Стихотворения, не сохранившиеся в автографах

ДАТЫ НЕИЗВЕСТНЫ

 

 

* * *

 

Слава! Гибельный блеск –

Что на одно мгновенье

Означает Силу и Власть.

Отогреет чье‑то бедное имя –

Никогда не знавшее солнца –

Потом разожмет пальцы –

И даст – в забвенье – упасть.

 

 

* * *

 

Западня – но сверху небо огня.

И небо впритык –

И небо вдогон –

И все‑таки Западня –

Прикрытая небом огня.

Вздохнуть – значит соскользнуть –

Взглянуть – это значит упасть –

Замечтаться – обрушить устой –

На котором держится пласт.

А! Западня – я небо огня.

 

Глубина – вся мысль моя поглощена.

Я не вверюсь ногам своим –

Это сдвинет нас. А мы сидим

Так прямо.

И кто бы подумал сейчас –

Что внизу Западня – Западня –

Не слышно дна – и не видно дня.

Провал и все ж круговая цепь –

Семя – Лето – Склеп.

Рок – сужденный кому?

Почему?

 

 

* * *

 

Если б жизни скупая длина

Могла подчеркнуть свою сладость –

Люди вседневных забот

Были б радостью оглушены.

 

Она бы сломала зубцы –

На которых вращается разум –

Эзотерический пояс –

Что нас от безумья хранит.

 

 

* * *

 

Любовь на свете может все –

Лишь мертвых не вернуть –

Вернула б силою своей –

Да подводит плоть.

 

Усталая – спала Любовь –

Голодная – паслась –

Добычу лучезарный флот

Унес – и скрылся с глаз.

 

 

* * *

 

Дважды жизнь моя кончилась –

Раньше конца –

Повторится ли – знать хочу –

В третий раз – такое Событие –

Даже Вечности не по плечу –

Огромное – ни понять – ни объять –

В бездне теряется взгляд –

Разлука – все – что мы знаем о Небе –

Все – что придумал – Ад.

 

 

* * *

 

Сердцем моим горда – оно разбито тобою.

Болью моей горда – из‑за тебя терплю.

Ночью моей горда – ты ее утолил луною.

Отреченьем моим – страсти твоей не делю.

 

Нет – не хвались – что один – как Иисус – ты остался

В час – когда чаша скорбей тобой была испита.

Ты проколоть не смог пустопорожний обычай.

Крест твой пошел с молотка в счет моего креста.

 

 

* * *

 

Главнейшие народы мира

Малы на взгляд.

Для них всегда открыто небо –

Не страшен ад.

 

Но много ль скажут любопытным

Их имена?

Народами шмелей – и прочих –

Трава полна.

 

 

* * *

 

Как сдержанно таит в себе –

Не выдает вулкан

Багрянец замыслов своих –

Недремлющий свой план.

 

Зачем же – люди – нужен нам

Слушатель случайный –

Когда природа в тишине

Вынашивает тайны?

 

Ее молчания укор

Болтливых не проймет –

Но и они хранят секрет:

Бессмертие свое.

 

 

* * *

 

Из чего можно сделать прерию?

Из пчелы и цветка клевера –

Одной пчелы – одного цветка –

Да мечты – задача легка.

А если пчелы не отыщешь ты –

Довольно одной мечты.

 

 

* * *

 

Здесь лето замерло мое.

Потом – какой простор

Для новых сцен – других сердец.

А мне был приговор

Зачитан – заточить в зиме –

С зимою навсегда –

Невесту тропиков сковать

Цепями с глыбой льда.

 

 

* * *

 

Печальнейший – сладчайший хор –

Безумнейший – растет.

Так ночь весной

Под гомон птиц

Готовит свой исход.

 

Март и Апрель –

Меж двух границ

Магический предел.

Там дальше

Медлит летний срок –

Мучительно несмел.

 

Припомнить спутников былых

Сейчас – больней всего.

Они дороже стали нам –

Разлуки колдовство.

 

Подумать – чем владели мы –

О чем скорбим теперь!

Молчите – горлышки сирен!

Закрыта к мертвым дверь!

 

Способно ухо – как ножом –

По сердцу полоснуть –

Ведь сердце глухо – но к нему

Сквозь слух короткий путь.

 

 

* * *

 

To – что Любовь: – это все –

Вот все – что мы знаем о ней –

И довольно!

Должен быть груз

Приноровлен к силе тяжей.

 

 

* * *

 

Голосов природы не счесть –

Там – где они не звучат –

Неведомый нам Полуостров –

Красота – вещественный факт.

