Я, как все отличные девчонки из всех отличных книг, сажусь на диету и иду с Альжбеткой в ночной клуб, а после я узнаю, что любовь до гробовой доски все же существует

 

– Что ты ешь? – возмущалась Солька, махая в воздухе пустым пакетом от чипсов. Будь он полным, она плюхнулась бы сейчас перед телевизором и, доставая из шершавого пакета масляные прозрачные кусочки, запихивала бы их в рот.

– Что ты ешь? – продолжала Солька, указывая мне на заплесневелый батон белого хлеба и на открытую банку шпрот на столе. Могу спорить, мысленно она уже брала двумя пальцами рыбешку за хвостик и опускала ее в свой сварливый ротик. – Это все – долой! Ты начинаешь новую жизнь, и я тот человек, который тебе поможет.

– Вот счастья‑то привалило, – сказала я, накалывая на вилку тоненькую, как Любовь Григорьевна, шпротку.

Солька взяла пакет для мусора, а это то, что я всегда покупала очень исправно, и сгребла в него все со стола. Я не сопротивлялась: нравится Сольке быть властительницей моего желудка – ради бога, магазины все равно еще никто не отменял, а плесневелого хлеба, чтобы потешить Солькино самолюбие, мне не жалко.

– Ты начинаешь новую жизнь! – радостно повторила Солька. – Ты выходишь к людям из долгого, долгого заточения твоего пофигизма. Теперь ты на диете, влезаешь во все купленные за этот год шмотки и постоянно выходишь в свет, а то иногда, когда я тебя слушаю, я понимаю, что ты просто дикая.

– Не дикая, а одичавшая, – сказала я, наливая себе кофе.

После работы я зашла в магазин и пополнила запасы продовольствия у себя в квартире. Я же не знала, что у Сольки родится идея – начать за меня мою новую жизнь.

– Никакого кофе, – разошлась Солька, – только зеленый чай, помни про свои многострадальные почки.

– Ну да, – кивнула я, садясь за стол, – так что на ужин?

Солька победно улыбнулась и достала из холодильника тарелку с нашинкованной сырой капустой.

– Ешь, – светясь от счастья, сказала Солька, пододвигая ко мне тарелку с этим сеном.

– Хорошо, – понуро согласилась я, – только дай мне хлеба, колбасы, майонеза и рюмку водки, чтобы мне не было мучительно больно за бесцельно прожитый вечер…

– Аня! Ты слушаешь, о чем я тебе говорю? Ты вступаешь в новую жизнь, кругом все так чудесно и прекрасно, а ты уже восемь лет ходишь в драповом пальто!

– Это не пальто, это защитная оболочка от внешней среды, от мира, это, если хочешь знать, философия моей жизни.

– Больше нет никакой философии, больше нет всего этого дерьма, – ласково сказала Солька, – есть ты, такая добрая и прекрасная, и сегодня ты еще к тому же идешь с Альжбеткой в ночной клуб.

– Нет, – отрезала я, – последний раз, когда я там была, все закончилось дракой, меня и не пустят.

– Пустят: ты оденешься, накрасишься, и кто посмеет не пустить подобную богиню, тем более что с того случая прошло полгода.

– Ну и что, хоть год, меня просто невозможно забыть!

Солька закатила глаза, а я засунула в рот капусту.

– Дерьмо.

– Согласна, – голосом медсестры, объясняющей душевнобольному, что мир не совершенен, сказала Солька и придвинула тарелку еще ближе ко мне, – ты сейчас хорошо должна поесть, чтобы в клубе тебе не хотелось, не стоит есть на ночь.

– Докатилась, я на диете…

– Заметь, на добровольной диете!

– Какая же она добровольная, если ты прокралась в мою квартиру – и зачем я тебе только ключи дала – и нарезала этой соломы?

– Ты хочешь похудеть?

– Да!

– Ты готова на все, чтобы похудеть?

