– Только без обид… из спасибо шубу не сошьёшь. Сколько с меня?

– Да ни хрена, – расцвёл Колян. – Ещё раз говорю, этого добра в Долине до жопы. А ты у нас один, надежда литературы. Пиши давай, твори, решай свои проблемы. А ещё, самое главное, не забудь про бумажку: мол, нашёл эту дуру в парке под кустом и несу сдавать в родную милицию. Внизу – ФИО, дата, подпись, место проживания. Каждый раз, как выходишь со стволом, не ленись, пиши по новой, чтобы свежая дата была. Сам знаешь: чем больше бумаги, тем чище задница… Ну что, брат, может, нам по пути? Я сейчас в ГДР… [93]

– «Мне в другую сторону», – рассмеялся Краев и протянул ему руку. – И ещё раз спасибо. Это для меня сейчас – как в бою, когда «рожком» выручают… Ну, бывай.

– Постой, – мягко придержал его Борода. – Тебе сны снятся? Про Афган?..

– Нет, брат, – тихо ответил Краев. – Не снятся. Ни про Афган, ни про баб, ни про что другое. Темно как у негра в жопе.

– А мне снятся. – Коля убрал руку с его плеча. – Каждую ночь, цветные. Джунгли зелёные, кровища красная, повстанцы чёрные… Есть там племечко одно людоедское – атси. Так они перед тем, как на праздник кого‑нибудь съесть, человека живьём отбивают, точно свиную котлету… дубинами… все кости ломают, чтобы мясо было нежней… выдерживают сутки‑двое, а потом в глине запекают. Эх… Ладно, брат, извини. Я об этом ни с кем не говорю, вот и… Ну всё, давай. Может, ещё когда встретимся…

«Эх, брат…» Краев снова пожал протянутую руку и вылез из гостеприимного джипа. Закрыть бы глаза и ехать, подрёмывая под уютное ворчание дизеля, – долго‑долго… Прямо туда, где на старом паркете – квадраты пыльного солнца…

Дома он осмотрел наган, разобрал, почистил, поприцеливался, погрел в руке. Ствол и правда был хорош, в отличном состоянии, патроны ему под стать, без каких‑либо окислов на капсюлях. Хоть сейчас бери и жми на спуск. Не подведёт.

«А подведёт – Бороду предъявами закидаю…» – идиотски рассмеялся он про себя. Не так страшен конец, как его ожидание. С ума спятить можно.

«Так, может, всё‑таки не тянуть кота за хвост?..»

Краев зримо представил себе судорожные хлопоты Рубена с Тамарой, нашествие в квартиру милиции – и преисполнился отвращения. Потом перед умственным взором нарисовался тот самый котище. Огромный, рыжий и наглый. С длинным извивающимся хвостом…

«Тьфу, брысь!»

В комнате у него был старый шкаф с зеркальной дверцей посередине. Маленький Олежка любил забираться в него, как в таинственную пещеру. Мама, располнев и подурнев к старости, однажды заставила выросшего сына снять зеркало и переставить физиономией внутрь. Говорила, ей было очень уж тошно смотреть на собственное отражение. После её кончины Краев вернул зеркало на штатное место – по просьбе жены, да так и оставил, чтобы ненароком не выйти на улицу в футболке задом наперёд или наизнанку (водилось за ним такое, особенно в периоды творческого экстаза). Господи, думал ли он, что когда‑нибудь ох как поймёт покойную маму!.. Что хорошего теперь могло показать ему зеркало?.. Этапы медленного угасания?..

Краев подошёл поближе, погладил деревянную раму и, привычно опустив веки, скинул пелену с глаз. Мир сразу изменился, сделался понятным и донельзя простым, знаки предначертанности людей и предметов высветились, как линии на ладони. Однако сам Краев отражался в зеркале окутанным какой‑то зелёной дымкой, всё связанное с ним было расплывчато. Ни о чём определённом не говорили и вещи, с ним породнённые: стол, любимые джинсы (те самые, с крохотным пятнышком от укола…), ноутбук, книги на полках… даже древняя продавленная тахта, на которой он вырос и которую столько раз хотел заменить, но неизменно отступался, рука так и не поднялась вынести на помойку.