 

Но от лица всех Морей –

И от лица всех Земель

Свидетельствует Сверчок –

Он – элегий предел.

 

 

КОММЕНТАРИИ

 

Эмили Дикинсон не готовила своих стихов для печати. Датировка, прочтение и точная реконструкция стихов Эмили Дикинсон в их первозданном виде поставила перед текстологами и исследователями ее творчества ряд трудных задач.

Стихи не имеют заглавий, но, посылая стихотворение в письме, Эмили Дикинсон иногда ставила заглавие, чтобы облегчить понимание: «Снег» («Он сеет – сквозь свинцовое сито…»), «Колибри» («Дорога мимолетности…»).

Эмили Дикинсон создала систему записи стиха, уникальную в американской поэзии. Очень большую роль играет знак тире. Расчленяя стих, знак паузы – тире – содействует его большей выразительности и ритмическому разнообразию. Для унификации текста эта система применена нами и в тех стихотворениях, которые не сохранились в автографах.

Нередко один стих делится на две строки. Ключевые слова, несущие особенно сильную смысловую и эмоциональную нагрузку, выделяются заглавными буквами.

Переводы выполнены но наиболее компетентному американскому изданию: «The Poems of Emily Dickinson», edited by Thomas H. Johnson, Harvard University. Cambridge, Massachusetts, 1963, в трех томах, а также «The Letters of Emily Dickinson» в том же издании, 1958, в трех томах.

 

«Вот все – что я тебе принесла!..» (стр. 26). – Стихотворение, видимо, было послано вместе с цветами.

«Подруга поэтов – Осень прошла…» (стр. 37). – Пропали мистера Брайанта астры… – Брайант Уильям Каллен (1794–1878) – известный американский поэт. …Мистера Томсона снопы… – Томсон Джеймс (1700–1748) – английский поэт. Создал знаменитую поэму «Времена года», очень популярную в Амхерсте. Слово «мистер» вносит нотку юмора в стихотворение. Месмерические пальцы – гипнотические пальцы.

«Как изменился каждый холм!..» (стр. 38). – …Тирийский свет наполнил дол… – Тир – город в древней Финикии. Тирийский пурпур – красная краска типа кармина, добывавшаяся из морских моллюсков. Шантеклер (фр.) – петух. …Конец сомненьям – Никодим! – Согласно евангельской легенде Никодим, один из иудейских фарисеев, усомнившихся в словах Христа, спросил: «Как может человек родиться вновь, будучи стар?» Он не понимал, что речь шла о духовном возрождении.

«Я узнаю – зачем?..» (стр. 45). – Он расскажет – как Петр обещанье нарушил… – Как гласит евангельская легенда, Христос предсказал апостолу Петру, что тот трижды отречется от него, прежде чем на рассвете пропоет петух.

«Я пью из жемчужных кружек…» (стр. 46). – …Из Мансанильи идет! – Мансанилья – род вина, типа портвейна. Эмили Дикинсон, возможно, имела в виду Мансанильо – порт на Кубе, откуда вывозился ром.

«Укрыта в покоях из алебастра…» (стр. 47). – Одно из самых знаменитых стихотворений Эмили Дикинсон. Мертвенно‑белый цвет алебастра здесь имеет символическое значение. Дикинсон изображает кладбище, где похоронены люди, которые верили, что в день Страшного суда воскреснут из мертвых. Они лежат в гробах, выстланных атласом, под гранитными плитами. Во второй строфе она образно рисует огромный космос. Полумесяц млечный – Млечный путь – наша галактика, которая представляется глазам в виде изогнутой арки. Все живое падает маленькими точками на диск из снега. Снова возникает белый цвет, на этот раз смягченный цвет снега, как символ природы.

«Милый – прочти – как другие…» (стр. 50). – Видимо, имеется в виду каноническая у пуритан «Книга мучеников» Фокса, впервые издана на латинском языке в 1559 г. история христианской церкви с древних времен. В книге рассказывается о жестоких преследованиях и казнях пуритан в царствовании Марии Тюдор (1553–1558), прозванной «Кровавая».

«Замшелая радость книжной души…» (стр. 65). – Платон (427–347 гг. до н. э.) – древнегреческий философ, ученик Сократа. Софокл (ок. 496–406 гг. до н. э.) – великий драматург Древней Греции. Сафо (Сапфо) – древнегреческая поэтесса VII–VI вв. до н. э. …Беатриче по улице шла // В том платье – что Данте обожествил?.. – Данте Алигьери (1265–1321) – великий итальянский поэт, в своей книге «Новая жизнь» (1292) рассказал о том, как он встретил Беатриче, которая шла по улице в платье «благороднейшего алого цвета».