– Нет!

– Да, да, да! – отчеканила за меня Солька.

Раздался звонок в дверь, и я пошла открывать. Альжбетка была прекрасна до полного моего раздражения. Пожалуй, я все же сяду на диету. Созрела.

– Ты еще не собралась? Давай быстрее, – сказала Альжбетка, вплывая в квартиру.

– Я собралась, – сказала я.

На мне все еще болталась коричневая юбка, теперь еще и продырявленная гвоздем.

Альжбетта направилась к моему шкафу, и через полчаса на мне красовались недавно купленные джинсы с расстегнутой пуговицей, а все это безобразие было прикрыто легким белым свитером.

– Сойдет, – оценив меня профессионально, сказала Альжбетта, – идем.

Я заботливо убрала остатки капусты в холодильник: это барахло мне еще пригодится. Тут уж ничего не поделаешь, новая жизнь всегда начинается с понедельника, с диеты и с клятвенных заверений, что я – супербизон и все смогу.

Солька чуть ли не перекрестила нас вслед.

У Альжбетты своя машина, иномарка. Для меня до сих пор загадка, как она называется. Сама Альжбетта называет ее лимузином, и я ей охотно верю, потому что мне вообще все равно, как она называется.

До клуба мы доехали молча: рабочий день меня утомил и хотелось спать.

Охранник кивнул нам при входе, вернее, он кивнул моей подруге, а так как Альжбетка тянула меня за рукав, то и мне досталось полкивка. В гримерной было полно длинноногих, ярко накрашенных девиц, все готовились к выступлению.

– Можно я тут в уголочке посплю? – спросила я.

– Нет, ты будешь сидеть в зале, пить мартини и смотреть на мое выступление.

– Зачем, вы уже полгода танцуете одно и то же, чего я там не видела?

– Так Солька велела, да и потом, ты должна найти себе парня, понимаешь, парня! Это нормально, когда у девушки есть парень, и это совсем ненормально, когда его нет. Я вот встречаюсь с Федором Семеновичем, и у нас прекрасные отношения.

Далее Альжбетка стала загружать мою голову всякой ерундой, от которой я уворачивалась, как могла, ибо знаю я эти «прекрасные отношения» – тоска…

Федору Семеновичу было сорок восемь лет, Альжбетке тридцать, и это чуть ли не диагональное неравенство вызывало у меня приступы тошноты. Тем более что данный фрукт явно не заслуживал роскошную Альжбетку, и тех денег, которые он зарабатывал, на мой взгляд, было мало, чтобы как‑то уравновесить шансы. Но Альжбетке этого хватало, тем более что к своему «пупсику» она испытывала некоторые сюсюкательные чувства, чем вообще поражала меня.

– Ты его совсем не знаешь, – говорила она время от времени, – он такой милый!

– Возможно, но не мог бы он быть милым где‑нибудь в другом месте? – просила я, когда Альжбетта тащила его на наши редкие вечеринки.

– Зато он заплатит.

Аргумент был весомый, и уже через полчаса я переставала цепляться к милому Федору Семеновичу, тем более что он дико меня боялся, а так как мужчины в этом возрасте подвержены инфарктам, я не хотела брать подобный грех на душу.

Я выползла в зал и уселась за столик поближе к сцене. Я решила смотреть в основном на Альжбеткины ноги, и, может, тогда диета не покажется такой ужасной: ведь впереди меня будет ждать что‑то подобное.

Сначала на маленькой сцене извивались полуодетые девчонки, потом Альжбетка с подружками станцевала что‑то похожее на канкан, а я выпила три бокала мартини и успокоилась. Культурная часть была закончена, можно собираться домой, хотя мне вряд ли сегодня повезет в этом: Альжбетта, помнится, собиралась сегодня гулять до утра.