– Ну конечно, – снова перестал видеть Краев. – Закон подлости. Сапожник без сапог.

И замолчал, задумался – вспомнил, что то же самое сказал ему и поганец Панафидин, когда звонил в последний раз. Номер у него, помнится, был ещё странный, из одних семёрок, сулящих великий жизненный выигрыш…

«Так, так, так. – Краев сел, снова взял наган, почесал дулом висок. – Ну да. Непростой дядечка. Расщелина мудреца… А не из одного ли колодца мы с ним водичку хлебали?..»

К своим способностям Краев относился спокойно, без мистических всхлипов. Когда начал замечать за собой необычное, почитал соответствующие книжки и пришёл к выводу, что нечаянно причастился «ювенильной» водички – какой‑то там первозданной и первородной, образующейся жутко глубоко в недрах земли. Воду эту, насколько он понял, никто из писавших о ней живьём не видал и подавно не пробовал, но все были премного наслышаны. Якобы она с первого глотка то ли капитально нарушала гормональный баланс, то ли, наоборот, выправляла, делая человека таким, каким его изначально замыслил Творец, – тут мнения пишущих расходились. Естественно ли для человека умение входить в транс, или, по‑научному, вызывать изменённое состояние сознания? Нужно ли человечеству через одного быть Аполлониями Тианскими, [94] пифиями, Вангами, Нострадамусами и Кашпировскими?.. Или была‑таки сермяжная правда в легенде, рассказанной Панафидиным? Может, не зря таилась живая водичка в глубокой пещере, поди до неё доберись?..

 

Слишком умные мысли до добра не доводят. Или это шевельнулись вселенские закономерности – за всё надо платить?..

«О господи…»

Смутное желание почесать правый висок переплавилось в знакомую тяжесть. И начало расти – спокойно, уверенно так, явно не собираясь реагировать на всякие там анальгины и седальгины. Краев знал, что такое боль, он умел терпеть, но это было нечто особенное. Волю расплющивала бетонная плита, уходила способность к разумному действию, к какой‑то борьбе, оставалась лишь бессмысленная животная мука… Когда у Краева из ноги вытаскивали осколок, боль была, пожалуй, острее, но в тот раз помогала держаться надежда, что это не навсегда, что рано или поздно всё кончится и пройдёт. А сейчас не было ничего. Ни надежды, ни будущего.

Гусевское снадобье, купленное по страшному рецепту в особой аптеке, лежало в коробочке на столе, но комок страдающей биомассы, звавшийся когда‑то писателем Краевым, хотел уже только одного: свернуться клубком на старом паркете и ждать, не двигаясь… неизвестно чего. Всё же он поднялся, медленно протянул руку, вылущил из фольги маленькую таблетку… подержал её на ладони, соображая, зачем она здесь нужна, и борясь с тошнотой при мысли о глотке водопроводной воды, до которой, собственно, ещё требовалось доковылять… наконец сунул таблетку в рот и запил томатным соком, счастливо не убранным в холодильник. Снова скорчился на полу и успел прийти к выводу, что снадобье не подействовало. Но потом из зеркала в косых солнечных лучах вышла мама, склонилась, погладила по головке, и бетонная плита вдруг начала крошиться, обращаться в безобидный песок и ручейками стекать прочь. Предельно измотанный физически и морально, Краев кое‑как переполз на тахту и уснул, точно провалился, даже не раздеваясь…

Как всегда, ему ничего не приснилось.

 

Песцов. Коробочка в сейфе

 

Электрический свет витрин, разлившийся над городом, застал его за вполне средневековым занятием: натянув защитные перчатки, он тщательно смазывал оружие ядом. И арбалетные болты, и титановую лопатку, и нож‑мачете, и летающий клинок… На войне как на войне: выживает подлейший.

Затем он совершил прощальный круг по квартире. Примерно так отпускник, отбывающий на десять дней в Турцию, проверяет, все ли вилки вытащены из розеток, что там с газовым краном и надёжно ли перекрыта в ванной вода. Только перед Песцовым вопросы стояли куда как серьёзней…

Было начало одиннадцатого, когда в «Мерседес» погрузился эдакий прилично одетый интеллигент, правда с липовыми документами. Без приключений доехал до огромного дома‑тысячеквартирника, пересел в запаркованную под фонарём бежевую «Калину» и взял курс на Агалатово. Но не по прямой, а через тёмный уютный дворик, где стояла голубая «Нива», и автобусную остановку, где его ждала Надежда Константиновна.