«Цивилизация гонит Леопарда…» (стр. 76). – Изречение, заимствованное из Библии, гласит: «Может ли Ефиоплянин переменить кожу свою и барс – пятна свои? Так и вы можете ли делать доброе, привыкши делать злое?» (Книга пророка Иеремии, гл. 13, стих 23).

«Завидую волнам – несущим тебя…» (стр. 77). – За все алмазы Писарро… – Писарро Франсиско (ок. 1471–1541) – испанский конкистадор, завоевавший в 30‑х годах XVI в. государство инков, находившееся на территории нынешней республики Перу в Южной Америке. Но я на цветок наложу интердикт… – В средние века римско‑католическая церковь в виде наказания налагала на города, области и даже на целые страны интердикт, запрещавший совершать богослужения в церквах и исполнять религиозные обряды. …Архангела – и меня… – Имеется в виду архангел Гавриил, который, согласно евангельской легенде, возвестил деве Марии, что у нее родится сын.

«Вскройте Жаворонка! Там Музыка скрыта…» (стр.116). – Здесь, как можно думать, Эмили Дикинсон изобразила трагическую судьбу поэта, стихи которого станут известны только после его смерти. Теперь ты веришь – Фома… – Апостол Фома не верил, что Иисус Христос мог воскреснуть из мертвых. Он сказал: «Если не увижу на руках его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра его – не поверю».

«Боюсь мой вдохновенный сон…» (стр. 142). – Внезапно – Сила сходит к нам. – Сила – бог, божественное озарение. В Библии (Книга Бытия) есть миф о том, что первые люди на земле, Адам и праматерь Ева, до своего грехопадения жили в раю, еще не нося одежд. Американский философ и поэт Р.‑У. Эмерсон (1803–1882) считал, следуя древнегреческой традиции, что удивление – первая ступень познания. В стихотворении Эмерсона «Мерлин» поэт восходит ввысь «по лестнице удивления».

«Оратор покидает…» (стр. 143). – Стихотворение содержит момент аристофановской сатиры: политиканы того времени с их недолгой славой уподобляются квакающим лягушкам. Вмиг Демосфен исчезнет… – Демосфен (384–322 гг. до н. э.) – знаменитый древнегреческий оратор.

«Он жил в кольце засад…» (стр. 151). – …И звездочки ореол… – Имеется в виду типографский знак звездочки, которым иногда выделяются в словарях наиболее значительные имена. Это стихотворение – эпитафия другу.

В. Маркова

 

 

ОБ АВТОРЕ

 

Галина В.Рэмтон

«Одинокая гончая» об Эмили Дикинсон

Из цикла «Безумства гениев»

 

Впервые я услышала её имя давным‑давно – в песне модных тогда Саймона с Гарфункелем:

 

«And you read your Emily Dickinson, and I – my Robert Frost…»

 

И сразу же стало интересно. Роберт‑то Фрост – это ясно, почти хрестоматийно:

 

The woods are lovely, dark and deep,

But I have promises to keep,

And miles to go before I sleep,

And miles to go before I sleep.

 

А вот кто такая Эмили Дикинсон? Имя смутно навеивало образы пожелтевших кружев, тёмных аллей и заглохшего пруда… В общем, – что‑то замшелое.

 

Только ведь если её читает подружка Саймона или Гарфункеля, – подумала я, – значит это зачем‑то нужно?

 

Любопытство, как известно, погубило кошку. Интерес к лирике Эмили Д. с тех пор и дальше – по жизни – не раз заводил меня в тупик. Вот, секунду назад, казалось, что ты поняла стихотворение… а потом до тебя доходит, что нет, до понимания – ещё мили и мили пути… Но, когда я впервые добралась до её текстов, то остолбенела, прочтя:

 

I`m nobody. Who are you?

Are you nobody too?

Then there`s a pair of us.

Don`t tell – they`d banish us, you know.

How dreary to be somebody,

How public – like a frog –

To tell your name the livelong June

To an admiring bog.

 

Я – никто. А Вы‑ кто здесь?

Ах, и Вы – никто?

Вот – уже и пара есть.

Тише! – Надо ведь и честь иметь!

Как же гадко кем‑то быть,

Социальной жабой слыть, –

Представляться, как вас звать,

В восхитительную гать.