Но мне как раз повезло. Приехал Федор Семенович и с визгливыми писками: «Альжбеточка, ласточка» – запрыгал вокруг нашего столика. Мне всегда казалось, что он хочет, чтобы как можно больше народа узнало, что до его персоны снизошла такая вот ласточка.

– Мы сейчас же поедем кататься по ночной Москве, – заверещал Федор Семенович, гладя меня по плечу.

Судорога сжала мои руки в кулак, и, боюсь, если бы не своевременное отступление этого рыхлого пузыря, он бы о многом сегодня пожалел. Мой взгляд дипломатично дал ему понять, что он позволил себе лишнее.

– Поехали, – решительно сказала Альжбетта, – здесь уже все надоело.

Мы колесили по Москве два часа, пока я не намекнула, что хочу спать, что у меня теперь есть работа и что одной тоненькой женщине с тоненькими очками вряд ли понравится, если я опоздаю.

Альжбетта сжалилась и велела сворачивать к дому. По пути она сыпала советами в мой адрес и обещала за две недели сделать из меня настоящую красотку. Я скажу честно: я и так такая красотка, что мало не покажется, просто этой расфуфыренной кукле нравится думать, что она – королева красоты, а всем остальным есть чему у нее поучиться.

Славик пилил, у остальных зависла тишина, я с наслаждением достала ключи и сунула их в замочную скважину: что может быть приятнее, чем оказаться дома!

Когда раздался звонок в дверь, мне снилась хорошая отбивная и булочка, посыпанная кунжутом. Я не хотела вставать, я должна была съесть это хотя бы во сне. Но звонок звонил и звонил, а булочка таяла и таяла. Я гневно свесила ноги с постели, накинула ситцевый халат и пошла открывать. Мне даже не надо было спрашивать, кто это, потому что стоило мне взяться за ручку, как я услышала тихий вой Альжбетты:

– Открывай, открывай же скоре‑е‑е…

Я открыла дверь и, отказываясь открывать глаза, спросила:

– Что?

– Он умер!

– Кто?

– Федор Семенович!

– Где?

– На мне!

Я открыла глаза.

– Понимаешь, – затараторила Альжбетка, – он умер, когда мы, ну ты понимаешь…

– Когда вы занимались тем, чем я не занималась около года? – спросила я.

– Ну да, у него, наверное, инфаркт…

– Я думаю, он заснул, – зевая, сказала я, – ты просто была не слишком активна.

Я попыталась закрыть дверь, так как мне показалось, что этот вопрос я уже решила.

– Ты что, сошла с ума? Ты понимаешь, что еще пять минут назад на мне лежал голый труп!

– Не ори, – сказала я на всякий случай.

Я впустила Альжбетку в квартиру и потащила на кухню. Стакан холодной воды сделал свое дело, и она заговорила более размеренно:

– Понимаешь, он же не совсем обычный.

– В каком смысле? – спросила я, надеясь что, может, хоть косвенно была знакома с умершим гомосексуалистом.

– Он… ну, как бы бандит, но хороший.

– Робин Гуд, – предположила я.

– Да, – охотно закивала Альжбетка, – то есть нет, ну что ты несешь!

Она зарыдала.

Скажу честно: меня это все забавляло, не так много женщин могут похвастаться, что довели своей страстью мужчину до могилы, и не так много мужчин могут похвастаться, что пали смертью храбрых на такой красивой тетке, как Альжбетта.

– Пойдем посмотрим, – предложила я.

Федор Семенович представлял собой жалкое зрелище. Поверьте мне, никаким Робин Гудом тут и не пахло.

– Ты бы ему хоть достопримечательности прикрыла, – морщась, сказала я.

Альжбетка подлетела к кровати и накинула на бездыханное тело полотенце, валявшееся в кресле.

– Вот к чему приводят случайные половые связи! – назидательно сказала я.

– Он не случайный, мы уже полгода вместе.

– Расскажешь это его дружкам.