В этот раз она была одета совершеннейшей туристкой. Кеды, спортивный костюм, рюкзачок… и – есть Бог на небе – никакого благоухания. Ничего не скажешь, молодец бабка‑ёжка. Понимает, когда в ступе летать, а когда гулять по‑цивильному.

– Значит, так, голубь, – сказала Надежда Константиновна, когда в Осиновой Роще они пересаживались в «семерку». – Ухари, что в теремочке живут, не только видят в темноте, но ещё и слышат отлично. Однако тупы как валенки и склонны лезть напролом – кидаются без разбору на всё, что шевелится. Это я, касатик, к тому, что, как бы ты тихо кабыздоха ни кончил, они всё равно услышат и выскочат на двор. И это тебе на руку: не в тесноте биться… Ну а уж дальше – как карта ляжет. Коли одолеешь их, откроешь мне ворота. Ежели нет – такая, значит, наша с тобой судьба… Слушай, а ведь ты на Ивашку Грозного машешь, сейчас только заметила. Вот уж самодур‑то был, самодур… И похабник… А ведь говорено же ему было – не ходи на Новгород, не ходи…

«На Ивашку Грозного?..»

Песцов с ходу припомнил два в корень разных кинематографических образа и один живописный. Отметил про себя, что старуха не уточнила – который. Удивился… И выкинул из головы.

Трасса была почти пустой, Агалатово уже засыпало, ярко светились только фонари у заправки «Лукойл». Зато над соснами во всём блеске восходила полная луна – дождь кончился, небо очистилось, в воздухе явно чувствовался морозец. «Опять гололедица», – огорчился Песцов и хмыкнул, поймав себя на том, что рановато задумался насчёт обратной дороги.

Мягко затормозив на обочине, он выключил фары.

– Приехали…

Место для парковки было выбрано удачно – у стихийной свалки, за зарослями ольхи, метрах где‑то в трёхстах пятидесяти от ограды бывшего санатория. Не видно, надо полагать, и не слышно. И топать недалеко.

– Так. – Песцов глянул на часы, вышел, осмотрелся и начал собираться. – Понеслась душа в рай.

Сборы были недолги. Интеллигентские плащ и шляпа остались на заднем сиденье, а поверх свитера, штанов и лёгкого бронежилета был надет особый камуфляжный комбинезон из высокомолекулярной ткани. Прочнейшая штука – ни огнем, ни штыком не возьмёшь. Ботинки были под стать комбинезону – армированные, шитые на заказ. И поверх них – маскировочные бахилы. На правое голенище – летающий нож, чтоб был под рукой. На пояс – крюк для натягивания арбалета, подвеску с лопаткой, ножны с мачете. На спину – рюкзачок наподобие десантного. И в довершение всего – шлем. Кевларовый, с забралом, которое ни при каких обстоятельствах не запотеет, и хитро присобаченной лампочкой. Зарядил арбалет, поставил на предохранитель, вложил болт и оглянулся на подельницу:

– Ну, что ли, с Богом.

– Типун тебе, касатик. Уж лучше нам с тобой без Него… – фыркнула в ответ Надежда Константиновна.

Так и двинулись вперёд, и такого тандема Агалатово на своих задворках совершенно точно никогда прежде не видело. Арбалетчик в камуфляже и бодрая старуха в тренировочных портках. И всё это при полной луне, в половине третьего ночи. Пить надо меньше, ребята. А выпили, так спать крепче. Иначе ещё не то померещится!

Не доходя сотни метров, они разделились: Надежда Константиновна направилась в лоб, к массивным воротам, ждать, когда – если! – их ей откроют. Песцов начал забирать в обход, правее, к стене, за которой находилась собачья будка. У кряжистой ивы, росшей возле забора, он остановился и вслушался в полутьму. Всё было тихо.