 

«И я: тоже – никто, Эмили», – автоматически выдохнула я, вроде бы уже вышедши из подросткового возраста, но ещё далеко не из его комплексов.

 

А дальше было вот так:

 

To make a prairie

It takes a clover and one bee,

One clover, and a bee,

And revery.

The revery alone will do,

If bees are few.

 

Для прерии нужна

пчелинка и трава,

травинка и пчела,

и – чтоб мечта была.

Но: хватит и одной мечты,

Раз пчёлы не видны.

 

И – так:

 

Rememberance has a rear and front, –

`T is something like a house;

It has a garret also

For refuse and the mouse,

 

Besides, the deepest cellar

That ever mason hewed;

Look to it, by its fathoms

Ourselves be not pursued.

 

.

Есть к памяти парадный вход,

И – чёрный, будто в дом.

Вверху – чердак, а в нём живёт

Мышь – и металлолом.

 

Имеется в ней и подвал,

Бездонный и глухой.

Никто таких глубин не знал,

Они – всегда с тобой.

 

Её стихи удивляли и завораживали. У них не было заглавий. Зато – с заглавной буквы написаны многие ключевые слова. Необычной была и пунктуация: бесчисленные тире, заменявшие запятые, а иногда – и точки. Так мисс Д. обозначала ритмические и смысловые паузы.

 

Эти стихи походили на краткие философские притчи – о природе, о Боге, о смерти и – о любви. Несомненно – оригинальные и новаторские, – и не то, чтобы опередившие своё время, как отмечают все её биографы, а – вневременные.

 

Да наконец, – я просто подсела тогда на них. А как объяснишь любовь с первого взгляда?

 

Их авторша, похоже, прожила бурную жизнь. Во всяком случае, ей было что вспомнить. И страсти ей были не чужды…

.

 

Wild nights! Wild nights!

Were I with thee,

Wild nights should be

Our luxury!

.

Futile the winds

To a heart in port, –

Done with the compass,

Done with the chart

.

Rowing in Eden!

Ah! The sea!

Might I but moor

To‑night in thee!

.

Дикая ночь!

раз я с тобой,

ты стать должна

роскошной тьмой!

.

Сквозь бурь тщету

в сердечный порт

надёжный компас

приведёт.

.

В Эдем – на шлюпке!

Океан!

Когда б ты мне

причалом стал!

 

.

Но я зря воображала её эдакой Джэнис Джоплин середины – конца 19‑го века.

 

Всё было совсем по‑другому.

 

Вернее, как оно было на самом деле, неизвестно никому. Даже – авторам бесчисленных монографий, эссе и диссертаций об Эмили Элизабет Дикинсон (1830–1886 гг.)

 

Жизнь её потому и открыта для всяческих спекуляций, легенд и мифов, что о ней так мало известно.

 

Обширная личная переписка Эмили была уничтожена по её просьбе младшей сестрой и преданной подругой – Лавинией.

 

На двух сохранившихся дагерротипах – Эмили всего лишь семнадцать: живые, тёмные глаза, большой рот… Она была маленькая, как птичка. И сама сравнила свои глаза с недопитым шерри в стакане, оставленном гостем…

 

Её 1800 коротких стихотворений без названий лишь выборочно помечены датами и почти не публиковались при её жизни. Она не искала ни известности, ни, тем более, – славы:

 

Glory is that bright tragic thing,

That for an instant

Means Dominion,

Warms some poor name

That never felt the sun,

Gently replacing

In Oblivion

 

Слава – это большая трагедия,

Она на мгновение

значит: довление.

Согреет кому‑то несчастное имя,

Не знавшее солнца, –

и мягко уводит:

в забвение.

 

То есть, как раз туда, куда не ушло имя Эмили Дикинсон. Ведь славы при жизни она не знала.

 

Зато потом её имя стало слишком public.

 

В просвещённом двадцатом веке её объявляли лесбиянкой, «дурочкой с чердака», «красоткой в белом» и даже крипто‑феминисткой.

 

Но никем таким она не была, как не была и провинциальной простушкой, хотя родилась и прожила всю жизнь в заштатном по тем временам массачусеттском городке Амхерст. Городок этот был примечателен своими учебными заведениями, равно как и тем фактом, что во второй половине 19 века на душу населения там приходилось больше священников, чем где‑либо в Соединённых Штатах.