Вообще‑то, поверить в то, что Федор Семенович был крутым бандитом, я не могла, скорее всего, он был мошенником средней руки, а Альжбетке наплел все это в качестве романтических бредней. Хотя, по мне, отношения с бандитом – не самая лучшая перспектива, но Альжбетке, видно, нравилось.

– Он что‑нибудь у тебя пил, ел?

– Ты что, хочешь сказать, что я его отравила?!

– Я‑то нет, но желающие найдутся.

– Что делать‑то… – заныла Альжбетка.

– Иди буди Сольку, она как ботаник разберется, может, его еще искусственное дыхание спасет.

Альжбетка метнулась в тамбур, а я подошла к несчастному Федору Семеновичу.

– Эх, друг, – сказала я, – тебе бы с тетей Пашей куролесить, а ты вон какую жар‑птицу захотел!

Я потрогала пульс. Его, собственно говоря, не было.

Через пять минут прибежала Альжбетка с заспанной Солькой. Увидев обнаженного мужчину, учительница ботаники взвизгнула.

– Ты что? – спросила я. – У вас разве по ботанике это не проходят?

– Нет, не проходят, – прошипела Солька.

– Жаль, хотя у цветов все то же самое, пестики‑тычинки, а я вот слышала, что паучихи после страстных объятий убивают и пожирают паука.

– Ботаника к этому не имеет никакого отношения, – грозно сказала Солька.

– Девочки, не ссорьтесь, надо же что‑то делать, – замахала руками Альжбетта.

– Звоним в милицию, – приняла решение Солька.

– Вы что, вы что! – забегала кругами Альжбетка. – Меня же его дружки найдут и прихлопнут. Что они, разбираться будут?!

Мы немного посовещались. Солька стояла за правое дело и уже раз пять порывалась набрать нужный номер, я хранила нейтралитет, а Альжбетка умоляла нас как‑нибудь это замять.

Многое можно, конечно, замять, но вот Федор Семенович был слишком объемен для этого.

– Давай все же в милицию, – сказала я, – все равно к тебе его искать придут.

– Нет, – решительно сказала Альжбетка, – помогите, умоляю!

В моей голове был какой‑то туман, а в животе – скомканная сырая капуста, только этим я и могу объяснить свои следующие слова.

– Иди к Славке, пусть даст гроб, – сказала я.

– Что?! – хором отозвались девчонки.

– Давайте‑ка быстрее, мне завтра на работу.

Девчонки попятились к двери, а я стала приводить тело Федора Семеновича в более культурный вид. Тело не поддавалось, да и руки у меня тряслись.

Девчонки вернулись, неся деревянный ящик с крышкой, вернее, крышку несла Солька, ей ящик было не поднять, а самую тяжелую работу выполняла Альжбетка. Чтобы не видеть весь этот ужас, мы кое‑как погрузили Федора Семеновича в гроб, накрыли крышкой и сели передохнуть и обсудить дальнейшие планы.

– Зароем у тебя в школьной оранжерее, – саркастично предложила я.

Солька подпрыгнула до потолка и замахала руками: она была в таком шоке от этого предложения, что даже не могла говорить.

– А что вы сказали Славке? – спросила я.

– Что для сохранения осанки полезно спать в гробах, – ответила Солька.

Я облегченно вздохнула: ведь могут, когда захотят…

– Давайте его куда‑нибудь подбросим, – предложила я, – своего рода подкидыш.

– Это как? – не поняла Солька.

– Ну, дотащим до магазина и оставим.

– Так его найдут, и будет следствие, – заныла Альжбетка.

– А может, его какой‑нибудь добрый патологоанатом усыновит?

– Дура ты, Анька, – сказала Солька, – и шутки твои дурацкие, ты понимаешь хоть, что, не желая того, Альжбетка человека убила…

Скажу честно, мне это в голову не приходило. Я уставилась на Альжбетку, как на музейный экспонат, и спросила:

– Полученное удовольствие хоть стоило того?

 

Глава 4