Внутренне напрягшись, Песцов вспомнил Афганистан. Огромную, затерянную в глубине кяризов пещеру, звук бьющего из недр родника, вкус весело струящейся воды… И сразу мир изменился для него, словно вывернулся наизнанку, сделался простым, понятным, сбросил все неясности и покровы. Вот они, камни мироздания, вот они прямо под ногами – двигай, крути, верти, строй, что душенька пожелает, только не швыряй… А ещё изменилось время – сделалось легко ощутимым, плотным, тягучим, словно резина. Можно сделать из него петлю, завязать узлом, натянуть, как рогатку… И как этого остальные люди не видят?

Впрочем, философствовать было некогда, Песцов начал действовать. Закинул на забор специальный самофиксирующий зацеп, вскарабкался наверх и сел там со снаряжённым арбалетом в руках. В холодном ярком свете луны домик‑пряник был перед ним как на ладони: жилые корпуса, кухня, вконец обветшалый санузел, административный корпус, беседки, террасы, ржавые качели, трухлявая песочница со слежавшимся песком… И тот самый собачий скворечник с ромбическим отверстием входа. Песцов нажал на спуск и увидел словно в замедленном кино, как сработали плечи лука, потянули тетиву, послали болт. Металлическая дуга, ввинчиваясь в воздух, потянулась к будке, соприкоснулась с доской и, пройдя насквозь, исчезла из виду. За это время Песцов успел спуститься, перезарядить арбалет и выстрелить ещё раз – точно в бубновый ромб.

Из конуры так и не раздалось ни звука.

Песцов в третий раз взвёл тетиву, проверил, как вынимается отравленная лопатка, и решительно устремился ко входу в обитаемый корпус. Впереди, на крыльце, уже чувствовалось движение – там стала открываться дверь. Да не по чуть‑чуть, не вяло, не по миллиметру, что соответствовало бы его нынешнему восприятию, а вполне‑таки быстро. Это было уже интересно. Песцов стремительно сократил дистанцию и выстрелил – не целясь, навскидку, на инстинктах, примерно на уровне живота. Дверь к тому моменту, открывшись, грохнула в стену, и на крыльце показался вооружённый топором организм. Он грамотно уклонился от болта, взмахнул топором и яростно рванулся к Песцову. Вернее, думал, что рванулся. Для Песцова по‑прежнему прокручивалось замедленное кино. Раз – вытащил лопатку, два – спокойно отвёл топор, три – снёс супостату башку. То есть, если верить Надежде Константиновне, ухайдакал наверняка.

Не успело обезглавленное тело толком упасть, как показался второй караульщик. С ломом, против которого якобы нету приёма. В свободной руке он держал арбалетный болт, видно пойманный на лету.

«Хорошо… искать не придётся», – отметил Песцов, а из глубины коридора уже возникал третий, угрюмый и сосредоточенный, с лопатой в руках. Да не с элегантной и радующей глаз, как у Песцова, а с огромной и длинной, со штыком, как бритва. И действовал он ею, как алебардой.

И пошла вторая серия замедленного кино, и не затянулась надолго. Зря ли говорят, что краткость – сестра таланта. Тому, который был с ломом, Песцов засадил в брюхо болт – и внезапно пожалел убиенную крысу. «Ни за что, выходит, погибла, и без отравы вполне можно было бы обойтись…» Того, кто размахивал алебардой, Песцов в лихом пируэте приласкал поперёк хребта опять же лопаткой. «Хотя, если глянуть в корень, лучше перегнуть палку, чем остаться без оной…»

Надежда Константиновна ждала за воротами, и он сразу побежал их отворять. Побежал уже обычным человеком, ничего не видящим за гранью своих шор. Хлопотное это дело, катание камней мироздания. Энергии сжирает столько – офонареть…

Надежда Константиновна вошла сразу, едва отошёл засов, быстро глянула, повернулась к Песцову:

– Ну ты и орёл, касатик. Отработал…

На мгновение Песцову почудилась в ней какая‑то внутренняя борьба, но только на мгновение.

– Молодец, – окончательно одобрила она.

Сбросила рюкзачок и вытащила парикмахерского вида флакончик с резиновой грушей‑пульверизатором. Подошла, примерилась и принялась орошать караульщиков.