 

Отец Эмили – видный адвокат, удачливый предприниматель и конгрессмен – был кальвинистом старого образца, хранителем суровых духовных ценностей пуритан, основавших свою колонию в Массачусеттсе в середине семнадцатого века. При всей любви к отцу, Эмили как‑то заметила, что «сердце у него pure and terrible – чистое и ужасное». Но он дал своим детям первоклассное образование. Эмили закончила Амхерстскую Академию (нынешний колледж), где изучала историю и античные языки, а также – женскую семинарию. В юные годы она была застенчива, скромна, аккуратно одевалась и в качестве обязательного аксессуара всегда имела при себе цветы – в волосах, на платье или просто в руках.

 

Про неё известно, что, несмотря на духовные поиски, скепсис и сомнения, Эмили, имевшей прочный кальвинистский бэкграунд, были свойственны сильные религиозные чувства.

 

Однако экстатически‑слепо набожной барышней она вряд ли была.

 

Faith is a fine invention

For gentlemen who see;

But microscopes are prudent

In an emergency!

 

Вера – изящный и модный предмет.

Для господ, видящих без очков.

Но микроскопы – всё же нужней

В периоды катастроф!

 

И вместе с тем… Вот что писала об Эмили её племянница, Марта Дикинсон Бианки: «Она жила с Богом, в которого мы не верим и верила в бессмертие, которого мы не заслуживаем, в тот век откровений, когда Долг преобладал над Удовольствием, и до того, как Пуританин превратился в лицемера. Её понимание божественного было глубоко личным, уникальным, особенным и не тронутым точильным камнем современной ей теологии».

 

Известно также, что, закончив обучение, Эмили вскоре ограничила круг общения своими домашними. Тогда же она и начала писать стихи.

 

Но даже гению нужно время для кристаллизации мысли. Она добровольно обрекла себя на одиночество. Однако её одиночество не было праздным.

 

Её поэтический голос обрёл чистоту лишь к началу шестидесятых годов, когда ей было уже за тридцать.

 

Она писала о жизни по мере того, как познавала её, – шаг за шагом, делая открытие за открытием, постигая истину за истиной.

 

Её собственная философия, тесно смыкавшаяся с движением трансцендентализма, которое набирало силы в тогдашней Америке, научила её тому, что Всё есть во Всём. Ничто не было для неё мелким и тривиальным, – каждая травинка заключала в себе Вселенную. Для неё «зрелище мёртвой мухи было не менее волнующим, чем для её соседей – поездка в Бостон, – писала о Дикинсон её племянница, – и если искусство, согласно Мериме, является преувеличением, сделанным мимоходом (exageration apropos), то она была несравненным художником жизни»,

 

Кстати, американские трансценденталисты середины 19 века, среди которых главными фигурами считаются Р. Эмерсон и Г. Торо, провозгласили в своём манифесте, что: «природа – есть символ духа». Это противоречило кальвинистской концепции о первичной греховности человека, о непререкаемой власти Бога. Дикинсон, как и трансцеденталисты, верила в первоначальную доброту человека, рассматривая его, как часть природы, а значит, – и носителя божественной искры.

 

В этом смысле Дикинсон была бунтаркой против своей (пуританской среды). Тихой бунтаркой.

 

Больше всего стихов она написала в годы гражданской войны (1861–1865), хотя и не все они были о войне. Вернее, о войне, как таковой, их было немного.

 

Она писала стихи, – примерно – по одному в день, – и сама сшивала их в книжки. А в свободное от этих занятий время – гуляла в саду в неизменно белом платье или пекла кексы.

 

Так прошла вся её жизнь.

 

Или – почти так.

 

Дикинсон вела интенсивную переписку с известными журналистами, писателями и издателями своего времени, но личных контактов избегала.

 

Своим творческим ментором она избрала окололитературного деятеля и пастора по имени Томас Хиггинсон. В первом своём послании к Хиггинсону Эмили робко спрашивала: «Вы не слишком заняты, чтобы сказать мне, имеют ли ми стихи право на жизнь?» Тот признал в ней поэтические способности, но отсоветовал Эмили печататься, а после её смерти парадоксальным образом стал первым публикатором её стихов. Они виделись только однажды, после чего Хиггинсон писал: «Я никогда не встречал человека с такой способностью поглощать чужую нервную энергию. Рад, что мы с ней не живём под одной крышей.»

 

Собственно, этой своей способностью – действительной или плодом воображения Хиггинсона, – Эмили не обременяла окружающих. После смерти родителей практически единственным человеком, составлявшим ей компанию, была сестра Лавиния. Два так называемых любовных романа Эмили – с известным священником, преподобным Чарльзом Вордсвортом и с другом её отца – судьёй Отисом Лордом, – произошли исключительно в письмах. Да и были ли они? Об этом почти ничего не известно. Скорее, эти романы можно считать виртуальными.