Песцов, собравшийся было снять шлем, враз передумал. И секунду спустя понял, что очень правильно поступил.

Флакончик содержал в себе далеко не «Красную Москву» и не «Шипр». Бренные останки супостатов вдруг задымились, вспыхнули, начали оплавляться, как воск, и на глазах превратились в прах. Кости не кости, тряпьё не тряпьё – реакция была вулканическая. Миг, и не осталось ничего, кроме пятнышка почерневшей земли. Лом, топор и лопата лежали на нём, словно брошенные сто лет назад, – такой слой ржавчины их теперь покрывал.

– Отличное средство, доложу я тебе, голубь, канализацию прочищать, – хмыкнула Надежда Константиновна, взвесила флакончик на руке и двинулась к собачьей будке. – Кобеля жалко. Знатный был кобель…

Снова повалил дым, из ромбического отверстия дохнуло смрадным пламенем и завоняло так, что учуял даже Песцов – не спасли ни шлем, ни правильное забрало. Когда же пламя утихомирилось, выяснилось, что Надежда Константиновна имела к будке особенный интерес.

Под её руками «скворечник» легко сошёл с места, и обнаружился люк. Круглый, чугунный, утопленный в бетон.

«Вот она, канализация, – понял Песцов. – Которую прочищать собрались…»

– Ну всё, голубь, лети, подождёшь в машине, – распорядилась старуха. – Думаю, минут за десять управлюсь. И ты уж смотри там, не озоруй, без меня не уезжай. Сейчас с попутчиками скверно.

Похоже, перспектива ворочать чугунную крышку её ничуть не смущала.

«Пуп надорвёшь, дура старая…» – мысленно пожалел её Песцов, вслух же ничего не сказал, покладисто кивнул – дескать, всё понял, мэм, отчаливаю, мэм. Снял шлем, поправил арбалет и двинулся к воротам, и перспектива гололедицы на обратном пути опять стала делаться для него актуальной.

Однако судьбе было угодно, чтобы до машины Песцов не дошёл. Ему послышался некий звук за спиной. То ли короткий вскрик, то ли сдавленный стон… то ли вообще показалось…

Имей он привычку хоть что‑нибудь пропускать мимо ушей, он бы давным‑давно пересел из цинкового гроба прямо на облачко.

Он и сейчас не стал списывать якобы услышанное на глюки, а для чего‑то подмигнул луне, повернулся и пошёл назад, к бывшему санаторию. Излишней бдительности, как известно, не бывает. И на старуху, опять‑таки, случается проруха… На территории всё было по‑прежнему – мертвецки спокойно. Ни шума, ни крика, ни резкого движения. Всё те же заржавленные качели, незапертый – дверь настежь, – уже необитаемый блок, топор, лом, лопата… и основательно сдвинутая со штатного места собачья конура.

– Эй, – подошёл Песцов поближе к зияющему отверстию, – Надежда свет‑Константиновна, ау? Мадам Крупская, вы как там?

Не дождавшись из глубины никакого ответа, надел шлем, включил лампочку и, уже не мешкая, полез внутрь. Спускаться пришлось по скобам, вмурованным в бетон, правда, спуск оказался недолгим. Насчитав всего пару десятков скоб, Песцов разжал руки, приземлился и оглядел весьма безрадостную картину. Надежда Константиновна лежала на полу и судорожно хватала губами воздух.

Она очень нехорошо дрожала всем телом, изо рта тёмной струйкой текла кровь, из‑под рук, прижатых к груди, тоже сочилась влага, липкая, пенящаяся, только почему‑то не красная, а иссиня‑чёрная. Дополнял картину сейф. Маленький, устроенный в стене, из полуоткрытого нутра торчало хитрое, явно телескопическое жало.

И на острие его пенилась, застывая, багрово‑чёрная масса…

– Опаньки. – Песцов подошёл поближе, прищурился на лезвие, понюхал, поцокал языком, вздохнул. – Вот это да.

Старуха полезла в сейф, не подумала о ловушке и напоролась на остриё. Как пить дать, отравленное. Со всеми последствиями, как втекающими, так и вытекающими. И с весьма запланированным исходом.

Если на здравую голову, то дальнейших вариантов могло быть два. Первый: повернуться и уйти. Второй: опять же уйти, вколов на прощание иголку «блаженной смерти», чтобы не мучилась. Но это на здравую голову, Песцов же в тот момент действовал, а не думал и о здравомыслии отнюдь не печалился. Он кинулся к старухе, вколол обезболивающее, похлопал по щеке:

– Держись, милая, держись, мы тебя сейчас в стационар…

Расстегнув на ней куртёнку, он мигом располосовал свитер, стрельнул во все стороны пуговицами блузки, глянул – ну да, пневмоторакс, хвала Аллаху, открытый, из раны свободно льёт кровь, наполненная пузырьками воздуха и чёрная, как пить дать, от действия каких‑то компонентов яда… Эка невидаль, на войне как на войне, закроем сейчас, чтобы лёгкие вконец не опали…

…И только тут Песцов присмотрелся как следует к телу, из которого текла ядовитая кровь.

И увидел, что это тело, принадлежавшее мнимой старухе, было молодым и одуряюще прекрасным.

«Такую бы фигуру да настоящей Крупской, – посетила его идиотская и совершенно неуместная мысль, – может, и не было бы в семнадцатом году никакой революции. Пестовал бы Ильич свою законную‑ненаглядную, нарожал бы полный дом деток, а не писал бы всякие разные тезисы и лихо бы не грассировал с башни броневика…»

Тут его раненая напарница очнулась, охнула и неожиданно осмысленно уставилась на Песцова.

– Шприц… – прохрипела она. – В рюкзаке… И в шею… два раза…

– Что? – не сразу понял тот. – Какой шприц?

– Зелёный… В кармане, – кашлянула она, дёрнулась от боли, сплюнула кровью. – С коричневым не перепутай… Давай…

В кармане рюкзака было три предмета, отдалённо напоминающие пневматические шприцы. Что‑то типа детских водяных пистолетов. Красный, коричневый и зелёный.

– В шею… два раза, – повторила женщина, всхлипнула, подождала, пока Песцов возьмёт нужный пистолет. – В сонную. А‑а‑а…

Это было, видимо, очень больно. Крик, стон, спазм, хруст эмали, кровь струйкой из прокушенной губы… Но, как выяснилось, это было ещё не всё. Нужно было ещё выстрелить из красного пистолета точно в рану. Три раза.

– Но сначала, – Надежда Константиновна трудно сглотнула, – забери коробку из сейфа. Только смотри не открывай. Хотя… ты никак…

– Ладно, ладно, сейчас… – Песцов поднялся с коленей, придвинулся к сейфу.

Действительно, там на полочке лежала коробка. На вид – самая обычная, величиной примерно с кирпич. За что же тут платят миллион, убивают без зазрения совести и подставляют грудь отравленному металлу? Песцов ощутил укол любопытства, но отложил его на потом. Забрал коробку из сейфа, сунул в рюкзачок и выстрелил в упор три раза в живую плоть. Снова – боль, мука, жуткий скрип зубов и полнейший аут… может, даже к лучшему. Незачем ей было чувствовать, как её обвязывают верёвкой под мышками, вытаскивают, словно куклу, на земную поверхность и бегом несут на руках к машине.

«Оц‑тоц‑перевертоц, бабушка здорова, оц‑тоц‑перевертоц, кушает компот… – Песцов устроил лжеКрупскую на заднем сиденье, включил мотор. – Оцтоц‑перевертоц, и мечтает снова, оц‑тоц‑перевертоц, пережить…» Загерметизировал рану клеёнкой и лейкопластырем и, не включая ходовых огней, поехал из Агалатова прочь. Вырулив на тряское, будь оно неладно, шоссе, зажёг фары, достал мобильник и позвонил:

– Шалом алейхем, Хайм. Это я. Да, смотрел, да, время позднее. Да, поц, да кишен мирен тохес. В общем, у меня колотый, с пневмотораксом… Что? Открытым. Ранен чем‑то металлическим и отравленным. Да, без сознания. Нет, минут пятнадцать назад… Что? Как? Ну? Ладно, еду.