 

Но вот племянница Дикинсон категорически отвергала ставшее стереотипным представление о своей тётушке, как о странном существе, заключённом в плен своих фантазий и неудовлетворённых страстей.

 

В её детских воспоминаниях сохранился совсем другой образ: живой, остроумной женщины, тёплой и великодушной.

 

Вероятно, Эмили страдала агорафобией. Но это тоже – спекуляция. В Амхерсте её считали, мягко говоря, эксцентричной дамой.

 

С конца шестидесятых годов Эмили больше не покидала пределов семейного имения. С немногими посетителями она общалась через прикрытую дверь. Иногда из окна своей спальни на втором этаже Эмили спускала на бельевой верёвке корзинку со сладостями для амхерстских детишек. Они видели только её руки – лицо своё она никому не показывала.

 

… И всё больше писала о смерти…

 

Because I could not stop for Death,

He kindly stopped for me;

The carriage held but just ourselves

And Immortality.

 

Раз замереть я не смогла,

Смерть тормозить пришлось;

Карета, кроме нас, везла

Неумираемость.

 

Она умерла или, как начертано на её могильной плите, «была отозвана» в возрасте пятидесяти пяти лет от так называемой «болезни Брайта», которая вовсе и не болезнь, а набор разных болячек, связанных с повышенным кровяным давлением.

 

Первая её книга вышла в 1890 году. И тут же разошлась. В последующие шесть месяцев скромный томик «Стихи Эмили Дикинсон» – переиздавался шесть раз…

 

Потом начались бесчисленные издания и переиздания её книг.

 

Одно из собраний стихов Дикинсон было названо издателями «The Single Hound» – «Одинокая гончая».

 

Появились армии культопочитателей, исследователей, интерпретаторов. И просто – многочисленные поклонники её творчества. Те, кто понимают её стихи, и те, кто не понимают, но любят. Даже так называемые литературные агностики или, проще говоря, люди, не (по)читающие книг, делают для неё исключение.

 

Иногда её называют поэтом для непоэтических натур.

 

В чём секрет феномена Эмили Дикинсон? Я – не знаю. Но ведь даже она сама не знала, как объяснить кроту музыку жаворонка.

 

* * *

 

Норфолк, декабрь 2004 г.

 

 

М. Г. Костицына

«Категория белого и красного цвета в поэзии и эпистолярном наследии Э.Дикинсон»

 

Как известно, человек моделирует мир при помощи трех репрезентативных систем: зрительной, слуховой и осязательной, с доминированием одной из них, поэтому в описании у одних людей будут преобладать визуальные лексемы, у других – аудиальные, у третьих – осязательные.

Восприятие мира осуществляется через целый комплекс эмоционально‑ассоциативных дополнений (цвет, свет, звук, объём, расстояние). Все эти элементы оказываются внутренне взаимосвязанными. На основании проведенного анализа творчества Эмили Дикинсон, мы пришли к выводу, что у нее доминирует визуальный аспект, поэтому нас будут интересовать только два элемента этой художественной системы – свет и цвет, их конкретная художественно‑стилевая функция в создании образов. Цветовая палитра Дикинсон разнообразна, она использует цветовые прилагательные в прямом и переносном значении. Мы остановимся на наиболее часто встречающихся цветах: белом и красном, их семантике.

Цветовое прилагательное, получая в художественном тексте эстетическое наполнение, которое предполагает появление нового эстетического смысла (значений), становится особой филологической и эстетической единицей, способной дать дополнительные характеристики к идиостилю писателя, показать колорит произведения и даже колорит литературного направления. Исследование цветописи в письмах и поэзии Эмили Дикинсон органично связано с традициями семантико‑стилистического анализа художественного текста.

Несмотря на то, что в последние годы в нашей стране и за рубежом появилось немало работ о поэтическом языке Дикинсон, цветообозначение в её поэтических произведениях и письмах не являлось предметом специального исследования. В то время как у Эмили Дикинсон есть целые стихотворения, значительные фрагменты писем, построенные на активном использовании слов со значением цвета.

Цветовое прилагательное «белый», благодаря богатству переносных и символических значений, активно используется в художественной литературе. Белый цвет способен передавать противоречивые человеческие представления о жизни и смерти. Подтверждение этому находим в различных религиях, литературе. В религии – это символ невинности, чистоты, святости, целомудренности. По мнению психологов, белый – это tabula rasa, чистый лист, разрешение проблем и новое начало, новая страница жизни.