Это был его старинный знакомый, Хайм Соломонович Брук, по прозвищу Хайм Песня. Откуда прозвище? От шуточной песни: «…умер бедный Хайм, никем не замечаем, а жена рожает каждый год…» По мелочи в этих строках было несколько приврано, ибо почтенный доктор умирать не собирался и был весьма известен в определённых кругах, но в главном песня говорила сущую правду, детей у него хватало. Да и вообще семья была большая и дружная: старший брат Шлёма давал наркоз, младший, Абрам, был по хозчасти, тетя Хая и сестра Сара ассистировали при операциях. Был у доктора Брука еще и средний брат, Аарон, но тот пошёл своим путём – давал оккультную защиту всем истинно нуждающимся. Причём настолько успешно и на таком высоком уровне, что клиенты его никогда не попадались… В общем, Кашпировский с Чумаком лопнули бы от зависти. А свела Песцова с Бруком жизнь, вернее, некоторые её реалии. Давно уже, лет, верно, десять назад. Как говорится, подобное притягивается подобным, рыбак рыбака видит издалека, а ворон ворону глаза не выклюет…

«Жигуль» между тем прокатился по шоссе, миновал несколько деревень, а возле Дранишников заскрипел подвеской и опять съехал на грунтовку.

Автомобилисты, едущие по трассе, считают, что в этих местах уже нет никакой природы, сплошная цивилизация, распаханная и засеянная. Так вот, они ошибаются. Если знать, где искать, здесь можно найти всё. В том числе дремучую чащу с огромным еловым выворотнем, вскинувшим к самой луне корявые корни. Нижнюю часть его Песцов давно подрубил, и там была устроена большая яма, замаскированная ветками и лесным мусором. В неё он сейчас сбросил всё: и оружие, и снаряжение, и бахилы, и даже кевларовый шлем. Затем потряс канистру, которую принёс с собой, открыл, опустил внутрь зелёненькую таблетку и, как только пошёл едва заметный дымок, вылил содержимое в яму. На дне сразу зашипело, заворчало, потянуло обжигающим жаром… Это действовал суперазолит, препарат, о существовании которого простым смертным лучше вовсе не знать. Ему было решительно всё равно, что окислять. Металл, пластик, органика, стекло – всё уходило в тлен. Может, через сто лет здесь вырастет новая ёлка и тоже упадёт под напором бурана и в земле обнаружится стекловидный оплавленный ком… Вот и всё.

Песцов налёг на выворотень и обрушил его, накрывая жерло мини‑вулкана. Вернулся в машину и смертельно пожалел, что не взял с собой сигарет. Надежда Константиновна лежала бледная и неподвижная, а это значило, что мимо КПП на своих двоих уже не шмыгнёшь. Ну то есть существовала воровская тропа через новую «Мегу», однако прямо подъезжать к «Максидому» опять‑таки не годилось. В такой поздний час стоянка перед строительным супермаркетом практически пуста, и подозрительная активность с перетаскиванием неподвижного тела из машины в машину непременно будет замечена. С другой стороны, без «Нивы» ему было никак не обойтись. Он знал несколько дорожек внутрь города в обход всех и всяческих КПП, но «семёрка», особенно в нынешнюю погоду, там пройти не могла…

В итоге Песцов очень тщательно замаскировал Надежду Константиновну своим «интеллигентским» плащом, чтобы сошла за спящую, и тихо‑богобоязненно порулил в направлении «Меги». И был уже недалёк от намеченной цели, когда, выехав из‑за поворота перед мостом через Кольцевую, обнаружил под первым же фонарём машину ГАИ. И ничем не занятого инспектора, который прохаживался по обочине, похлопывая себя по ладони светящимся жезлом.

Каковой жезл при виде «семёрки» немедленно и взметнулся в приглашающем жесте.

– Чёрт, – включил поворотник Песцов, плавно сбавил скорость, съехал на обочину. – Вот чёрт… – Вытащил документы, приоткрыл окно. – Не спится тебе…

– Старший сержант Ползунов, – представился подошедший гаишник. – Документы, пожалуйста.

Вот его взгляд скользнул по «спящей» на заднем сиденье. Скользнул – и не задержался. Ну, везёт мужчина с дачи в город пожилую мамашу, ну, задремала она по дороге. Ничего криминального.

Уже понимая, что создаёт некое несоответствие образу, Песцов протянул в окошко заготовленные бумаги:

– Пожалуйста. – И добавил: – Сержант.

Ибо гаишник держал в руках предписание на ТС. Для тех, кто не знает: предписание на транспортное средство – это документ оперативного прикрытия, препятствующий проверке и идентификации автомашины, а также людей и грузов, в ней находящихся. То есть настроение у Песцова испортилось окончательно. Вот теперь мент наверняка запомнит и машину, и примерное время, и его, любимого, и что сбривай теперь бороду, что не сбривай. Потом, когда составят фоторобот, на компьютере всяко получится личность Семёна Песцова. При любом варианте растительности. Ну нет бы просто предъявить в окошечко техталон, доверенность и права?..

– Хм, извините. – Гаишник, непроизвольно вытянулся, отдал честь. – Сами понимаете, служба. Счастливого пути.

– Счастливо оставаться. – Песцов закрыл окно, нахмурился и, люто досадуя, покатил дальше.

Дальнейшее виделось ему со всей прозрачностью. Сейчас этот Ползунов вернётся к товарищам, в уютный тёплый салон, закурит и начнёт смешить своих, рассказывая, как тормознул аж целого федерала, на раздолбанной «семёрке», зато с предписанием на ТС. А «сёмерка»‑то вся из себя серая‑серая, точно штаны у пожарного, а федерал‑то, мать его, из себя весь такой усато‑рыжебородый, а на заднем сиденье дрыхнет старуха…

«Так, значит, серая‑серая? – заржут коллеги сержанта. – А федерал на профессора похож? Ну ты даёшь, ну и уморил. Надо будет майору рассказать, может, лопнет, гнида, от смеха…»

Уже на подъезде к «Максидому» и «Ниве» Песцов злобно остановился прямо на скоростной магистрали, включил аварийные огни и устроился отливать, едва зайдя за капот. А когда, чувствуя если не душевное, то хотя бы телесное облегчение, вернулся, то не поверил своим глазам. Надежда Константиновна сидела на сиденье и озиралась.

– Где коробка? – первым делом спросила она. Получив ответ, подобрела и с каким‑то странным, оценивающим выражением заглянула Песцову в глаза. – Ну и куда мы теперь?

Что‑то она была не слишком похожа на тяжелораненую. Отравленную вдобавок.

– Как куда? – У Песцова сработала инерция мышления, усугубленная шоком. – Лечиться… Есть один виртуоз, он не подведёт… Всё заштопает…

– Всё, что надо, Сеня, уже заштопано, – устало зевнула Надежда Константиновна. – Двойным швом, тройной ниткой через край. – Распахнула спортивную курточку, ничуть не стесняясь, распахнула окровавленный свитерок и (Песцов едва не схватил её за руку) небрежно отодрала теоретически спасительную клеёнку. – Вот, смотри…

И вот тут Песцов дрогнул, поверил и в телекинез, и в телепортацию, и в Бермудский треугольник, и в чёрта в ступе. Страшная рана больше не пузырилась чёрной отравленной жижей. Да и не было там ни раны, ни жижи. Только небольшой порез, слегка сочащийся сукровицей. Еле различимая отметина, которая к концу дороги, глядишь, совсем заживёт.

– Вы, тётенька, кто? – перешёл на шёпот Песцов. – Инопланетянка? Из будущего? Или из Шамбалы?

Он кое‑как скроил ёрническую улыбочку, но получилось на полном серьёзе.

– Э, Сеня, я просто лучше гностически подкована, – снова зевнула Надежда Константиновна. – Про то, что ящериц без хвоста не бывает, знаешь? Значит, и в плане регенерации тканей поймёшь, а что до отравы… Про Митридата [95] слышал небось? Так его антидот не хуже нашего. Давай, что ли, кормилец, езжай, а то спать хочется, помираю.

– Ладно, едем. – Песцов заторможенно кивнул, но спохватился и вытащил мобильник. – Алло, Хайм? Это опять я…