Все нюансы семантики прилагательного «белый» – номинативные, метафорические и символические – нашли отражение в поэзии и эпистолярном наследии Эмили Дикинсон, в соответствии с авторским мироощущением поэтессы, в исторических и философских планах, с одной стороны, и психологическом – с другой.

Дикинсон пользуется природой как красочной палитрой. Белизну она берет у снега. И выражение «белый как снег» использует в описании предметов, понятий, вещей, которые никак не связаны со снегом: «a Little shell of a snail, so whitened by the snow» [The Letters 1958: 203]. В данном случае речь идет о раковине улитки, цвет которой сравнивается с белым цветом снега.

 

«A little snow was here and there

Disseminated in her Hair –

Since she and I had met and played

Decade had gathered to Decade»

 

[The complete 1875: 614].

«Снег в волосах» в стихотворении означает седину. Дикинсон описывает встречу со знакомой, которую не видела много лет. Заменяет эпитет «белый» элементом природы.

Испытывая влияние трансценденталистов, Дикинсон унаследовала теоретический интерес к природе. Трансценденталисты обожествляли природу, наделяли её духовной силой, писали о слиянии с природой, что необходимо и благотворно для развития личности. Рассматривая человека как часть природы, Эмили Дикинсон одевает его в платье из самого чистого снега (речь идет о достойном человеке):

 

«Why, I have lost, the people know

Who dressed in frocks of purest snow»

 

[The complete 1875: 51].

Она подчеркивает духовное единение человека с природой. И наоборот, при описании природы использует приём олицетворения (одевает холмы в одежду, которую носит человек, природа одухотворена):

 

«Hills take off their purple frocks, and dress in long white nightgowns»

 

[The Letters 1958: 370].

Прилагательное «white» приобретает метафорический смысл, заменяя описание снега образом «белой сорочки». Природа одушевляется, и смена времён года уподобляется смене одежды.

Цветообозначение «белый» часто используется в сочетании с существительными, обозначающими предметы одежды в прямом и переносном смыслах. С одной стороны – традиционное сочетание белого с предметами одежды: белая шляпа («white hat»), белое платье (white dress, white frock), но из биографических фактов мы знаем, что Эмили Дикинсон сама была «женщиной в белом», и это становится её образом. В 1851 г. Дикинсон была на концерте колоратурного сопрано из Швеции – Дженни Линд (свидетельством может служить её письмо брату Остину от 22 июня 1851 г.) [The Letters 1958, 215]. Дженни была одета в белое платье. С этого времени Эмили Дикинсон стала отдавать предпочтение белому цвету. В белом платье она неизменно ходила в последние годы жизни. Таким образом, белый цвет, видимо, становится для поэтессы символом искусства, избранности. В данном случае, белый цвет проецируется на состояние человека. Белая одежда – символ художественного дара. Символом вдохновения служит сочетание «white wings» – белые крылья. Ещё одно переносное значение: в контексте писем и стихов «white» становится синонимом «saint» – святой.

Словосочетание «white hands» используется в значении «чистые», «невинные», «целомудренные», «святые руки».

Эмили Дикинсон часто использует прилагательное «белый» в значении «радостный», «светлый», связывая его с образом дома, цвет которому дала природа:

 

«…my House, which Nature painted White»

 

[The complete 1875: 699].

 

«White House the Earth»

 

[The Letters 1958: 593].

В то же время у Дикинсон можно встретить использование белого цвета при описании болезненного состояния человека, что в то же время приобретает смысловое значение оттенка хрупкости, сравнение с мотыльком – однодневкой.

Прилагательное «white» приобретает философский смысл применительно к теме смерти. Умерший облекается в белые одеяния. Стихотворение 1861 г.: «the dead shall go in white» [The complete 1875: 102]. Подобная идея повторяется в письме к Неизвестному адресату того же года: «… – We can take the chances for Heaven – What would you do with me if I came in white» [The Letters 1958: 375]. В стихотворении 1863 г. прилагательное «белый» употребляется в нем дважды: «white – unto the White Creator» [The complete 1875: 348]. В белом перейти на него к белому (светлому) создателю.

Таким образом, смерть у Эмили Дикинсон ассоциируется не с мраком, а со светом. Светлое восприятие смерти связано с переходом в иную, более высокую стадию существования. И в стихах, и в письмах белый иногда заменяется цветом алебастра, что в свою очередь вызывает визуальную ассоциацию с кладбищем.

К семантическому ряду белого цвета, которые могут быть рассмотрены в качестве контекстуальных синонимов, относятся прилагательные «blond» и «fair». «Blond» используется не только в прямом смысле – цвет волос (белокурый), но и приобретает дополнительное значение «светлый», «благословенный», благословение бога. То же самое относится и к прилагательному «fair». Прямой смысл – белокурый (цвет волос). В переносном приобретает несколько значений: «светлые надежды», светлое чередование, смена времён года, «справедливое наказание, суд (божий)». Для обозначения оттенков: «светлая зелень», «самый светлый оттенок». Использование данных прилагательных как в прямом, так и в переносном смыслах в равном объёме представлено как в поэзии, так и в письмах.

Прилагательное «красный» в поэзии и эпистолярном наследии Эмили Дикинсон используется в прямом и переносном, негативном и позитивном значениях, представлено следующими синонимами, имеющими различные оттенки: red, scarlet, ruddy, bloody, reddish, bleeding.

В негативном значении используется при описании ада и пожара. Ад она, естественно, не могла видеть, а свидетелем пожара была неоднократно. В 1876 г. в Амхерсте произошло десять пожаров, ещё один вспыхнул 4 июля 1879 г., рано утром. Поэтому письма Эмили Дикинсон этого периода описывают данные события. И ад у нее очень похож на пожар. Преисподня сравнивается с вечно неумирающим огнем, который никакая вода не может потушить.

В позитивном значении используется (как в поэзии, так и в письмах) как синоним понятий: любовь, дом, домашний очаг, уют, комфорт, семья, родство.

Традиционный в описании осени красный цвет становится у нее цветом крови. Через цвет крови в стихах Эмили Дикинсон можно встретить уподобления природного мира человеческому телу, что соответствует её восприятию мира и человека как нерасторжимого единства.

В стихотворении 1862 г. (ї 656) Дикинсон, подобно анатому, описывает осень. Доминирующим цветом в описании является кричащий красный цвет, цвет крови: «the hue of it – is Blood» [The complete 1875: 327]. («Её оттенок – кровь»). Листья – это кровяные шарики. Дождь тоже цвета крови – «Scarlet Rain» – алый. Красные лужи – «ruddy pools». Однако автор не ставит задачей показать враждебность, агрессивность природы. Всё напоминает организм человека: артерии, вены, кровь, движущаяся по ним. Подобный образ повторяется в стихотворении 1864 г. (ї 881) «вены цветов» («the veins of red flowers») [The complete 1875: 349]. В стихотворении 1859 г. (ї 83) появляется образ ручья, который движется так же, как кровь поступает по человеческим артериям, поэтому используется прилагательное «bleeding» – кровоточащий [The complete 1875: 43].

В традиционном понимании осень – это почти всегда время потерь и разлук. Цвет осенних листьев, ещё ярких, но уже мертвых, символизирует пустоту, умирание. Кровь имеет негативное значение. У Эмили Дикинсон кровь – жизненная сила и листья (кровяные шарики) не символизируют умирание.

Итак, Эмили Дикинсон использует белый цвет только в позитивном значении, красный – и в позитивном, и в негативном. Она отдает предпочтение белому цвету в одежде. И её образ жизни – это тоже стремление соответствовать белому (чистому, избранному).

Белый цвет в поэзии и эпистолярном наследии Дикинсон приобретает следующие обобщенно‑символические значения:

'поэтический дар', 'белая одежда',

'радостный, светлый', 'белый дом',

'дарующий надежду', 'белый день',

'святой, избранный', 'белые цветы'.

Белый и красный цвет относятся к разным группам. Красный – хроматический тон. Белый – ахроматический. Эмили Дикинсон противопоставляет их. Красный цвет у нее – символ жизненной энергии, пульсация жизни, жизнь в динамике, движении. Белый – статический, в состоянии покоя и равновесия. Красный цвет она связывает с образом огня, а белый – льда.

 

ЛИТЕРАТУРА

 

The complete poems of Emily Dickinson / Ed. by Th.H.Johnson. ‑ London: Faber and Faber, 1875. ‑ 770 p.

The Letters of Emily Dickinson / Ed. by Th.H.Johnson. ‑ Cambridge (Mass.): The Belknap press of Harvard Univ. Press, 1958. ‑ Vol. 3. ‑ 996 p.

 

«Стихи мои – посланье Миру»